Блаватская Елена Петровна » Изречения Мудрецов Востока

Они начинают с того, что чудеса воскрешения животных многочисленны и так же хорошо документированы, как "воскрешение Господа нашего Иисуса Христа".* Болландисты приводят бесконечное число примеров такого рода. Отец Бьюрини, агиограф** 17 века, шутливо замечает о дрофах, воскрешенных св. Реми:  

Мне могут сказать, без сомнения, что я сам - гусь, если я доверяю таким историям о "синей птице". В таком случае я отвечу шутнику и скажу, что если он оспаривает это, то он должен вычеркнуть их жизни св. Исидора Испанского утверждение о том, что он воскресил после смерти лошадь своего хозяина; из жизнеописания св. Николая Толентинского - то, что он вернул жизнь куропатке вместо того, чтобы съесть ее; из биографии св. Франциска - то, что он вытащил из печи ягненка, которого жарили, и оживил его, и что варившиеся рыбы, которых он оживил, начали плавать в кипятке; и т. д., и т. д. Кроме того, этот скептик должен был бы обвинить более ста тысяч очевидцев - среди которых, по крайней мере, немногие должны были иметь здравый смысл - в том, что они или лжецы, или простофили.  

Гораздо более высокий авторитет, чем отец Бьюрини, - папа Бенедикт (Бенуа) XIV, подтверждает вышеприведенные высказывания. Кроме того, имена очевидцев воскрешения - св. Сильвестра, Франсуа де Поля, Северина из Кракова и множества других - упоминаются у болландистов. "Он лишь добавляет", - говорит кардинал де Вентура, цитирующий его, - "что для того, чтобы это можно было полностью признать воскрешением, требуется идентичное и количественное воспроизведение формы,*** а также материала умершего существа; а поскольку эта форма (или душа) животного исчезает вместе с его телом, в соответствии с учением св. Фомы, то в каждом таком случае Бог должен создать для совершения чуда новую форму для воскрешаемого животного; отсюда следует, что воскрешенное животное не полностью идентично с тем, кем оно было до смерти (non idem omnino esse)".*  

Все это выглядит очень похожим на одну из магических иллюзий. Хотя проблема и не становится совершенно ясной, можно сделать следующее заключение: принцип, который одушевляет животное в течение жизни, называемый душой, умирает или разрушается после смерти тела, и другая душа - "некий вид бесформенной души", как говорят нам папа и кардинал - создается с целью совершения чуда Богом; кроме того, эта душа отличается от души человека, которая представляет собой "независимую, эфирную и вечно длящуюся сущность".  

Помимо естественного возражения по поводу того, что "чудо" совершается святым, поскольку это просто Бог стоит за его спиной и "создает" с целью своего прославления совершенно новую душу так же, как и новое тело, - все учение томистов** открыто для возражений. Ибо, как разумно замечает Декарт: "Если душа животного столь отлична (в своей нематериальности) от своего тела, мы полагаем, что едва ли возможно не рассматривать ее как духовный принцип - то есть, как нечто разумное".  

Вряд ли нужно напоминать читателю, что Декарт рассматривал животное просто как автомат, "хорошо заведенный часовой механизм", согласно Мальбраншу. Поэтому тот, кто принимает теории Декарта о животных, должен одновременно принимать и взгляды современных материалистов. Ибо, поскольку такой автомат способен иметь чувства, такие как любовь, благодарность и т. д., и, несомненно, наделен памятью, - все такие качества должны быть "свойствами материи", как учит нас материализм. Но если животное является "автоматом", то почему не человек? Точные науки - анатомия, физиология и т. п.- не находят ни малейшей разницы между телами животных и человека; и кто знает, - справедливо вопрошает Соломон, - поднимается ли дух человека кверху намного выше, чем дух животного? Таким образом, метафизика Декарта столь же непоследовательна, как и всякая другая.  

Но что скажет на это св. Фома? Позволяя животному иметь душу (anima) и объявляя ее нематериальной, он в то же самое время отказывается признать духовные качества в ней. Он говорит: "В таком случае, следовало бы предполагать в ней разумность - специфическое свойство, присущее только душе человека". Но поскольку на четвертом Латеранском Соборе было решено, что "Бог создал две отдельные субстанции - телесную (mundanam) и духовную (spiritualem)", и что нечто невещественное должно быть по необходимости духовным. Св. Фома должен был прибегнуть к помощи некоего компромисса, который можно не называть уловкой только потому, что это было сделано святым. Он говорит: "Эта душа животного - не дух, и не тело; она имеет промежуточную природу".* Это очень неудачное утверждение. Ибо в другом месте св. Фома говорит, что "все души - даже души растений - имеют субстанциональную форму своих тел"; и если это верно для растений, то почему не для животных? Очевидно, что она не является ни "духом", ни чистой материей, но состоит из того вещества, которое св. Фома называет "промежуточной природой". Но почему, находясь на правильном пути, надо отрицать ее возможность переживания смерти, не говоря уж о ее бессмертии? Это противоречие столь вопиющее, что де Мирвиль в отчаянии провозглашает: "Здесь мы находимся в присутствии трех субстанций, а не двух, как это установлено Латеранским Собором!"; и он продолжает спорить, в той мере, насколько осмеливается, с "ангельским доктором".  

Великий Боссюэ в своем "Трактате о познании Бога и себя самого" анализирует и сравнивает систему Декарта и св. Фомы. Никто не может обвинить его в том, что он оказывает предпочтение логике Декарта. Он считает, что "открытие" Декарта, касающееся автоматов, "позволяет лучше преодолеть трудность, чем учение св. Фомы, полностью принятое католической церковью; отец Вентура чувствует возмущение против Боссюэ, совершившего "такую несчастную и ребяческую ошибку". И, хотя он верен своему учителю, св. Фоме, признавая у животных душу, обладающую всеми способностями чувств и ощущений, он также отказывает им в разуме и способности к рассуждению. "Боссюэ", - говорит он, - "должен быть осужден тем более, что сам он говорил: "Я предвижу, что готовится великая война против церкви, под знаменем картезианской философии". В этом он прав, ибо из "чувствующей материи" мозга животного естественно происходит думающая материя Локка, а из нее - все материалистические школы нашего столетия. Но в чем он неправ, так это в поддержке учения св. Фомы, которая полна слабых мест и противоречий. Ибо, если душа животных, как учит Римская католическая церковь, является бесформенным нематериальным принципом, то становится очевидным, что, будучи независимой от физического организма, она может "умереть вместе с животным" не в большей степени, чем в случае человека. Если же мы примем, что она сохраняется и переживает смерть, то в чем же она будет отличаться от души человека? И она является вечной - как только мы признаем авторитет св. Фомы по этому вопросу, хотя он и противоречит сам себе. "Душа человека является бессмертной, а душа животного погибает", - говорит он ("Summa" т. 5, стр. 164), - и это после того, как на вопрос, заданный в томе 2 того же труда (стр. 256): "Имеются ли какие-нибудь существа, которые вновь могут появиться в небытии?" - он отвечал самому себе: "Нет, ибо в Екклезиасте сказано: "То, что делает Бог, пребывает вечно" (III, 14). "У Бога нет никаких изменений" (Иаков I, 17)". "Поэтому", - продолжает Фома, - "ни естественным путем, ни посредством чуда никакое существо не может перейти в небытие (быть уничтожено); нет ничего в живом существе, что бы исчезало, ибо то, что обнаруживает божественная доброта с великим сиянием, - это постоянное сохранение живых существ".*  

Это предложение комментируется и подтверждается в аннотации аббата Дрио, его переводчика. "Нет", - отмечает он, - "ничто не уничтожается; это принцип, который стал аксиомой благодаря современной науке".  

Если это так, то почему же должно быть сделано исключение из этого неизменного закона природы, признаваемого и накой, и теологией? - исключение, касающееся только души животного. Только потому, что она не обладает разумом! - предположение, которое беспристрастный мыслитель будет постоянно оспаривать.  

Посмотрим, однако, переходя от схоластической философии к естественным наукам, каковы же возражения натуралистов относительно того, что животные имеют в себе разумную, и поэтому независимую душу.  

"Чем бы ни было то, что думает, понимает и действует, - это нечто небесное и божественное, и потому с необходимостью должно быть вечным", - писал Цицерон примерно две тысячи лет назад. Мы должны понять, вопреки Гексли, что Фома Аквинский, "король метафизиков", твердо верил в чудеса воскрешения, совершенные св. Патриком.**  

Поистине, когда делаются такие потрясающие заявления, как эти вышеприведенные чудеса, и когда церковь призывает верить в них, то теологи должны как следует позаботиться о том, чтобы высшие церковные авторитеты по крайней мере не противоречили сами себе, обнаруживая невежество в некоторых вопросах, поднятых тем не менее до уровня учения.  

Таким образом, животному отказывают в прогрессе и бессмертии, поскольку оно является автоматом. Согласно Декарту, оно не имеет разума, что соответствует представлениям средневековых схоластов; оно не имеет ничего, кроме инстинкта, под которым имеются ввиду непроизвольные импульсы, как это считают материалисты, но отрицает церковь.  

Однако, уже Фредерик и Жорж Кювье широко обсуждали разум и инстинкты у животных.* Их взгляды на эту тему были собраны и опубликованы Флоуренсом, ученым секретарем Академии наук. Вот что писал в журнале "Jardin des Plantes" (Париж) Фредерик Кювье, который в течение тридцати лет был директором Зоологического отделения и музея естественной истории. "Ошибка Декарта, или скорее общее заблуждение состоит в отсутствии должного разделения между разумом и инстинктом. Сам Бюффон впал в такое заблуждение, вследствие чего всякое положение его "Философии зоологии" содержит в себе противоречие. Признавая у животного чувство, более высокое, чем наше собственное, также как осознавание своего реального существования, он отрицал у него в то же время мысль, рефлексию и память, и соответственно - всякую способность к размышлению" (Бюффон, "Трактат о природе животных", VII, стр. 57). Но, поскольку он вряд ли мог остановиться на этом, он принял, что животное имеет некий вид памяти, активной, экстенсивной и более точной, чем наша (человеческая) память (там же, стр. 77). Таким образом, после того, как он отказал ему в разуме, он тем не менее признал, что животное "советуется со своим хозяином, задает ему вопросы и прекрасно понимает все, что он хочет" (том. X, "История собаки", стр. 2).  

Вряд ли можно было бы ожидать от великого ученого более великолепного набора противоположных заявлений.  

Знаменитый Кювье прав, замечая в свою очередь, что "этот новый механизм Бюффона еще менее понятен, чем автомат Декарта".*  

Как отмечает критик, следует производить разграничение между инстинктом и разумом. Постройка улья пчелами, возведение дамбы бобрами как в реке, так и на сухом полу, - все это результаты инстинктивной деятельности, совершенно не подверженной изменениям, тогда как разумные акты следует искать в действиях, очевидно обдуманных животным, в которых вступает в игру не инстинкт, а разум, и которые вызваны обучением и доступны к усовершенствованию и развитию. Взрослый человек наделен разумом, а новорожденный ребенок - инстинктами; молодое животное проявляет и то и другое в большей мере, чем ребенок.  

На самом деле, каждый из тех, кто спорит, знает так же хорошо как и мы, что это так. Если какой-либо материалист отказывается верить в это, то причина этому лишь в гордости. Отрицая душу и у человека и у животного, он не хочет признать, что последнее наделено разумом как и он сам, хотя бы и в бесконечно меньшей степени. В свою очередь, церковник, религиозно настроенный натуралист, современный метафизик, отказываются от того, чтобы признать, что и человек и животное наделены душой и способностями, которые, хотя и неравны по своему развитию и совершенству, но, по меньшей мере, одинаковы по своему названию и сути. Каждый из их знает, или должен был бы знать, что инстинкт и разум - это две способности, полностью противоположные по своей природе, два врага, находящиеся в постоянном конфликте друг с другом, и что если они не признают наличия двух душ или принципов, то они во всяком случае должны принять наличие двух потенций в душе, имеющих различные местоположения в мозгу, хорошо известное им, поскольку они могут выявить их и временно вывести из строя, - в зависимости от того, какой орган или какую часть органа им удается подвергнуть мучениям во время их ужасных вивисекционных опытов.  

То, что за всем этим стоит лишь человеческая гордость, побудило Попа сказать:  

Спроси, зачем и для чего цветет прекрасная земля;  

И звезды светят для кого? Гордыня скажет: Для тебя.  

Лишь для тебя природы гений лелеет каждый лепесток,  

И распускаться заставляет лишь для тебя любой цветок.  

*  *  *  

Рудник откроет древний клад, что для меня в земле зарыт;  

Источник чистый твою жажду, когда захочешь, утолит;  

Тебя разбудит солнца свет, откроет море сто дорог;  

Трава - для ног твоих ковер, а небо - голубой полог!  

И та же самая бессознательная гордость побудила Бюффона высказать свои парадоксальные замечания о различиях между человеком и животным. Это различие, говорит он, состоит в "отсутствии рефлексии, поскольку животное не чувствует то, что оно ощущает". Откуда Бюффон знает это? "Оно не думает о том, что оно думает", - добавляет он после того, как он сообщил аудитории, что животное вспоминает, часто произвольно, сравнивает и выбирает!* Кто когда-либо претендовал на то, чтобы считать корову или собаку создателем идей? Но животное может думать и знать, что оно думает, и тем более сильно, что оно не может выражать свои мысли. Как может Бюффон или кто-либо еще знать об этом? Однако, кое-что известно благодаря точным наблюдениям натуралистов, а именно то, что животное наделено разумом; и как только это установлено, мы должны лишь повторить определение разума - прерогативы бессмертной души человека - данное Фомой Аквинским, чтобы понять, что то же самое присуще животному.  

Но, отдавая должное истинной христианской философии, мы можем показать, что первоначально христианство никогда не поклонялось таким ужасным доктринам, которые явились причиной отпадения столь многих лучших и высокоинтеллектуальных людей от учения Христа и его учеников.  

III  

О, философия, ты - путеводитель жизни, ты - открыватель добродетели!  

- Цицерон  

Философия - это скромная профессия, это истинность и прямота; я терпеть не могу важности и претенциозности, в основе которых нет ничего, кроме спеси.  

- Плиний  

Удел человека - и самого грубого, звероподобного, и в высшей степени святого - это быть бессмертным, согласно теологическому учению; а какова же судьба бесчисленных представителей животного царства? Различные католические писатели (кардинал Вентура, граф де Местр, и многие другие) говорят нам, что "душа животного - это Сила".  

Хорошо установлено, - говорит их "эхо" де Мирвиль, - что душа животного создана землей, ибо так учит Библия. Всякая живая движущаяся душа ("нефеш", или жизненный принцип) происходит из земли; но, пусть я буду правильно понят, не только из праха, из которого сделаны тела животных, так же как и наши, но и из силы, или потенции земли, то есть из ее нематериальной силы, какими являются и все другие силы - а именно силы океана, воздуха и т. д., представляющие собой те Элементарные Принципы (princippautes elementaires, о которых мы говорили в другом месте.*