§ 2. Философские и исторические предпосылки классического скептицизма. - История и теория классического скептицизма - Д.А. Гусев - Философия как наука

Некоторые античные источники говорят об очень древнем происхождении скептицизма. Например, знаменитый историк античной философии Диоген Лаэртский свидетельствует, что часто начинателем скептической школы называют Гомера (86). Скептическими, передает Диоген, считают и изречения семи мудрецов, например, «Ничего слишком» и «За порукой - расплата» (87). Кроме того, скептицизм приписывают Архилоху, Еврипиду, Ксенофану, Зенону Элейскому, Демокриту, Гераклиту и Гиппократу (88).

Цицерон причисляет к ним Эмпедокла, Анаксагора, Парменида, Платона, Сократа, Метродора Хиосского, стоиков и киренаиков (89).

Рауль Рихтер объясняет подобные свидетельства стремлением античных авторов найти опору импонирующим им воззрениям в учениях великих предшественников, приписать данные взгляды непреложным авторитетам, апеллирование к которым всегда являлось негласным правилом и чуть ли не долженствованием (90).

Однако скептики не придерживались данной тенденции. Так, Менодот и Энесидем не считали Платона скептиком (91), а Секст Эмпирик особенно заботился о том, чтобы отграничить скептическую философию от родственных или пересекающихся с ней в том или ином пункте взглядов (92).

Дело в том, что частичный или методический скептицизм имманентен любой философии, поскольку воззрение, утверждающее что-либо, именно в целях данного утверждения должно отрицать противоположное или сомневаться в нем, то есть относиться скептически. Поэтому скептицизм, точнее, его элементы необходимо содержатся в любой философии. Никакая система взглядов не способна обойтись без относительного скепсиса.

Поэтому не удивительно, что авторы, симпатизирующие скептицизму, усматривают его почти везде, причем, как мы только что показали, не только оправдано, но и необходимо. Понятно, что скептики решительно отграничивали частичный скептицизм любой философии от собственного абсолютного скепсиса, являвшегося для них самоцелью, подчеркивая принципиальное различие и даже противоположность двух типов скептицизма: первый был в конечном счете только ингредиентом положительного догматизма, второй - диалектическим сомнением (93).

Но абсолютный скептицизм появился не сразу. Он появился  постепенно, в процессе развития длительной предыстории догматической философии. Можно сказать, что она является его грандиозным предшественником. Поэтому целесообразно рассматривать последнюю аккумулятивно, не пытаясь выявить более или менее непосредственные предпосылки скептицизма. Дифференцированный подход лишает рассматриваемое явление органической целостности, искусственно и неправомерно разрывает его, дробит на условные части, схематизирует и упрощает и в результате слишком отрывается от предмета изучения, предвосхищая ошибочные выводы и заблуждения.

Поэтому мы проводим краткий аккумулятивный анализ предшествовавшей собственно скептицизму истории философии.

Милетские философы искали первоначало мира в чем-то материальном, вещественном и находили его в воде (Фалес), в воздухе (Анаксимен), бесконечном (Анаксимандр). Однако с не меньшим основанием можно было усмотреть первоначало в чем-либо идеальном (форме, понятии, идее), что и сделал Пифагор, объявив мировым началом Число.

Скептическая тенденция у милетцев заключается  в некотором отходе от народной религии и мифологии, а у Пифагора в его знаменитом утверждении, что мудростью невозможно обладать, что можно только любить ее, стремиться к ней. Кроме того, в лице милетских философов и Пифагора античная мысль получила два противоречащих друг другу мировоззрения, противостояние и антагонизм которых неизбежно порождали сомнение в каждой из них.

Элейские философы доказывали невозможность изменения. Последнее всегда есть возникновение, образование чего-то из ничего, что немыслимо. Поэтому всякое изменение, движение и множественность, вследствие немыслимости, не существуют, являясь иллюзией, обманом. Сущее - то, что можно ясно мыслить: неподвижное, безграничное, единое, вечное Бытие.

Элеатам противостоит Гераклит, полагавший, что мир - непрерывный процесс прехождения и становления, всеобщая текучесть: «Все течет и ничто не становится» (94). У элеатов и Гераклита наблюдается еще больший отход от народной религии и мифологии. Основатель элейской школы Ксенофан выступил с блестящей критикой олимпийской религии, а Гераклит противопоставил народному политеизму собственный философский монизм.

Элеаты пришли к выводу об обманчивости чувственного познания, поскольку чувства постоянно свидетельствуют об изменении и множественности. Для обоснования собственного мыслимого Бытия они тонко доказывали невозможность очевидных вещей (движения и делимости), положив начало «диалектике» - искусству оспаривания очевидного и доказательства того, что любое положение можно с одинаковыми основаниями утверждать и отрицать.

В подтверждение наличия скептических элементов в элейской философии отметим, что, во-первых, Горгий выводил свои скептические положения из основных элеатских принципов, во-вторых, Тимон, высмеивая всех философов, с уважением относился только к Пиррону и элеатам. Что касается их мыслимого Бытия, оно явилось, по справедливому замечанию А.Ф. Лосева «лишь результатом первого увлечения от раскрытия разницы между ощущением и мышлением» (95). Также Лосев отмечает, что «...этот принцип непознаваемого и нерасчлененного бытия или единства, весьма мало спасал элеатскую натурфилософию от скептицизма» (96).

В релятивизме Гераклита, несомненно, представлена скептическая тенденция: возможно ли достоверное познание мира, представляющего вечно текучий хаос. Отсюда - недоверие к чувственному познанию в учении Гераклита (97). Однако последний все-таки далек от скептицизма, поскольку в его философии наряду с хаосом, присутствует Логос - мировой закон, проявлением и выражением которого и выступает хаос (за всеобщим беспорядком стоит абсолютный и незыблемый порядок, вечный и нерушимый принцип мира).

Однако некоторые ученики Гераклита делали из его учения крайне релятивистские выводы. Например, Кратил полагал, что «...не следует [даже] говорить ничего, но только двигал пальцем и ставил в упрек Гераклиту его слова, что нельзя дважды войти в ту же самую воду. А именно, сам он думал, что [этого нельзя сделать] даже один раз» (98).

Отчетливо выраженные скептические элементы присутствуют в системе Демокрита, утверждавшего, что носителем Бытия может являться только неделимая частица (атом), которая, никогда не распадаясь на части, существует вечно. По Демокриту атомы движутся в пустоте, и их соединение ведет к образованию вещей, разъединение - к гибели вещей. Таким образом, последние - только временная комбинация атомов, в силу чего и вещи и их свойства - не столько сущее,  сколько его иллюзия. Следовательно, познание чувственного мира недостоверно, поскольку не может обнаружить подлинной реальности - атомов и пустоты. «По установленному обычаю сладкое и по обычаю горькое, по обычаю теплое, по обычаю холодное, по обычаю цветное, - говорит Демокрит, - в действительности же - атомы и пустота» (99). Мед ни сладок, ни горек - это только комплекс атомов, он есть «ничуть не более» то, чем другое (100).

В этической сфере Демокрит провозгласил жизненный идеал атараксии (невозмутимости), проповедуемый и скептиками.

Существует даже точка зрения, высказанная Гирцелем, что демокритовское учение явилось единственным источником скептицизма Пиррона. Подробно рассматривает и критикует данный взгляд Рихтер (101).

Скептические элементы в учении Демокрита развили его ученики. Так, Метродор Хиосский утверждал: «мы ничего не знаем; и мы не знаем даже того, что ничего не знаем» (102). Анаксарх и Моним сравнивали сущее с театральной декорацией и считали его подобным сновидениям или сумасшествиям (103).

Философская разноречивость рано или поздно должна была вызвать к жизни вопрос о возможностях и границах человеческого познания. Гносеологическая проблема возникла давно. Вряд ли можно обоснованно утверждать, что она не появилась одновременно с возникновением мышления вообще. Рассматривая поставленный вопрос аккумулятивно, мы должны отказаться от установления какого-либо времени или периода, в котором появилась гносеология как таковая. Скажем только, что более пристальное внимание к гносеологии начали проявлять софисты. Они, несомненно, стояли гораздо ближе к скептицизму, чем их предшественники.

Знаменитое высказывание Протагора, что «человек - есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, несуществующих, что не существуют» (104) - единственное дошедшее до нас свидетельство выдающегося софиста, толковали неодинаково. По свидетельству Рихтера, Грот, Лаас, Гомперц, Хальбфас и другие утверждали, что в протагоровом тезисе имеется ввиду весь человеческий род, а не отдельное лицо, потому он имеет не индивидуальное, а общее значение. Данное мнение опровергается, отмечает Рихтер, свидетельствами Платона, Аристотеля, Демокрита, Секста, в настоящее время - Целлером, Наторпом, Мейером (105). Думается, данное положение Протагора представляет субъективизм: истинно для каждого человека то, что представляется, кажется или является ему таковым.

Кроме того, Протагор отрицал любое познание, кроме чувственного: «сверх того, что дают нам наши ощущения, душа наша есть ничто» (106).

Из сказанного можно сделать двоякий вывод: возможно, предполагает Лосев, положение Протагора о человеке как мере всех вещей следует понимать как утверждение, что все истинно и ничего ложного нет, или наоборот (107). Или возможно признать в тезисе Протагора сплошное сомнение. В любом случае, мы ясно видим у Протагора крайний субъективизм, следовательно, возможность с одинаковым основанием утверждать и отрицать любой тезис, то есть принцип изостении. Последний впервые появился благодаря именно Протагору, который, как сообщает Диоген Лаэртский, «впервые говорил, что обо всякой вещи могут быть высказаны два противоположных друг другу утверждения» (108).

Хорошо иллюстрирует изостенические позиции Протагора его высказывание о богах: «О богах я не могу знать ни того, что они существуют, ни того, что они не существуют; многое препятствует мне узнать это и прежде всего - темнота предмета и краткость человеческой жизни» (109).

Оригинально сформулировал софистическое учение Горгий, который, по сообщению Секста Эмпирика в сочинении «О не-сущем или О природе» скомпоновал последовательно три главы: «первую - о том, что ничего не существует; вторую - о том, что даже если оно существует, то оно непостижимо для человека; и третью - о том, что если оно и постижимо, то уж во всяком случае невысказываемо и необъяснимо для другого» (110). Что касается первых двух предикатов, Горгий не утверждает их абсолютно догматически, допуская обратное. Поэтому его положение изостенично.

Необходимо также подчеркнуть, что софисты являлись платными учителями мудрости, и философствование для них не служило самоцелью. Поэтому значительный скептический заряд греческой софистики не превратился в собственно философский скептицизм. Брошар отмечает, что в софистике преобладает юношеская активность, в пирронизме - старческая усталость (111). Макколл также подчеркивает, что софисты жили в отличие от пирроников не любовью к счастью, а любовью к истине («not from love of happiness but from love of truth») (112).

Субъективизму и релятивизму софистов противостоит Сократ, утверждавшего, что несмотря на все субъективные особенности людей, непременно должно существовать нечто общее, объединяющее людей, и целью философии является как раз нахождение и обоснование этого общего. Однако эвристический метод, которым Сократ шел к поставленной цели, содержал существенный скептический элемент: каждый человек по Сократу должен не слепо следовать авторитетному суждению, но самостоятельно, через сомнения, противоречия и антиномии искать истину. Именно за данный методический, инструментальный скепсис современники и обвинили великого философа в нечестии (asebeia), выражавшемся будто бы в неуважении к государственным законам и развращении юношества.

Великие философские системы античности - учения Платона и Аристотеля, несмотря на собственный объективизм, не были чужды отчетливо выраженных скептических тенденций. Например, в диалоге «Тимей» Платон подчеркивает, что нет ничего удивительного в том, что «...мы рассматривая во многих отношениях много вещей, таких, как боги и рождение Вселенной, не достигнем в наших рассуждениях полной точности и непротиворечивости. Напротив, мы должны радоваться, если наше рассуждение окажется не менее правдоподобным, чем любое другое, и притом помнить, что и я, рассуждающий, и вы, мои судьи, всего лишь люди, а потому нам приходится довольствоваться в таких вопросах правдоподобным мифом, не требуя большего» (113). В другом месте он говорит: «наше исследование должно идти таким образом, чтобы добиться наибольшей степени вероятности» (114).

Скептические элементы в учениях нескептических философов как Платон и Аристотель  объясняются тем, что в их системах помимо абсолютного Бытия (идей и форм) присутствует и материя, трактующаяся или как небытие, несущее или инобытие. Если идеи у Платона и формы у Аристотеля являются гарантом устойчивости и безусловности мира, материя выступает у них в качестве источника неопределенности и неустойчивости. Она является только «восприемницей» (115) Бытия и поэтому «...о том, что лишь воспроизводит первообраз и являет собой лишь подобие настоящего образа, и говорить можно не более как правдоподобно. Ведь как бытие относится к рождению, так истина относится к вере» (116).

В результате данной неустойчивости, отмечает Платон, любая вещь может являться абсолютно не тем, чем она в определенный момент является (117), следовательно, и наши суждения об этих преходящих вещах могут носить только вероятностный характер (118).

В учении Аристотеля рассуждения о неустойчивости и относительности вещей содержатся в трактате «Топика», посвященному трактовке действительности как структуры постоянно становящейся, и потому, в известной степени, непредсказуемой. Неисчислимое количество различных граней, сторон или нюансов (топосов) мироздания придает ему бесконечное качественное многообразие. Кроме того, вечное взаимодействие и движение данных нюансов обуславливает вероятностный и преходящий характер космоса.

В итоге, при несомненном объективизме, которым пронизаны учения греческой философии, эллинские мыслители говорили и о таких сторонах Бытия, которые заставляли понимать его не только как стабильную, гармоничную, абсолютную и безусловную данность, но и как процесс становления и изменения, как нечто неустойчивое, релятивное, в какой-то мере даже случайное, и потому условное и непредсказуемое. Следовательно, задолго до появления скептической школы в эллинской философии вполне оформилось среди прочих представление о мироздании как о чем-то нестабильном и труднодоступном для познания. Скептикам оставалось сосредоточить собственное внимание именно на подобном миропонимании, всесторонне обосновать и разработать его.

С другой стороны, исторический контекст конца IV-III вв. до н.э. благоприятствовал возникновению скептицизма в качестве самостоятельного философского направления. Начавшаяся с похода Александра на Восток эллинистическая эпоха отличалась крайней нестабильностью экономических, политических, социальных и культурных реалий. Историческая жизнь и индивидуальное существование характеризовались в данное время прежде всего мрачной непредсказуемостью и потерей прежних гарантий и ориентиров. Вековое размеренное и спокойное течение жизни разрушилось в течение нескольких лет, и человека из тихой и мирной обители полиса бросили в водоворот бушующей эллинистической стихии, где незащищенный, мог без следа исчезнуть навеки.

Данные исторические условия способствовали возникновению скептицизма двояким образом. Во-первых, всеобщая относительность и неустойчивость жизни вызывали, естественно, пессимизм, безверие, сомнение, то есть порождали так называемый бытовой скепсис или скептицизм настроения. Любое состояние или настроение, всегда не самодостаточное, неизбежно начинает создавать теоретическое обоснование и подтверждение. Таким образом, скептицизм настроения, спровоцированный конкретной исторической ситуацией, порождал или стимулировал скептицизм философский.

Во-вторых, известные исторические реалии, в этической сфере характеризовавшиеся потерей любых внешних, общезначимых основ, ориентиров, принципов и гарантий для индивида, неизбежно заставляли его искать постулаты уже не вне, а внутри себя, поворачивали человеческую мысль главным образом к этической проблематике, вызывая к жизни необходимость теоретического обоснования субъективизма, этико-философский поиск индивидуального счастья. Появившиеся в данную эпоху философские школы разными путями шли к одной и той же заветной цели. Самодостаточное счастье - эвдемония - у эпикурейцев - результат отклонения от мира, у стоиков, наоборот - результат следования ему, у скептиков - ни то, ни другое, но решительное самоотрицающее сомнение во всем.