§ 1. Общая философская система классического скепсиса. - История и теория классического скептицизма - Д.А. Гусев - Философия как наука

Великая истина одного из философских направлений не совсем удачно названного «субъективным идеализмом», заключается в том, что человек в плане познания имеет дело прежде всего с собой, а не с окружающим миром, хотя на первый взгляд кажется, что дело обстоит наоборот. Субъективная реальность является единственной вполне доступной человеку; с ней он контактирует напрямую и уже вследствие этого контакта, через него, на его основе, он может так или иначе соприкоснуться с реальностью объективной, взаимодействие с которой в любом случае будет уже не прямым, а косвенным, не непосредственным, а опосредственным, и потому всегда фрагментарным, неустойчивым и сомнительным, то есть не вполне подлинным.

Прежде чем контактировать с внешним миром, человек контактирует с собой, и данный «самоконтакт» является сакральной призмой, через которую преломляются остальные познавательные устремления. Он задает масштаб, форму и стиль всей деятельности сознания. Самоощущение, самовосприятие, самосознание являются, таким образом, причиной, началом, основанием и целью познания.

Если пристально присмотреться к человеку как к живущему реальному существу, а не как к отвлеченному родовому понятию или абстрактной формуле, становится не только понятной, но и самоочевидной приоритетность, и даже фундаментальная первичность субъективного «я» по отношению к остальному, частью которого оно является.

Что может быть более ценно, значимо, более трепетно и насущно для конкретного человека, чем его собственная, индивидуальная, уникальная, неповторимая, ни с чем не сравнимая и – главное - единственная жизнь, которая и есть феномен, объединяющих в одно великое целое прошлое, настоящее и будущее человека, его духовный опыт, внутренний мир, личную биографическую историю, всю грандиозную сферу, которая и есть человеческое «я».

Все объективное в масштабе человеческого сознания (а оно только и может быть именно в этом масштабе) всегда теряет собственную значимость и занимает подчиненное, второстепенное положение по отношению к субъективной реальности, ибо внешний мир появляется для человека вместе с его рождением и исчезает со смертью. Он существует только вместе с процессом жизни, и его нет ни до нее, ни после. Что нам до внешнего мира, до объективной реальности, если нас нет. Именно мир есть (для нас), потому что есть мы, и мира (для нас) нет, потому что нет нас.

Об этом говорит вся традиция субъективистской философии, начиная с Сократа, впервые в истории эллинской мысли на первый план поставившего вместо космологической этическую проблематику, обосновав данный шаг тем, что человек может знать только то, что в его власти; внешний мир вне этой власти, и человек может иметь дело в плане познания прежде всего с собой. Поэтому философия по Сократу неизбежно должна сосредоточиться на самопознании.

В свете вышесказанного становится понятной ошибочность убеждения, что научная, творческая, духовная деятельность вообще продиктована вполне осознанными устремлениями человека к познанию (в широком смысле) объективной действительности. Если бы это происходило в действительности, субъект, человек отсутствовал бы вообще. Хотя правильнее было бы сказать, что осознанное стремление к познанию мира действительно имеет место, но оно не автономно, не самодостаточно, и является результатом совершенно иной причины, производным от чего-то более глубинного, менее осознанного, и потому более невыразимого и непонятного.

Думается, духовная деятельность человеческого существа является не чем иным, как сплошным, единым, грандиозным актом самоотождествления, самофиксации, актом утверждения или констатации процесса собственной жизни, актом обналичивания собственного субъективного бытия. Именно неизбежная для человека первичность своего «я», его высшая ценность и его единственная реальность (как уже говорилось выше) и заставляют его выражать, фиксировать, культивировать и вечно утверждать пульсацию своего субъективного мира.

Данный процесс является краеугольным камнем человеческого существа, на котором строится в качестве производного все рефлективное и осознанное. Человеческое существо скорее бессознательно и является непроизвольным и стихийным, но вполне естественным процессом, который совершается по тем же фундаментальным законом Бытия, в силу которых любое растение, например, где бы оно ни находилось, тянется к солнцу, питается влагой и на исходе лета роняет в землю новые семена...

Достаточно сказав о неизбежном первенстве субъективного мира, перейдем к вопросу о приоритетности в данном мире, о его движущих силах и основаниях. Что является основополагающим в мире? Существует ли какая-либо определенная цель этого непроизвольного субъективного процесса, какая-либо причина, на которой, как на первообразной строится вся деятельность человеческого духа?

При всей многогранности Бытия оно едино. При всей многовариантности и сложности Бытия всегда присутствует некое ядро сущности, интегральная нить общего, которая подводит мир к одному знаменателю, делает многообразное единым, разрозненное - одинаковым, сложное - простым. Достаточно пристально присмотреться на первый взгляд к совершенно различным вещам, чтобы уловить величайшую общность Бытия, почувствовать и понять, что все разное вокруг нас по сути - одно и то же. Особенное превращается в общее, случайное - в закономерное, изменчивое - в неизменное, хаотичное - в упорядоченное. Поэтому поиск первоначала - не снисходительное заблуждение «наивных» мыслителей древности, но действительная насущная задача философии в ее прошлом, настоящем и будущем.

Возвращаясь к поставленным выше вопросам, отметим, что, на наш взгляд, первопричиной субъективной деятельности является фундаментальное, несомненное, неосознанное и сознательное, постоянное стремление человека к Благу. Можно долго искать иной приоритет, другую причину, но найти ее не представляется возможным. Все остальные явления духовной жизни так или иначе вытекают из стремления к Благу, зависят от этого стремления, строятся на нем, выступают в качестве его производных.

Где и когда наблюдалось какое-либо иное или, тем более, обратное стремление? Конечно, Благо возможно интерпретировать по-разному; его содержание в зависимости от различных случаев может существенно меняться. Благо имеет различные формы, и пути к нему не похожи один на другой. Но от этого оно не перестает быть собой и являться краеугольным камнем и основанием духовной человеческой сферы. Не случайно понятие Блага представляет центральный момент в философии Сократа и сократических школ, и Платон объявил Идею Блага верховной в иерархии трансцендентного мира идей.

Стихийный процесс обналичивания субъективного Бытия, незримо руководящий всей внешней, сознательной деятельностью человека (направленной к «познанию объективного мира»), о котором мы говорили выше, основанием и целью имеет также стремление к Благу. Данное стремление, как и указанный процесс, бессознательно и непроизвольно, но является причиной всего осознанного, тайно инспирируя видимую и рациональную деятельность. Таким образом, науки и искусства и все формы человеческого сознания так или иначе имеют собственное неявное основание, собственный скрытый первоисточник. Дело в том, насколько правильно они улавливают, чувствуют и, если возможно, осознают его.

Говоря о науке, можно утверждать, что гуманитарные области знания более успешны в этом, чем естественные. Наверное, чем психологичнее или, точнее, антропологичнее наука, тем в большей степени она улавливает основной мотив, иными словами, тем она рефлективнее.

Несомненный приоритет в данном смысле требуется отдать философии, которая, будучи не только царицей гуманитарного знания, но и интегральной нитью всех наук, имеет наиболее высокую степень рефлексии, поднимается на такие высоты познания и проникает в такие глубины Бытия, которые неподвластны ни одной другой пусть даже самой фундаментальной и совершенной области знания.

Поэтому основной мотив духовной деятельности, точнее, стремление к Благу, более всего улавливается философией, но и в этой науке присутствовали как времена господства онтологической или космологической проблематики, так и периоды приоритетности гносеологии (в субъектном аспекте) и этики (в широком смысле). Рефлективность философии усиливалась как раз во втором случае; когда она  и приближалась к наиболее великим и трепетным вопросам и стояла на пороге величайших открытий и гениальных озарений.

Исследуемый нами древний скептицизм как философское направление исторически принадлежит именно подобному периоду. Эпоха эллинизма в духовном смысле представляет торжество субъективности. Этическая, точнее, антропологическая проблематика почти полностью вытесняет космологические построения, которые, грандиозные и величавые, заполняют эллинскую мысль от милетцев до Демокрита. Эллинизм был временем автаркии личности, культивирования индивидуальности, мощной рефлексии и самопознания.

Скептицизм, исторически и идейно порожденный данной эпохой, как и современные ему философские направления, сосредоточивал внимание на человеке, и поэтому, наверное, наиболее осознавал истинные причины и источники духовной деятельности. Совершенно справедливо отметил Л. Фейербах, что «скептик не имеет интереса к объекту, потому что он интересуется только самим собой, а скептицизм выступает в человечестве только там, где человек сосредоточивается на самом себе и своих ближайших делах» (1).

Секст Эмпирик начинает знаменитые «Пирроновы положения», то есть собственный теоретический скептицизм с вполне недвусмысленного заявления о том, что «...начало и причина скепсиса лежат в надежде на невозмутимость» (2). Таким образом, видно, что скептическая философия строится с единственной целью обретения невозмутимости, душевного равновесия и безмятежия. Причем невозмутимость понимается скептицизмом как несомненное Благо, точнее, Благо интерпретируется им как невозмутимость.

Как видим, главный скептический трактат начинается с четкого утверждения Блага в качестве основного мотива интеллектуальной деятельности философского скепсиса. Онтология и гносеология скептицизма в данном смысле лишены отчетливо выраженного философского статуса. Они целиком служат задаче обоснования невозмутимости, достижения человеком желанного эмоционального состояния. Можно сказать, что скептика интересуют абсолютно все вещи только в том отношении, в каком они находятся к проблеме невозмутимости или безразличия (в греческом варианте - атараксии или адиафории).

Отметим, что невозмутимость как основная цель скептиков тождественна безразличию, ибо представляет абсолютное отсутствие каких-либо вообще эмоций. Поэтому предел скептических устремлений может быть назван и бесстрастием, безмятежием, апатией, спокойствием, равнодушием (в широком смысле) и т.д. Такова обширная семантика замечательного греческого термина «атараксия».

При анализе скептической философии может возникнуть весьма серьезный вопрос о философской состоятельности скептицизма вообще. Если система скепсиса строится на «надежде на невозмутимость», если философствование в скепсисе имеет целью только душевный покой и равновесие эмоциональной сферы, можно ли говорить, что скептицизм является поистине философским направлением, школой, а не просто настроением эпохи или своеобразной, не умственной даже, а только психологической модой?

В данном случае отметим, что скептицизм, несмотря на вполне определенную прозаическую или бытовую цель, довольно быстро отрывается от первоначального источника, своей причины и на пути к поставленной цели проходит абсолютно все пространство философской мысли, перепахивает все духовно-смысловое поле философии, исследуя онтологию и гносеологию, поднимая весь круг традиционных или «вечных» философских проблем и вопросов. При этом, являясь прекрасно осведомленным в оппонирующих ему и исторически с ним одновременных философских направлениях, он вступает в ними в равную и достойную полемику. Другими словами, несмотря на крайний психологизм в плане самомотивации, скептицизм нисколько не теряет в подлинно философском смысле и «играет по всем правилам».

Однако вышесказанное является аргументом в пользу философской состоятельности скептицизма - аргументом, который выступает целиком в традиционной парадигме западной философии Нового и Новейшего времени. Иначе говоря, доказывать философский статус древнего скептицизма необходимо с точки зрения философской современности. В эпоху эллинской мысли подобное доказательство оказалось бы совершенно излишним и даже бессмысленным, поскольку философская состоятельность скептицизма, равно как и любой другой системы мысли, какой бы она ни была, являлась самоочевидной.

Дело в том, что философия окончательно превратилась в науку именно в Новое время. Именно тогда она стала полностью отвечать всем основным критериям научности, коими являются: наличие собственного предмета исследования, собственного метода или системы методов, имманентных научных законов, а также наличие связи с другими науками или функционирование в системе научного знания. Философия превратилась в собственно науку и перестала быть... философией.

Философия впервые появляется в полном и законченном объеме в Древней Греции, представляя не что иное, как любовь к мудрости. Именно любовь, и это хочется подчеркнуть особо. Названия почти всех наук происходят из греческого языка. Проанализировав этимологию некоторых из них, мы придем к интересному выводу. В составе слов, характеризующих науки - биология (биос - жизнь + логос - наука), астрономия (астер - звезда + номос - закон), геометрия (ге - земля + метрео - измерять) - обязательно присутствует какой-нибудь указатель на исследование, вычисление, поиск, иначе - какой-нибудь показатель «научности» («логия», «номия», «метрия»). В случае с философией мы имеем совершенно иную картину: вместо показателя «научности» выступает нечто ему противоположное - любовь («филия»), что никак не позволяет рассматривать философию у древних как науку.

Любовь составляет самую сокровенную суть философии, которая представляет, таким образом, не ограниченную определенными рамками рациональность, но бескрайнюю стихию человеческого духа вообще, стихию, в которой находит место не только разум, но и эмоция, и интуиция, и воля, и прочие слагаемые грандиозной сферы человеческой психики. Другими словами, философия - это стихия самой жизни, то есть бесконечной, многогранной, вечно непостижимой.

Именно подобным образом воспринимали древние греки ими же созданный феномен философии. Для них философствовать - все равно что жить. Жизнь и философия тождественны в античном понимании. Следовательно, философия для древних - не область знания, не наука, не род деятельности, но образ мышления, стиль жизни, способ мировосприятия. Перманентное пребывание в философском пространстве и составляет основную характеристику древнегреческого менталитета.

Именно поэтому Сократ не писал сочинений. Философия для него - жизнь, а жизнь - философия. Как можно записывать философию, как можно уложить в формулы написанных слов бесконечное многообразие жизни, ее неуловимую трепетность, ее непреходящее стремительное движение по мириадам невидимых траекторий? Записывать философию так же бессмысленно, как записывать жизнь. Ее можно только жить, также и философию надо не фиксировать в книгах и трактатах, и только в подобном случае она и будет фило-софией. Сократ жил собственную философию, и поэтому не оставил никакого письменного наследия и стал своего рода символом философии, ее пафосом на века.

Философия древних не ставила определенных целей и задач, не стремилась к четким результатам и даже не осознавала себя в качестве некоего специфического интеллектуального процесса, и именно поэтому результаты ее были грандиозными, наследие - колоссальным, а идейно-исторический резонанс - необъятным.

Подобным образом объясняются и специфические формы античной мысли - нечто среднее между наукой и искусством. Древняя философия - своего рода научная художественность или художественная научность. Никогда в истории человечества философская мысль не была так показательна, так лаконична и ярка, как в Древней Греции. Древние имели особый, наверное, увы, навсегда утерянный в человечестве дар говорить о сложнейших вопросах мироздания stans pede in uno (стоя на одной ноге), то есть предельно просто, довольно кратко, весьма точно и необыкновенно выразительно. Поэтому именно эллинская мысль позволяет как нельзя лучше осознать, прочувствовать, уловить дух философии вообще, ее непередаваемую внутреннюю сущность.

Начиная с Нового Времени, с превращения в науку, философия оторвалась от первообраза. Она перестала существовать областью постоянного ментального пребывания, стилем жизни и градиентом поведения как раньше, но стала строгой областью знания, родом интеллектуальной деятельности, профессиональным занятием. Она перестала быть любовью и стала наукой, то есть перестала быть собой. Будучи далекими от каких-либо оценочных суждений, мы только констатируем свершившийся факт, который, думается, оказался обусловленным внутренней логикой историко-философского процесса.

Возвращаясь к греческой мысли, отметим, что в эллиническую эпоху этико-психологический компонент в философии необычайно усилился, поэтому в известном смысле можно говорить о том, что именно в данный период философия более всего соответствовала себе, обрела подлинное, аутентичное лицо, совершила полное самораскрытие и максимальную самореализацию.

Скептицизм впервые появился в качестве полностью завершенного и самостоятельного философского направления в древнегреческой мысли как раз в эпоху эллинизма, поэтому при его изучении необходимо учитывать специфику духовного фона античности, прежде всего - эллинистической эпохи. Как мы отмечали, с данной точки зрения скепсис, несмотря на психологизм, нисколько не нуждается в утверждении и обосновании собственной философской состоятельности, но, напротив, его этическая направленность, его психологический пафос делают его на фоне, подчеркнем, эллинской философии вполне полноценным и автономным течением.

Итак, философская истина как таковая являлась бы совершенно безразличной субъекту, если не была бы связана с его значимостями и ценностями. Последние представляют источник и стимул человеческой мысли. Эллинистическая философия была призвана найти и обосновать индивидуальное счастье. К столь желанному пределу направлены стоическая, эпикурейская и скептическая школы. В ценностном и телеологическом аспектах данные философские направления эллинизма, порожденные известными историческими реалиями, родственны друг другу.

Счастье индивида каждая из школ видит в безмятежии человеческого духа, но идут они к данному идеалу различными путями. Если стоики достигают желанного состояния путем полного сообразования с миром, эпикурейцы, напротив, - выламывания из него, скептики  не стремятся ни к тому, ни к другому и с помощью иррелевантности достигают того, что ищут. Совершенно однозначно, что скепсис, как и прочие философские направления, порожден соответствующими ценностями.

При рассмотрении аксиологии скептицизма можно поставить дилемму: или скептики ищут безмятежие, и потому отказались от поисков истины, или же они игнорируют собственное спокойствие и через страдания ищут истину. То есть основная аксиологическая предпосылка скепсиса или этическая или гносеологическая.

Но к чему подобное безусловное разграничение? Вполне может произойти наоборот: в поиске истины можно находить безмятежие, а в отказе от этого поиска - страдание; то есть этический момент может диктовать нам необходимость искать истину, гносеологический - приказывать отказаться от ее поисков. Если, например, идем к горизонту, мы вдруг понимаем, что Земля круглая, и поэтому горизонт суть недостижимая иллюзия, мы отказываемся более стремиться к нему, но делаем это не потому, что устали идти и нуждаемся в отдыхе, а потому, что поняли бессмысленность похода.

Мы отмечали, что по Сексту Эмпирику «начало и причина скепсиса лежат в надежде на невозмутимость», и цель скептика – «невозмутимость в вещах, подлежащих нашему мнению и умеренность в том, что мы вынужденно испытываем» (3). Таким образом, видим, что исходная аксиологическая предпосылка скептицизма, несомненно, этическая. Но это не означает игнорирование скепсисом гносеологического аспекта.

Путь к панацее скептики избирают вполне определенный, представляющийся им более истинным, чем остальные. То есть их стремление к невозмутимости не означает сугубый субъективный произвол и отказ от поиска объективной истины. Напротив, этический и гносеологический аспекты в скепсисе не исключают, а дополняют друг друга, не находятся в отношениях доминирования и зависимости, но вполне автономны и равноценны, несмотря на их тесную взаимосвязь. Скептическое воздержание от суждения призвано не произвольно-субъективно для невозмутимости, но следует из природы вещей.

То же самое видим в трех вопросах Пиррона: они начинаются не с проблемы невозмутимости, а с вопроса о природе вещей. Невозмутимость, следовательно, необходимо проистекает из исследования объективного мира, о чем также говорит Секст Эмпирик: «и ради невозмутимости мы стремимся к изучению природы» (4). Он отмечает, что люди для достижения невозмутимости достигают сначала ясности в вещах, скептики упраздняют последнюю и, таким образом, приходят к невозмутимости (5).

Обращаясь с целью поиска невозмутимости к исследованию природы вещей, скептик прежде всего видит то, что последние неизбежно дистанцированы от него, и в конечном счете недоступны познанию. Мы имеем дело с явлениями, а не с вещами. О явлениях можно производить как положительные, так и отрицательные суждения, одни из которых всегда будут более достоверными, чем другие, но противоположные суждения о вещах будут необходимо равносильными.

Данное состояние их равновесия будет продолжаться до тех пор, пока мы непосредственно не соприкоснемся с вещами. Поскольку мы обречены на вечную пропасть между самими собой и искомыми вещами, состояние равносильности суждений будет постоянным. В  то же время только суждения о вещах имеют какой-либо смысл и значение, а суждения о явлениях бессмысленны в силу эфемерности, неустойчивости и неподлинности самих явлений. Отметим, что скептики развивали мотив, затронутый их предшественниками (софисты и Сократ), и данный мотив неоднократно повторялся в последующие эпохи и в разных странах (Д. Беркли, Д. Юм, И. Кант). Наконец, он по сей день остается камнем преткновения философской мысли (неопозитивизм, прагматизм, феноменология, герменевтика, экзистенциализм).

Бессмысленность суждений, обусловленная необратимой и безысходной равносильностью, порождает и сознательный, и непроизвольный отказ от них. Воздержание от суждений, некоего рода философское безмолвствие, порождает искомую скептическую атараксию. Вечная неопределенность, вечное неведение, вечное молчание и, наконец, вечная невозмутимость души. Такова общая система скепсиса, в различных вариациях излагаемая Секстом Эмпириком в «Пирроновых положениях» (6).