И. Кант в зеркале “Веселой науки” Ф.Ницше и “конкретной метафизики” о.П.Флоренского - Труды -И. П. Ярославцева - Философы и их философия

            В истории взаимоотношений русской мысли с другими философскими традициями, пожалуй, наиболее захватывающие страницы принадлежат диалогу с немецкими философами - сначала наставниками русских философов, прошедших в первой половине XIX века школу Вольфа, Канта, Шеллинга, Гегеля, младогегельянцев и Маркса, а затем - собеседниками, оппонентами и искусителями. Среди последней категории мыслителей особое место занимает немецкий философ, филолог-классик, поэт и музыкант Фридрих Ницше. Отношение к Ницше и его философским взглядам со стороны русских мыслителей менялось с течением времени. Философы Соловьевского круга, первыми познакомившиеся в 90-х годах XIX века с книгами Ницше, были поражены той их стороной, о которой сам Ницше говорил: “Я не хочу, чтоб меня поняли, т.к. не хочу, чтоб страдали, как страдаю я”. Его и не поняли: в его мученических книгах увидели прежде всего проповедь нигилизма, антихристианства, аморализма. В России в это время появились первые ницшеанцы, а преимущественно - ницшеанки. До глубочайшего проникновения в суть ницшевской мысли было еще далеко. В первые десятилетия ХХ века появились исследования, в которых идеи немецкого философа соотносились с творчеством великих русских мыслителей Ф.М.Достоевского и Л.Н.Толстого: такие исследователи, как Д.Мережковский, В.Экземплярский, В.Хвостов, Л.Шестов, С.Франк находили множество параллелей в их учениях. В дальнейшем, в 20-30 годы, В.Иванова, Ф.Лосева привлекало понимание и интерпретация Ницше античности.

            Мне хотелось бы выделить еще нескольких русских философов, чьи идеи необыкновенно близки самому духу “философии жизни”, хотя вдохновение свое эти исследователи черпали из весьма разных источников: это А.Ф.Лосев, близкий к Ницше, как это мне видится, прежде всего самим духом своей “веселой науки”, вдохновлявшейся эстетическими дионисийскими идеалами, воспевавшимися и Ницше; таинственный русский мудрец, служивший свою Литургию в храме природы, вопреки тому страшному времени, в которое он жил, неутомимый странник, подобный Ницшевскому Заратустре, прошедший в юности, кстати сказать, по Германии маршрутами Ницше,- М.М.Пришвин; и о.Павел Флоренский, воплотивший идею странствий ищущей души в своем “Столпе и утверждении истины” и всем своим творчеством разделявший воинственный клич Ницше: “Мы филологи!”

            Данный реферат не претендует на то, чтобы осветить все заявленные темы, я даже не затрону большинство из них. Опираясь на утверждение о.Павла Флоренского о том, что в символе скрыта сущность, попробую рассмотреть, как символ этой внутренней органической связи двух философских традиций, вопрос об отношении к Канту Флоренского и Ницше.

            Будучи страстными критиками Канта, оба мыслителя не удовлетворялись чисто профессиональным, теоретическим анализом его воззрений, но переводили его в совсем иную - экзистенциальную - плоскость - чуть ли не сведения личных счетов с давно к тому времени отошедшим в мир иной Кенигсбергским мыслителем. Во вступительном слове на защите магистерской диссертации Флоренский называет его не иначе как “Столпом злобы богопротивныя”; вступая с Кантом в пристрастнейший диалог по вопросу о возможности истины, он заключает, что критическая мысль последнего ”увязает в трясине” (9,821), вырождается в веру в “вавилонскую башню механистического естествознания” (там же). Флоренский слишком пристрастен, вполне допустимо предположение, что, споря с Кантом, он высказывается не только как православный богослов, но полемизирует, в том числе с самим собой, со своей склонностью именно к математическому, естественнонаучному исследованию. Кроме того, столь презираемый Флоренским “кантовский разум” не однажды оформлял и его собственные религиозно-философские прозрения: “Что стало ясно сегодня, то так часто мутнеет завтра ... Необходимо оформить переживания, к живущей плоти их придать сдерживающий ее костяк понятий и схем. Тут вступает в свои права разум”(8, 556).

            Не меньше, хотя и совсем другого рода претензии предъявлял к “кенигсбергскому китайцу”, “уродливейшему идейному калеке”, “роковому пауку” Фридрих Ницше, видевший в его философии “возврат к восемнадцатому веку: захотели снова добыть себе права на старые идеалы и на старые мечты - в этих целях и теория познания, “полагающая границы”, то есть дозволяющая устанавливать по своему усмотрению некое “потусторонее” разума...” (4, 62).

            По Флоренскому, на Канте “почивает” “антирелигиозная мысль нашего времени” (9, 820); по Ницше, как раз наоборот,- Кант пишет под действием “инстинкта теолога” (2, 18). На этот раз слишком пристрастен немецкий мыслитель; заклиная: “Не говори мне теперь, мой друг, о категорическом императиве” (3, 340), а также о Канте, “выдравшем (не иначе - И.Я.) себе откуда-то “вещь в себе” (там же); он создает нечто вроде собственного “экзистенциального императива”, сформулировать который, опираясь на ницшевскую теорию “вечного возвращения одного и того же”, можно было бы следующим образом: “поступай так, чтоб жизнь твоя и каждый отдельный поступок были достойны вечного повторения”.

            Критика Флоренского и Ницше совпадает в одном пункте: Кант обоим философам видится олицетворением современности: для русского мыслителя - “вавилонской башни Нового времени”, для немецкого - философии, “дающей высшую формулу для государственного чиновника: государственный чиновник как вещь в себе, поставленный судьей над государственным чиновником, как явлением” (6, 101).

            Между тем, кантовское завораживающее разделение мира на феномен и ноумен, и соединение этих двух планов в человеческой личности, присутствует в мире мысли как Ницше, так и Флоренского. Известнейшую формулу Канта из заключения “Критики практического разума”: “Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них,- это звездное небо надо мной и моральный закон во мне” (1, 499) подхватывает Ницше не только в ерническом ответе “мы в настоящее время, пожалуй, сказали бы: пищеварение почтеннее” (4, 128); но и в рассыпанной по страницам его книг “звездной морали”: “наступит время, когда человек не родит больше звезды” (7, 12), “в свободную высь стремишься ты, звезд жаждет твоя душа” (7, 46), “существует единый масштаб и для звезды и для духа” (5, 249).

            Что касается Флоренского, то Космос (в античном, естественнонаучном и христианском понимании), звездное небо - было одной из главных мифологем, структурных парадигм в его мышлении: “Эта переживаемая, эта ощущаемая в сердце звезда - не прихоть мечты и не домысел рассудка” (10, 19).

            Возможно, не такой уж нелепостью, в свете вышеизложенного, представляется картина, на которой сошлись бы для беседы Заратустра со своими зверями орлом и змеей и “методологическое” Я Флоренского - главный герой и повествователь “Столпа и утверждения истины”.

ЛИТЕРАТУРА:

Кант И. Критика практического разума. \ Соч. в 6 тт. М.: Мысль, 1965. Т.4. Ч.1.

Ницше Ф. Антихрист. - СПб.: Прометей, 1907.

Ницше Ф. Веселая наука. \ Собр. соч.: в 9 тт. - М.: 1901. Т.9.

Ницше Ф. Воля к власти. \ ПСС.- М.: 1910. Т.9.

Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Пер. с нем. \ Собр. соч.: в 9 тт. - М.: 1903. Т.2.

 Ницше Ф. Сумерки идолов или как философствуют молотом. - СПб.: 1907.

Ницше Ф. Так говорил Заратустра. - СПб.: 1913.

Флоренский П.А. Догматизм и догматики. \Соч. в 4 тт. - М.: 1994. Т.1.

Флоренский П.А. Космологические антиномии Иммануила Канта. \Соч. в 4 тт. - М.: Мысль. 1996.

Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. М.: Правда, 1990. Кн.2.

Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990.

Опубликовано в сборнике: “П.А.Флоренский и наука XX века. Тезисы докладов и выступлений на международной конференции. Москва. 1996 год”. Стр. 13-15.

http://www.meotida.orc.ru/rus/doc/article10.htm