Лекция седьмая. Замещение частной собственности собственностью личной. - Современное постиндустриальное общество - природа, противоречия, перспективы - В. Л. Иноземцев

Частная собственность выступает одним из наиболее фундамен­тальных признаков экономической эпохи. В ней воплощены как обо­собленность производителей, так и зависимость человека от дру­гих людей или общества в целом — важнейшие условия товарного обмена. Переход от индустриального общества к постиндустриаль­ному, открывающий перспективу становления комплекса постэко­номических отношений, предполагает, что институт частной соб­ственности неизбежно утрачивает былое значение. Что же прихо­дит ему на смену? Мы полагаем, что этим новым базовым элемен­том постиндустриальной хозяйственной системы может стать личная собственность, открывающая возможность индивидуального владения всеми необходимыми условиями современного знание-емкого производства. Весьма непривычная для большинства иссле­дователей форма такого противопоставления снова, как и в про­шлой лекции, заставляет нас обратиться к некоторым терминоло­гическим вопросам.

Понятия частной и личной собственности.

Понятие собственности является одним из фундаментальных в современной социологии. Раскрывая характер отношений, возник­ших еще на этапе становления общества, она, тем не менее, остает­ся достаточно неопределенной и расплывчатой.

Термин «собственность» восходит к принятому в римском пра­ве понятию «dominium (владение)»; именно через него собствен­ность определялась в наиболее ранних источниках по современной европейской юриспруденции. Понятие «частный» (в английском языке — «private», во французском — «privee», в немецком — «privat») появилось в середине XVI века без всякой связи с терми­ном «собственность» и применялось для противопоставления са­мостоятельной хозяйственной деятельности человека и активно­сти политических структур — public office или affaires publiques.

Таким образом, понятие «частная собственность» появилось как антипод довлеющему фактору государственной власти, по су­ти — как обозначение отношения экономического порядка, преоб­разующего неэкономическую реальность. Собственность при этом не тождественна богатству, и последнее может расти в условиях, когда собственность не обнаруживает подобной тенденции; «мно­гие богатые (wealthy) общества остаются в то же самое время не знающими собственности (propertyless)», так как ценности, фор­мирующие их богатство, не могут быть присвоены частным обра­зом.

Обычно считается, что частная собственность возникла в про­цессе разложения так называемой общинной собственности и впос­ледствии может быть замещена собственностью общественной. При этом упускается из виду, что такое рассуждение содержит в себе логическое противоречие, так как именно постулирование факта существования в прошлом общинной собственности ста­новится инструментом доказательства возможности и неизбеж­ности последующего отрицания частной собственности.

Между тем идея общинной собственности как атрибута доэкономической эпохи едва ли корректна по целому ряду причин. В древности общины не имели устойчивых хозяйственных отноше­ний с другими сообществами; основные виды доэкономической деятельности — охота, пастушество и земледелие — предполагали ее коллективный характер, но не формировали общинной собствен­ности на орудия труда и землю: средства труда применялись инди­видуально, леса, пастбища и водоемы вообще не могли быть кем-то присвоены, а древний человек не воспринимал себя в качестве чего-то, отличного от общины. Поэтому исторически первой была личная собственность, которая и зафиксировала выделение инди­видом самого себя из общинной массы. Появление личной собствен­ности знаменовало не только осознание человеком того, что опре­деленный предмет принадлежит именно ему, что «он мой, то есть собственный»; оно означало также, что другой предмет «не мой, то есть чужой». Становление собственности происходило не как вы­деление «частной» из «общинной», а как появление личной соб­ственности в противовес коллективной. Это не означает, что лич­ная собственность выступала отрицанием коллективной; эти фор­мы появились одновременно, ибо они обусловливают друг друга как «нечто» и «его иное». Когда один из субъектов воспринимает часть орудий труда или производимых благ в качестве своих, он противопоставляет им все прочие как принадлежащие не ему, то есть остальным членам коллектива. В этом отношении собствен­ность возникает как личная, а коллективное владение становится средой ее развития.

Личная собственность характеризуется соединенностью работ­ника и условий его труда. Работник владеет орудиями производ­ства, а земля используется коллективно и вообще не рассматрива­ется как собственность. Личная собственность выступает важным атрибутом всего периода становления экономической эпохи. Такая собственность могла не только определять относительную незави­симость человека от общества, его нетождественность социуму, но и, напротив, подчеркивать полное отсутствие личной свободы боль­шинства населения; достаточно вспомнить о собственности вос­точных деспотов на все богатства и всех живущих в границах их государств, о собственности рабовладельцев на рабов, феодалов на землю; в то же время личной представляется и собственность ветерана-легионера на его земельный надел, ремесленника на мастерс­кую и так далее.

Формы личной собственности весьма многообразны, однако все их виды объединяют два основных признака: во-первых, соединен­ность работника со средствами производства и, во-вторых, отсут­ствие экономических отношений в рамках самого производствен­ного процесса.

Личная собственность прошла в своем развитии два важных этапа. На первом из них, который наиболее четко прослеживается в развитии средиземноморского региона, она вытесняла коллектив­ную собственность, постепенно превращаясь в доминирующую форму Второй этап характеризуется некоторым раскрепощением производителей и проникновением экономических отношений в сам процесс производства, чем и был положен предел развитию отно­шений личной собственности.

Частная собственность характеризуется отделенностью ра­ботника от условий его труда; она делает участие в общественном хозяйстве основным средством удовлетворения материальных ин­тересов субъекта производства. Частная собственность выступа­ет атрибутом этапа зрелости экономического общества; именно она отражает проникновение экономического типа отношений не только в сферу обмена, но и в сферу производства. Частная соб­ственность возникла там и тогда, где и когда индивидуальная про­изводственная деятельность не только стала доказывать свою об­щественную значимость посредством свободных товарных трансак­ций, но и начала ориентироваться на присвоение всеобщего сто­имостного эквивалента. В силу отмеченных обстоятельств частная собственность выступает спутником не только рыночного хозяй­ства, но и экономической деятельности как таковой.

Своеобразный синтез личной и частной собственности стал происходить еще в условиях феодального общества, когда товар­ные отношения глубоко проникли во все слои общества. С одной стороны, по мере распространения денежной ренты и оживления ремесленного производства личная собственность земледельцев и ремесленников начала превращаться в частную, применявшуюся для создания продукта, поставлявшегося на рынок и обменивавше­гося на всеобщий эквивалент. С другой стороны, личная собствен­ность аристократии (и в первую очередь — на землю и другие не­воспроизводимые средства производства) также стала коммерциализироваться и превращаться в частную.

В дальнейшем эти два вида собственности тесно переплелись: представители третьего сословия начали приобретать землю, а дво­ряне — не менее активно вкладывать средства в торговлю и про­мышленность. Завершение этого процесса совпало с обретением товарными отношениями всеобщей формы и формированием ры­ночного хозяйства как целостной системы. В результате было утра­чено различие между личной и частной собственностью, и термин «частная собственность» стал применяться к любой собственнос­ти, вне зависимости от ее назначения и направления использова­ния. На наш взгляд, это нанесло огромный ущерб социальным тео­риям, не сумевшим отрефлексировать подобную подмену базовых понятий.

Между тем даже в условиях зрелого экономического общества элементы различий между личной и частной собственностью мо­гут быть прослежены достаточно четко. Личная собственность пред­ставляет собой ту часть богатства людей, которая не определяет их социального положения как хозяйствующих субъектов; можно даже утверждать, что личная собственность обусловливает свободу че­ловека от общества. Напротив, частная собственность отражает за­висимость человека от экономической системы, гак как существу­ет только как элемент рыночного хозяйства.

Фундаментом институциональной структуры постиндустриаль­ного общества служит новая форма личной собственности, даю­щая человеку возможность быть самостоятельным участником об­щественного производства, зависящим исключительно от того. в какой степени создаваемая им продукция или услуги обладают ин­дивидуальной полезностью для иных членов социума. Впослед­ствии роль частной собственности, но логике вещей, снизится, а затем эта форма окончательно утратит былую общественную зна­чимость. С другой стороны, общественное развитие будет задаваться не материальными интересами людей, а надутилитарно мотивиро­ванными стремлениями; в связи с этим уместно предположить, что основным направлением прогресса станет не формирование «об­щественного» типа собственности, а отрицание собственности как таковой. Частная собственность может быть преодолена не путем ее перераспределения, а посредством становления системы, осно­ванной на доминировании личной собственности как фактора, не обусловленного рыночным хозяйством и не обусловливающего его.

Модификация отношений собственности в современных усло­виях заключается, на наш взгляд, не в вызове, бросаемом частной собственности пресловутыми «обобществлением» или «социали­зацией» производства, а в обострении дихотомии частной и лич­ной собственности. Трансформации, идущие в этом направлении, движимы технологическими изменениями последних десятилетий и вытекающей из них модернизацией человеческой психологии и норм поведения.

«Деструкция» частной собственности.

В течение многих столетий средством преодоления частной собственности считалось формирование общественной формы соб­ственности на средства производства. Однако попытка реформиро­вания социальных отношений в этом направлении, предпринятая в коммунистических странах, наглядно продемонстрировала, что в данном случае достигается лишь предельная степень отчужденно­сти собственности от производителей общественного богатства и дезорганизуется система мотивов и стимулов, отвечающая задачам развития современного хозяйства. Государственная собственность сама по себе не отрицает возможности успешного функционирова­ния отдельных отраслей, однако она должна быть адекватна есте­ственной централизации производства в этих сферах деятельнос­ти, а также не препятствовать взаимодействию с другими субъек­тами хозяйства на основе закономерностей товарного производства.

Современные социологи, изучающие различные аспекты раз­вития постиндустриальных обществ, обычно обращают внимание на три процесса, способствующих преодолению частной собственности. Во-первых, говорится о «размывании» монополии класса капиталистов на владение средствами производства, проявляющемся в том, что представители среднего класса активно вкладывают свои средства в акции промышленных и сервисных компаний. Во-вто­рых, отмечается приобретение работниками паев и акций собствен­ных предприятий и передача им в организованном порядке части фондов корпорации с целью формирования более сплоченных кол­лективов. В-третьих, указывается на расширение круга компаний, полностью контролируемых их персоналом.

На самом деле ни один из этих процессов не может, на наш взгляд, быть квалифицирован как реальный вызов существующим принципам собственности. Развертываясь в недрах рыночной сис­темы, они ведут к перераспределению прав собственности, но не изменяют ни целей ее использования, ни мотивации обладающих ею людей и, следовательно, не могут стать инструментом ее пре­одоления. Нельзя не согласиться с Р. Хейльбронером, уверенным, что экономика, основанная на широком распределении собствен­ности среди различных слоев населения, вряд ли станет опреде­лять лицо хозяйственных систем XXI века

Тем не менее диффузия прав собственности в рамках широкого круга лиц принимает сегодня значительные масштабы. В этом про­цессе отражается ряд тенденций, присущих современной хозяй­ственной системе. С одной стороны, он призван несколько сгла­дить конфликты между работодателями и трудящимися: таким об­разом создается видимость партнерства между предпринимателя­ми и работниками как совладельцами предприятия. С другой стороны, достигается чисто экономическая цель: демонстрируя персоналу возможность увеличения доходов за счет получения ди­видендов по акциям и роста их курсовой стоимости, государство и частные компании стимулируют инвестиции мелких собственни­ков в производство. Последняя задача решается при этом гораздо более успешно; хотя данный подход так и не смог обеспечить пре­одоления некоторых форм социальных конфликтов, цели привле­чения инвестиций в значительной мере были достигнуты.

Распределение прав собственности среди трудящихся весьма популярно в странах, где осуществляются радикальные приватиза­ционные мероприятия. В Великобритании численность держате­лей мелких пакетов акций возросла за 1983—1991 годы с 2 млн. человек, что составляло 5 процентов взрослого населения, до 11 млн., или 27 процентов. В результате в руках работников сосре­доточилось не более 10 процентов акций их компаний, а разброс цифр по отдельным предприятиям составлял от 6,5 до 31,9 про­цента. Однако мало кто из них был заинтересован в воздействии на стратегию предприятий, а инвестиционный эффект мог быть го­раздо большим при покупке иных ценных бумаг; поэтому в тече­ние трех-четырех лет после приватизации большинство работни­ков продали свои акции, и удельный вес мелких собственников в совокупном акционерном капитале сократился на 40-70 процен­тов. В первой половине 90-х годов во многом аналогичная ситуа­ция была воспроизведена в ходе приватизации в странах бывшего СССР и Восточной Европы; сосредоточение акционерного капита­ла у крупных инвесторов произошло еще быстрее, а экономичес­кий эффект для работников, выступавших первоначальными дер­жателями акций, оказался гораздо ниже.

В настоящее время владение небольшими пакетами акций рас­сматривается не как возможность реализовать свои функции соб­ственника, а как вариант выгодного вложения свободных средств. Как следствие, наиболее распространенным способом инвестиций становится участие в капитале финансовых компаний, приобрете­ние паев и акций различного рода взаимных и пенсионных фондов.

Масштабы этого явления весьма внушительны. Если в начале 60-х годов индивидуальным собственникам принадлежало более 87 процентов всех акций американских компаний, а доля фондов, находившихся под контролем как частных компаний, так и госу­дарства, составляла немногим более 7 процентов, то через 20 лет это соотношение установилось на уровне 66 процентов против 28, а в начале 90-х составляло 50 и 44 процента, соответственно. В Ве­ликобритании аналогичный процесс шел столь же активно; если 1982 году частные инвесторы контролировали 28 процентов акций, а взаимные и пенсионные фонды — 52 процента, то в 1992 году эти показатели составили соответственно 19 и 55 процентов. В 1984 году в США функционировал 1241 взаимный фонд; в 1994 году их было уже 4,5 тыс., а управляемые ими активы возросли за тот же период с 400 млрд. до 2 трлн. долл. Развитие пенсионных фондов было не менее впечатляющим: их активы выросли с 548 млрд. долл. в 1970 году до 1,7 трлн. в 1989-м и также приблизились в после­дние годы к 2 трлн. долл. Сегодня обеим этим категориям инвесто­ров принадлежит, по различным оценкам, от одной трети до двух пятых всех активов американских корпораций.

На наш взгляд, деятельность взаимных и пенсионных фондов не дает оснований для констатации становления качественно но­вой фазы капитализма или даже выхода за пределы капиталисти­ческого способа производства. Она лишь свидетельствует о стрем­лении людей повысить свои доходы и обеспечить надежное вложе­ние денежных средств. Не имея возможностей влиять на деятель­ность соответствующих фондов, инвесторы остаются пассивными наблюдателями за решениями финансовых менеджеров. Взаимные фонды представляют собой, скорее, инструмент контроля над по­ступлением сбережений, жизненно важный для обеспечения сба­лансированности рыночного хозяйства, чем средство, позволяющее мелким инвесторам стать полноправными собственниками средств производства.

Подобный процесс «диссимиляции» собственности не изменя­ет традиционных экономических отношений по меньшей мере по двум причинам. Во-первых, новые институциональные инвесторы действуют как частные собственники крупнейших компаний, ока­зывая влияние на их политику и стратегию, обеспечивая развитие корпорации и привлекая необходимые для этого ресурсы. Во-вто­рых, что гораздо более существенно, представители среднего клас­са, вкладывая средства во взаимные фонды, по-прежнему не кон­тролируют промышленные компании, лишь способствуя дальней­шей экспансии их производства и умножению прибылей.

Распределение части акций компании среди собственных ра­ботников осуществляется различными путями: часть заработной платы или премии может выплачиваться акциями, рабочим дастся право приобретать ценные бумаги компании по льготным ценам и так далее. Подобные схемы реализуются в США, Канаде, Японии. в ряде стран Западной и Восточной Европы. Однако случаи, когда в результате подобных мер трудящиеся приобретают реальный конт­роль над своей компаний, достаточно редки и, как правило, связа­ны с резким ухудшением финансового положения предприятия.

В 70-е и 80-е годы в США, преодолевавших последствия эконо­мического кризиса, была разработана и широко применялась про­грамма участия служащих в прибыли, получившая название ESOP (Employee Stock Ownership Plan). Некоторые ее элементы прижи­лись и в других странах. Эта программа обеспечила определенные положительные результаты, однако не изменила общей ситуации. Если в 1975 году, вскоре после ее разработки, она нашла примене­ние в 1601 фирме с 248 тыс. занятых, то в 1989 году это были 10,2 тыс. фирм, охватывающих 11,5 млн. трудящихся. Им были пе­реданы пакеты ценных бумаг предприятий — в среднем по 7 тыс. долл. на человека. В целом по США в рамках этой программы во владение работников перешли акции на сумму около 60 млрд. долл., что не превышает 2 процентов от стоимости активов промышлен­ных и сервисных компаний, контролируемых взаимными фонда­ми. В Германии к началу 90-х годов не более 1,5 процента рабочих владели долей в акционерном капитале своих компаний, и эта доля, как правило, была весьма ограниченной. Характерно, что данная программа обычно применяется при столь критическом хозяйствен­ном положении того или иного предприятия, когда работники вы­нуждены рассматривать цели выживания компании как свои соб­ственные.

Третьим процессом, на который обычно указывают, говоря о преодолении частной собственности, являются прецеденты полной собственности работников на свои компании. Примеры функцио­нирования таких организаций выполняют, скорее, пропагандист­скую роль, нежели широко внедряются в практику хозяйствования, и ограничены так называемыми «рабочими кооперативами», спо­собными решать лишь локальные задачи. Подобная форма получи­ла некоторое распространение в кризисные 70-е и 80-е годы. Един­ственным примером относительно успешно функционирующего крупного кооперативного объединения является часто упоминае­мая Мондрагонская кооперативная корпорация (МСС), однако боль­шинство кооперативов выживает в первую очередь за счет более низкой заработной платы, большей продолжительности рабочего дня и других подобных мер.

Все указанные формы прямого участия работников в собствен­ности своих предприятий — от передачи им части акций в рамках приватизационных программ до системы ESOP и функционирова­ния мелких кооперативов — не дают и не могут дать сколь-либо серьезных оснований для утверждений о реальном преодолении частной собственности. Отрасли, в которых действуют подобные предприятия, представляют собой наиболее отсталые секторы со­временной экономики, а их работники составляют не самую квали­фицированную часть производственного персонала. Динамика их численности тесно коррелирует с циклическими кризисами: чем серьезнее экономические трудности, тем более активно использу­ется передача работникам прав собственности на фактически без­надежные производственные фонды. Как следствие, за последние несколько десятилетий, радикально изменивших современную эко­номику, ни одна из подобных форм не заняла такой доли в произ­водстве общественного богатства или в структуре занятости, кото­рая дала бы возможность говорить о ее перспективности.

Между тем современные технологические изменения открыва­ют возможность для гораздо более радикального вызова частной собственности. Она отступает под натиском формирующейся сис­темы собственности личной, адекватной прогрессу производитель­ных сил в последней четверти XX века. В этом случае мы имеем дело отнюдь не с модернизацией хозяйственной системы экономи­ческого типа, а с подлинным выходом за пределы экономического механизма взаимоотношений хозяйствующих субъектов.

Становление системы личной собственности.

В условиях информационной революции главным фактором, вызывающим реальную диссимиляцию традиционной частной собственности, выступает качественно новая по содержанию лич­ная собственность. На протяжении многих столетий эта форма соб­ственности не занимала в хозяйственной практике заметного мес­та, и только сегодня возникли предпосылки для усиления ее роли. Среди них следует прежде всего отметить возрастающее значение знания как непосредственного производственного ресурса и дос­тупность средств накопления, передачи и обработки информации любому специалисту, занятому в сфере интеллектуального произ­водства.

«Чем пользуются те, кто приумножает информационные цен­ности? — спрашивает Т. Сакайя и отвечает: — Конструктору нуж­ны стол, карандаш, угольники и другие инструменты для графи­ческого воплощения своих идей. Фотографам и корреспондентам необходимы камеры. Большинству программистов достаточно для работы лишь небольших компьютеров. Все эти инструменты не так уж дороги и по карману любому человеку», в результате чего «в современном обществе тенденция к отделению капитала от работ­ника сменяется противоположной — к их слиянию». Информаци­онная революция (а мы уже говорили о том, сколь резко она уде­шевляет современные компьютерные системы и услуги связи) в значительной мере лишает господствующий класс индустриально­го общества монополии на средства производства, на которой бази­ровалось его экономическое могущество. Весьма характерно, что монополия эта разрушается прежде всего в информационной от­расли, решительно преобразующей все общественное производство. Сегодня личная собственность на средства производства использу­ется в первую очередь не для расширения выпуска примитивных благ, а для создания информационных продуктов, технологий, про­граммного обеспечения и нового теоретического знания.

Переход от системы машин к компьютерным системам ради­кально изменил характер современных производственных отноше­ний, что и повлекло за собой трансформацию отношений собствен­ности.

Представители «класса интеллектуалов» отличаются от осталь­ных занятых прежде всего иными принципами организации своей деятельности, ее отчасти нематериалистическими мотивами, новым отношением, которого они требуют к себе со стороны работодате­ля, и более высокой оплатой труда. Качества таких работников оп­ределяются не только тем, что они обладают способностью генери­ровать новое знание; инвестиции в образование в данном случае не являются аналогом затрат на профессиональное обучение фабрич­ного рабочего индустриальной эпохи. Основным качеством совре­менного интеллектуала представляется его уникальность, ибо ин­формация адекватно воспринимается далеко не всеми, и круг лю­дей, способных преобразовывать получаемые сведения в готовые информационные продукты и новые знания, весьма ограничен. Поэтому даже если и считать затраты на образование определен­ным видом инвестиций, то подлинным результатом такого капита­ловложения является не столько возрастающая заработная плата, сколько нечто иное, материализующееся не в способностях работ­ника, а в характеристиках создаваемых им благ. В то же время се­годня работник вполне может позволить себе владеть всеми необ­ходимыми средствами производства — компьютером, доступом к информационным сетям и системам, средствами копирования и передачи информации и так далее.

Важнейшим следствием становится изменение отношения ин­теллектуального работника не только к средствам производства, но и к продукту своей деятельности. В капиталистическом обществе наемный трудящийся обладал собственностью лишь на свою рабо­чую силу; однако в условиях отсутствия дефицита на рынке труда он не мог использовать ее как монопольную собственность. До на­чала информационной революции работники интеллектуальной сферы производства также продавали предпринимателю свою спо­собность к труду, что ставило их в один ряд с другими представите­лями рабочего класса; владение уникальными знаниями выступало фактором, ограничивающим предложение соответствующих услуг и повышающим цену их рабочей силы. Сегодня же, получая дос­туп к средствам производства как к своим собственным, специа­лист покидает пределы пролетариата; он освобождается от той за­висимости от владельца средств производства, которая определяла характер общественных отношений в условиях индустриальной эпохи. При этом товаром, с которым работник высокотехнологич­ных и информационных отраслей производства выходит на рынок, становится не его рабочая сила, а готовый продукт, создаваемый с использованием собственных средств производства, — информа­ционная технология, изобретение и так далее. Такой работник выс­тупает в роли товаропроизводителя, стоящего вне традиционных отношений капитала и труда.

Сегодня частная собственность на основные фонды и другие вещественные элементы общественного богатства не обеспечива­ет ее хозяину такой же экономической власти, как в буржуазном обществе. Происходящие перемены вызывают к жизни дискуссию по поводу того, что же именно является объектом собственности современных интеллектуальных работников. Можно с достаточной определенностью констатировать наличие по меньшей мере трех точек зрения. Согласно одной из них, главным объектом собствен­ности выступает готовый продукт творческой деятельности — знания или информация- Сторонники второй акцентируют внима­ние на организационном процессе и говорят о собственности на процесс производства. В третьем случае в качестве собственности рассматривается труд, обладающий уникальными характеристика­ми. В литературе можно также встретить попытки ввести в науч­ный оборот некоторые экзотические понятия, которые, однако, в той или иной степени констатируют приоритет личных качеств че­ловека над иными факторами в определении собственности: гово­рится о внутренней собственности, о некоей не-собственности, о том, что собственность вообще утрачивает какое-либо значение перед лицом знаний и информации, права владения которыми мо­гут быть лишь весьма ограниченными и условными.

По мере укрепления уверенности в том, что интеллектуальная собственность и интеллектуальный капитал не менее важны для постиндустриальной эпохи, нежели частная собственность и де­нежный капитал для буржуазного общества, отношение к личным свойствам человека и к создаваемым им индивидуализированным благам как к личной собственности становится все более однознач­ным. Отмечая, что личная собственность неотчуждаема и слу­жит более мощным побудительным мотивом, чем любой иной вид собственности, современные социологи признают ее истоком есте­ственную принадлежность человеку его личных качеств и продук­тов его деятельности, а результатом — преодоление свойственного рыночной эпохе отчуждения человека от общества.

Обретение личной собственностью новой ипостаси стало пред­метом серьезных исследований еще в 70-е годы. Выдающуюся роль в этом сыграла книга Г. Беккера о «человеческом капитале», позже отмеченная Нобелевской премией. Вслед за ней появилось мно­жество работ о человеческом, интеллектуальном и других видах капитала, не воплощенных в материальных объектах, а лишь пер­сонифицированных в конкретных личностях.

Информационная революция закладывает основы модерниза­ции отношений собственности. Новые собственники предлагают крупным компаниям и корпорациям не свой труд, а его результат, не рабочую силу, а потребительную стоимость, воплощенную в том или ином информационном продукте или новой производственной технологии. В то же время и руководители производства, в исклю­чительно редких случаях являющиеся формальными владельцами соответствующего предприятия или компании, становятся собствен­никами производственного процесса — в той его части, в которой они могут его контролировать, а также собственниками техноло­гий и способов выживания компании в жесткой рыночной борьбе со своими конкурентами. Наиболее серьезной собственностью ме­неджеров оказывается созданная и взращенная ими организация, причем под этим термином скрывается исключительно многооб­разное и сложное явление, включающее в себя не только внутрен­ние производственные технологии, но также управление персона­лом и концепцию поведения компании во внешней конкурентной среде. Противостояние между капиталистом и наемным работ­ником как владельцами средств производства и рабочей силы, ха­рактерное для индустриального общества, заменяется взаимодей­ствием между работниками, способными самостоятельно разви­вать собственное производство, и менеджерами крупных промыш­ленных и сервисных компаний как владельцами разных, но одинако­во небходимых для осуществления и совершенствования хозяй­ственного процесса условий. Как отмечает П. Дракер, сегодня «ни одна из сторон [корпорации: ни работники, ни предприниматели] не является ни "зависимой", ни "независимой"; они взаимозависи­мы».

Возможность самостоятельной деятельности, высокий уровень независимости от собственников средств производства формирует новую степень свободы современного работника. Еще в начале 90-х годов социологи стали отмечать, что «контроль над средствами про­изводства жестко ограничен тем, в какой мере они являются ин­формационными, а не физическими по своему характеру Там, где роль интеллекта очень высока, контроль над орудиями труда ока­зывается рассредоточенным среди работников». Осознание человеком своей новой роли в производственном процессе, потен­циальных возможностей выхода за пределы существующей струк­туры, а также решенная в целом проблема удовлетворения основ­ных материальных потребностей приводят к тому, что творческие личности не могут более управляться традиционными методами.

При этом как собственность работников на знания и средства информационного производства, так и собственность менеджеров на инфраструктуру производства не являются частной собственно­стью в традиционном смысле данного термина. По сути дела, и те и другие способны сегодня в рамках товарного обмена предлагать своим контрагентам не столько собственно деятельность или спо­собность к ней, сколько интеллектуальный продукт, возникающий в ходе сложного взаимодействия творческих личностей. Мы пола­гаем, что именно эти типы собственности представляют собой те не реализовавшиеся еще окончательно формы личного владения условиями и средствами производства, которые и подрывают в ко­нечном счете традиционные способы хозяйствования.

Экспансия личной собственности проявляется в последние де­сятилетия все более отчетливо. В последние годы идея «электрон­ного коттеджа», выдвинутая в начале 80-х годов О. Тоффлером, получает зримое подтверждение: если в 1990 году в Соединенных Штатах 3 млн. работников были связаны со своим рабочим местом главным образом телекоммуникационными сетями, то в 1995 году их насчитывалось уже 10 млн., причем, как ожидалось, это число должно вырасти до 25 млн. к 2000 году. В 1995 году 65 процентов работников в компьютерной индустрии было занято в мелких и индивидуальных фирмах, и лишь 35 процентов — в крупных ком­паниях. В таких условиях человек вынужден общаться с гораздо большим числом контрагентов, нежели прежде, усваивать и пере­рабатывать гораздо большее количество информации. Расширяет­ся круг людей, живущих и работающих вполне самостоятельно, осваивающих новый тип поведения, в значительной мере не опре­деляемый традиционными экономическими ценностями и не пред­полагающий частной собственности на средства производства как условия хозяйственной деятельности, а стоимости — как его глав­ной цели.

Модифицированные разнообразными факторами, отношения частной собственности утратили в условиях становления постин­дустриального общества то фундаментальное значение, которое они имели в рамках общества индустриального. Частная собственность в ее «дезинтегрированных» формах выступает в настоящее время скорее как символ владения средствами производства и условие получения определенных доходов, чем как воплощение возможности действовать в качестве субъекта, обладающего реальной хозяй­ственной властью, переходящей к собственникам знаний, процес­сов и технологий.

Дихотомия частной и личной собственности не имеет сегодня признаков антагонизма, хотя и формирует элементы нового соци­ального противостояния. В новых условиях те, кто получает сред­ства к существованию, продавая свою рабочую силу, равно как и те, кто извлекает доходы из традиционных форм предприниматель­ства, принадлежат системе, базирующейся на частной собственно­сти; те, кто не испытывает серьезных имущественных проблем, развивая собственные способности и находясь на переднем крае информационной революции, конструируют систему, формирую­щуюся на основе личной собственности. Первые представляют со­бой среду, в которой распространены прежние материалистичес­кие мотивы и стимулы; вторые, напротив, в значительной мере ис­поведуют постматериалистические ценности.

* * *

Становление хозяйственной системы, основанной на личной собственности, представляет собой элемент естественного прогрес­сивного развития общества. Ренессанс личной собственности оз­начает, с одной стороны, формирование неизвестного прежде типа свободы, но с другой — и возрождение той монополии, которую отрицала собственность частная. Экспансия подобных отношений предполагает появление нового источника развития общества, обес­печивающего, однако, прогресс лишь одной его части, в то время как другая оказывается все более отчужденной по отношению к технологическим достижениям. Развитие нового типа собственно­сти сопряжено с теми институциональными трансформациями, в результате которых последствия информационной революции ста­новятся социальной реальностью. Тем самым закладывается фун­дамент для формирования и развития таких качеств личности, та­кого типа индивидуального и общественного сознания, которые выведут человека за рамки любой жесткой организации, полити­ческой или хозяйственной: фактически это и будет означать рожде­ние постэкономической личности.

Контрольные вопросы.

1. В чем состоит наиболее принципиальное отличие частной собствен­ности от личной?

2. Может ли частная собственность быть преодолена через обобщест­вление производства?

3. Какие задачи могут быть решены в постиндустриальном обществе посредством рассредоточения собственности среди трудящихся?

4. Какие функции выполняют и какие не могут выполнять паевые и пен­сионные инвестиционные фонды?

5. Что является предпосылкой широкого распространения личной соб­ственности на средства производства?

6. Что выступает основным объектом личной собственности в современ­ных условиях?

7. Каково соотношение понятий личной собственности и интеллекту­ального капитала?

8. Может ли личная собственность стать базой для формирования про­изводственных отношений постэкономического общества?

Рекомендуемая литература.

Обязательные источники.

Иноземцев В. Л. За пределами экономического общества. М., 1998. С. 357-403;

Иноземцев В. Л. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возможные последствия постэкономической революции. М., 1999. С. 66-76;

Иноземцев В. Л. Исторические формы товарного хозяй­ства как этапы прогресса экономической общественной формации // Вест­ник Московского университета. Серия 6. Экономика. 1997. № 2. С. 22-50;

Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М., 1999. С. 401-447.

Дополнительная литература.

Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М., 1999;

Туроу Л. Будущее капитализма. Новосибирск, 1999;

Иноземцев В. Л. Сможем ли мы жить вместе? Рецензия на книгу: Touraine A. Pourrons-nous vivre ensemble? Egaux et differents. P., 1997 // Вопросы философии. 1997. № 10. С. 188-191;

Arendt H. The Human Condition. N. Y., 1959;

Becker G. S. Human Capital. A Theoretical and Empirical Analysis with Special Reference to Education. 3rd ed Chicago-L, 1993;

Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere. Cambridge (Ma. ), 1991;

Hammer M. Beyond Reengineering. How the Process-Centered Organization Is Changing Our Work and Our Lives. N Y 1996;

Heilbroner R. 21st Century Capitalism. N. Y. -L., 1993;

Radin M. J. Reinterpreting Property. Chicago-L., 1993;

Stewart T. A. Intellectual Capital. The New Wealth of Organizations. N. Y. -L., 1997.