§ 4. Скептицизм в контексте мировой философии. - История и теория классического скептицизма - Д.А. Гусев - Философия как наука

Подводя итог нашему исследованию, отвлечемся от непосредственно изучаемого предмета - античного скептицизма и попытаемся взглянуть на скепсис в обширном контексте человеческого духа вообще. Если в древнегреческой философии скептицизм являлся самостоятельным философским направлением и проявился как тип мышления в полной и законченной форме, в предыдущие и последующие эпохи философской мысли он тоже присутствовал, но играл не автономную, а инструментальную роль.

Данные две формы скептицизма - полный и частичный скепсис - являют более различий, чем сходства, в конечном счете представляют противоположности. Дело в том, что частичный скептицизм присутствует в любой системе взглядов, ибо, утверждая нечто, надо отрицать противоположное или сомневаться в нем; воздвигая новое, необходимо или ломать, уничтожать старое или «снимать», преодолевать его. В обоих случаях не обойтись без относительного скептицизма, который, опрокидывая одно, сразу возводит другое, сомневается или отрицает первое только для утверждения второго, выступая, таким образом, орудием, методом утверждения.

Настоящий скептицизм не ставит целью никакое утверждение или отрицание, не стремится вообще ни к какому результату. В данном плане он, являясь на первый взгляд причастным частичному скептицизму, в известном смысле диаметрально противоположен ему, как и любому догматизму.

Термин «скептицизм» происходит от греческого глагола «skeptomai», что в дословном переводе означает «я сомневаюсь». Таким образом, давая предельно краткую характеристику скепсису, можно квалифицировать его как сомнение. Поэтому последний всегда играл и играет важную роль в любой системе философской мысли.

Философия, рассматриваемая в глобальном аспекте, есть не что иное, как вечный поиск ответов на вопросы, путей разрешения проблем, способов преодоления противоречий и недоразумений и методов данного поиска. Последний не только всегда сопряжен с сомнением, но и составляет с ним единое целое, которое и есть философское мышление. Без сомнения нет поиска. Без поиска нет философии. Последняя, возможно, начинается там и тогда, где и когда появляется сомнение. Чем больше последнее по масштабу и роли в процессе мышления, тем, возможно, философия больше приближается к себе самой. Чем увереннее и стабильнее человеческая мысль, тем она менее мобильна, более самодовольна, и тем менее у нее остается шансов обнаружить искомое ею.

Напротив, чем мысль неспокойнее, чем больше в ней сомнений и апорий, тем более она активна и плодотворна. Наверное, только то мышление, которое окружено со всех сторон противоречиями и тупиками, десятками различных позиций, ни одна из которых не представляется ему более предпочтительной, то мышление, которое мечется в мучительном поиске между данными позициями, разрывается на части, и отчаянно сомневается решительно в любой достоверности и любом предпочтении, и может называться подлинно философским.

История философии представляет в широком плане рассмотрения именно данный напряженный и болезненный процесс перманентного поиска истины, которым занимались все без исключения эпохи, и который не миновал ни один народ. Древний Восток пытался уловить тайные силы Бытия и управлять течением жизни, вступая с ними в некий мистический контакт. Древние греки стремились во что бы то ни стало найти мировой принцип, единым актом объясняющий все мироздание (архаика), позже - построить всеобъемлющую систему, способную исчерпать Космос во всех его частях, формах и проявлениях (классика) и, наконец, найти стабильный путь к безусловному индивидуальному счастью (эллинизм).

При положительности и, на первый взгляд, догматизме, средневековая философия терялась в нескончаемых спорах о Боге, мире и человеке: следует ли только стихийно и слепо верить, не пытаясь что-либо понять или осознать или помимо этого можно еще и кое-что знать и даже доказывать, должно ли абсолютно посвящать себя богослужению или можно заниматься еще и рефлективным поиском, то есть философией.

Безусловный рациональный пафос Нового Времени с антропоцентризмом и безудержным стремлением проникнуть в тайны природы, чтобы властвовать над последней, обернулся в современную эпоху крайним философским разочарованием и гносеологическим пессимизмом.

В ХХ веке человек получил зловещие результаты собственной самонадеянности и гордости в течение предыдущих трех столетий, был вынужден отказаться от лестного статуса «хозяина природы» и радикально пересмотреть прежние позиции; при этом понятное оказалось неведомым, ясное и простое - темным и запутанным, стабильное - хаотичным, а осмысленное - абсурдным.

Современная философия в лице огромного количества направлений и течений теряется в поиске места, роли и назначения человека в мире, пытается обозначить контуры будущего и понять прошлое. Во все эпохи человек различными способами пытался понять, как соотносится фундаментальное единство мира с его очевидным и бесконечным многообразием, проникнуть в тайную и недоступную ему сущность вещей через видимые и доступные ему явления, выяснить - случаен и преходящ окружающий его мир или же закономерен и стабилен, скован человек и влечется кем-то или чем-то по жизни или самостоятельно формирует собственный путь и следует, куда хочет и т.д.

Помимо данных попыток в философии вполне недвусмысленно звучали сетования по поводу трудностей указанного поиска. Знаменитая буддистская тетралемма, «суета сует» Экклезиаста, релятивизм греческих софитов, сократовское «я знаю, что ничего не знаю», тропы философского воздержания Секста Эмпирика, апофатическая теология средних веков, «идолы» Ф. Бэкона, «поток впечатлений» у Д. Юма, кантовская «вещь в себе», иррационализм «философии жизни», позитивистский отказ от поиска интегральных оснований Бытия, субъективистское сосредоточение в прагматизме, отчаянные герменевтические попытки сознанием преодолеть границы сознания, безысходная трагическая обреченность человека в экзистенциализме - не есть ли это тяжелое, но откровенное признание человека себе относительно незначительных в конечном счете гносеологических возможностей и малых шансов достижения желанной истины?

Во все времена человечество пыталось осознать степень добродетельности или порочности жизни, нарисовать картину должного и воплотить ее в реальность. Оглядываясь в прошлое, человек видел зло и, как ни пытался, не мог найти в истории хотя бы десяток-другой счастливых лет, когда процветал бы человеческий род, и не лились бы слезы и кровь. Во имя преодоления социального зла создавались десятки моделей идеального общежития, которые все, однако, при их реализации оборачивались тем же злом, но только в иных формах. Что оставалось человеку, как не усомниться в возможности и смысле социального и исторического счастья?

Мы привели крайне лаконично несколько историко-философских фрагментов или даже обрывков, сообразуясь с нашей задачей предельно общего рассмотрения скептицизма на фоне человеческого духа вообще, не останавливаясь на этих фрагментах более подробно, в противном случае нам пришлось бы далеко выйти за рамки настоящего исследования.

История философии представляет грандиозное в пространстве и времени сомнение человеческого духа в результатах его нескончаемого поиска ответов на вечные вопросы. Сомнение, появившееся одновременно с проблемой познания и рождением самой философии, связано со знаменитым ответом Пифагора на вопрос флиунтского тирана Леонта: «Я не мудрец, но только философ (любитель мудрости)» (43).

В этих замечательных словах, условно знаменующих рождение философии, достаточно четко обрисована гносеологическая проблематика: у познания существуют границы, разум не всесилен, но, подобно планете, вращающейся вокруг Солнца, обречен на вечный путь вокруг света истины и на вечную невозможность полного с ней соединения.

Философия как наука о наиболее общих и глобальных сторонах Бытия всегда стремится к интегральному и общему знанию. Вопросы ее всегда являлись и являются в конечном счете грандиозными, она ставила и ставит великие цели, не обращаясь к мелочам и деталям действительности в отличие от частных  наук, каждая из которых исследует одну какую-нибудь область мира, смотрит на него с какой-либо определенной позиции, под известным углом зрения.

Философия смотрит на мир как бы со стороны, извне или со всех позиций одновременно и поэтому должна видеть его наиболее полную и правильную картину. Обобщая самое главное  в частных разделах знания, философия возвышается над ними, как метанаука и является их интегральной нитью. Масштабы философии колоссальны в отличие от сфер исследования и поиска частных наук; и если прогресс последних фантастический (от каменного топора до освоения других планет и создания искусственного интеллекта), философия осталась на том же месте, где стояла несколько тысяч лет назад.

Реален ли внешний мир? Что он представляет? Познаваем ли он и есть ли границы у познания? Кто такой человек? Откуда он пришел и куда движется? В чем его смысл и предназначение в мире? Эти и подобные вопросы стояли перед человечеством на заре цивилизации, и ныне  - в ужасающей силе и трагической остроте. Кто может с чистой совестью утверждать, что, хотя бы на один из «проклятых» вопросов нашелся удовлетворительный и достоверный ответ?

Невозможно не удивиться при мысли об огромном количестве великих умов, прошедших по земле, каждый из которых пытался ответить. Сколько духовных сил было затрачено в этих неисчислимых попытках! Количество написанных философских трактатов, наверное, должно измеряться не единицами книг, но десятками тонн их веса.

Нельзя утверждать, что на «вечные» вопросы никто никогда не отвечал. Наоборот, ответов находилось всегда очень много, но те же вопросы почему-то не пропадали. Многие поколения людей сделали бесчисленное количество попыток найти ответы, но результат их, в конечном счете - почти нулевой. Здесь могут возразить, что данное утверждение слишком догматично, однозначного ответа не может существовать, ответ всегда историчен и поэтому многогранен, абсолютная истина недостижима, познание бесконечно, каждая эпоха в истории философии - приращение духовного наследия человечества, открытие новых граней и сторон бесконечного по своей сути мира.

Но с подобным успехом можно предположить, что история философской мысли представляет не столько приращение и обогащение каждого предшествующего знания любым последующим, сколько вечное движение по кругу и постоянную смену форм знания без изменения его сути. В любом случае, концепции прогресса и циклизма всегда боролись и борются ныне друг с другом, поэтому ни одной из них нельзя отдать решительного предпочтения. Поэтому вполне возможно, что «in omnibus aliquid, in toto nihil  (во всем - кое-что, в целом - ничто)» и «non nova, sed nove  (не новое, но по-новому)».

В различных формах, по разному люди говорили одно и то же и об одном и том же, давали один и тот же ответ на глобальные вопросы Бытия, сутью которого являлось отсутствие ответа. Возможно ли не усомниться в правомочности и неабсурдности гносеологических устремлений человеческого духа, в его философских притязаниях? Не является ли человек, непредвзято и честно посмотревший в лицо бесконечной действительности, существом вечно изумленным и озадаченным: «Что это все?!».

Итак, если история мировой философии, ее многовековой результат и любая произвольная наша попытка философского поиска представляет не что иное, как фундаментальное сомнение, не является ли последнее неотъемлемой частью человеческого духа, важнейшей его особенностью? Поэтому скептицизм в философии выступает не в качестве некоего момента или самостоятельного направления, но представляет ее существенную характеристику, ее неявную, незаметную, на первый взгляд, сокровенную внутреннюю сущность, имманентную принадлежность и вечное достояние, представляет основную неизбывную градиенту философского сознания в его прошлом, настоящем и будущем.

Третья глава была посвящена рассмотрению диалектики философского скепсиса, взаимосвязи и взаимодействию его основных частей, разделов и принципов. Скептическая изостения в области гносеологии и феноменализм в сфере праксиологии представляют не догматически постулированные данности, но элементы, придающие скепсису особую гибкость и мобильность, а их взаимодействие превращает скептицизм из философской системы в метод мышления, характеризующийся весьма актуальной диалектичностью.

Вытекающий из данного взаимодействия этико-психологический эффект греческого скепсиса состоит в полной автономизации трех сфер жизни: событийно-фактической, эмоционально-оценочной и рефлективно-логической, результатом которой является достижение человеком атараксии (невозмутимости) души, которая, по скепсису, и составляет подлинное и, главное, внутреннее, субъективно обусловленное человеческое счастье, не зависящее ни от каких внешних условий и параметров.

Специфику античного скептицизма можно квалифицировать, в конечном счете, как самосомневающееся сомнение, следовательно, не в качестве философской системы или определенной школы, сколько в качестве достаточно нетрадиционного, оригинального и вполне эффективного метода или типа философского мышления.

Наконец, отвлекаясь от античного скептицизма, можно отметить, что скепсис всегда играл и играет значительную роль в философии, выступая в человеческом духе не столько в качестве составного и подчиненного элемента, сколько в качестве существенной характеристики и неотъемлемой специфики последнего.