Может ли быть гештальт-терапия краткосрочной?

Может ли быть гештальт-терапия краткосрочной? Ответ на этот вопрос зависит от смысла, который вкладывается в слово «терапия». И от того, что понимается под целью терапии. А взгляды на этот вопрос, даже среди гештальт-терапевтов, сильно отличаются.

Ситуации в реальной практике очень разные в зависимости от запросов и ожиданий клиентов. И ресурсы тоже разные. Бывало, придёт клиент. Весь в кризисе, здесь плохо, там плохо, растерянный, даже отчаявшийся. Говорю с ним и про себя думаю: «это надолго». А он прямо на сессии оживает. И больше не обращается. Спустя несколько лет позвонит снова, чтобы записаться на приём, и расскажет: «Вы мне тогда очень помогли. Вы мне одну фразу сказали…». И жил он эти годы вполне хорошо по его ощущению. Это краткосрочная терапия была? Или удачная консультация? Или просто стечение обстоятельств — встретились два человека в условной ситуации и удалось им так поговорить, что одному стало лучше?

Или другой случай. Пришёл клиент с каким-то симптомом. Поработали встреч десять. Он отмечает, что симптом исчез. Но сам клиент не уходит. Остаётся дальше исследовать и разбираться. Что это было? Краткосрочная терапия? Или просто такой вот вход в долгосрочную?

Ну или совсем другой вариант. Приходит клиент. Всё, в целом, ничего, в порядке. Да только что-то не так внутри, беспокоит. И вот исследуем и исследуем мы его беспокойство, и жизнь с этим беспокойством, и что еще в жизни, кроме беспокойства… исследуем, экспериментируем, исследуем… год-два… и изменения уже даже какие-то есть… но не такие яркие, как в первых двух случаях. Это что? Долгосрочная терапия? Или я просто с таким клиентом, с такой темой коротко и быстро не умею?

Психика человека сложна. Много в ней универсального. И индивидуального. И жизнь течёт… всё время что-то случается, как-то влияет на человека и его психику. И сколько человек живёт на свете, столько и можно исследовать, находить новое, учиться (в том числе в психическом плане). И не буду я первой, если скажу об уровнях «погружения» в этот исследовательский процесс. Пришёл клиент, жалуется на симптом. Это один запрос и один уровень. За короткое время с симптомом разобрались. А человек остался потому, что стало ему интересно, как он докатился до такой жизни, что там ещё за симптомом есть? Погрузился. Ещё пару-тройку месяцев про это. Что-то понял, открыл, пережил по этому поводу. Заметил изменения (или — бывает и так — не заметил). А потом ещё дальше. Начал связывать в сознании настоящее с прошлым, узнавать незавершённые гештальты детства… Ещё дальше пошли. Год работаем. Полтора. Два. Четыре… И как это назвать? Это две краткосрочные терапии и потом долгосрочная? Или это одна терапия у клиента с терапевтом в данном подходе?

Для меня вопрос возможности или невозможности краткосрочной гештальт-терапии с теоретической точки зрения не актуален. Есть клиент с жалобой, запросом, ожиданиями и возможностями (временными, эмоциональными, материальными). Есть я со своими человеческими и профессионально-техническими ресурсами. Есть возможность обсудить на двоих, что мы думаем о перспективе нашего сотрудничества, исходя из всего этого.

Но, безусловно, в своей практике я сталкиваюсь с темой сроков регулярно. Потому что два ключевых вопроса, которыми озадачены клиенты — это вопрос об эффективности терапии и её сроках (конечно, клиенты хотят как-то побыстрее и с минимумом затрат). И чтобы говорить с клиентами о перспективах нашего сотрудничества, мне необходимо было формировать свой взгляд на эти вопросы.

С развитием моей практики этот взгляд менялся. От неясного, к более очерченному. Не могу утверждать, что не изменится ещё.

Сейчас под терапией я понимаю процесс, направленный не просто на решение повседневных текущих проблем и задач и не просто на поддержку осознавания как ценности самой по себе. Для меня гештальт-терапия — это процесс исследования человеком себя в мире, с целью восстановления утраченной или нарушенной в ходе социализации целостности и способности к творческому приспособлению. Это помощь человеку в переработке застывшего, не ассимилированного в силу недостатка ресурсов прошлого опыта и освобождение человека от приоритетного давления этого опыта в восприятии и выборах настоящего. И в этом смысле, как правило, гештальт-терапия — это длительный процесс. Всё, что касается решения текущих бытовых задач в краткосрочном режиме я отношу к консультированию. И одна, и несколько встреч в рамках такого консультирования могут быть полезны, но в моей системе координат это не терапия. Терапия — это систематическая практика, приводящая к более глубоким изменениям, чем разрешение конкретных частных ситуаций. Она приводит к иному взгляду на мир, к иному способу обработки информации, к иному способу принятия решений, к новому переживанию, ощущению себя в мире и т.д.

Но есть для меня одно исключение. Ряд ситуаций, работу с которыми я не могу отнести ни к терапии, как я её описала, ни к консультированию. Это ситуации, которые я определяю как шоковую травму. Бывают в нашей жизни разовые экстремальные события, внезапные, интенсивные и расцениваемые психикой как несущие угрозу существованию, после которых даже с течением времени в силу объективных или субъективных обстоятельств человек не сумел вернуться к своему обычному существованию. Когда полноценная ассимиляция опыта оказывается затруднена или невозможна, и остаются болезненные симптомы, затрудняющие повседневную жизнь. В таких случаях для меня возможна краткосрочная работа, в результате которой болезненные симптомы исчезают, пережитое событие теряет свой болезненный эмоциональный заряд и обретает своё место в субъективной истории жизни клиента, может быть включено в неё.

В моей практике был опыт такой краткосрочной терапии в связи с последствиями ДТП, с последствиями нападения и кражи, с последствиями медицинского хирургического вмешательства. Во всех случаях работа заключалась в завершении прерванных, остановленных в результате произошедшего психических процессов. Поскольку я не вела статистику количества встреч с клиентами в этих случаях, я не готова представить свой обобщённый взгляд на временные рамки краткосрочной терапии. Из самых коротких случаев — работа с лёгкими последствиями ДТП (остаточные симптомы по прошествии пары месяцев после аварии), который потребовал всего двух часов работы. Остаточный симптом заключался в утрате чувствительности к габаритам автомобиля с той стороны, на которую пришлось столкновение с другим транспортным средством. Другой пример — очень краткосрочная работа с последствиями физического нападения (без нанесения травм). Oна потребовала около пяти сессий для исчезновения непреодолимого страха и напряжения в связи с нахождением на улице в тёмное время суток. Мне сложно ретроспективно оценить максимальную границу сроков в такой работе. Да и опять же я не вижу в этом особой необходимости. Это чётко фокусированная работа, которую можно проводить, не углубляясь в другие контексты жизни клиента, которых всегда очень много. И субъективно мне сложно представить, чтобы такая работа длилась больше 20 сессий без перехода к исследованию личностного опыта клиента в целом. То есть — без перехода к традиционному формату работы гештальт-терапевта.

В завершение хотелось бы обратить внимание на такой нюанс. Особую группу клиентов для краткосрочной терапии шоковой травмы представляют собой дети. Во-первых, они более восприимчивы к терапевтической помощи. А во-вторых, многие из них не обременены ещё грузом неразрешенного болезненного опыта, как взрослые в силу своей более длинной жизненной истории. Поэтому, конечно, в отношении детей, попавших в острую стрессовую или даже экстремальную ситуацию, краткосрочная терапия, на мой взгляд, очень даже возможна и может встречаться гораздо чаще. Что же касается взрослых, то в моём опыте обращение к психотерапевту исключительно по поводу шоковой травмы — явление редкое. Чаще эти травмы обнаруживаются уже в процессе терапевтической работы в связи с другими жалобами клиента. Или же мы сталкиваемся с ситуацией, когда то, что выглядит как шоковая травма, оказывается уже не первым экстремальным опытом и поднимает за собой всю историю развития клиента с многочисленными сложными переплетениями отношений, событий, незавершенных гештальтов детства.

Также мне важно отметить тот факт, что среди гештальт-терапевтов не все разделяют идею работы через модель травмы. Я встречала немало уважаемых мной специалистов, которые с этой моделью не согласны и не используют её в своей работе для объяснения сути происходящего и построения стратегии и тактики терапии. Поэтому я вновь возвращаюсь к мысли, с которой начала. Вопрос о краткосрочности терапии очень дискуссионный, поскольку ответить на него можно лишь формулируя, что такое терапия и каковы её цель и результат — а мнения по этому вопросу у специалистов бывают очень разные.