§ 4. Этическое учение классического скептицизма. - История и теория классического скептицизма - Д.А. Гусев - Философия как наука

Третьим китом скептицизма является учение о невозмутимости или атараксии. Третьим в порядке последовательности, но первым по значимости. Стремление к невозмутимости является источником, исходным моментом и целью всей скептической системы. Атараксию как искомое в скепсисе состояние человеческой души, которое и должно составлять безусловное индивидуальное счастье или высшее благо, исследует этический или антропологический раздел философии, древнее деление которой мало отличается от современного.

Как правило, в философии различают три больших раздела: науку о Бытии (онтологию), науку о познании (гносеологию) и науку о человеке и его деятельности (антропологию). Древнее деление выдерживало подобные разделы, называвшиеся в различные эпохи и разными философами по-разному, но так или иначе сводились к исследованию Бытия, проблемам его познания и вопросам, связанным с человеческим существом. В интересующую нас эллинистическую эпоху наиболее широко для обозначения данных разделов употреблялись термины, соответственно: «физика», «логика» и «этика». Таким образом, содержание античного понятия «этика» значительно отличается от современного. В настоящем параграфе будет исследоваться этика именно  в первом, древнем значении слова, разумеющим под этикой прежде всего науку, входящую на правах раздела в философию и изучающую антропологическую проблематику.

Этический раздел философии в полную меру проявился у эллинов только в классическую эпоху, а этическую проблематику на рефлективный уровень поставили впервые софисты и Сократ. Этика слагалась из двух больших блоков: теоретического и практического. Первый представляет собой науку о явлениях добра и зла, добродетели и порока, хорошего и дурного, об их сущностях, причинах, началах, структуре, взаимосвязи и взаимовлиянии. Данный раздел рассматривает понятия и категории доброго и злого вполне отвлеченно, делая акцент на изучение или анализ как таковой. Вторая часть этики носит, несомненно, прикладной характер, и представляет совокупность положений конкретного человеческого выбора и избегания, реализацию первой, теоретической части, иначе говоря, систему жизненного искусства, построенную вне всяких абстрактных положений, вполне эмпирическую и непосредственную.

Эллинистическая эпоха являлась автаркией личности. Этическая проблематика в философии окончательно стала играть первую роль и явилась причиной и условием физики и логики, занявшими подчиненное по отношению к ней положение. Поскольку пафосом эллинистической мысли являлся поиск и обоснование путей индивидуального счастья, из двух разделов этики на первый план вышла практическая прикладная ее часть, то есть философское сознание более всего занималось разработкой своего рода жизненного искусства, или даже стратегией выживания (прежде всего духовного) в предельно сложных исторических условиях, в одну из самых жестоких эпох «смутного времени».

Скепсис как одна из основных эллинистических духовных моделей не является здесь исключением. Даже более того, в силу специфики скептицизма, его этику надо понимать прежде всего в практическом аспекте, поскольку теоретическая часть этики чужда скепсису, ибо является так или иначе положительной наукой, которую скептицизм не признает в принципе, как и любую науку вообще. Скепсис в силу изостении и воздержания совершенно не ведает природы добродетели и порока и не имеет на этот счет никаких определенных суждений. Так, Секст Эмпирик относительно «правильной» жизни замечает: «...правильно» мы понимаем не только в согласии с добродетелью, но неограниченнее...» (71). Именно об этой практической этике дальше и пойдет речь.

В аспекте этических рассуждений, точнее, при рассмотрении невозмутимости как этической цели и вообще сверхцели собственной философской системы скепсис впадает в фундаментальное противоречие. Для достижения невозмутимости скептики открыли изостению и следующее из нее воздержание от суждений, которое, в свою очередь, приводит к искомой атараксии души.

Данная невозмутимость есть жесткий постулат скепсиса, ради нее он и существует, занимается философской деятельностью. Но изостения как основной принцип скептицизма строится на абсолютной элиминации любого постулирования (святая святых скепсиса - ничего не утверждать и не отрицать): все в равной степени может быть и не может быть одновременно. Любой сколько-нибудь положительный выбор, любое малейшее нарушение изостенического равновесия оборачивается крушением скептицизма.

Но атараксию скептицизм постулирует вполне определенно и бесповоротно, и для ее достижения строит систему, основным принципом которой является отсутствие любого постулирования. Таким образом, в телеологической части скепсис возводит то, что подлежит полному уничтожению в методологической части: цель противоречит методу и наоборот. Для постулирования невозмутимости надо отказаться от постулатов в принципе, и отказ, в свою очередь, приведет к четкому постулату - невозмутимости.

Перед нами порочный круг, наличие которого Секст Эмпирик прекрасно понимает, говоря о скептическом философе следующее: «...как только он начал заниматься философией, имея в виду судить о кажущихся образах и постигать, какие из них истинны и какие ложны, таким образом, чтобы при этом остаться невозмутимым, он впал в равносильное противоречие...» (72).

Секст Эмпирик пишет о пути выхода из порочного круга, точнее, о способе разрешения проблемы, суть которого состоит в том, что порочный круг преодолевается не традиционно, то есть каким-либо внешним решением, но содержит это решение в себе, то есть порочный круг самоуничтожается, в чем и состоит парадоксальность данного действия, которому посвящен знаменательный фрагмент из первой книги «Пирроновых положений» Секста Эмпирика.

Перед тем, как перейти к рассмотрению, сделаем некоторое отступление, желая внести большую ясность в анализ данного фрагмента. Наш замечательный соотечественник, известный психолог, писатель и философ В.Л. Леви в собственных произведениях неоднократно упоминает о так называемых парадоксальных состояниях. Последние можно было бы по крупному счету отнести к проблематике антропологической части философии.

Суть данных явлений заключается в следующем эффекте: чем больше усилий мы прилагаем, чтобы избавиться от какого-нибудь симптома, тем сильнее он становится и тем более терзает нас. Например, страдающий бессонницей не спит потому, что слишком сильно старается заснуть, а заикающийся заикается оттого, что слишком сильно хочет не заикаться. Что заставляет нас дернуться и пролить полный стакан воды, когда велено не пролить ни капли? Что заставляет начинающего велосипедиста наехать на препятствие, которое находится в стороне от дороги. Представьте, пишет В.Л. Леви, что перед нами на полу бревно, достаточно широкое, чтобы пройти по нему; и мы ведь спокойно пройдем. Но если то же бревно поднято на двухметровую высоту, мы боимся идти. Что случилось? Бревно то же, оно не изменилось.

Дело в том, что когда оно лежало на полу, наше подсознание не принимало в расчет вероятность падения, когда бревно оказалось поднятым, подсознание максимально учло данную вероятность и если мы пошли бы по поднятому бревну, мы упали жертвой непроизвольной перестраховки. Подсознание имеет особенность смещать субъективную вероятность события (как следствие, и объективную) в зависимости от его потенциальной значимости. Становятся понятными многие невротические приступы, которые возникают, когда их подсознательно ожидают: «Только бы не...». То же самое и парализующее волнение спортсменов, актеров, экзаменующихся.

Парадоксальное состояние, говорит В.Л. Леви, может возникнуть у каждого. Возникает оно тем легче, чем больше значит для нас данный момент, дело, человек (73). Механизм парадоксальных состояний подсказывает решение, обозначает путь выхода из него, который тоже парадоксален: если симптом сильнее, чем более мы хотим от него избавиться, значит, чем меньшими будут эти попытки к избавлению, тем с меньшей силой он будет на нас воздействовать и он пропадет совсем, если мы забудем о нем, не станем принимать его в расчет, полностью проигнорируем.

Перед нами знаменитый прием: clavus clavo pellitur (клин вышибают клином). Надо не пытаться преодолеть или достичь чего-либо, а отказаться от этих попыток, устранить из сознания субъективную значимость события, освободить себя от долженствования, забыть о необходимости.

Австрийский врач Франкль разработал метод так называемой парадоксальной интенции: человек должен сознательно вызвать и усилить в себе симптом, от которого он хочет избавиться. Известен, например, «писчий спазм», при котором пальцы руки непроизвольно очень сильно, до боли сжимают карандаш или ручку. Чтобы преодолеть данное состояние, требуется стремиться не расслабить кисть, а, наоборот, стараться сжать пальцы как можно сильнее. Или всем хорошо знакомая ситуация: усиленно пытаемся вспомнить какую-нибудь информацию (фамилию, дату, телефон и т.д.) и чем упорнее наши попытки, тем они бесплодны. Но вот мы устали от напряжения, перестали вспоминать, и через некоторое время совершенно непроизвольно и неожиданно забытая информация вдруг всплывает в памяти. Что получается: забыть, чтобы вспомнить? Да, именно так: принять, чтобы освободиться, примириться, чтобы превозмочь, отдать, чтобы получить, уйти, чтобы остаться, проиграть, чтобы выиграть (74).

Вернемся к фрагменту из «Пирроновых положений», основная идея которого становится вполне понятной в свете вышеприведенного психологического отступления. Секст Эмпирик замечает, что со скептиками произошло то же самое, что и с античным живописцем Апеллесом. Последний рисовал лошадь и старался изобразить ее пену, но у него ничего не получалось. Отчаявшись, Апеллес в сердцах бросил в картину губку, которой обыкновенно снимал с кисти краски и  губка, коснувшись холста, воспроизвела на картине подобие пены (75). «Так и скептики, - продолжает Секст Эмпирик, - надеялись достичь невозмутимости путем суждения о несоответствии явления и мыслимого; не будучи в состоянии этого сделать, они воздержались. За воздержанием же случайно последовала невозмутимость, как тень за телом» (76).

Здесь мы ясно видим парадоксальное состояние: провозгласив идеалом невозмутимость, и стремясь к ней, скептики натолкнулись на неизбывное противоречие: невозмутимость постулируется, а какое-либо постулирование совершенно несовместимо со скепсисом. Не будучи в состоянии двигаться дальше, они остановились в полной растерянности и бездействии, не зная, что делать. И в данный момент к ним пришла желанная невозмутимость. То есть не они достигли идеала, а он сам посетил их, когда они того совсем не ожидали. Поэтому несправедлив традиционный взгляд, по которому скептики провозгласили невозмутимость в качестве цели, потом изобрели для нее изостению и воздержание от суждений и получили желаемое.

В действительности, все произошло наоборот: провозгласив невозмутимость собственным идеалом, скептики хотели достичь ее традиционно-положительным способом - пытаясь разобраться в природе вещей и достичь полной ясности. Этого им сделать не удалось: чем больше они усердствовали в своих попытках, тем, по парадоксальной логике, шли дальше от цели. Они натолкнулись на изостеничность вещей и мнений, и им ничего оставалось сделать, как воздержаться от суждений, то есть остановиться в движении к цели и даже отказаться от нее. Тогда, опять по логике парадоксальных состояний, цель вдруг открылась: неожиданно к скептикам явилась долгожданная невозмутимость. Заметим, что Секст Эмпирик в приведенном фрагменте и в предыдущем (77) подчеркивает, что атараксия последовала за воздержанием именно случайно, «как тень за телом».

Таким образом, невозмутимость скептики обрели случайно, непроизвольно. Так же случайно они открыли для себя и изостеничную природу вещей и воздержание от суждений. Понятно, что потом это было оформлено в логические категории и стало рациональной системой, но первоначальное рождение скепсиса оказалось не результатом определенной рефлексии и рационального поиска, а продуктом вполне интуитивного, подсознательного и парадоксального эффекта.