Что есть “воспринятая информация”? - ПСИХОТЕХНОЛОГИИ - Смирнов И., Е.Безносюк, А.Журавлёв

Любая информация является семантической только в том случае, если при ее восприятии она может быть соотнесена с какими-либо уже имеющимися психосемантическими элементами - следами ранее воспринятых сигналов,  которые по каким-то признакам схожи с вновь поступающим.  Для интактного  взрослого мозга по мере накопления индивидуального опыта исчезающе малым становится количество информационных посылок из  внешней среды,  которые не могли бы быть хоть с чем-нибудь соотнесены.  Невозможно представить себе то,  чего мы не знаем. Любая воспринимаемая информация немедленно попадает в ассоциативную сеть уже имеющихся психосемантических элементов и тем самым получает цепочку адресных кодов, с помощью которых эту информацию можно актуализировать (например,  осознать).

Поэтому фактически в память попадает только и только семантическая информация. Как бы ни была мало дифференцирована семантическая посылка ( денотат) ,  на когнитивном этапе восприятия она встраивается в структуру психосемантических элементов (коннотатов). Например, щелчок, не  являющийся условным сигналом,  попадает в семантическую структуру, содержащую всю накопленную ранее информацию о щелчках, и том числе совершенно далекую от акустических характеристик (энграммы, соответствующие слышанным когда-то щелчкам затвора оружия, образу знакомого человека,  любящего прищелкивать пальцами в разговоре и т.п. ). Щелчок, который детерминирован как условный сигнал  при  выработке  какой-либо реакции, более дифференцирован как семантический стимул: кроме упомянутой семантической структуры,  он включается также и в структуру энграмм, содержащую выработанную поведенческую программу.

Поэтому любая воспринятая информация с высокой вероятностью является семантической информацией: либо она уже имеет психосемантический эквивалент, либо, в случае новизны стимула, такой эквивалент сразу образуется за счет выделения общих  признаков с возможными коннотатами. Так возникает cмысл сигнала.

Особым случаем, вероятно, является период около времени появления особи  на  свет (с момента формирования морфологического субстрата для будущей памяти до момента  импринтинга). Этот случай мы рассмотрим позднее.

По мере взросления особи все меньше новых зон памяти открывается для  размещения  поступающей информации: она попадает в уже имеющиеся зоны.

Исходя из этого, нетрудно представить память как само организующуюся семантическую структуру, состоящую исключительно из психосемантических эквивалентов всех ранее воспринятых семантических посылок. В кибернетике подобные системы определяют как самоорганизующиеся  когнитивные системы (Nicolis).

Подчеркнем, что здесь и далее, говоря о семантических образованиях, мы имеем в виду расширенное, кибернетическое толкование термина, а не использование его в узкопсихологическом понимании.

Память многомерна, один и тот же ее элемент может одновременно существовать в различных семантических сетях и в  зависимости  от  них иметь совершенно равное значение. Память является многомерным пространством, состоящим из психосемантических элементов, изменчиво связанных между собой. Математическая модель евклидова семантического пространства валидизируется  строгими  экспериментальными  данными  (Орехов А.Н. Семенов Д.В.).

Фактор времени отсутствует, и дискретом изменчивости является не дискрет времени, а дискрет состояния.  В философско-методологическом исследовании (Mashour), посвященном концепции биологического и субъективного времени, мы находим схожие мысли.

Дискрет состояния - совокупность моментальных значений семантических элементов во всех зонах памяти, включая представительства витальных функций - является полным адресно-командным кодом для выполнения программы поведения и одновременно - полной ее записью. Для реализации  данной  программы с точностью, достаточной для сохранения гомеостаза (целенаправленного поведения), необязательно использование всей совокупности значений,  но по мере уменьшения числа знаков,  доступных пользователю (например,  экспериментатору в области диссоциированных состояний), точность выполнения необходимой программы снижается.  Минимальное количество знаков для удовлетворительного  выполнения поведенческой  программы  не  может быть предсказано теоретически, но принципиально возможен эксперимент для эмпирического определения минимального кода конкретной программы (_специфическое напоминание_ - соответствующий химический агент для оживления  навыка, выработанного в диссоциированном  состоянии  - ни в коей мере не является таким кодом, но наряду со случайными параметрами содержит элементы кода).

Память непрерывна: восприятие и хранение информации осуществляется в любых состояниях, при которых сохранны физиологические функции морфологических субстратов,  являющихся носителями памяти. Общепринято считать когнитивные процессы прерогативой высших корковых функций, следовательно,  пока эти функции существуют, т.е. пока существует структурирование поступающей и имеющейся информации, существует и память. Отсюда непреложно вытекает конкретный операциональный критерий: восприятие (а по сути дела - семантизация) информации возможно всегда, когда сохранны связанные с этим событием физиологические функции. Поскольку хорошо известны различия вызванных потенциалов головного мозга в зависимости от значимости стимула,  ясно, что пока эти различия существуют, функция памяти сохраняется в активной форме.

А различия такие существуют вплоть до глубокого наркоза и комы (далее мы проанализируем еще несколько работ на эту тему) .

Затем связанные с событием потенциалы перестают зависеть от семантики стимула и отражают только его физические характеристики (память находится в пассивной форме, но еще существует недифференцированная, _малосемантическая память сенсорных регистров и их центральных представительств). При дальнейшем угнетении функций мор фологических носителей и эти виды памяти пассивируются (вплоть до утраты иконической и экоической памяти,  исчезновения сенсорных нейрограмм, например, ретинограмма при оптическом стимуле не изменяется, и т.п.).

Ясно, что подобные рассуждения являются удобными только на операциональном уровне и необходимы исключительно в рамках концептуальной модели, минимальной по сложности, но достаточной для построения экспериментальных моделей.

На начальном этапе использования такой концептуальной модели нет необходимости включать в логический процесс какие бы то ни было другие категории психического (сознание, волю, эмоции и пр.), т.к. предполагается, что они являются производными от взаимодействия семантических элементов. К подобной точке зрения подходит В.Б. Швырков. Отметим, что среди  концептуальных  исследований отдельных  категорий психического встречается немало работ, в которых эти категории рассматривают не как статистический континуум,  а как флуктуирующий процесс (например, концепция динамической структуры личности К.К.Платонова).

Поскольку категориальный аппарат в изучаемой области разработан слабо, несмотря на наличие большого числа научных работ в этой сфере, и мы вынуждены подчас оперировать недостаточно определенными понятиями, попробуем еще раз сформулировать необходимую для дальнейших построений концептуальную модель психики в виде резюме:

1) Все категории психического являются дериватами многомерных связей памяти, представляющей собой непрерывную самоорганизующуюся семантическую систему  с многомерными связями между ее элементами.

2) Семантическая  память  может быть представлена как статический континуум только если она пассивирована (например,  в состоянии глубокого наркоза), в активной форме память представляет собой непрерывно флуктуирующий процесс взаимодействия семантических элементов.

3) Психосемантические элементы представляют собой сугубо информационные образования,  каждое из которых в активной памяти не может существовать само по себе, но только в связи с другими элементами.

4) Количественная  представленность  одного   психосемантического элемента  в  различных измерениях семантической памяти (или количество его связей с другими элементами) может быть измерена  экспериментально и соответствует эмпирическому понятию “значимости сигнала”.

5) Не имеет значения, какова физическая природа носителя семантических элементов психики (нейрохимический код или незатухающая реверберации возбуждения).

6) Дискретом  изменчивости  соотношений  семантических  элементов принимаем категорию “состояние”,  которую можно представить как  совокупность конкретных параметров, доступных измерению (в крайне упрощенном виде это описывается как эмоциональное состояние, диссоциированное состояние и т.п.).

7) Процесс восприятия информации, т.е. ее категоризация, семантизация, “разложение по полочкам”, происходит в любом состоянии биообъекта,  если в этом состоянии наличествует определяемый смысловым содержанием стимулов градиент реакций морфологического субстрата-носителя (наибольший интерес представляет кора головного мозга и ее вызванные потенциалы или другие связанные с событием феномены).

8) Всякая однажды  воспринятая  семантической памятью информация приобретает психосемантический эквивалент, совокупность которых, накапливаемая по мере развития особи,  и составляет суть явления отражения, т.е. внутреннюю картину мира.

9) Процесс памяти непрерывен: нельзя разорвать его, кроме как разрушив материальный субстрат памяти.  Процесс может быть  остановлен (память пассивирована) любыми воздействиями, угнетающими функции носителя (например, с помощью нейрональных ядов, гипнотиков и пр.).

10) Каждое n-мерное измерение памяти является программным обеспечением поведения;  совокупность таких распределенных  в  семантическом пространстве  матриц  составляет определенную категорию психического и может быть описана в терминал эмпирического языка как личность, сознание, мотив и т.д.

Концептуальная модель психических нарушений

Обзор всех  существующих работ не входит в задачи нашего исследования,  поэтому ограничимся только теми  сведениями  и  соображениями, которые  имеют отношение к поставленной цели - рассмотрению психосемантических расстройств как типового патологического процесса.

С.С. Корсаков одним из первых показал, что нередким компонентом психических болезней являются нарушения эмоциональной  памяти,  которые часто формируются за один раз.  С тех пор количество работ в этой области неудержимо возрастало. Мы отмечаем это, чтобы подчеркнуть особую роль мгновенных модификаций семантической памяти, напоминающих явление импринтинга, в патогенезе психических расстройств. Многие авторы  на  интуитивном уровне подходят к пониманию этой роли, но взгляд на психосемантические расстройства как на закономерное, типовое для психических нарушений явление не сформировался. Единственной причиной этого, на наш взгляд, являлось отсутствие до самого последнего времени адекватных  средств исследования психосемантических структур. Поэтому, хотя на уровне здравого смысла самоочевидной является осязательность “программных” нарушений для психических расстройств,  истолкованию подвергали прежде всего то, что было доступно наблюдению - поведение больного. С появлением экспериментально-психологических методов стали более точно исследовать психические нарушения,  стандартизуя экспериментальную ситуацию,  в которой наблюдали процессы принятия решений, целе- и смыслообразования, проявления различных форм психологической защиты, формы эмоционального реагирования и мн. др. И в этом случае исследование психики было опосредовано через деятельность субъекта.

Любая из современных психиатрических парадигм, касающаяся представлений о механизмах психических нарушений, включает в число наблюдаемых при них изменений поведения те или иные семантические нарушения. Но, поскольку  их  наличие  и особенности определяются опосредованно, преобладает интерес к непосредственно наблюдаемым проявлениям, которые и занимают первые места при концептуализации. Это происходит независимо от вида парадигмы:  биохимической, нейроанатомической, патопсихологической, полиэтиологической и пр.

Наиболее важными для наших целей являются известные представления о сильнейшем влиянии культурального контекста на формы психических нарушений (Вutcher, Bemis). Изучая влияние социальных факторов на распространенность и течение шизофрении, Н.М. Жариков и Е.Д. Соколова показали, что трудоспособность и сохранность профессиональной квалификации больных  находятся  в прямой зависимости от уровня их образования. На наш взгляд, суть этой зависимости состоит в том, что при большей наполненности семантической памяти у образованных  больных поведенческие проявления нарушенной психосемантической матрицы с более высокой вероятностью купируются сохранными матрицами (хотя бы  потому, что  этих  матриц больше,  чем у больных с низким уровнем образования. Социальные факторы могут оказывать патогенетическое и патопластическое действие,  которое проявляется в особенностях клиники, течения заболевания, социально-трудовой адаптации больных.

Иными словами,  речь  идет о существенном влиянии семантических стимулов (вербальных и невербальных,   получаемых во время  социального поведения)  и  психосемантических  элементов  (составляющих внутреннюю картину мира больного) на ход патологического процесса. Поскольку  это представляется достаточно очевидным,  мы не будем для иллюстрации приводить примеры из имеющейся литературы.

Остановимся на более важном.

Итак, принято считать обязательным участие психосемантических расстройств в любом психическом нарушении. Чтобы не вызывать этим утверждением ненужной дискуссии, еще раз подчеркнем, что при любом употреблении  семантических терминов мы используем их расширительно как ту или иную информационную характеристику знаковых отношений в  информационной среде (семантической памяти), а не только в узком толковании конструкции _смысла_. Если щелчок услышан впервые - он  автоматически наделяется  только  одним значением - значением стимула для ориентировочной реакции типа “что такое?”,  необходимой для экстренного  установления  связей  щелчка  с любыми другими изменениями контекста среды или состояния. Если щелчок слышится не в первый раз, он попадает именно  в эту зону памяти,  хранящую психосемантический эквивалент щелчка, который уже имеет связи со всеми психосемантическими  эквивалентами контекста среды и состояния, имевших место при всех прежних восприятиях щелчка. В этом случае щелчок наделяется значением контекстового стимула - ориентировочная реакция на  него  очень быстро угасает. Если щелчок сопряжен во времени со значимыми изменениями состояния (например, его используют как условный сигнал при выработке рефлекса), он при последующих восприятиях попадает в другую зону памяти и актуализирует совершенно иную психосемантическую матрицу, которая  в  данном  примере является программой выработанного поведения.Щелчок при этом наделяется значением сигнала и приобретает смысл.

Во всех случаях (при восприятии щелчка),  можно говорить о семантике щелчка, т.е.  о его з н а ч е и и и,  и лишь в последнем  случае (щелчок как сигнал) появляется комплементарный значению  с м ы с л.

Поэтому, говоря об участии психосемантических расстройств в патогенезе  психических нарушений,  мы имеем в виду не только расстройства смыслообразования,  но прежде всего расстройства системы  значения.  И при психопатиях, когда нарушен только процесс категоризации стимула, и при шизофрении,  когда поражен ключевой этап восприятия - этап  оценки значимости  сигналов (Стрелец В.Б.) - мы имеем дело с психосемантическими расстройствами.

В.В. Пашковский и другие проводили системный анализ свободных ассоциативных потоков у здоровых и у больных с  психическими  расстройствами,  изучая  избирательное  извлечение информации из долговременной памяти путем исследования статистического распределения  слов при их воспроизведении.  Оказалось,  что у больных с черепно-мозговой травмой ассоциативный поток не отличается от такового у здоровых,  а у больных шизофренией  он  детерминирован  паразитной  системой связей - жесткой статистической системой, столь же мощной, как и система нормальной речи у здоровых. Согласно модели языковых нарушений (Ноffman) при шизофрении центральным является повреждение процесса планирования высказывания.  Ясно, что при этом вербальный стимул  или собственная инициатива больного актуализируют не ту психосемантическую матрицу,  которая адекватна социальной среде и  условиям данной конкретной деятельности, а патологическую матрицу, которая неадекватна ситуации и либо занимает место нормальной, либо конкурирует с ней.  Последнее в терминах эмпирического языка описывают как в той или иной степени сохранную критику.

Как уже было показано при построении концептуальной модели психики,  сознание не является осязательным для восприятия информации и может  не участвовать в процессах ее семантического структурирования. Здесь мы подчеркнем,  что наличие сознания также необязательно и для процессов вывода информации из семантической памяти, т.е. для реализации поведения (например, речевого). Известны случаи сноговорения, снохождении, автоматического письма, чтения когда-то слышанных на незнакомом языке текстов и др., когда реализуется высокоструктурированная, сложная и адекватная, но предназначенная для другой ситуации, программа деятельности (совершенно по иному механизму возникает  логорея как процесс выдачи содержимого семантической памяти в неструктурированном виде). Здесь, правда, ясности представлений мешает проблема “особых” состояний, или “измененных” состояний сознания. Существование этой проблемы, к которой мы еще вернемся, вынуждает нас сделать оговорку: во всех этих случаях, может быть, нельзя говорить об отсутствии сознания, а правильнее утверждать наличие его особой формы (сужения, уменьшения объема и пр.).

Для выработки необходимой нам концептуальной модели  важно  отметить, что психосемантические расстройства присутствуют при любых видах психических нарушений и тождественны им по сути. Даже в случае биохимических или травматических повреждений, а также при патологии эмоций, когда когнитивные процессы традиционно считаются первично  интактными, мы готовы к дискуссии с позиций ведущей роли в патогенеэе этих нарушений именно психосемантических расстройств (независимо от причин, эти расстройства повлекших). С этой точки зрения психосемантические расстройства априори являются типовым патологическим процессом.

В этом месте наших рассуждений необходимо однозначно сформулировать понятие “психосемантические расстройства”.

Количество психосемантических элементов, которые в  совокупности связей между собой составляют семантическую память, различно  для разных людей (это и есть сугубо индивидуальный опыт). Это количество  различно у двух  людей из одной популяции. Оно существенно влияет на течение болезни  (см. работу Н.М.Жарикова и Е.Д.Соколовой). Количественные изменения могут быть типичными для  случаев повреждения мозгового субстрата вследствие травмы, отравления, накопления ошибок в белковых молекулах  при многократных перезаписях информации.

В концепции непрерывной памяти на настоящем этапе ее существования  нет  места каким бы то ни было средствам эту память  разрушить  (за исключением повреждения субстрата, но в этом случае психические нарушения являются вторичными и рассматриваются  в рамках расстройств поведения, связанных с дисфункцией центральной нервной системы (Parsons, Hart). Убедительные случаи стирания зон памяти при сохранении ее физического  носителя,  как в эксперименте, так и в клинических  наблюдениях отсутствуют. Так называемая ретроградная амнезия, как уже было показано, является следствием не уменьшения числа психосемантических элементов (т.е. стирания памяти), а невозможностью доступа к этим элементам (т.е. воспроизведения).

Следовательно, количественными изменениями нельзя исчерпать представление о психосемантических расстройствах.

Какими же могут быть их качественные изменении?

Сторонники гипотезы пространственно-временной организации нейрональных констелляций как “кода” психической деятельности пишут: “...переход от неустойчивой пространственно-временной организации нейронных популяций при восприятии чистых тонов к устойчивой пространственно-временной организации при восприятии отдельных фонем происходит не резко, а постепенно и связан с усложнением сигнала при постепенном переходе от простого акустического сигнала к сигналу, экологически значимому” (Бехтерева Н.П. и др.). Абстрагируемся от неясного вопроса о форме физического субстрата памяти, поскольку он не значим для нашего исследования, и проанализируем возможный механизм процесса формирования психосемантической матрицы.

Цитированные авторы полагают, что “пространственно-временная организация нейронных популяций” хранит энграмму памяти, только если эта организация устойчива, что, по их мнению, определяется “сложностью” сигнала. Эта избыточная логика приводит к неточным выводам. Простейший пример со щелчком убеждает нас, что акустический стимул с одними и теми же физическими характеристиками (т.е. не усложненный ни в коей мере) в одном случае оценивается как контекстовый, в другом - как сигнальный. Чем же определяется значимость стимула? Ведь его психосемантический эквивалент один и тот же (что с кибернетической точки зрения вероятнее, т.к. существование разных психосемантических эквивалентов для одного сенсорного стимула нерационально). Следовательно, значимость стимула определяется только количеством связей (адресно-командным кодом) психосемантического эквивалента этого стимула с другими психосемантическими элементами. В первую очередь это константа для n-мерного измерения матрицы, векторами которого являются связи между элементами, а элементы суть психосемантические эквиваленты всех воспринятых стимулов контекста среды и состояния. Во вторую очередь - это переменная величина, возникающая из константы при включении дополнительных связей от отдельных элементов к совершенно другим, изначально не входящим в данную матрицу.  Последние возникают вследствие того, что даже очень устойчивая матрица (хорошо выработанный навык)  при ее актуализации реализует поведение всякий раз в новой среде, что приводит к коррекции исходной матрицы за счет сигналов обратной связи.  Естественно,  что процесс такой коррекции бесконечен и при постоянном изменении среды, в которой реализуется поведенческий акт, исходная психосемантическая матрица данного поведения может значительно исказиться. Такова суть механизма адаптации.

Утверждая, что значимость стимула - это количество связей его психосемантического эквивалента с другими элементами, мы получаем возможность выработать измерительный критерий значимости для эксперимента. Если бы мы ограничились традиционным подходом к проблеме значимости как к проблеме качества стимула, то получили бы известные малопродуктивные результаты (если стимул сопряжен с ориентировочной реакцией,  значит - новый, с оборонительной, значит - ноцицептивный, если при исследовании семантических полей стимул попал в одну группу с другим стимулом, значит - общая категории и т.п.). Такие результаты не позволяют произвести никаких измерений в психической сфере, т.е. не создают инструмента исследования.

Итак, мы сделали очень важное допущение: значимость стимула определяется количеством связей его психосемантического эквивалента с элементами, эквивалентными сенсорным стимулам контекста среды и состояния в момент первого восприятия данного стимула. Ясно, что если в этот момент были актуализированы психосемантические элементы, входящие, например, в матрицу оборонительного поведения, то и данный стимул приобретает с ними большее количество связей, чем с любыми другими элементами, поскольку другие стимулы определяются контекстом и рондомизированы по своей значимости относительно матрицы оборонительного поведения. Иначе говоря, количество актуализированных элементов матрицы оборонительного поведения в данный момент больше, чем элементов из любой другой матрицы, актуализированных случайно за счет контекстовых влияний.

Ясно, что психосемантическая матрица может формироваться двумя  путями: либо за счет многократного повторения одного и того же поведения, когда все условия контекста рондомизированы по отношению к этому поведению (например, при обучении путем классического обусловливания), либо путем однократного сочетания данного поведения с  элементами какой-либо  ранее сформированной матрицы, уже имеющими очень большое количество связей с другими элементами других матриц (т.е. очень значимыми).

Относительно патогенеза психических нарушений первый путь интуитивно представляется менее важным, хотя в лечебном процессе  любые элементы бихевиоральной терапии вполне уместны. Рассмотрим второй путь, который для краткости обозначим как “быстрая модификация памяти”.

Когда и как могут происходить и происходят ли быстрые модификации памяти?

В механизме научения многие авторы выделяют обусловливание как особую форму этого механизма, но и в общем случае необходимость временной сопряженности стимула и подкрепляющего фактора не является обязательной. Это имеет значение только в этологическом смысле,  поскольку для разных видов животных скорость обучения различна и требуется обычно несколько сочетаний. Кроме подкрепления, наиболее важными для обучения считают значимость, новизну, эмоциогенность стимула. Р.Ю Ильюченок полагает, что первичный анализ информации осуществляется в миндалевидном комплексе, который оперирует на основе прошлого опыта и генетической памяти в зависимости от эмоциогенности сигнала, после чего дифференцированно происходит формирование нейтральных или эмоциогенных энграмм. По его мнению, суммирование возбуждений при повторных предъявлениях однородной информации ведет к возникновению доминанты и длительному сохранению следа в надпороговом состоянии (наше мнение по этому поводу было изложено выше). Важно отметить,  что автор в качестве основного фактора,обеспечивающего формирование и сохранность энграмм, называет эмоциогенность информации.

Считают даже, что имеет значение не только эмоциональная реакция сама по себе, но и ее модальность (Абуладзе Г.В., Чучулашвили Н.А.). Они провели исследование на крысах в челночной камере с введением сколамина и метацина. Авторы показали, что, влияя холинергическими веществами на эмоциональный компонент условной реакции двустороннего избегания, можно вызывать глубокие  изменения механизма закрепления и воспроизведения памяти.

Т.Л. Нанейшвили считает эмоциональное возбуждение во время обучения основным неспецифическим механизмом, влияющим на исполнение пространственных отсроченных реакций.  Другие авторы также считают эмоцио нальное возбуждение фактором, влияющим на механизм формирования кратковременной памяти в периоды предъявления условных сигналов и выполнения пищедобывательных инструментальных реакций (Бакурадзе  А.Н. и др.).

Заметим, что во всех случаях обусловливания чрезвычайно важной является вероятность подкрепления,  которая даже  в строгих экспериментальных условиях не равна единице (Салтыков А.Б. и др.)        

Психиатрическое лечение рассматривают как научение, результатом которого является коррекция дезадаптивного поведения (Vodegel).

Однако, кроме медленного формирования психосемантической матрицы при обучении, естествознание располагает  наблюдениями, подтверждающими существование быстрой модификации памяти. Хорошо известным явлением такого рода является импринтинг.                        

Явление запечатления (или запечатлевания) подробно описал K.Lorenz, но еще в 1889 году Л.Морган наблюдал реакцию следования за      собой куропаток после вылупливания из яиц. Эта реакция  следования (“pragang” по Л. Моргану) птиц за любым первым в жизни воспринятым движущимся объектом и была впоследствии названа импринтингом. “Развитие  предпочтения  к первому предъявленному после рождения или вылупления объекту является поразительным следствием импринтинга” (Понугаева А.Г).

Долгое время после экспериментов Лоренца, которые  остаются классическими, исследователи работали с птицами, считая импритинг специфической именно для птиц формой научения из-за более быстрого, чем у млекопитающих, онтогенетического развития (immelmann). В обзорной работе этого автора подчеркнуто, что стабильность научения вследствие импринтинга может  быть результатом высокой морфологической пластичности мозга, которая через некоторое время снижается и тогда новая информация вызывает лишь биохимические и субмикроскопические перестройки в нервных тканях. Принято считать, что существует некий сенситивный период, близкий к времени  вылупливания  из яйца, когда только и возможен импринтинг. Этот период обозначен  также как период  первичного  социализирования. Fabricius содержал цыплят после вылупливания в полной темноте, а затем в разное время  производил социализирование путем предъявления им движущегося предмета. Наиболее чувствительным был период до 16 часа, сменявшийся пассивно-оборонительной и избегательной реакциями, пик которых приходился на 32-й часа после вылупливания. Автор отмечает, что прочность импринтинга прямо зависела от эмоциональности воздействии  (полагая,  что  именно большей эмоциональностью можно объяснить большую прочность импринтинга, при использовании объектов, издававших звуки, нежели “молчащих”).  Р.С. Рижинашвили и Г. А. Марсалишвили также считают, что импринтинг возможен у цыплят только в  сенситивном периоде в возрасте до 36 часов, когда птенцы испускают при появлении движущегося объекта “звуки довольства” низкого тона. Затем возникает реакция избегания, заметная по испусканию “звуков недовольства” -  дистресс-тонов. Эти исследователи, считая, что в первые три недели гематоэнцефалический барьер не сформирован и внутрибрюшное введение макромолекул и пептидов позволяет  им проникнуть и в мозг, воспроизводили импринтинг у цыплят-реципиентов путем введения гомогената мозга импринтированных цыплят-доноров.

Движущиеся предметы более эффективны для импринтинга,  чем неподвижные, особенно если их сопровождают  высокочастотные световые мелькания (James). К.Э. Фабри и Н.В. Потапина считают, что внешние раздражения, поступающие в мозг на первых этапах постнатального развития оказывают существенное влияние на дальнейшее развитие нервной деятельности. Авторы запечатлевали у 8-12-часовых цыплят синий движущийся шар диаметром 2О см, сравнивая результаты с контрольным предъявлением желтого цилиндра близких размеров. С помощью очень строгой методики и остроумной экспериментальной установки ими было показано, что после угашения реакции следования по мере  взросления цыплят  вырабатываемые  потом двигательные условные рефлексы существенно различались по эффективности научения и зависимости от того, что использовали в качестве сигнального раздражителя: синий шар или желтый цилиндр. В первом случае и скорость и прочность научения были значительно выше, что авторы использовали как аргумент в пользу своей гипотезы об основополагающем для становления высшей нервной деятельности влиянии импринтинга.

Scott считает, что волчонка очень  легко приручить, отняв его от волчицы до начала “критического” периода, в возрасте до 12 недель - труднее, а затем и невозможно. У собак сенситивный период (критический период первичной социализации)  длится с 2,5 до 14 недель, после чего развивается пассивно-оборонительная реакция (Freedman). По другим данным, у собак этот период, когда возможен импринтинг, длится от 19,5 дней до 12 недель после рождения,  затем реакция на незнакомых животных становится пассивно-оборонительной (Scott, Fuller).

Sluckin считает, что у человека сенситивный период для первичной социализации длится с двух до пяти-шести месяцев,  когда ребенок тянется к любому незнакомому человеку и улыбается, что затем сменяется страхом перед незнакомыми лицами. Известно, что в возрасте до пяти-шести месяцев ребенок в условиях госпитализации легко привыкает к матери или лицу, ее заменяющему, причем отрыв от этого лица впоследствии приводит к тяжелым и продолжительным  нарушениям  психики (Schaffer, Callencler).

А.Г.Понугаева и И.Я. Якименко показали, что импринтинг хорошо воспроизводится у морских свинок в возрасте 8-15 дней. Эти данные свидетельствуют о возможности импринтинга у млекопитающих.

Этологи при перекрестном воспитании (cross-fostering) шимпанзе человеком довольно успешно обучали их американскому знаковому языку глухих (Gardner).  Авторы получили у пяти обезьян в опыте с двойным слепым контролем картину улавливания смысла и использования знаков не только для обозначения конкретных предметов, но и для выражения представлений о более общих категориях. По мнению авторов, механизмы такого обучения были аналогичны механизмам импринтинга.

Многие авторы подчеркивают влияние змоциогенности стимула при импринтинге на его эффективность. Hess показал, что прочность реакции импринтинга прямо зависит от силы эмоционального возбужения в момент следования: если преграждать утятам путь в момент следования или наносить им удары электрическим током, то сила запечатления увеличивается (только в сенситивном периоде). Сила импринтинга зависела не от числа повторений или продолжительности следования, а от того, какой предмет предъявляли первым утята, специализированные на деревянный макет, будучи в пруду сородичами, не только избегали их, но прижимались к макету. Автор считает, что от неподвижного предмета импринтинг невозможен, но осуществим от любого движущегося даже от футбольного мяча. Этот же автор в другой работе (Hess) показал, что есть много общего  между натуральными  пищевыми условными рефлексами и импринтингом: корм, запечатленный цыплятами во время сенситивного  периода, продолжает  ими предпочитаться в последующие 10 дней даже при отсутствии подкрепления.

И.С.Бериташвили считает, что “долгосрочная образная память, должно быть, зависит от  количества и стойкости активного белка, образуемого при восприятии в постсинаптическик участках возбужденных нервных кругов, а образование этого белка-активатора,  в свою очередь, должно зависеть... от степени эмоционального возбуждения, ибо чем сильнее и длительнее будет реверберация возбуждения в нейронных кругах в  связи с усиленным эмоциональным возбуждением, тем больше образуется активный белок. Значит, образ воспринятого объекта тем дольше со храняется и воспроизводится, чем сильнее  было эмоциональное  возбуждение при этом восприятии, чем в большем количестве образуется стойкий постсинаптический белок в постсинаптических участках”. При импринтинге Е.А. Клейн  и Н.В.Гвалия обнаружили как сходство с условнорефлекторным обучением и в виде количественного возрастания аналогичных фракций синаптосомного белка переднего мозга цыпленка, так и некоторое различие (при импринтинге  интимные  соотношения фракций были иными). Авторы считают, что при импринтинге синтез белка осуществляется по особому механизму.

При обучении однодневных цыплят пассивному избеганию наблюдали достоверно  повышенное  на 16 % включение фукозы в гликопротеиды срезов переднего мозга в  области его  правого основания (McCabe, Rose). Это тоже подтверждает гипотезу о нейропластических  перестройках при импринтинге. Однако не исключен при высокой скорости формирования матрицы импринтинга и эфаптический механизм (известно, например, что эффективность электротонической передачи между нейронами при стрессировании может возрастать до 221 % (Bulloch). Гормоны, связанные  со стрессом, также существенно влияют на выработку реакции пассивного избегания при однократном сочетании у однодневных цыплят (Gibbs).

Bateson показал, что при одностороннем разрушении интермедиальной области медиально-вентрального гиперстриатума реакция запечатлевания сородича у цыплят полностью восстанавливается независимо от стороны разрушения, а при двустороннем разрушении это зависит от последовательности воздействия. Если сначала разрушали справа, то возникала полная амнезия импринтированной информации, если слева - амнезии не  наблюдали. Автор делает  вывод о том, что левый медиальный вентральный гиперстриатум является местом хранения информации импринтинга, а правый передает ее в невыявленную структуру мозга. Автор считает, что использование двух разных мозговых систем для  хранения информации импринтинга целесообразно для хранения образа сородича и обеспечения одновременной возможности модифицировать другие формы поведения.

Важную роль пластических перестроек подтверждает  и то, что повреждающие воздействия в раннем эмбриогенезе (микроволны и гамма-излучение) существенно влияют на результаты импринтирования у цыплят (Григорьев Ю.Г. и др). Предположение, что импринтинг обеспечивается особым нейропластическим механизмом формирования и, следовательно, может быть  обеспечен отдельной нейрональной системой (Johnson) проверяли этологическими методами.  Они предъявляли 23-часовым цыплятам либо движущуюся красную коробку, либо чучело  тропической  птицы, и через 2 или 24 часа тестировали предпочтение тест-ебъектов. Через 2 часа цыплята предпочитали тест-объект, а через 24 часа - чучело птицы независимо от того, какой объект импринтировали. Цыплята в контроле (содержание в рассеянном свете без тест-объектов) также предпочитали чучело. Делается вывод, что генетическая и видоспецифическая зоны памяти импринтинга различны и могут конкурировать.

Об усилении синтеза белка в нейронах при импринтинге, как считают Solodkin и др., исследовавшие ЭЭГ и ЭМГ в течение  10 часов  после  импринтинга и псевдоимпринтинга у 4-часовых цыплят, свидетельствует и увеличение  представленности парадоксального сна и ко личества его эпизодов после импринтинга и их достоверное снижение после псевдоимпринтинга.

Возможно, что сенситивный для импринтинга период определяется не только эндогенными для новорожденной нервной системы факторами,  но и неявными внешними причинами. Так, например,  крысята в возрасте от 14 до 50 дней активно поедают содержащие феромон материнские фекалии, что до 27-дневного возраста (конец периода вскармливания) может быть объяснено компенсацией дефицита деоксихолиновой кислоты. Однако затем этого дефицита уже нет, а потребность в содержащих феромон фекалиях сохраняется (Lee, Moltz). Мы полагаем, что феромоны могут играть роль специфических сенсорных сигналов для импритинга реакции узнавания сородича. Следует отметить, что внутривидовое зоосоциальное взаимодействие может существенно модифицировать формируемую матрицу импритинга (Squarez, Gallup).

 У взрослых особей импринтинг если и возможен, то крайне редко. Так, при обучении 7-10-дневных цыплят избеганию электрического тока они, хотя и овладевали указанной задачей, но не сохраняли навыка более 15 минут (Misanin). Для 9-дневных  цыплят  уже требуется значительное время при выработке простейшего навыка реакции на место (Vallortigara, Zanforlin). У взрослых крыс для обучения узнаванию объекта с первой попытки после однократного его запоминания требуется до 190 проб (Aggleton).

С одной стороны, запечатленная информация  может влиять на сравнительно неуловимые нюансы поведения человека и животных (Spear), являясь как-бы контекстуальным фоном поведения. С другой стороны, импринтироваться может несовместимая с нормальной жизнедеятельностью информация.

При внутривидовых конфликтах “животные погибают не от физических воздействий (повреждения кожи,  как правило,  не опасны для жизни), а от необратимых последствий эмоционального стресса. Остро возникающий постоянный страх может приводить  к “внезапной смерти”, вызванной резкой дезинтеграцией функций различных органов и систем (функциональные сосудистые расстройства, ишемия миокарда, остановка дыхания, анорексия и др.)“ (Вальдман А.В., Пошивалов В.П.),

“Экспериментальные неврозы у животных могут квалифицироваться и как форма неадаптивного поведения в результате научения или патологической фиксации ритула. В этологическом плане  ритуал - это своеобразное явление в поведении, которое представляет собой ряд сцепленных формализованных инстинктивных последовательностей моторных актов  (которые запускаются специфическими “ключевыми” раздражителями), приобретших также значение фиксированного средства внутривидовой коммуникации”. Авторами показано, что матрицы долгосрочной памяти не корректируются однократным воздействием психотропных веществ, которые  влияют только на реализацию поведенческих программ (например, этанол имеет общее антистрессовое действие, что  подтверждается повышением его потребления во время эмоционального напряжения). Иными словами,  не существует медикаментозных средств коррекции фиксированных патологических энграмм или “патологических систем” (по  выражению Г.Н. Крыжановского)

Этологические аспекты затронутой проблемы подробно представлены в работах В.В. Антонова и К. Лоренца.

В области исследований психического нарастает кризис. Новый подход - модификация памяти - может явиться прочным экспериментальным и теоретическим основанием для  разработки конкретных процедур коррекции памяти (и, следовательно, поведения). Однако доминирующий сейчас в этом направлении бихевиоральный подход имеет в своем распоряжении только формальные модели научения, основанные на 1) анализе процессов возбуждения и торможения,  2) контр-обусловливании,  3) эмоциональном угашеннии, 4) когнитивных методах модификации поведения (Levis).

Анализ литературы показывает, что явление быстрой модификации памяти реально существует  в живой природе и может быть воспроизведено в эксперименте. Однако в  психиатрии нет целенаправленных средств модификации памяти (психокоррекции), которые могли бы быть использованы для лечения (за исключением некоторых стихийно применяемых рудиментарных приемов, на которых мы остановимся позже). Кроме того, в рамках парадигмы импринтинга очень мало экспериментов и наблюдений,  которые могли бы быть рассмотрены как модели психических нарушений.

Поэтому, прежде чем перейти к выделению общего среди различных явлений, наблюдаемых при быстрой модификации памяти, вкратце остановимся на работах исследователей, руководствовавшихся иными, чем импринтинг, парадигмами.

“Предел возможностей регуляции энграммы - однократное обучение, т.е. фиксирование информации при первом ее предъявлении” (Ильюченок Р.Ю.). Такое односеансовое обучение используют в эксперименте на животных для изучения  механизма фиксации следа памяти и различных форм амнезии. “При образовании условной реакции избегания при односеансовой выработке, т.е. в случае фиксирования информации, биологическая значимость  которой определяется сразу, при первом предъявлении ситуации, в условиях, где определенную роль играют эмоциональные реакции, важно такое усиление биологической значимости информации, которое обеспечивает ей доминирование. Это обусловливает при однократном предъявлении ситуации прочную фиксацию следа и его связь с созданной программой воспроизведения.  Не исключено, что для фиксации временной связи имеет значение не сама эмоциональная реакция, возникающая в ситуации односеансовой выработки, а какие-то параллельно протекающие или вызываемые этой реакцией процессы” (Ильюченок Р.Ю.). Автор подчеркивает,  что для  восстановления стойкого воспроизведения нужно не только воспроизвести условную реакцию хоть один раз, но и создать тот же эмоциональный фон.

Ильюченок Р.Ю. и др. полагают, что важнейшим элементом односеансового обучения является миндалевидный комплекс. Его удаление  приводит к невозможности односеансового обучения при сохранении способности к многосеансовому. “У амигдалэктомированных животных на непосредственное действие аверсивных раздражителей реакции не нарушаются. В то же время изменения частоты сердечных сокращений, вызванные аверсивным раздражением,  у амигдалэктомированных животных сохраняется более короткое время, чем у контрольных. Вероятно, укорочение и ослабление следовой реакции на аверсивное раздражение нужно учитывать при анализе причин нарушения выработки условной реакции страха у амигдалэтомированных животных” (Ильюченок Р.Ю.).

Автор, анализируя литературные данные, раньше нас пришел к выводу о том, что все неспецифические напоминающие воздействия при амнезиях активизируют то эмоциональное  состояние, которое имело место при обучении. Естественно, что для разных напоминающих факторов это происходит по-разному. Так, по его мнению, использование аверсивного раздражителя для напоминания после амнезии обусловливает воспроизведение следа памяти не за счет стресса, а за счет воспроизведения эмоционального состояния. Если вызвать амнезию на односеансовую реакцию с пищевым подкреплением, а для напоминания использовать факторы, вызывающие отрицательную эмоциональную реакцию, восстановления навыка не происходит. В разрабатываемой автором концепции “основное значение придается информационной роли механизмов, обеспечивающих процесс  адаптации,  роли памяти в создании программы для реализации возможностей организма при взаимодействии его с внешней средой. Представляется,  что развитие информационной теории адаптации приблизит нас к пониманию значимости афферентных перестроек, хранению и извлечению информации и объединит в единое целое программное обеспечение регуляторных и рабочих систем организма. Пока остается открытым вопрос о конкретных морфофункциональных системах мозга,  определяющих участие регуляторных систем и памяти в процессе адаптации” (там же).

Нетрудно  предположить, что односеансовое обучение и явление импринтинга - одно и то же явление,  рассматриваемое  в рамках разных воззрений. Схоже с ними и диссоциированное обучение, когда навык или условный рефлекс проявляется только на фоне действия того препарата, при введении которого они выработаны. В последнем случае имеется одно отличие. Т.А. Воронина и Т.Л. Гарибова, вырабатывая у крыс условный питьевой рефлекс в Т-образном лабиринте, вводили затем внутрибрюшинно за 30 минут  до сеанса феназепам в дозе 0,5 или 2,0 мг/кг и опять вырабатывали тот же рефлекс. После трехдневного введения  препарата на фоне его действия и после него поведение крыс не отличалось от контрольных. После двухнедельного обучения на фоне феназепама наблюдали значительное нарушение рефлекса у крыс без введения препарата, причем его введение лишь  частично устраняло это нарушение, что свидетельствовало о переходном периоде в процессе формирования диссоциированного состояния. Через 2-3 недели обучения при ежедневном введении препарата условный рефлекс у животных отсутствовал,  если перед тестированием не вводили препарат. Иными словами, возникала полная амнезия навыка, которая устранялась  феназепамом. При контрольном тестировании через  40 дней крысы по-прежнему восстанавливали утраченный навык, если им предварительно вводили феназепам.

Здесь мы видим некоторое отличие, выражающееся в существенно больших сроках научении в диссоциированном состоянии. Однако авторы использовали положительное подкрепление, что не сопровождается значительным стрессированием организма, и,  может быть, особенности методики дали такие результаты. После однократного применения психотропных средств и введения какой-либо информации в это время иногда возникает состояние так называемой “разрывной памяти”. Суть его в том, что лингвистическая  информация, предъявленная человеку в измененном (диссоциированном) состоянии, практически не  воспроизводится или воспроизводится с  трудом в интактном состоянии. Если вновь погрузить человека в измененное состояние сознания, то предъявленный ранее материал будет без искажений воспроизводиться (Спивак Д.Л.). “Таким образом, связанная с  языком память отчетливо делится как-бы на ряд зон, весьма слабо связанных между собой и действующих попеременно, в зависимости от состояний сознания” (там же). Схожие данные имеются и в других работах (Jensen, Leight, Weingarteher и мн.др.). В клинике алкоголизма известно явление амнезии в трезвом состоянии,  распространяющейся  на события,  имевшие место после приема больших доз алкоголя, и устранение такой амнезии после  повторного приема алкоголя. Это тоже диссоциированное состояние.

Таким образом,  существуют работы, не связанные с парадигмой импринтинга, но тоже  свидетельствующие о реальности быстрых модификаций памяти. Дополнительным свидетельством является еще несколько направлений (АСФС и др.), но мы проанализируем эти свидетельства в главе о быстрой модификации памяти. Еще одним свидетельством могут служить широко известные явления, вызываемые внушением в гипнозе, когда внутренняя картина мира модифицируется таким образом, что возникают отрицательные галлюцинации, отсроченные импульсивные действия и пр. Однако строгость постановки экспериментов при изучении этих явлений оставляет желать лучшего, а избыточная сложность экспериментальной ситуации позволяет трактовать результаты совершенно полярным образом, поэтому мы эти свидетельства не рассматриваем.

Следовательно, если существуют быстрые модификации памяти, выражающиеся в экстренном формировании устойчивой психосемантической матрицы конкретного поведения и не требующие при этом подкрепления, повторения и других необходимых  признаков традиционного обучения, со всей очевидностью  возникает вопрос о быстрых модификациях памяти в патогенезе психических нарушений.

Как ни странно, даже в имеющейся литературе присутствуют многочисленные  факты быстрой модификации памяти, которые уже являются прямыми моделями психических нарушений - только никто не произнес вслух этих слов. Авторы работали в рамках других парадигм и не имели потребности рассматривать наблюдаемые ими явления как эквивалент психических нарушений.

Классический импринтинг, т.е. первое ее запечатление информации при первом ее предъявлении, вероятно, выполняет роль инициатора семантической памяти, формируя ядро психики, а у человека впоследствии и ядро личности.  вероятно. 

Именно первая импринированная информация является эталоном и образом для формирования психосемантических матриц всей последующей жизни. Именно к психосемантическим элементам этой первой матрицы возникает максимальное количество связей от всех остальных элементов, что и создает возможность аутоидентификации (выделение признаков “Я” в потоке семантической информации). Эти связи могут быть прямыми, но гораздо больше опосредованных связей.

Поскольку количество связей (или измерений семантического пространства)  для первой импринтированной матрицы максимально, она является самой значимой матрицей и в той или иной мере модулирует любое последующее поведение биообъекта. Человеком содержание этой матрицы не осознается без специальных условий, но за отсутствием места мы не будем вдаваться в этот вопрос, отметим лишь, что все психопатологические последствия нарушений ранней детской социализации широко муссируются в литературе (подробный анализ этого вопроса можно найти,  например, в монографии Й. Лангмейера и З. Матейчека). Cледовательно, очевидным является участие психосемантических расстройств периода первичной социализации в патогенезе  психических нарушений.  Существует много известных работ, показывающих связь дефектов ранней детской социализации с последующими психическими аномалиями и девиациями.

Остается ответить  на один вопрос: участвуют ли быстрые модификации памяти в формировании устойчивых психосемантических расстройств у взрослых особей? Иначе говоря, возможен ли импринтинг вне сенситивного периода ранней социализации?

Уже приведенные выше аргументы некоторых авторов в пользу положительного ответа на данный вопрос нас не удовлетворяют по разным причинам. Далее будут показаны предпринятые  попытки собственных экспериментальных изысканий в этой области.

Пока ограничимся  минимально необходимым для дальнейших логических построений концептуальным постулатом:  наиболее общим  (типовым) патологическим процессом для всех психических нарушений являются психосемантические расстройства.

Мы до конца не проанализировали два вопроса при подготовке этого утверждения: 1) когда и как возникают психосемантические раccтройcтва (за исключением примеров  классического импринтинга, если объект  импринтинга неадекватен);  2)какие аргументы могут быть использованы для постулирования первичности психосемантических расстройств в развернутых  случаях психической патологии.

Первый вопрос мы проанализируем в главе о быстрой модификации памяти. Там же вернемся  и  ко  второму вопросу. Но здесь, в рамках концептуальной работы, отметим самое важное, касающееся второго вопроса.

Современная психологическая терминология, будь то  процесс  восприятия, состояние внимания или свойство нейротицизма, отражает лишь характеристики внешнего поведении.  Термин  “эмоция”, например, пришедший в интроспективную психологию как сообщение различных “чувств” первобытной и современной “бытовой” психологии, таких,  которые характеризуются специфическими сигнальными признаками, такими, как улыбка или виляние хвоста, угрожающие позы или рычание и т. п. Все современные “чисто психологические” методы изучения психики и сознания  (экспериментальные,  тестовые, опросники и т.п.) также принципиально могут характеризовать  лишь  внешнее  (реальное или  воображаемое)  поведение человека в различных ситуациях. Что в действительности происходит в “субъективном мире”, т.е. в голове испытуемого, остается полностью скрыто как от самого испытуемого, иначе объективная психология была бы  просто не нужна, так и от психолога, иначе существовало бы не множество психологий,  а одна объективная экспериментальная психология. Не зная истинных причин тех или иных (даже собственных) поступков и состояний,  люди видят их в субстанциированных обобщенных характеристиках внешнего поведения: “чувства толкают...”, “разум повелевает...” и т. п.

Усвоение индивидом общесоциальных функциональных  систем осуществляется  главным образом через язык - исторически сложившуюся структуру социальных функциональных систем, фиксирующую совокупное общее дробление мира соответствующим обществом -  носителем языка. Поэтому вербальный отчет о состоянии сознания может быть дан только в терминах социальных функциональных систем, усвоенных индивидом, что замыкает порочный логически круг и делает оправданным известное тютчевское “мысль изреченная есть ложь”.

Мы, целиком разделяя это мнение, еще раз хотим подчеркнуть,  что любые попытки концептуирования в области психических явлений, опирающиеся лишь  на традиционные  и выводимые только  из субъективного опыта “реалии” - эмоции, мотивы, разум, сознание и т.п.,  неизбежно  приведут  к возникновению таких очередных представлений о психике и ее нарушениях,  которые столь же “реальны”, сколь “реальна” теория флогистона.

Поэтому мы считаем, что на уровне концептуального моделирования изучаемых явлений минимально  достаточным является представление о психических нарушениях как только о психосемантических расстройствах, т.е о расстройствах процесса семантической памяти (реконструируемого программного обеспечения),  что и становится доступно нашему наблюдению в виде нарушений поведения, восприятия,  эмоций,  смыслообразования  и мн. др.

С появлением прямых инструментальных методов исследования семантической памяти впервые станет возможным изучение семантической памяти  и измерение ее параметров не опосредованно через поведение субъекта и наш субъективный опыт, а непосредственно,  путем измерения  количественных  мер связей (значимости) между психосемантическими элементами.

Первые попытки такого рода изложены в главе об объективном исследовании семантической памяти.