Об этом же
свидетельствует с другого фланга “классовых битв” П. Струве: “B прославлении
силы, которое, несмотря на биологическое обоснование, является у Ницше романтическим,
— Ницше, в сущности, никогда не переставал быть романтиком в душе — чувствуется
сильная антибуржуазная нота...
Есть некоторые
точки соприкосновения между Ницше и Марксом, хотя их практические идеалы
диаметрально расходятся. Ведь и культ силы не только не чужд Марксу, но наоборот
— с определенной реалистической окраской — составляет необходимую интегральную
часть его мировоззрения и его психологии. А затем, как ярко выражается Ницше,
гегелевскую идею, унаследованную и конкретно подчеркиваемую Марксом — о
прогрессивном значении “злого” начала в истории человечества — “сильнейшие и
злейшие люди (Geister) до сих пор всего больше двигали вперед человечество; они
постоянно вновь зажигали засыпающие страсти — они постоянно вновь наталкивали
людей на сравнение, противоречие, пробуждали стремление к новому, смелому, еще
неиспытанному, они вынуждали выставлять мнения против мнений, образцы против
образцов... Новое является всегда злым (курсив мой – В.Ж.), оно всегда
стремится завоевать, опрокинуть старые пограничные знаки и старые окруженные
почтением имена; и лишь старое — добро”. (Die frohliche Wissenschaft. 1887. S.
31). <…> Ницше честный и смелый ум, и, я думаю, прикосновения к нему,
приобщения к замечвательной радуге его мысли бояться нечего. Сбить с толку он
может только очень слабых людей, по своей натуре уже обреченных на декадентское
холопство перед ним” [21, с. 334].
Спорит ли здесь
мысль Струве с позицией Троцкого, вместе с ницшеанской волной (и пеной)
отрицающей и “замечательную радугу” мысли самого Ницше? Увы, лишь в той части,
которая характеризует собственное самосознание Струве, примерившего на себя
этот кафтан ницшеанства и осознавшего его безопасность для себя лично. Но он,
кажется, отчетливо различает, что романтический культ силы у Ницше весьма
созвучен реалистическому культу силы у Маркса, а значит в реальном социальном
движении они могут при определенном стечении обстоятельств образовать настоящую
симфонию (или какафонию, – смотря по тому, с какой мерой подходить к этому
событию). Впрочем, как и Троцкий, Струве лишь обозначает возможный вектор
развития событий, ставший, как мы теперь знаем, спустя несколько лет неотвратимой
реальностью.