Блаватская Елена Петровна » Теософия - 1. Разоблаченная Изида. Том I

«Единственный случай спиритуализма, какой мне когда-либо довелось самому исследовать, представлял собою такой грубый обман, какого я раньше не встречал».  

Что подумал бы этот протоплазмический философ о спиритуалисте, которому единственный раз представилась возможность смотреть на звезды через телескоп, но над которым какой-то игривый ассистент обсерватории сыграл злую шутку, обманув его, и теперь этот спиритуалист объявляет всю астрономию «унизительным суеверием»? Этот факт доказывает, что ученые, как правило, полезны только в качестве собирателей фактов; исходящие от них обобщения часто оказываются слабее и нелогичнее, чем обобщения светских критиков. Это также причина того, почему они неправильно истолковывают доктрины древности.  

Профессор Бальфур Стюарт воздает дань уважения философской интуиции Гераклита Эфесского, который жил за пять веков до нашей эры; он был «вопиющий» философ, который заявил, что «огонь есть великая первопричина, и все находится в постоянном движении».  

«Кажется, ясно», – говорит профессор, – «что у Гераклита должна была иметься ясная концепция о прирожденной неугомонности и энергии вселенной, концепции близкой по своему характеру, только менее точной, чем концепция современных философов, которые рассматривают материю, как динамичную по своему существу».  

Он считает выражение «огонь» очень смутным. И это вполне естественно, так как нет доказательств, что профессор Бальфур Стюарт (который кажется менее склонным к материализму, чем некоторые из его коллег) или кто-либо из его современников понимают, в каком значении здесь употреблено слово «огонь».  

Его (Гераклита) мнение о происхождении всего было то же, что и у Гиппократа. Оба придерживались одних и тех же взглядов на верховную власть [301 ], и поэтому их понятия об изначальном огне, рассматриваемом как материальная сила, короче говоря, как нечто сродни динамизму Лейбница, были «менее точны», чем понятия философов современности (что, впрочем, еще надо доказать), но зато, с другой стороны, их метафизические взгляды об этом были намного более философские и рациональные, чем однобокие теории ученых нынешних дней. Их идеи были в точности те же, что и у позднейших «философов огня», розенкрейцеров и зороастрийцев. Они утверждали, что мир был создан из огня, божественный дух которого есть всемогущий и всезнающий БОГ. Наука снисходительно подтверждает их претензии в отношении физического вопроса.  

Огонь, в древней философии всех времен и стран, включая и нашу, рассматривался как тройственный принцип. Как вода заключает в себе зримую жидкость с незримо скрывающимися газами внутри, за которыми находится духовный принцип природы, который дает им динамическую энергию, так и в огне они различали: 1. Зримое пламя; 2. Незримый или астральный огонь – незримый, когда в бездеятельности, но когда в деятельности, то производящий тепло, свет, химическую энергию, электричество, молекулярные энергии; 3. Дух. Они прикладывали то же самое правило к каждому из элементов; и все развившееся из их комбинаций и корреляций, включая и человека, они считали триединым. По мнению розенкрейцеров, которые были приемниками теургов, огонь был источником не только материальных атомов, но также и тех сил, которые сообщают им энергию. Когда угасает зримое пламя, оно исчезает не только из поля зрения, но также и из концепции материалиста навсегда. Но философ герметизма следит за ним через «познаваемое подразделение мира по ту сторону в непознаваемое», точно так же, как он следит за развоплощенным духом человека, «искрой небесного пламени», в эфире, в загробном мире.  

Тема эта слишком значительна, чтобы оставить ее без нескольких пояснительных слов. Позиция, занятая физической наукой по отношению к духовной половине космоса, в совершенстве выявлена ее грубым представлением об огне. В этой, как и во всех других отраслях науки, у их философов нет ни одной здоровой доски – все изъедены и слабы. Труды их собственных авторитетов, полные унизительных признаний, дают нам право сказать, что платформа, на которой они стоят, настолько неустойчива, что в любой момент какое-то новое открытие, сделанное одним из их членов, может выбить подпорки из-под этой платформы, и тогда они все упадут в одну кучу. Они настолько горят желанием устранить дух из своих концепций, что как Бальфур Стюарт констатирует:  

«Существует тенденция удариться в противоположную крайность и чрезмерно разрабатывать физические концепции». – Он произносит весьма своевременное предостережение, добавляя: «Будем осторожны, чтобы убегая из Сциллы, не попасть к Харибде. Ибо у вселенной не только одна точка зрения и, возможно, что в ней существуют области, которые не раскроют своих сокровищ самому настойчивому физику, вооруженному только килограммами, метрами и общепринятыми часами» [180 ]. – В другом месте он признается: «Мы ничего или почти ничего не знаем о конечном строении и свойствах материи как органической, так и неорганической».  

Что касается другого великого вопроса, – то у Маколея мы находим еще более безоговорочное заявление:  

«Мы не думаем, что по вопросу о том, что происходит с человеком после смерти, высокообразованный европеец более сведущ, чем индейцы племени черноногих. Ни одна из столь многих наук, которыми мы превосходим индейцев племени черноногих, не проливает ни малейшего света на состояние души после того, как погасла животная жизнь. Поистине, все философы, древние и современные, которые пытались без помощи откровения доказать бессмертия души, от Платона до Франклина, как мне кажется, потерпели печальную неудачу».  

Существуют откровения, приносимые духовными чувствами человека, которым можно доверять намного больше, чем всем софистическим изощрениям материализма. То, что было наглядным доказательством и успехом в глазах Платона и его учеников, теперь рассматривается как избыток бьющей через край фантазии, базирующейся на ложной философии, и как неудача. Научные методы переменились. Свидетельство людей древности, которые были ближе к истине, ибо они были ближе к духу природы – к единственному аспекту, в котором божественное позволяет себя рассматривать и постигать, – отвергается. Их умозрения – если мы обязаны поверить современным мыслителям – представляют только многословное изложение бессистемных мнений людей, незнакомых с научными методами нынешнего века. То немногое, что они знали о физиологии, они глупо обосновывали на наглядно демонстрируемой психологии, тогда как ученые наших дней обосновывают психологию – в которой они, по собственному признанию, совершенно невежественны – на физиологии, которая пока что для них тоже является запечатанной книгой и еще не выработала собственных методов, как говорит нам Фурнье. Что касается последнего возражения в аргументации Маколея, то, века тому назад, на него ответил Гиппократ: «Все познания, все искусства нужно искать в природе», – говорит он; – «если мы будем спрашивать ее надлежащим образом, она откроет нам истину, подходящую для того и другого и для нас самих. Что такое природа в действии, как не сама самопроявляющаяся божественность? Как мы должны спрашивать ее, и как она должна отвечать нам? Мы должны действовать с верой, с твердой уверенностью, что раскроем, наконец, полную истину, и тогда природа позволит нам узнать ее ответ через наше внутреннее чувство, которое с помощью уже имеющегося у нас познания по определенному виду искусства или науки раскроет нам истину настолько ясно, что дальнейшие сомнения станут невозможными» [302 ].  

Таким образом, по данному вопросу, поскольку он касается внутреннего чувствования, дающего человеку уверенность в собственном бессмертии, маколеевскому индейцу племени черноногие можно доверять больше, чем наиболее изощренному и развитому рассудку. Инстинкт есть всеобщий дар природы от самого божественного духа; рассудок же есть плод медленного развития нашей физической конституции, продукт эволюции нашего возмужавшего мозга. Инстинкт, как божественная искра, скрывается в бессознательном нервном центре моллюска асцидии, и проявляет себя на первой стадии деятельности его нервной системы в том, что физиологи называют рефлективной деятельностью. Он существует в низших классах безголовых животных так же хорошо, как те, которые обладают четко выраженными головами; он растет и развивается по закону двойной эволюции физически и духовно; и, вступив в сознательную стадию развития и прогресса головастых видов, уже наделенных чувствительностью и симметрически расположенными ганглиями, эта рефлективная деятельность, независимо от того, называют ли ученые ее автоматической, как у низших видов, или же инстинктивной, как у более сложных организмов, которые действуют под водительством чувств и стимулов, порожденных различными ощущениями, тем не менее это одно и то же. Это – божественный инстинкт в беспрестанном ходе развития. Этот инстинкт животных, который действует с момента их рождения, каждый в предписанных природою пределах, и который безошибочно знает, как заботиться о себе, за исключением случаев, происходящих из более высокого инстинкта, нежели их собственный, – этот инстинкт можно ради точности назвать автоматическим; но он должен иметь или внутри животного, которое обладает им, или снаружи, какой-нибудь или тот же самый разум в качестве проводника его.  

Эта мысль, вместо того, чтобы противоречить доктрине эволюции и постепенного развития, которой придерживаются все выдающиеся люди нашего времени, наоборот, упрощает и пополняет ее. Она легко обходится без особого созидания по каждому отдельному виду; ибо там, где первое место отводится бесформенному духу, форма и материальная субстанция приобретают второстепенное значение. Каждый, более усовершенствовавшийся в физической эволюции, вид только предоставляет более широкое поле деятельности направляющему его разуму, чтобы последний мог действовать в улучшенной нервной системе. Виртуоз лучше может раскрыть свое искусство в создании волн гармонии на рояле Эрарда, чем на спинете шестнадцатого века. Поэтому, был ли этот инстинктивный импульс непосредственно запечатлен на нервной системе первого насекомого, или же каждому виду приходилось развивать постепенно самому, инстинктивно подражая действиям себе подобных, как учит более усовершенствованная доктрина Герберта Спенсера, – это не существенно для данного вопроса. Вопрос касается только духовной эволюции. И если мы отвергаем эту гипотезу как ненаучную и недоказанную, тогда физическому аспекту эволюции, в свою очередь, предстоит та же самая участь, потому что один настолько же недоказан, насколько недоказан и другой, а духовной интуиции человека не дозволено согласовать их оба под предлогом, что это «не по-философски». Не зависимо от нашего желания, мы постоянно возвращаемся к старому вопросу, заданному Плутархом в «Застольных беседах»: что было прежде – яйцо или курица.  

Теперь, когда авторитет Аристотеля потрясен до самого основания авторитетом Платона, когда наши ученые отвергают всякий авторитет, даже больше – ненавидят его и уважают лишь свой собственный, когда общая оценка человеческой коллективной мудрости меньше всего ценится, человечество, возглавляемое самой наукой, неудержимо тянется назад к исходной точке старейших философий. Нашу идею мы находим прекрасно выраженной неким писателем в «Популярном научном ежемесячнике».  

«Боги сект и общин», – говорит Осгуд Мейсон, – «могут остаться, пожалуй, без привычного почитания, но, между тем, мир начинает озаряться более ясным и нежным светом – концепций, может быть, несовершенной еще, с сознательной, всему начало дающей, всенасыщающей действенной душе – „Сверхдуше“, Причине, божественности; не поддающейся выражению человеческим языком, но наполняющей и одушевляющей каждую живую душу в обширной вселенной в соответствии с ее мерой: Природа есть храм ее, и восторг – почитание ее».  

Это чистый платонизм, буддизм и возвышение и правильные воззрения на природу арийцев раннего периода, выразившиеся в их обожествлении природы. И таково же выражение этой основной мысли у каждого теософа, каббалиста и у оккультистов вообще. И если мы сопоставим эту основную мысль с вышеприведенной цитатой из Гиппократа, то мы найдем в последней ту же самую мысль и тот же самый дух.  

Но вернемся к предмету нашего обсуждения. У ребенка не хватает рассудка – последний у него еще находится в латентном состоянии; и пока что ребенок, в отношении инстинкта, ниже животного. Он сожжет или утопит себя прежде, чем поймет, что огонь и вода для него разрушительны и опасны, тогда как котенок инстинктивно будет избегать обоих. Та маленькая доля инстинкта, которой обладает ребенок, будет угасать по мере того, как шаг за шагом будет развиваться рассудок. Может быть, на это возразят, что инстинкт не может быть даром духа, так как животные обладают инстинктом в значительно большей степени, чем люди, а у животных нет души. Такое мнение ошибочно; оно обосновано на очень непрочных основаниях. Оно произошло от того факта, что внутренняя сущность животного еще меньше поддается исследованиям, чем внутренняя сущность человека, который обладает способностью речи и может проявлять свои психические силы.  

Но какие доказательства у нас имеются о том, что у животных нет переживающей смерть, если и не совсем бессмертной души? На строго научном основании мы можем приводить столько же доказательств за, сколько и против. Выражаясь яснее, ни человек, ни животное не могут ни доказать, ни опровергнуть, что их души переживают, то есть остаются живыми после телесной смерти. И с точки зрения научного опыта невозможно подвести под компетенцию какого-либо закона науки то, что не имеет объективного существования. Но Декарт и Бойз-Реймонд исчерпали свое воображение над этим вопросом, а Агассиз не мог представить себе будущего существования без участия в нем животных, которых мы любили, без растительного царства, которое нас окружает. И, чтобы вызвать в нас возмущение против предполагаемой справедливости Первопричины, достаточно подумать, что бессердечный хладнокровный злодей-убийца наделен бессмертным духом, тогда как благородная, честная собака, часто ценою собственной жизни, самоотверженно защищающая ребенка или своего хозяина, которая полюбила его, и которая иногда после смерти хозяина умирала от голода на его могиле, отказываясь принимать пищу; это животное, в котором чувства справедливости и великодушия иногда развиты в поразительной степени, должно со смертью уничтожаться окончательно! Но, покончим с таким цивилизованным рассудком, который допускает существование такого несправедливого пристрастия. Лучше, гораздо лучше в таком случае цепляться за инстинкт и верить вместе с индейцами Поупа, чей «неискушенный ум» может представить себе только такой рай, где  

«…на небе признан равным,  

Пес верный бродит с ним».  

Недостаток места не позволяет нам приводить взгляды древних и средневековых оккультистов по этому предмету. Достаточно будет сказать, что они опередили Дарвина и в большей или меньшей мере охватили все его теории о естественном отборе и эволюции видов, а также значительно растянули эту цепь в обе стороны. Кроме того, эти философы были исследователями, смелыми как в области психологии, так в физиологии и антропологии. Они никогда не сворачивали с двух параллельно идущих тропинок, начертанных для них их великим учителем Гермесом. «Как наверху, так и внизу», – было их аксиомой; и физическую эволюцию они проследили одновременно с духовной.  

В одном отношении, по крайней мере, современные биологи вполне последовательны: не будучи пока что в состоянии четко продемонстрировать существование индивидуальной души у животных, они также отрицают ее существование у человека. Рассудочное мышление привело их на край Тиндалевской «неодолимой пропасти» между сознанием и материей; один только инстинкт может научить их, как построить мост через эту пропасть. Когда, придя в отчаяние о том, что будут ли они когда-либо в состоянии разгадать тайну жизни, они придут в окончательный тупик – их инстинкт может вновь заявить о себе и перенести их через неизмеримую доселе пропасть. Это тот пункт, до которого, кажется профессор Джон Фиске и авторы «Невидимой вселенной» дошли; а антрополог Уоллес, экс-материалист, оказался первым, отважно переступившим ее. Пусть они смело идут вперед, пока не откроют, что вовсе не дух пребывает в материи, а, наоборот, материя временно цепляется за дух, и только последний является вечным неразрушимым обиталищем для всего сущего, как видимого, так и невидимого.