§ 5. Систематическая критика догматической философии. - История и теория классического скептицизма - Д.А. Гусев

Как мы выяснили, скептицизм, являясь одной из эвдемонистических моделей эллинизма, строит собственную теоретическую философию в «надежде на невозмутимость». Секст Эмпирик неоднократно подчеркивает, что именно для достижения атараксии скептики воздерживаются от суждений, считая вещи непознаваемыми. Однако последнее необходимо так или иначе обосновать.

Отметим, что Древняя Греция считается родиной философии, науки и потому, что греки начали исследовать помимо внешних вещей процесс мышления (не случайно создателем логики является Аристотель). Современная наука, как правило, видит свой исток в эллинской мысли и так оценивает ее роль и значение. «Созданная античными мыслителями логика ...относилась уже не к познаваемому миру непосредственно, а к мышлению о нем! То есть объектом анализа стали не вещи или стихи, а их мыслительные аналоги - абстракции, понятия, суждения, числа, законы и т.п. Оказалось, что эта идеальная реальность упорядочена, логична и закономерна ничуть не меньше, чем материальный мир. А мыслительные операции с идеальными объектами были куда более плодотворными и значимыми, даже и в практическом отношении, чем те же манипуляции с их материальными прототипами. Знание как бы приподнялось над материальным миром, сформировало свою собственную, относительно самостоятельную сферу бытия - сферу теории» (78).

Греки тоже осознавали собственное первенство в науке и в философии, оспаривая тезис о том, что последние появились у их восточных соседей. Известный доксограф Диоген Лаэртский говорит следующее: «Занятия философией, как некоторые полагают, начались впервые у варваров: а именно у персов были их маги, у вавилонян и ассириян - халдеи, у индийцев - гимнософисты... И все же это большая ошибка - приписывать варварам открытия эллинов: ведь не только философы, но весь род людей берет начало от эллинов» (79).

Скептицизм как направление греческой философии изменил бы себе, если оставил собственные построения только на эвдемонистическом психологическом уровне. Мы говорили о том, что скептический эвдемонизм, хотя и является центральным ядром скепсиса, все же прекрасно вписан в общефилософский контекст и дополнен остальными и необходимыми элементами: этические воззрения скептиков органически вытекают из их онтологических и гносеологических построений.

Греки полагали невозможным какие-либо голословные утверждения. По их представлениям, любое утверждение только тогда имеет силу и что-либо значит, когда следует с необходимостью из неких других утверждений, которые или доказаны ранее, или самоочевидны. Если Аристотель и не сформулировал четвертый из основных законов формальной логики, эллины строго придерживались данного закона и неукоснительно следовали ему. Не будучи сформулированным, закон незримо присутствовал в греческой мысли и являлся в ней всегда разумеющимся.

Речь идет о законе достаточного основания. Скептики не являются здесь исключением, следуя традициям и нормам эллинского философствования. Помимо того, что их этический идеал атараксии был обоснован и онтологически и гносеологически, они считали необходимым уделить пристальное внимание этим основаниям собственного эвдемонизма. Если невозмутимость души вытекает из воздержания от суждений, а последнее - из утверждения о непознаваемости мира, то данное утверждение также следует обосновать, то есть выяснить положения, из которых оно следует с необходимостью. Надо именно доказать, что ни о чем из существующего не может быть какого-либо надежного знания, а все научные и философские результаты и достижения - не более, чем самообольщение.

С этой целью Секст Эмпирик и пишет 11 книг (!) против ученых, хотя вполне мог ограничиться тремя книгами пирроновых положений, в которых скептицизм со всех сторон представлен и вполне обоснован. Оказывается, что сосредоточиться на скептицизме, тем более только на его этических аспектах (при всей их важности) - совершенно недостаточно. Требуется подорвать основы догматической философии, показать ее представителям, что все их положения - блеф и самообман.

Тотальный скепсис, говорит Секст Эмпирик, конечно, подорвет и собственные построения вместе с догматическими системами, на которые он направлен: если все сомнительно, сомнителен и скепсис (80). Как видим, Сексту Эмпирику не жалко даже собственного скептицизма, но это и не удивительно, потому, как мы увидим позже, скептицизм незауряден тем, что, по крупному счету, он не является философской системой, каким-либо построением, вследствие чего подорвать скептицизм практически невозможно: в нем нечего подрывать и нечего уничтожать. В данном смысле он неуязвим.

Секст Эмпирик готов признать, что скептическое сомнение, разрушив догматизм, исчезнет подобно тому, как огонь, сжигая вещи, погибает и сам. Главное, подчеркивает скептический автор, что вещи-то оказались разрушенными. В этом и заключается роль и значение скептицизма: он не инструмент, который нужно таскать с собой и бережно хранить, бояться его потерять или сломать. Скепсис - огонь, который не требует ни хранения, ни защиты: он берется из ниоткуда и, уничтожая гносеологический оптимизм и самодовольное философствование, исчезает вновь в никуда, всегда готовый появиться там, где нужно.

«Опрометчивость догматиков» - единственный объект, на который направлены все 11 книг трактата «Против ученых» (81). О структуре сочинения мы говорили в первой главе монографии. Главным средством скептической борьбы против положительной философии Секст Эмпирик избирает рассмотрение и уязвление аксиом, на которых строится любое философствование. «...как при осаде городов, - говорит он, - подрывая основание стен, этим самым обрушивают башни, так и в философских исследованиях те, кто преодолел первые основания вещей, в принципе опровергают и восприятие каждой вещи [вообще]. Правдоподобно сравнивают некоторых занимающихся исследованием частичных вопросов с теми, кто преследует зверя по следам, или с теми, кто ловит рыбу удочкой, или с птицеловами, приманивающими птиц клеем или дудкой, а колеблющих все частичное на основании самого общего - с теми людьми, кто забрасывает [целые] сети, невода и тенета. Отсюда, насколько хитрее ловить зараз много добычи, чем каждое животное отдельно, настолько приятнее возразить вообще против всего в целом, чем придираться к частностям» (82).

Современная наука (прежде всего - естествознание), говоря о границах научного метода, тоже отмечает аксиоматический характер основных собственных построений, который, чтобы служить надежным фундаментом теоретических конструкций, напротив, делает их весьма зыбкими и ненадежными. «С рационализмом, - говорит нам современная наука, указав ранее на недостатки эмпиризма, - ...положение обстоит не лучше. Ведь в этом случае все частные утверждения и законы теории выводятся из общих первичных допущений, постулатов, аксиом и пр. Однако они не выводимые и, следовательно, не доказуемые в рамках данной теории. А значит, всегда могут быть опровергнуты. Это относится и ко всем фундаментальным, т.е. наиболее общим теориям. Таковы, в частности, постулаты бесконечности мира, его материальности, симметричности и пр. Нельзя сказать, что эти утверждения вовсе бездоказательны. Они доказываются хотя бы тем, что все выводимые из них следствия не противоречат друг другу и реальности. Но ведь речь может идти только об изученной нами реальности. За ее пределами истинность таких постулатов из однозначной превращается опять-таки в вероятностную. Поэтому основания науки не имеют абсолютного характера и, в принципе, в любой момент могут быть поколеблены» (83).

Секст Эмпирик обрушивает собственный скептицизм на аксиомы не с целью уничтожить их, и все, что на них строится - и только. Если бы он остановился только на этом, тогда он был бы, по его собственному утверждению, агностиком, следовательно - тоже догматиком, но только особого рода. Он является скептиком, то есть не отрицающим, а сомневающимся, следовательно - ищущим (84).

Сомневаться и критиковать, таким образом, следует, по мнению скептиков, для продолжения поиска истины. Следовательно, скептицизм, как ни удивительно, не разрушителен (точнее - не только разрушителен), но еще и созидателен. Достаточно вспомнить, что современная наука в качестве главных критериев выделяет принципы верифицируемости и фальсифицируемости. Второй был предложен крупнейшим философом ХХ в. К. Поппером и заключается в утверждении, что критерием научного статуса теории является помимо всего прочего ее опровержимость.

Как ни странно (на первый взгляд), но в силу данного принципа только то знание может претендовать на звание научного, которое в принципе опровержимо. Конечно, очевидно что «...последовательно проведенный принцип фальсификации делает любое знание гипотетичным, то есть лишает его законченности, абсолютности, неизменности. Но это, наверное, и неплохо: именно постоянная угроза фальсификации держит науку «в тонусе», не дает ей застояться, как говорится, почить на лаврах. Критицизм является важнейшим источником роста науки и неотъемлемой чертой ее имиджа» (85).

Сомнение или скепсис и представляет одно из средств поддержания «тонуса» науки. Не случайно Секст Эмпирик неоднократно подчеркивает, что главной его задачей является не доказательство невозможности науки и бессмысленности научного поиска, а только разоблачение «самодовольства догматиков». Любой теоретический поиск только тогда имеет шансы прийти к великому, когда далек от самодовольства, и всегда может честно признаться в малых результатах и скромных возможностях. Перед нами старый, как мир, но вечно актуальный философский сюжет: по-настоящему может претендовать на знание тот, кто осознает вполне, что не знает ровным счетом ничего. Парадоксально, но почти очевидно: считающий собственное знание безмерным и гордящийся им, скорее всего, представляет самообольщающееся невежество, не способное к открытию действительных горизонтов познания.

Итак, во второй главе мы рассмотрели основные философские разделы античного скептицизма. Порожденный определенными историческими и идейными условиями эллинизма скепсис, как и стоицизм и эпикуреизм, полагал основной целью философское обоснование полной духовной автономии человека. Последняя понималась как безусловная эвдемония (счастье). Поэтому антропологический аспект является основополагающим в скептической философии.

Отправная точка скепсиса - провозглашение этического идеала атараксии (невозмутимости) для которой и выстраивается вся философская система скептицизма. За только что указанной аксиологической посылкой следует обширный гносеологический раздел, представляющий собой совокупность тропов (доказательств) против положений о достоверности чувственного и рационального познания, воплощенную в принципе изостении (равносилия) противоположных суждений и вытекающего из него требования воздержаться от них.

Однако данная нейтральность мышления, вполне приемлемая теоретически, оказывается совершенно несовместимой с реальной, практической жизнью. Поэтому за изостенической гносеологией следует раздел феноменализма, посвященный интерпретации действительной жизни философа-скептика, ориентированной не на недоступную ему природу вещей, а на единственно доступные феномены (явления) этих вещей, которые хотя крайне фрагментарно и искаженно, но все же отражают навсегда сокрытую сущность предметов.

Наконец, последний раздел есть возвращение к началу, к проблеме атараксии души, в которой тоже кроется существенное противоречие: невозмутимость постулируется как цель, а основной принцип или метод скепсиса несовместим с каким-либо постулированием. Проблема решается парадоксально, и атараксия приходит к скептикам не в силу их осознанного стремления к ней, но непроизвольно, как результат их стихийного воздержания от суждений или вследствие нейтральности их мышления.

§ 5. Систематическая критика догматической философии. - История и теория классического скептицизма - Д.А. Гусев - Философия как наука