Блаватская Елена Петровна » Теософия - 1. Разоблаченная Изида. Том I

Философы эзотеризма верили, что все, что существует в природе есть только материализовавшийся дух. Вечная Первопричина, говорили они, есть латентный дух, и материя в начале. «В начале было Слово… и Слово было Бог». Признавая, что идея о таком Боге является невообразимой абстракцией для человеческого рассудка, они заявляли, что безошибочный человеческий инстинкт воспринял ее, как воспоминание о чем-то конкретном, хотя и неуловимом нашими физическими чувствами. С появлением первой идеи, эманируемой из двуполой и до этого неактивной божественности, первое движение сообщается всей вселенной, и электрический трепет моментально пронизывает беспредельное пространство. Дух породил энергию, и энергия породила материю; и таким образом латентная божественность проявилась как творческая энергия.  

Когда; в какой именно вечности; или как? – эти вопросы всегда останутся без ответа, ибо человеческий разум не в состоянии раскрыть эту великую тайну. Но хотя духовная материя существовала всегда, она пребывала в латентном состоянии; эволюция же нашей видимой вселенной должна была иметь свое начало. Нашему слабому рассудку это начало может показаться таким отдаленным, как сама вечность – периодом, невыразимым ни числами, ни словами. Аристотель убеждал, что мир вечен и что он всегда будет таким; что одно поколение людей производило другое поколение, не имея какого-либо начала, которое мог бы установить наш интеллект. В экзотерическом значении это его учение противоречит учению Платона, который учил, что «было время, когда человечество не воспроизводило себя»; но по духу оба учения согласуются, так как Платон немедленно добавляет:  

«За этим последовала земная человеческая раса, в которой первичная история была постепенно забыта, и человек погружался все глубже и глубже».  

И Аристотель говорит:  

«Если существовал первый человек, то он должен был родиться без отца или матери – что противоречит природе. Ибо не могло быть первого яйца, чтобы из него произошли птицы; или же должна была существовать птица, снесшая яйца, так птицы рождаются из яиц».  

Такого же мнения он придерживался в отношении всех других видов, веря, как и Платон, что все, прежде чем появиться на земле, имело сперва существование в духе.  

Тайна первого творения, которая всегда приводила в отчаяние науку, остается непостижимой, если мы не примем доктрины герметистов. Хотя материя совечна с духом, та материя, определенно, не есть наша видимая осязаемая и делящаяся материя, но ее высочайшая сублимация. Чистый дух только на одну ступень выше ее. Если мы не допустим, что человек развился из этой первичной духоматерии, как же тогда когда-либо дойдем до какой-нибудь разумной гипотезы, касающейся происхождения живых существ? Дарвин начинает свою эволюцию видов с нижайшей точки и прослеживает ее кверху, в восходящем направлении. Его единственная ошибка заключается в том, что свою систему он прикладывает не с того конца. Если бы он мог перенести свои искания из видимого мира в невидимый, он мог бы оказаться на правильном пути. Но тогда он следовал бы стопам герметистов.  

Что наши философы – позитивисты – даже наиболее ученые между ними, никогда не понимали духа мистических доктрин преподаваемых философами древности – платониками – видно из содержания наиболее выдающегося современного труда «История конфликта между религией и наукой». Профессор Дрейпер начинает свою пятую главу с заявления, что  

«язычники греки и римляне верили, что дух человека похож на его телесную форму, меняя свою внешность вместе с ней и вырастая с ростом ее».  

Что об этом думали невежественные массы – не имеет значения, хотя даже и они не могли думать буквально так. Что касается греческих и римских философов школы Платона, то они ничего подобного не думали о духе человека, а относили вышеприведенное учение к его душе, или психической природе, которая, как мы уже ранее объяснили, не есть божественный дух.  

Аристотель в своих философских выводах «О снах» очень ясно излагает доктрину двойной души или души и духа.  

«Нам необходимо», – говорит он, – «выяснить, в какой части души появляются сны».  

Все древние греки верили в существование в человеке не только двойной, но тройной души. И даже у Гомера мы находим термины животной или астральной души, которую Дрейпер называет «духом», ?????, и единым божественным ???? – имя, которым Платон обозначает высшего духа.  

По представлению индийских джайнов душа, которую они называют джива, извечно соединена даже с двумя возвышенными эфирными телами, из которых одно неизменное и состоит из божественных сил высшего сознания; другое же изменчивое; в него входят грубые страсти человека, чувственные влечения и земные свойства. Когда душа очищается после смерти, она соединяется со своею вайкарикой, или божественным духом, и становится богом. Последователи Вед, ученые брахманы, излагают ту же самую доктрину в веданте . Душа, по их учению, будучи частью божественного вселенского духа или нематериального сознания, способна соединиться со своей высшей Сущностью. Учение это ясно и подробно сформулировано; Веданта утверждает, что всякий, кто достигает полного познания своего бога, становится богом, еще находясь в смертном теле, и приобретает власть над всем.  

Цитируя из ведической теологии стих, в котором говорится:  

«В действительности существует только одно божество, верховный дух; он той же самой природы, что и душа человека»,  

– мистер Дрейпер стремится показать, что эти буддийские доктрины пришли в восточную Европу через Аристотеля. Такое утверждение мы считаем недоказанным, так как Пифагор и после него Платон преподавали их задолго до Аристотеля. Если впоследствии платоники приняли в свою диалектику аристотелевые аргументы по эманированию, то это только потому, что его взгляды совпадали в некоторых отношениях со взглядами ориентальных философов. Пифагорейское число гармонии и эзотерические доктрины Платона о творении неотделимы от буддистской доктрины об эманировании; а великая цель пифагорейской философии, именно, – освобождение астральной души от уз материи и чувств, чтобы сделать этим ее достойной вечно созерцать духовное, – представляет теорию, идентичную с буддийской доктриной о конечном слиянии. Это и есть нирвана, истолкованная в ее правильном значении; это – метафизическое учение, о существовании которого только что начинают подозревать наши санскритологи современности.  

Если доктрины Аристотеля оказали на более поздних неоплатоников такое «доминирующее влияние», то почему ни Плотин, ни Порфирий, ни Прокл никогда не признавали его теорий по поводу сновидений и пророческих видений духа? В то время как Аристотель придерживался мнения, что большинство тех, кто пророчествует, «больны безумием» [237 , sect. 21] – снабдив тем самым некоторых американских плагиаторов и специалистов несколькими разумными идеями для искажения, – взгляды Порфирия, а, следовательно, и Плотина, совершенно противоречили этому. По наиболее жизненным вопросам метафизических спекуляций неоплатоники постоянно возражают Аристотелю. Кроме того, или буддийская нирвана не есть то нигилистское учение, каким его теперь изображают, или же неоплатоники не принимали его в этом значении. Наверно, мистер Дрейпер не возьмется утверждать, что Плотин, Порфирий, Ямвлих, или кто-либо другой из их мистической школы не верил в бессмертие души? Сказать, что тот или другой из них стремился к экстазу, как к «предвкушению слияния со вселенской душой», в том смысле, в каком буддийскую нирвану понимает каждый ученый санскритолог, означает допустить несправедливость по отношению к этим философам. Нирвана не есть, как Дрейпер излагает, «поглощение во вселенскую энергию, вечный покой и блаженство»; но если ее понимать буквально, как ее понимают упомянутые ученые, она означает погашение, полное уничтожение, а не поглощение [303 ]. Никто еще, насколько нам известно, не взялся за труд удостовериться в истинном значении этого слова, в значении, которое нельзя найти даже в «Ланкаватаре» [306 , с. 514], дающей различные толкования нирваны брахманами-тиртаками. Поэтому человек, который будет читать эту выдержку из труда профессора Дрейпера, помня обычное принятое толкование слова нирвана, придет к заключению, что Плотин и Порфирий были нигилистами. Страница из «Истории конфликта» с этим содержанием дает нам некоторое право предполагать одно из двух: 1. или ученый автор захотел поместить Порфирия и Плотина на одну и ту же доску с Джордано Бруно, причем из последнего он, весьма-таки ошибочно, делает атеиста; или же 2. он никогда не давал себе труда изучить их жизни и их взгляды.  

Но для каждого, кто знает профессора Дрейпера, хотя бы понаслышке, последнее предположение просто абсурдно. Поэтому, с глубоким сожалением, нам приходится думать, что в его желание входило ложно истолковать их религиозные взгляды. Решительно нелепо со стороны современных философов, чьею единственною целью кажется уничтожение и удаление идеи Бога и бессмертного духа из сознания человечества, – трактовать с исторической беспристрастностью наиболее знаменитых языческих платоников. Быть вынужденным признавать, с одной стороны, их глубокую ученость, их гений, их достижения по наиболее затемненным и запутанным философским вопросам и, следовательно, их мудрость, а с другой стороны, знать их безоговорочную приверженность к доктрине бессмертия духа и окончательного восторжествования духа над материей, их полную веру в Бога и богов, или духов; в возвращение умерших, в привидения и в другие «духовные» явления, – это дилемма, от которой нельзя ожидать, что человеческая академическая натура с нею легко справится.  

План, к которому прибег Лемприер [266 ], очутившись в таком затруднительном положении как описано выше, грубее, чем план профессора Дрейпера, но настолько же эффективный. Он обвиняет древних философов в умышленной лжи, трюкачестве и легковерии. После того, как он обрисовал перед читателями Пифагора, Плотина и Порфирия как чудо-людей по учености, нравственным качествам и достижениям, как людей, выдающихся по личному достоинству, чистоте жизни и самоотверженному устремлению к божественной истине, – он, не колеблясь, отводит место «этому прославленному философу» (Пифагору) среди обманщиков; тогда как Порфирию он приписывает «легковерие, недостаток рассудительности и нечестность». Будучи вынужден историческими фактами воздавать им должное в ходе своего повествования, он прибегает к вводным предложениям, чтобы изложить свои предвзятые и ханжеские комментарии. От этого старомодного писателя прошлого столетия мы узнаем, что человек в одно и то же время может быть и честным, и обманщиком, чистым, добродетельным великим философом, и все же, бесчестным лгуном и глупцом!  

Мы уже указывали в другом месте, что тайная доктрина не признает бессмертия для всех людей одинаково.  

«Глаз никогда бы не увидел солнца, если бы в нем самом не было естества солнца», – сказал Плотин. Только «через высочайшую чистоту и целомудренность можем мы приблизиться к Богу, и чрез созерцание Его получить истинное знание и проницательность», – пишет Порфирий.  

Если человеческая душа в течение своей земной жизни пренебрегала получение своего просвещения от своего божественного Духа, нашего личного Бога, тогда трудно становится грубому, преданному чувственности, человеку выживать более продолжительный период времени после своей физической смерти. Точно так же, как физические уроды, рождающиеся иногда в нашем мире, долго не живут, так и души, если они стали чересчур материальными, не могут долго существовать после своего рождения в духовном мире. Жизнеспособность астральной формы такой души настолько слабая, что ее частицы теряют способность прочного сцепления одной с другой, как только выскользнули из плотной оболочки физического тела. Ее частицы, постепенно поддаваясь дезорганизирующему притяжению вселенского пространства, разлетаются в стороны без возможности снова воссоединиться. После происшествия такой катастрофы личность перестает существовать; его сияющий Аугоэйдес покинул его. В течение промежуточного периода между его телесной смертью и полным распадом его астральной формы последняя, будучи привязана магнетическим притяжением к своему телесному трупу, бродит вокруг и сосет жизненность у податливых жертв. Человек, замкнувшийся от каких бы то ни было лучей божественного света, обрекает на тьму себя и поэтому цепляется за землю и земное.  

Никакая астральная душа, даже астральная душа чистого, хорошего и добродетельного человека, строго говоря, не бессмертна; «из элементов она была построена – к элементам она должна вернуться». Только, в то время как душа порочного человека исчезает, будучи поглощена безвозвратно, души всех других людей, даже лишь умеренно чистых, попросту обменивают свои эфирные частицы на еще более эфирные; и до тех пор, пока в душе остается искра божественного, индивидуальный человек или, вернее, его личное эго, не может умереть.  

«После смерти», – говорит Прокл, – «душа (дух) продолжает существование в воздушном (астральном) теле до тех пор, пока совсем не очистится от всех гневных и чувственных страстей… затем сбрасывает с себя посредством вторичной смерти воздушное тело так же, как сбрасывала земное тело. После этого она пребывает, как древние говорят, в небесном теле, которое всегда соединено с душой, и которое бессмертно, светящееся и звездоподобно».  

Но теперь мы вернемся от нашего отклонения в сторону, к вопросу о рассудке и инстинкте. Последний, по данным древних, происходил из божественного, а первый чисто человеческого происхождения. Один (инстинкт) есть продукт чувств, прозорливости, долю которой имеют самые низшие животные, даже те, у кого нет никакого рассудка – это есть ?????????; в другом же есть продукт мыслительной способности – ????????, означающий рассудительность и человеческую интеллектуальность. Поэтому животное, лишенное рассудительной способности, обладает врожденным инстинктом, который есть искра божественности, скрывающейся в каждой частице неорганической материи, – которая сама есть материализованный дух. В еврейской Каббале вторая и третья главы «Книги Бытия» объяснены следующим образом:  

Когда Адам Второй был создан «из праха», материя к тому времени стала настолько грубой, что она царствовала самодержавно над всем. Из ее похотей возникла женщина, и Лилит взяла верх над духом. Господь Бог, «расхаживая по саду в прохладе для» (на солнечном закате духа или божественного света, затемненного тенями материи), проклинал не только тех, кто совершил грех, но даже самую землю и все живущее, а соблазняющего змея-материю больше всего.  

Кто, кроме каббалистов, в состоянии объяснить этот кажущийся таким несправедливым акт? Как должны мы понимать это проклинание всего живущего, которое ни в чем не повинно? Аллегория очевидна. Проклятие присуще самой материи. Отсюда вытекает, что она обречена на борьбу со своей собственной грубостью, чтобы очиститься; латентная искра божественного духа, хотя и заглушенная, все еще находится в ней; и ее неотразимое влечение кверху заставляет ее бороться, продираться с трудом и болью вперед, чтобы освободиться. Логика доказывает нам, что вся материя имела общий источник происхождения и должна обладать общими атрибутами, и так же, как жизненная и божественная искра имеется в материальном теле человека, она должна иметься и у каждого низшего вида. Латентная способность мышления, которая в низших царствах природы носит названия полусознательности, сознательности и инстинкта, значительно подчинена в человеке. Рассудок, отпрыск физического мозга, развивается за счет инстинкта, являющегося слабо мерцающим воспоминанием о когда-то имевшемся всезнании духа. Рассудок, этот признак превосходства физического человека над другими физическими организмами, иногда посрамляется инстинктом животного. Так как мозг человека более совершенен, чем у какой-либо другой твари, его эманации, естественно, должны производить более высокие результаты ментальной деятельности; но рассудок помогает разбираться только в материальном, он не способен помочь своему обладателю в познании духа. Теряя инстинкт, человек теряет свои интуитивные силы, являющиеся венцом и завершением инстинкта. Рассудок – это неуклюжее орудие ученого; интуиция – безошибочный руководитель провидца. Инстинкт указывает растению и животному, когда настало время для воспроизводства потомства; он также наставляет немого животного, как найти соответствующее лекарство в час заболевания. Рассудок, гордость человека, ошибается в оценке свойств собственной его материи и не накладывает на него ограничений в безудержном удовлетворении своих чувственных желаний. Будучи далеким от того, чтобы самому быть собственным врачом, рассудок своею тонкой софистикой слишком часто ведет человека к самоуничтожению.