Владимир Соловьев - Ницшеанство и марксизм, русский синтез - Жукоцкий В.Д. - Философы и их философия

На это обстоятельство обратил внимание и Вл. Соловьев. Анализируя ницшеанскую идею сверхчеловека “с хорошей стороны”, он напомнил классическую (идущую от греков) этимологию слов: боги (“бессмертные”) и человек (“смертный”) – схожи во всем, кроме этого решающего пункта – бессмертия, к которому человек по природе своей призван стремиться. Иудеи реализуют это стремление через идею (и практику) рода, христиане – через Царство Небесное, атеистическое вероучение – через научно-практическое движение к совершенству человека и общества. Самый смысл явления Христа Соловьев находит в данном Им образе “сверхчеловека”, действительного победителя смерти и “первенца из мертвых”. Величайшей бедой исторического христианства, считает философ, является то, что “этот образ был так затемнен и запутан разными наслоениями, что уже не мог бы ничего сказать нашему сознанию о своем значении для нашей жизненной задачи”. Вот так, не много и не мало: бессмертие – “наша жизненная задача”. И уже совсем в духе молодого Маркса звучит соловьевский вывод: “Если бы и не было перед нами действительного “сверхчеловека” (Христа, “идеала, к которому все стремятся” и который “принес себя в жертву ради человечества”, – по определению марксовского гимназического сочинения – В.Ж.), то во всяком случае есть сверхчеловеческий путь, которым шли, идут и будут идти многие на благо всех, и, конечно, важнейший наш жизненный интерес – в том, чтобы побольше людей на этот путь вступили, прямее и дальше по нему проходили, потому что на конце его – полная и решительная победа над смертью” [21, с. 301]. Как видно, Соловьев предлагает подчеркнуто светское и к тому же в марксистском духе прочтение ницшеанской идеи сверхчеловека, оставляя в стороне все его “нехорошие”, биологизаторские моменты. Он совершает бунт против церковного смирения в этом решающем для судеб человечества вопросе. Он восстанавливает позицию активизма – личностного, социального и исторического.

Задумаемся, например, над двумя следующими высказываниями. Кому они принадлежат? Не одному ли человеку?

1. “Главным руководителем, который должен нас направлять… является благо человечества, наше свободное совершенствование. Не следует думать, что оба эти интереса могут быть враждебными, вступить в борьбу друг с другом, что один из них должен уничтожить другой; человеческая природа устроена так, что человек может достичь своего усовершенствования только работая для усовершенствования своих современников, во имя их блага.

Если человек трудиться только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но никогда не сможет стать истинно совершенным и великим человеком (читай: “сверхчеловеком” – В.Ж.)”.

2. “И если старая, традиционная форма сверхчеловеческой идеи, окаменевшая в школьных (чтобы не сказать по соображениям цензуры: в церковно-догматических – В.Ж.) умах, заслонила для множества людей живую сущность самой этой идеи и привела к ее забвению – к забвению человеком его истинного, высокого назначения, к примирению его с участью прочих (смертных) тварей, –  то не следует ли радоваться уже и простому факту, что это забвение и это малодушное примирение с действительностью приходит к концу, что раздаются, хотя бы и голословные пока, заявления: “Я – сверхчеловек”, “Мы – сверхчеловеки”. Такие замечания, сначала возбуждающие досаду, в сущности должны радовать уже потому, что они открывают возможность интересного разговора…”

Нужно ли говорить, что оба эти высказыания ни при каких обстоятельствах не могли принадлежать Ф. Ницше, но что Вл. Соловьев с чистым сердцем подписался бы под первым из них, принадлежащим восемнадцатилетнему юноше, выбирающему профессию, но решившему стать просто “великим человеком” или “сверхчеловеком” своим безусловным и жертвенным служением человечеству, великому делу его эмансипации от животной, “тварной” печати на своем челе [см. 17, с. 4,5]. Нет никакого сомнения и в том, что всем своим творчеством и самой жизнью К. Маркс демонстрировал, что “это забвение и это малодушное примирение с действительностью приходит к концу”, а значит и он нашел бы ноту снисхождения и преодоления “досады” на биологизаторское бунтарство Ницше, как это сделал Вл. Соловьев в своем высказывании [21, с. 301-302]. Таким образом, момент тождества между Ницше и Марксом и в этом пункте можно считать установленным: они были едины в том, чтобы пробить брешь традиционализма и снять “окаменелости школьных умов”, – вернуть идее сверхчеловека ее первозданное звучание – тему действительного, исторического восхождения человека по пути совершенствования и бессмертия.