Страница 9 - Феномен философской мысли - Ильина Светлана - Философия как наука

Гуссерль, который явился неким «переходным мостом» от Ницше к Хайдеггеру, решил совершить в сознании то, что Ницше хотел сделать без него (сознания) – совершить поход «назад к самим предметам».

Ницше – «желающий рыцарь», хотящий от бытия взаимности: ««Тексты» Ницше коммуникативны, но коммуникативны без обратной связи». «Мне, - пишет сам Ницше, - неведома радость будущего: и не раз думал я: стократ блаженнее крадущий, нежели дающий», уступает место «рыцарю печального образа» (Гуссерль), который даже и не подозревал, что «вынося за скобки» немыслимое мысли (совершая некоторый катарсис – ощущение «чистого сознания»), он тем самым горько смеялся не только над немыслимым, но и самим мыслимым. Вот где настало время «в масочном действе, когда исчезло расстояние, отделяющее сознание маски от самой маски, и там, где было расчетное действие стратегического плана, сказалась (правда, еще только заявила о себе) Ничто анонимной субъективности». Но что такое это «Ничто анонимной субъективности»? То ли это «Ничто», «которое мыслится не как деятельность субъекта», но как момент самого бытия», что было «предпосылкой античного и средневекового мышления»?

После Ф.Ницше мы ясно видим, что есть вещи, которые «мог бы найти только инстинкт, но он никогда не будет их искать». После Гуссерля понимаем, что «есть вещи, которые способен искать только интеллект, но сам он никогда их не найдет».

После посягательств Ницше бытие страдало от неудовлетворимого желания «ответить», после притязаний Гуссерля, бытие, видно, «громко смеялось» над неловкостью очередного «ухажера».

И вот на сцену заступает Хайдеггер. Хайдеггер долго наблюдал, как его предшественники тешили себя иллюзией удержания «бытия в руках», в то время как оно всегда «проскальзывало» у них «между пальцами».

До Хайдеггера были исчерпаны все попытки познания-желания: обладание (познанием) при посредстве представления, обладание с помощью воления, обладание методом воздержания (эпохэ). Хайдеггеру ничего не оставалось как отказаться от какого бы то ни было метода. (Философия Хайдеггера была не определенно выбранной стратегией, а стратегией необходимой – не отказ от потенции, а обнаружение ее отсутствия по отношению к Бытию). Хитрость новой философии самораскрытия заключалась не в отказе от метода, а в придавании видимости свободного отсутствия метода присутствующему новому методу как необходимости. Это была «последняя, но не окончательная возможность структурировать Отсутствие, которое есть само Бытие как развитие, которое неизбежно утверждает себя по ту сторону всякой попытки структурной методологии».

Но поначалу ведь и сам Хайдеггер верил в это действование самодействия, то есть в создание нового отношения к Бытию, тогда как создал новую стратегию познания непознанного. Хайдеггер – это старость западной философии, которая не может удержаться от того, чтобы не впасть во младенчество своего существования. В такие моменты мы, казалось бы сами верим в явь, того, что читаем: «Быть-в – это не какое-то свойство, которое Дазайн временами обладает, а временами нет. Дазайн никогда ни есть сначала как бы свободное от бытия-в сущее, которому порой приходит охота завязать отношение к миру»... «Дазайн есть, то есть, существует таким, каким какое оно есть только как бытие в мире».

Но тут некое «злое шептание»: «Будь тем, что ты есть», - будит старика, и он судорожно, осознав весь ужас своей ситуации начинает спасаться от «обреченности», от «заброшенности» в «одинокую, холодную кресло-коляску»: «У меня есть еще «проект», - обнадеживает себя старик, - возможность «набросить узду» на будущее. Ведь «время временится из будущего». Да, но время застает нас не там, где мы уже есть. А где мы есть?... Значит – Забота... Забота – настоящее может меня спасти». И тут взгляд старческой мысли полный ужаса сменяется безумием: «Забота – «обреченность вещам», от которой появляется тошнота. Но без этой «обреченности» как уловить чистое настоящее?... «время временится из будущего...» будущее – есть «проект», который давно уже кем-то «спроектирован» – это смерть. Настоящее – «возможность в забегании в свою собственную смерть...» Чего? – возможность «подлинного существования». А «подлинное существование – есть осознание своей конечности, историчности и свободы» - свободы как страха смерти, но во имя «обреченности» смерти».

Таким образом, в лице Хайдеггера мы видим еще одну попытку заполнить пустоту между рождением и смертью, попытку распознания «тут-бытия» - Бытия Абсолюта. Но почему раскрытость бытию приводит не к видению самораскрытости бытия, что осуществило бы мечту существования «Бытия-в», а к некоему бессмысленному жертвоприношению? Почему вместо изначальности времени «тут-бытия», «тут-бытие» бежит от обреченного на заботу настоящего к настоящему будущего через настоящее прошлое, где у будущего ищет спасения для воскрешения чистого настоящего, в ответ на что будущее заглатывает своими «ненасытными челюстями» Дазайн?

Старик Хайдеггер оставил после себя «разлагающийся» дух, и большая часть современной философии «носится» с этим духом в «предсмертных судорогах». Но у Хайдеггера перед современностью есть некоторые преимущества: в нем еще было живо желание познать познаваемое, скрытое безразлично-томимым Взглядом ожидание, вследствие чувства невозможности его осущетвления собственным действованием.

И отсюда – предание бессмыслию – смысла; неспособности – возможности; присутствию метода познания – его отсутствие; слушанию собственной тишины – слушания неких зовущих звуков; ожиданию доизначальности времени как момента экстаза – его (доизначальности) уже-присутствия. Отказ от действия субъектом, которому давно уже отказало само действие, выглядит самопожертвованием во имя действия Другого (самого Бытия), но на самом деле является немощью по отношению к распознанию Другого. И было, наконец, вполне естественно – на тишину ответить тишиной. Дальнейшие «герменевтические галлюцинации» – попытки спастись преданностью «ничто», отдавшись «безнадежной страсти»: «Но если довести его мысль (Хайдеггера) до логического конца, то под вопросом окажется само понятие бытия: тот, кто изучает язык как безосновность, изучает исходное различие, которое никак положительно не коннотируется и которое, хотя и побуждает к коммуникации, само по себе ни о чем не говорит, разве что о собственной нескончаемой игре».