|
|
Лекция девятая. Социальная структура постиндустриального общества. - Современное постиндустриальное общество - природа, противоречия, перспективы - В. Л. ИноземцевСтановление постиндустриального общества радикально изменяет сущность и мотивацию человеческой деятельности, модифицирует корпоративные принципы и определяет новые формы организации товарного производства. В подобной ситуации невозможно предположить, что столь масштабная трансформация оставляет незатронутыми глубинные основы социальной организации, не порождает новые общественные страты, не вызывает к жизни новые линии классового противостояния. Конфигурация общества всегда определялась и сегодня определяется формами организации его производительных сил; поэтому мы должны уделить внимание тем социальным последствиям, к которым приводит современная постиндустриальная трансформация. Попытки осмысления новой социальной стратификации. Проблема изменяющейся социальной структуры попала в поле зрения социологов в первые послевоенные годы. К этому периоду относятся достаточно эпизодические высказывания на данную тему, однако большинство из них позволяет утверждать, что в центре внимания исследователей оказывались не столько распределение материального богатства, сколько статусная роль человека в постиндустриальном обществе. Наблюдая резкое снижение влияния традиционного класса буржуа, чья власть основывалась на чисто экономических факторах, Р. Дарендорф в конце 50-х годов одним из первых высказал мысль о том, что «представителей правящего класса посткапиталистического общества следует искать на верхних ступенях бюрократических иерархий, среди тех, кто отдает распоряжения административному персоналу». В тот же период К. Райт Миллс отметил, что в условиях постоянного усложнения социальной организации основную роль играют не имущественные или наследственные качества человека, а занимаемое им место в системе социальных институтов. Учитывая то значение, которое авторы теории постиндустриального общества придавали теоретическому знанию как важнейшему фактору социального прогресса, легко объяснить тот факт, что именно обладание информацией и знаниями, навыками и умениями стало одним из оснований причисления человека к доминирующему классу нового общества. Понимание этого факта широко распространилось в конце 50-х — начале 60-х годов. В 1958 году М. Янг издает свою фантастическую повесть «Возвышение меритократии», где обрисовывает грядущий конфликт между интеллектуалами и остальной частью общества; в 1962 году Ф. Махлуп вводит в научный оборот термин «работник интеллектуального труда (knowledge-worker)», подчеркивающий ранее неизвестные черты нового типа работника: его ориентированность на оперирование информацией и знаниями; фактическую независимость от факторов собственности на средства производства; высокую мобильность и стремление к деятельности, открывающей поле для самореализации и самовыражения даже в ущерб сиюминутной материальной выгоде. Все больше исследователей приходят в этот период к выводу, что новая роль знания вызывающая массовое появление подобных работников, не может не привести к радикальным подвижкам в общественной структуре. С начала 60-х и вплоть до середины 80-х годов в западной социологии ведется анализ двух процессов, имеющих непосредственное отношение к формированию новой социальной структуры постиндустриального общества. Первым из них является снижение влияния и внутренний раскол рабочего класса. Основываясь на анализе меняющейся структуры народного хозяйства развитых стран, многие авторы отмечали, что пролетариат становится далеко не самой заметной социальной группой современного общества, а его представители оказываются разобщены по образовательному уровню, интересам, национальным и расовым признакам. В 1973 году Д. Белл, экстраполируя тенденции предшествующих двадцати лет, утверждал, что к концу века рабочий класс сохранится лишь как второстепенная социальная группа. При этом подчеркивалось, что упадок традиционного пролетариата сопровождался и его растущей дифференциацией. В условиях становления постиндустриального общества с одной стороны, все большее число видов труда требуют серьезной профессиональной подготовки, а занятые таким трудом работники относятся по своим жизненным стандартам и сфере своих интересов к средним слоям общества, в силу чего по ряду признаков выходят за рамки традиционно понимаемого пролетариата. Однако с другой стороны, те же процессы порождают потребность в значительной массе низкоквалифицированного труда, применяющегося как в материальном производстве, так и в сфере услуг. Эта вторая часть прежде единого рабочего класса состоит, по словам А. Горца, «из людей, которые стали хронически безработными, либо из тех, чьи интеллектуальные способности оказались обесцененными современной технической организацией труда», и может быть названа «не-классом не-рабочих», или «неопролетариатом». Результатом становится фактическое исчезновение рабочего класса в том его понимании, какое вкладывали в это понятие К. Маркс и его последователи. Вторым выступает обособление новой элиты постиндустриального общества. Уже к середине 70-х годов среди социологов стало доминировать представление о том, что эта страта объединяет прежде всего людей, воплощающих в себе знания и информацию о производственных процессах и механизме общественного прогресса в целом. «Если в предыдущем столетии господствующими фигурами были предприниматели, бизнесмены и промышленные руководители, — писал Д. Белл, —то "новыми людьми" оказываются ученые, математики, экономисты и создатели новой интеллектуальной технологии». Предельно широкое определение этой социальной страты дал Дж. К. Гэлбрейт, указавший, что «она включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс коллективного принятия решений». В это же время ряд авторов поспешили не только объявить технократов доминирующим классом постиндустриального общества, но и назвать его субъектом подавления остальных социальных слоев и групп. В 70-е годы, когда теория постиндустриального общества только еще формировалась, было предложено множество новых определений господствующей элиты. В большинстве случаев в их основе лежало понимание того, что основой причисления человека к новому высшему классу являются его способности к творческой деятельности, к усвоению, обработке и продуцированию информации и знаний. Отсюда следовало, что этот господствующий класс не столь замкнут и однороден, как высшие слои аграрного и индустриального обществ. Его власть базируется на обладании уникальными знаниями и принадлежности к технократической элите. Однако, несмотря на формальную открытость элиты постиндустриального общества, на то, что «информация есть наиболее демократичный источник власти», знания, как и капитал, обладают ограниченным предложением, и поэтому формирующееся общество вряд ли может стать обществом эгалитаристским. Таким образом, несмотря на то, что исследователи с большой степенью определенности указывали на разрушение классовой структуры, свойственной эпохе индустриализма, уже к началу 80-х годов стало ясно, что постиндустриальное общество формируется как новый тип классового общества. В данном вопросе большинство западных авторов основывались на подходе М. Вебера, отмечавшего, что главным признаком класса является хозяйственный интерес его представителей, а вопрос о собственности на средства производства является вторичным. Принимая подобную точку зрения, нельзя не признать, что не только интересы, но даже системы ценностей новой элиты постиндустриального общества и «неопролетариата» кардинально различны. Более того, в новых условиях позиции низших классов гораздо более уязвимы, так как единственным значимым ресурсом оказывается знание, которое не приобретается в ходе коллективных действий. Фактически единственным эффективным методом повышения благосостояния работников становится «приобретение редких навыков, у которых нет легкодоступных субститутов»; массовые формы протеста и коллективные методы борьбы оказываются практически исчерпанными. В новых условиях оказывается, что классу технократов противостоят подавленный класс исполнителей и особо отчужденный класс, к которому относятся представители устаревающих профессий; сам же переход к новому социальному порядку становится переходом от общества эксплуатации к обществу отчуждения. Таким образом, к 90-м годам сформировалась трактовка новой социальной структуры. На одном ее полюсе оказался высший класс постиндустриального общества, представители которого происходят, как правило, из обеспеченных семей, имеют превосходное образование, исповедуют постматериалистические ценности, заняты в высокотехнологичных отраслях хозяйства, имеют в собственности или свободно распоряжаются необходимыми им условиями производства, и зачастую занимают высокие посты в корпоративной или государственной иерархии. На другом располагается низший класс, представители которого происходят в большинстве своем из среды пролетариата или неквалифицированных иммигрантов, не отличаются высокой образованностью, движимы главным образом материальными мотивами, заняты в массовом производстве или примитивных отраслях сферы услуг, а иногда являются временно или постоянно безработными. Каждая из этих категорий выступает скорее идеальным типом, чем оформившимся классом; между тем они постоянно пополняются представителями «среднего класса», который на протяжении десятилетий считался главной опорой индустриального общества. Нестабильность «среднего класса» в современных условиях предопределяет сложность становления постиндустриальной социальной структуры. Еще в начале 80-х годов Д. Белл отмечал, что эта общественная страта чрезвычайно аморфна и выделяется прежде всего на основе психологического самоопределения значительной части граждан; тем самым в неявном виде признавалось, что залогом кризиса социальной структуры индустриального типа выступает перемена в общественном самосознании. По мере того как подобная перемена становится все более заметной, оказываются различимы и контуры нового общества. Сегодня можно с высокой степенью уверенности утверждать, что постиндустриальное общество не станет обществом, в котором господствует идея равенства. Открывая широкие перспективы перед теми, кто приемлет постматериалистические ценности и видит своей задачей совершенствование собственной личности, новые тенденции формируют новую социальную элиту из высокообразованных людей, достигающих свои цели посредством умножения знания. По мере того как наука становится непосредственной производительной силой, роль этого класса усиливается. Его представители обеспечивают производство уникальных благ, которые оказываются залогом процветания общества, и в силу этого в их распоряжение переходит все большая часть общественного достояния. Однако способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга гораздо больше, чем масштаб их личного материального богатства; более того, эта способность не может быть приобретена мгновенно и не подлежит радикальной корреляции. Поэтому новый высший класс имеет все шансы стать достаточно устойчивой социальной группой, и по мере того, как он будет рекрутировать в свой состав наиболее достойных представителей иных слоев общества, потенциал этих слоев будет лишь снижаться. Обратная миграция, вполне возможная в индустриальном обществе, где в периоды кризисов крупный предприниматель мог разориться и вернуться в состав класса мелких хозяйчиков, в данном случае почти исключена, ибо раз приобретенные знания могут совершенствоваться, но утраченными быть практически не могут. Поэтому, на наш взгляд, можно предположить, что современное общество эволюционирует в направлении жестко поляризованной классовой структуры, чреватой не вполне понятными нам противоречиями и конфликтами. Становление «класса интеллектуалов». Не будет преувеличением утверждать, что история зрелого индустриального общества охватывает столетний период с 70-х годов XIX по 60-е годы XX века. Как известно, эпоха становления индустриального строя с ее первоначальным накоплением капитала и превращением значительного числа крестьян и ремесленников в наемных рабочих была ознаменована ростом социального неравенства, порожденного пороками системы, основанной на частной собственности. В 1890 году, когда в США и других развитых странах процесс формирования индустриального общества был близок к своему завершению, горстка богачей контролировала большую часть общественного достояния (в США, например, 12 процентов наиболее состоятельных граждан имели в собственности 86 процентов национального богатства). Однако в последующем, по мере развития мелкого бизнеса, распыления капитала, возвышения класса менеджеров, и, что самое главное, по мере роста оплаты квалифицированного труда, который явно недооценивался в годы становления индустриального строя, степень имущественного неравенства стала снижаться. Процесс смягчения материального неравенства в XX веке происходил под влиянием множества разнообразных причин. В первые его десятилетия увеличился спрос на труд квалифицированных рабочих, вызванный развитием машиностроения и химической промышленности; в результате к 1924 году средний клерк получал заработную плату, лишь на 40 процентов превосходившую доходы фабричного рабочего. С конца 20-х до конца 40-х годов доходы предпринимателей резко снизились: сначала в результате Великой депрессии, а затем как следствие эгалитаристской политики в военный период. Как следствие, доля доходов, присваиваемых 5 процентами наиболее богатых американцев, снизилась с 30 процентов в 1929 году до 20,9 процента в 1947-м, а доля 1 процента наиболее богатых граждан в совокупном богатстве страны упала за те же годы с 36,3 до 20,8 процента. В 50-е и 60-е годы данный процесс продолжился под влиянием, с одной стороны, «революции управляющих», а с другой — новой социальной политики, направленной на преодоление бедности. Доходы образованных людей, становившихся менеджерами, росли, а прежние собственники компаний все меньше вмешивались в управление: если в 1900 году более половины высших должностных лиц крупных корпораций были выходцами из весьма состоятельных семей, то к 1976 году их число составило всего 5,5 процента. Одновременно неудержимо повышались социальные расходы: только с 1960 по 1975 год они выросли с 7,7 до 18,5 процента ВНП В результате к 1976 году 1 процент наиболее состоятельных американцев владел 17,6 процента национального богатства, что составляло самый низкий показатель со времени провозглашения независимости США. Аналогичные тенденции наблюдались и в других развитых странах. Так, в Великобритании доля 1 процента самых состоятельных семей в общем богатстве снизилась с более чем 60 процентов до 29, а доля 10 процентов - с 90 до 65; в Швеции соответствующие показатели составили 49 и 26 процентов, 90 и 63 процента. Однако середина 70-х годов, период, в который впервые зримо проявились постиндустриальные закономерности, стал временем «великого перелома». Разделение народного хозяйства на традиционные отрасли и сектор производства информации и знаний привело к резкому росту доходов квалифицированных специалистов, что воплотилось в существенном расслоении по признаку образования. Если с 1968 по 1977 год реальные доходы рабочих в США выросли на 20 процентов, и это увеличение фактически не зависело от уровня их образования, то с 1978 по 1987 год доходы в среднем выросли на 17 процентов, но доход работников со средним образованием упал на 4 процента, а доход выпускников колледжей повысился на 48 процентов. В эти же годы Соединенные Штаты стали приобретать облик сверхдержавы, специализирующейся на производстве наиболее высокотехнологичных благ; поэтому отмеченные тенденции не могли быть обращены вспять. На протяжении 80-х годов почасовая заработная плата лиц с высшим образованием увеличилась на 13 процентов, тогда как с незаконченным высшим — снизилась на 8 процентов, со средним образованием — сократилась на 13 процентов, а те, кто не окончил даже среднюю школу, потеряли 18 процентов заработка. Если в 1979 году молодые люди, окончившие среднюю школу, получали на 23 процента больше лиц без среднего образования, то к 1989 году этот разрыв вырос до 43 процентов; выпускники вузов, зарабатывавшие в 1979 году на 42 процента больше вчерашних школьников, в 1989 году увеличили этот разрыв до 65 процентов. Но и этот процесс оказался не вечным. К 1987 году рост доходов выпускников колледжей приостановился, а к 1993 году их средняя почасовая зарплата упала более чем на 2 процента. Этот процесс, на наш взгляд, имеет ту же природу, что и аналогичная тенденция в отношении выпускников школ, наблюдаемая с середины 70-х годов. Как раньше вчерашние школьники, так и в 90-е годы выпускники вузов стали «средними работниками» по отношению к имеющим ученые степени, звания, получившим высокий уровень послевузовской подготовки или проявившим себя в высокотехнологичных компаниях. Не случайно, что в те же годы, когда их зарплата стагнировала, доходы обладателей степени бакалавра увеличились на 30 процентов, а докторской степени — почти вдвое. Таким образом, сегодня становится очевидным, что знания, способности к созданию нового, к самостоятельной творческой деятельности ценятся превыше всего, а «существующие в наше время в Соединенных Штатах классовые различия (курсив мой. — В. И. ). объясняются главным образом разницей полученного образования». Конец 80-х и 90-е годы стали эпохой подлинной «революции интеллектуалов». Новая информационная экономика позволила начинать рискованные проекты фактически без первоначального капитала; большая часть средств производства, использующаяся интеллектуальными работниками, является сегодня их личной собственностью. В 1998 году информационный сектор создал более трети — 37 процентов — всех новых рабочих мест в американской экономике. Как следствие, квалификация и творческий подход человека сегодня обеспечивают ему высокий доход вне зависимости от сложившегося уровня спроса на высококвалифицированные кадры. В свою очередь корпорации уже не стремятся к безумному расширению, а сосредотачивают внимание на подборе наиболее необходимых специалистов. В середине 90-х годов персонал двадцати наиболее быстрорастущих высокотехнологичных компаний, в том числе таких как «Майкрософт», «Интел», «Оракл», «Новелл», «Сан Майкросистемз», «Эппл», «Сиско», «Америка-он-Лайн» и им подобные, не превышал 128 тыс. человек, будучи по численности в шесть раз меньшим, нежели в «Дженерал моторе». Лидеры новой экономики, предлагающие рынку принципиально новые продукты или услуги, обеспечивают себе немыслимый ранее уровень благосостояния. К 1996 году 1 процент наиболее богатых американцев владел 39 процентами национального богатства, более чем удвоив свою долю по сравнению с 1976 годом. При этом никогда ранее среди этой группы людей не состояло так много граждан, которые не унаследовали, а сами заработали свое состояние. Более 80 процентов миллионеров, живущих сегодня в США, вступили в самостоятельную жизнь представителями среднеобеспеченных слоев. Лишь каждый двадцатый человек из относящихся к 1 проценту наиболее состоятельных граждан Соединенных Штатов, живет на доходы от принадлежащего ему на правах собственности бизнеса, в то время как 60 процентов работают в администрациях крупных производственных или торговых компаний или служат их ведущими консультантами, 30 процентов представляли практикующих юристов и врачей, а остальные 10 процентов — людей творческих профессий, включая профессоров и преподавателей. Новый высший класс постиндустриального общества как никогда прежде является трудящимся классом. В современных условиях именно образованность и опыт становятся основой причисления человека к элите постиндустриального общества. По мере роста квалификации разрыв в ожидаемых доходах возрастает экспоненциально. Еще в 50-е и 60-е годы обучение в колледже, затраты на которое в этот период редко превышали 20 тыс. долл., по некоторым оценкам, давало возможность дополнительно заработать 200 тыс. долл. в течение тридцати лет после окончания высшего учебного заведения. Сегодня средние издержки получения высшего образования в одном из 50 престижных вузов США составляют около 100 тыс. долл., однако и открывающиеся возможности весьма впечатляют. Согласно статистике 1992 года, работник с дипломом колледжа на протяжении своей карьеры зарабатывает на 600 тыс. долл. больше, чем имеющий лишь школьное образование, а разница ожидаемых доходов обладателя докторской степени по отношению к выпускнику колледжа достигает 1,6 млн. долл. Отдача от образования превосходит все ожидания; и частные компании и государство не жалеют сил и средств для укрепления класса интеллектуалов, обеспечивающего постиндустриальным странам доминирующие позиции в современном мире. Сегодня в США действуют более 30 университетов, целиком финансируемых высокотехнологичными корпорациями; годовой бюджет каждого из них достигает 150 млн. долл. При этом многие корпорации добиваются отдачи в 25-30 долл. на каждый доллар, вложенный в повышение квалификации своих работников. В 1997 году государство выделило на нужды американских студентов 51 млрд. долл. в виде прямых грантов или сокращения налогов; в 1999 году эта цифра достигла 78 млрд. долл. Однако при всей видимости широкого распространения образования в западном мире, класс интеллектуалов воспроизводит себя в качестве элитарного и, в некотором смысле, все более и более замкнутого класса. С 1970 по 1990 год средняя стоимость обучения в частных университетах в США возросла на 474 процента, хотя средний рост потребительских цен не превысил 248 процентов. Темпы «замыкания» новой интеллектуальной элиты оказываются сходными с формированием наследственного предпринимательского класса конца XIX века. Как тогда две трети высших руководителей компаний были выходцами из состоятельных семей, так и сегодня две трети студентов ведущих университетов являются детьми родителей, чей доход превышает 100 тыс. долл. ; отметим также, что в 1980 году эта доля не превышала одной четверти. Наблюдая этот процесс, мы вынуждены вслед за известным американским социологом констатировать, что, несмотря на то, что интеллектуальный класс по-прежнему не является замкнутым для новых членов, что получение образования облегчается грантами и субсидиями, «никогда ранее американский привилегированный класс не находился в такой опасной изоляции от окружающего мира». Становление интеллектуального класса в качестве элиты постиндустриального общества резко подчеркивает грань, отделяющую его от остального социума. В отличие от индустриального общества, это неравенство вполне оправдано, так как новая элита не является паразитической, а обращает себе на пользу результаты собственного труда, выступающего залогом прогрессивного развития общества. Между тем это не может смягчить и тем более погасить возникающий социальный конфликт, второй стороной которого неизбежно оказываются люди, в огромном количестве выталкиваемые из общественного производства той же самой технологической волной, которая вознесла интеллектуальный класс к его сегодняшнему беспрецедентному благосостоянию. Обратная сторона «революции интеллектуалов»: формирование устойчивого низшего класса. Развитие индустриального прогресса, приведшее в начале 60-х годов к радикальному сокращению масштабов имущественного неравенства, казалось бы, создало предпосылки для преодоления бедности. Учитывая, что в 1959 году за чертой бедности находились 23,2 процента американских граждан, администрации Дж. Ф. Кеннеди и Л. Джонсона поставили целью искоренение бeдности к 1976 году. С 1960 по 1975 год суммы прямых денежных трансфертов и пособий малоимущим выросли более чем вдвое, с 22,3 до 50,9 млрд. долл. ; на выделение им бесплатного питания и медицинских услуг правительство направило в 1975 году 107,8 млрд. долл. — в четыре раза больше, чем в 1960 году; при этом наиболее быстрыми темпами росли затраты на социальное страхование (с 65,2 до 238,4 млрд. долл. ), а также профессиональную подготовку и иные формы обучения (с 0,5 до 12,1 млрд. долл. ). В результате доля бедных американцев снизилась к 1974 году более чем вдвое и достигла минимального значения в 10,5 процентов населения. Однако с середины 70-х годов, когда постиндустриальные тенденции начали проявляться во всех сферах общественной жизни, прогресс в данной области приостановился. В 1979 году, согласно официальным оценкам, за чертой бедности в США находились 11,7 процента населения, а к 1983 году эта доля достигла 15,2 процента; за те же годы «poverty gap», то есть выраженная в денежной форме сумма дотаций, необходимых для обеспечения всем неимущим прожиточного минимума, вырос с 33 до 47 млрд. долл. В странах Европейского Союза имели место аналогичные тренды: к 1997 году доля живущих ниже черты бедности достигла 17 процентов населения, причем наиболее тяжелое положение сложилось в Великобритании, где за чертой бедности оказалось 22 процента жителей. При этом нельзя не отметить, что в условиях постиндустриального общества проблема бедности приобрела новые очертания, охватив работников, занятых полный рабочий день. В 1992 году 18 процентов работавших на постоянной основе американских рабочих (и 47 [!] процентов работающих американцев в возрасте от 18 до 24 лет) получали зарплату, не достигавшую прожиточного минимума. Государство приходит сегодня на помощь все более широкому кругу своих граждан. На цели социальной поддержки в США ежегодно направляется около 500 млрд. долл., или около 17 процентов всех расходов федерального бюджета. Государственные субсидии являются основным источником финансовых поступлений для более чем 22 млн. американцев. О масштабах этой помощи говорят следующие цифры: в 1995 году доход 20 процентов наименее обеспеченных американцев без учета трансфертов и пособий составлял лишь 0,9 процента распределяемого национального дохода, тогда как с учетом таковых достигал 5,2 процента. Если бы заработная плата была единственным источником доходов американских граждан, в 1992 году 21 процент работающих американцев жили бы за чертой бедности, а для пожилых людей эта цифра составляла бы 50 (!) процентов. Усилия государства снизили эти показатели соответственно до 16 и 10 процентов. Каковы же причины, вызывающие к жизни данные тенденции, и могут ли они быть устранены на путях развития постиндустриального общества? — эти вопросы становятся сегодня как никогда актуальными. На наш взгляд, обострение проблемы бедности на протяжении последних лет выглядит естественным следствием становления постиндустриального общества и отражает расслоение общества на «интеллектуальную элиту» и низший класс, оказывающийся отчужденным от процесса современного наукоемкого производства. В этой связи само понятие «низшего класса» (underclass), применяемое в социологии с начала 70-х годов, нуждается в пересмотре. Изначально западные исследователи предпочитали причислять к «низшему классу» заведомо антисоциальные элементы. В августе 1977 года в журнале «Тайм» появился ряд материалов, в которых низший класс был изображен как состоящий из несовершеннолетних правонарушителей, отчисленных из школ учащихся, наркоманов, матерей-одиночек, живущих на пособие, грабителей, преступников, сутенеров, торговцев наркотиками, попрошаек и т. д. Эту позицию закрепил известный журналист и социолог К. Аулетта, выступивший в 1981 году с серией статей в журнале «Нью-Йоркер», где дал определение низшего класса, развитое затем в специально посвященной этой проблеме книге2*. Однако такой подход представляется нам несовершенным. Определяя underclass в качестве социальной группы, выключенной из состава общества либо по обстоятельствам непреодолимого характера (инвалидность, психические расстройства и т. д. ), либо фактически по собственному желанию (устойчивые группы лиц с антисоциальными проявлениями и проч. ), социологи фактически выносят эту группу за рамки общества, изображая конфликт между обществом и его «низшим классом» как внешний. Относя к этой категории не более трети лиц, официально находящихся за чертой бедности, исследователи фактически отказываются рассматривать данный социальный слой как значимую силу в современном обществе. Иная, более предпочтительная, на наш взгляд, точка зрения была предложена в 1963 году известным шведским экономистом Г. Мюрдалем, определившим underclass как «ущемленный в своих интересах класс, состоящий из безработных, нетрудоспособных и занятых неполный рабочий день лиц, которые с большей или меньшей степенью безнадежности отделены от общества в целом, не участвуют в его жизни и не разделяют его устремлений и успехов». Именно в этом смысле мы и используем понятие «низшего класса». Полагая, что в ближайшие десятилетия основными сторонами нового социального конфликта способны стать высокообразованная элита общества и те социальные группы, представители которых не могут найти себе адекватного применения в условиях экспансии высокотехнологичного производства, мы относим к формирующемуся «низшему классу» не только самые обездоленные слои общества, но и всех граждан, находящихся за чертой бедности, а также тех, кто получает сегодня доход, не превышающий половины дохода среднестатистического индустриального работника, занятого полный рабочий день. При таком подходе к данной категории относится не менее трети населения развитых постиндустриальных стран. Предлагаемое нами определение «низшего класса» используется прежде всего для адекватного противопоставления его среднему классу и «классу интеллектуалов». Относя к последнему наиболее высокообеспеченные 20 процентов населения, мы считаем возможным разделить оставшиеся 80 процентов на две неравные группы: одна из них представляет собой «низший класс», куда входит 13-15 процентов населения, находящегося за гранью бедности (сюда включаются и представители деклассированных групп), а также около 15 процентов населения, чьи доходы не превышают половины среднего дохода современного наемного работника. Оставшиеся 50 процентов и формируют сегодня тот средний класс, который в ходе становления информационного хозяйства подвергается активной дезинтеграции, в результате которой большая его часть переходит в имущественный слой, близкий к низшему классу, а относительно немногочисленная пополняет высшие страты общества. В такой трактовке «низший класс» не представляется чем-то выключенным из общественной жизни; напротив, именно консолидация и формирование его самосознания способно оказаться в будущем одним из факторов нарастания социального конфликта. Подходя с таких позиций к анализу тенденций, отчетливо проявляющихся в хозяйственной жизни постиндустриальных обществ на протяжении последних десятилетий, мы находим подтверждения для самых пессимистических ожиданий. Основной причиной происходящей сегодня в западных странах социальной стратификации выступает развитие экономики, базирующейся на потреблении и производстве информации и знаний. В этих условиях, как отмечают большинство социологов, «число рабочих мест, не требующих высокой квалификации, резко сокращается, и тенденция эта сохранится (курсив мой. — В. И. ) и в будущем». Важнейшими вехами, отражающими становление новой реальности, являются, с одной стороны, середина 70-х, а с другой — вторая половина 80-х годов. В первом случае во всех постиндустриальных странах была зафиксирована разнонаправлснность движения долей капитала и труда в национальном доходе; доля капитала стали расти, а доля заработной платы снижаться. Наиболее рациональным объяснением этого феномена выступает, на наш взгляд, апелляция к тому, что в высокотехнологичных компаниях, где собственность и управление не разъединены, доходы создателей компаний отражаются в статистике как предпринимательские доходы, как доля капитала, а не как вознаграждение за высококвалифицированный труд, каковым по своей природе являются. Во втором случае заметно гораздо более фундаментальное изменение: производительность в промышленных компаниях начала расти при стабильной и даже снижающейся оплате труда. Этот факт ярко свидетельствует, на наш взгляд, о том, что принципы организации индустриального общества окончательно преодолены. С данного момента присвоение возрастающей доли национального богатства оказалось связанным не с интенсивностью труда, не с эффективностью использования материалов и оборудования и даже не с уровнем полученного формального образования, а с тем, насколько способен или неспособен человек использовать и генерировать новое знание, наращивать свой интеллектуальный капитал. Развитие подобных тенденций приводит к тому, что низкоквалифицированные работники оказываются сегодня в гораздо более тяжелом положении, нежели раньше, поскольку даже «экономический рост не может обеспечить их "хорошими" рабочими местами, как это было в прошлом». В то время как обладатели уникальных знаний и способностей оказываются в привилегированном положении на рынке труда, представители среднего и низшего классов сталкиваются со все большими трудностями не только в обеспечении достойного уровня жизни, но даже в поиске работы как таковой. В 90-е годы положение лишь усугубилось в силу роста роли технологического фактора в развитии производства. Доходы низших 20 процентов населения, достигнув своего минимально возможного значения, перестали снижаться в относительном выражении и стабилизировались на уровне 3,7-3,9 процента национального дохода. Продолжающийся рост доходов «класса интеллектуалов» происходит сегодня за счет среднего класса. С 1990 по 1995 год доля 60 процентов американцев, объединяемых в эту категорию, в национальном доходе снизилась почти на пять процентных пунктов и составила 47,6 процента, а низшая граница среднего класса опустилась до уровня, за которым начинается официально признаваемая бедность: по состоянию на начало 1998 года почти 15 процентов населения США официально считались бедными и в значительной мере существовали за счет государственных субсидий, тогда как 18 процентов работников, занятых полный рабочий день, получали заработную плату, соответствующую официально определенному прожиточному минимуму. В последние годы «низший класс», как и «класс интеллектуалов», становится в значительной мере наследственным. Анализ бедности среди белых американцев, проведенный в начале 90-х годов, свидетельствует, что среди выходцев из семей, принадлежащих к высшему слою среднего класса, доля бедных составляет не более 3 процентов, тогда как она возрастает до 12 процентов для тех, чьи родители живут фактически у черты бедности, и до 24 процентов — для выходцев из собственно бедных семей. В еще большей степени зависят подобные перспективы от образовательного уровня родителей: если он низок (незаконченное школьное), то вероятность их детей пополнить низший класс составляет около 16 процентов, а если очень низок (начальное образование) — повышается до 40 процентов. Таким образом, становление основанного на знаниях общества порождает устойчивые социальные группы, как контролирующие информацию и знания, так и отчужденные от них. Тенденции, вполне проявившиеся на протяжении последних десятилетий, свидетельствуют о том, что формирующееся постиндустриальное общество не лишено социальных противоречий и не может рассматриваться как общество равенства. Напротив, распространение информации и знаний как основного фактора производства становится основой новой поляризации общественных групп и формирования нового господствующего класса. Опасность этого нового противостояния заключается в том, что впервые доминирующее положение одной социальной группы по отношению к другой представляется вполне оправданной, так как ее материальное богатство выступает воплощением не эксплуатации человека человеком, а креативной деятельности самих ее представителей. В рамках современной этики не находится серьезных инструментов для обоснования несправедливости подобного положения вещей, так как оно объективно проистекает из реализации людьми своих неотъемлемых прав на развитие и совершенствование собственной личности в формах, которые непосредственно не направлены на создание препятствий для развития других человеческих существ. * * * Между тем этот факт не снимает остроты возникающего противоречия, а только подчеркивает ее. Поэтому важнейшим вопросом, вытекающим из анализа проблемы неравномерного распределения богатства в современном обществе, проблемы, кажущейся сугубо экономической, становится вопрос о том, может ли постиндустриальное общество преодолеть классовый, антагонистический характер, присущий не только индустриальному строю, но и всей экономической эпохе в целом, или же останется очередным историческим типом классового общества. Контрольные вопросы. 1. К какому периоду относятся первые попытки новой трактовки природы доминирующего класса постиндустриального общества? 2. На основании какой трактовки понятия «класс» строится современная теория социальной стратификации постиндустриального общества? 3. В каком направлении эволюционировало имущественное неравенство в первой половине XX века? 4. Почему становление постиндустриального общества сопровождается ростом имущественного неравенства? 5. Каковы основные социальные страты постиндустриального общества? 6. Каковы основные черты представителей «интеллектуального класса»? 7. Как западные исследователи определяли понятие «низшего класса» и какие недостатки несет в себе подобное определение? 8. Выступает ли «низший класс» активной стороной социального конфликта в современном западном обществе? 9. Носят ли классовые противоречия постиндустриального общества антагонистический характер? Рекомендуемая литература. Обязательные источники. Иноземцев В. Л. За пределами экономического общества. М., 1998. С. 421-457; Иноземцев В. Л. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возможные последствия постэкономической революции. М., 1999. С. 453-575; Иноземцев В. Л. Социально-экономические проблемы XXI века: попытка нетрадиционной оценки. М., 1999; Иноземцев В. Л. «Класс интеллектуалов» в постиндустриальном обществе // Социологические исследования. 2000. № 6. С. 38-49; Иноземцев В. Л. Классовый аспект проблемы бедности в постиндустриальных обществах // Социологические исследования. 2000. № 8. С. 44-53. Дополнительная литература. Auletta К. The Underclass. N. Y., 1982; Dahrendorf R. Class and Class Conflict in Industrial Society. Stanford, 1959; Danziger S., Gottschalk P. America Unequal. N. Y. -Cambridge (Ma. ), 1995; Elliott L., Atkinson D. The Age of Insecurity. L., 1998; Fischer C. S., Hout M. . Jankowski M. S., Lucas S. R. . Swidler A., Voss K. Inequality by Design. Cracking the Bell Curve Myth. Princeton (NJ), 1996; Herrnstein R. J., Murray Ch. The Bell Curve. Intelligence and Class Structure in American Life. N. Y., 1996; KatzM. B. In the Shadow of the Poorhouse. A Social History of Welfare in America. N. Y„ 1996; Lasch Ch. The Revolt of the Elites and the Betrayal of Democracy. N. Y. -L., 1995; Luttwak E. Turbo-Capitalism. Winners and Losers in the Global Economy. L., 1998. P. 86-87; Pierson Ch. Beyond the Welfare State? The New Political Economy of Welfare. Cambridge, 1995; TouraineA. The Post-Industrial Society. Tomorrow's Social History: Classes, Conflicts and Culture in the Programmed Society. N. Y, 1974; Winslow Ch. D., Bramer W. L. Future Work. Putting Knowledge to Work in the Knowledge Economy. N. Y, 1994. Категория: Библиотека » Разное Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|