Владимир Мачинский - Ницшеанство и марксизм, русский синтез - Жукоцкий В.Д. - Философы и их философия

Другой вектор околомарксистского освоения ницшеанской идеи связан с течением модного в России социал-дарвинизма. На этот раз он прямо указывает на точку взаимного пересечения ницшеанства и марксизма. Речь идет о ницшеанской подкладке самой идеи социализма, разрушающего традиционное буржуазное уравнение слабых и сильных (с помощью денег на стороне “биологически слабейших”) и созидающего действительно равные условия для выявления и проявления сильнейших, инициативных и способных к главенству духовному и социальному. Посмотрим теперь, какие аргументы выдвигает один из лидеров русского социал-дарвинизма В.Д. Мачинский.

Все, что принято называть духовной культурой, как  содержательно, так и по форме, носит подчиненный характер по  отношению к центральной проблеме видового выживания человечества. И если какая-либо моральная норма оказывается на пути этой глобальной  проблемы, люди всегда находят способы ее явной или скрытой  коррекции. Открытая Дарвином теория борьбы видов распространяется и на человека, как одного из таких биологических видов. Причем этот принцип действует, как во вне – в отношении окружающего человека мира  живой и неживой природы, так и в отношениях внутри человеческого рода, выстраивающего определенную групповую иерархию. Более того, вся человеческая культура оказывается подчиненной этому принципу видового выживания,  этой действительной и самой естественной “религии” человеческого рода. “На почве борьбы за существование и отбора, – пишет Мачинский в своем “Эскизе социологии”, – в человечестве возникают основные процессы его наследственной (предельной) культуры: органическое совершенствование, вооружение и  группирование” [18, с. 130]. Так неожиданно, казалось бы, с совершенно другой стороны Мачинский подходит к идее “последней религии человеческого вида”, которую развивал Луначарский в своих “богостроительских” бдениях . Хотя это  совпадение не случайно, если  вспомнить концептуально-биологические увлечения молодого Луначарского в духе Авенариуса. По сути, это повествование об одном: у Луначарского – с акцентом на эстетически-религиозный компонент, у Мачинского – на “строго научный”, биосоциологический компонент.

Так возникает нестандартное понимание социализма. Как известно, Ницше и вся либерально-консервативная традиция  мысли воспринимала социализм, как культ уравнительности, искусственного возвышения слабых и принижения сильных, как полное нивелирование принципа социальной борьбы и  выявления сильнейшего. Мачинский разворачивает это  представление на 180о и доказывает прямо противоположное.

Человеческая природа конституирует постоянство межгрупповых антагонизмов и конкурентной борьбы. Следовательно, социальный прогресс, в параметры которого входит и социализм, состоит не в том, чтобы нивелировать человеческое естество, подчиняя его социуму, а напротив, чтобы дать ему максимальную свободу  самореализации в рамках определенных “правил игры”. Именно поэтому “социалистический строй” будет “грандиозной дисциплинированной мастерской конкурентов, а не всеобщей организацией натуральных повинностей с безразличным отношением  работника к результату своего труда” [18, с. 191]. (Именно этот принцип  непрерывной конкурентной борьбы за выживание пытался внедрить  Сталин, доведя его до патологических масштабов. И именно фатальный отказ от этого принципа в брежневское время привел к гибели советский общественный строй, погрязший в лицемерной имитации действительной борьбы повсюду, где только вопрос не  стоял о внешней угрозе.)

Идея социализма, по Мачинскому, не имеет ничего общего с завершенностью, достигнутостью общественного совершенства. Напротив, она утверждает относительность всяких достижений. “Пока живет порода, она будет прогрессировать лишь тем путем, каким движется вся органическая природа”. А жизнь человеческих обществ будет подстраиваться под этот естественный процесс. “Морально оправдано” то, что “биологически необходимо” для выживания породы. Более того, даже “мораль любви и самоотвержения, как и самое поведение такого рода, не противоречит принципу необходимой и всеобщей борьбы в человечестве, а напротив, находится в самой тесной связи с ним”. Ее цель – “путем ограничения борьбы в пределах определенной группы, тем лучше вооружать ее для борьбы на более широкой арене” [18, с. 191, 193]. Отсюда, в частности, следует, что общество, внутренне неустроенное, погруженное в межгрупповые “разборки”, не в силах противостоять внешней угрозе, или, с другой стороны, появление внешней угрозы более всего стимулирует прекращение внутренней распри и установление “морали любви и самоотвержения” в обществе и для общества. Социум, не выдерживающий такого рода испытания  – распадается и уступает место сильнейшему. Такова история цивилизаций.

Рассуждая о природе морали, Мачинский задается вопросом: почему мораль не требует от нас группового эгоизма и соперничества? И отвечает: они даны нам естественным образом и не требуют для себя “моральной поддержки”. Мораль призвана достраивать недостающее. Но она не должна препятствовать процессу естественной борьбы и отбора. Она призвана его стимулировать. Такова задача не только морали, но и всех институтов общественной организации, а равно и видов духовной культуры – религии, философии, науки.

Мачинский нетрадиционно определяет смысл социального прогресса, связанного с социализмом. Он вовсе не связан с филантропией от имени государства и с разного рода поддержкой заведомо слабых и неспособных. Смысл социализма в том, чтобы дать возможность сильному по природе своей проявить себя – состояться. Но сильным по своей природной мощи оказываются, как правило, те, кого общество, неумолимый и жестокий закон стоимости, обрекли на бедность и нищету. Вот почему “поддержание бедных не есть поддержание худших”. Вот почему мы должны понять, что “в современном обществе, как и всяком другом, основанном на наследственной частной собственности, совсем нет естественной борьбы и отбора” [18, с. 195]. Очень часто биологически слабыми оказываются как раз так называемые “господствующие классы”. Все это в значительной степени объясняет неожиданный синтез ницшеанства и социализма, например, в мировоззрении М. Горького или А. Луначарского.

Следовательно, назначение социализма и последовательной гармонизации всех общественных отношений состоит в том, чтобы дать возможность биологически сильнейшим проявить себя в полной мере вопреки условиям бедности и бесправия, навязанным им экономическими законами, а также силой “традиции”. Там, где общество сознательно не идет навстречу этим требованиям, и случаются разного рода катастрофические революции. Но всякое общество имеет шанс не доводить дело до крайности и разрешать проблему социализма в форме социальных реформ.

Все это приводит Мачинского к заключению, что “пока существует внешнее, социальное неравенство борьбы, искажающее отбор, – всякое вмешательство в пользу слабейшей (в социальном смысле) стороны будет благодетельным с точки зрения интересов породы”. Кроме того, “сама мораль существует, как мы видели, в качестве средства группового объединения и усиления породы в борьбе за существование”. Идеал социализма – это “отсутствие всяких наследственных неограниченных привилегий и средств”, это создание социально благоприятных условий для творческого саморазвития человека независимо от его социального происхождения. Именно поэтому социализм – это морально высший общественный строй [18, с. 195].

Так с легкой руки социал-дарвинистов Ницше становится по-сути социалистом. Но дело здесь, разумеется, не в Ницше, а в том социальном и духовном течении, которое нашло алгоритм синтеза неисчерпаемой духовной энергии двух вулканов XIX века – Ницше и Маркса. (См. об этом работу К. Ясперса “Ницше и христианство” – М.: “Медиум”, 1994)