Лекция пятая. Человек в постиндустриальной действительности. - Современное постиндустриальное общество - природа, противоречия, перспективы - В. Л. Иноземцев

По мере развертывания важнейших хозяйственных изменений, о которых говорилось в предыдущих лекциях, — увеличения доли услуг в экономике, опережающего развития производства уникаль­ных и невоспроизводимых благ, формирования адекватных новым условиям производственных структур — создаются объективные предпосылки для трансформации системы общественных ценнос­тей, расширения хозяйственной и личной свободы. Вместе с тем современное производство обнаруживает все большую зависимость от творческого потенциала человека. Таким образом, впервые в ис­тории хозяйственный и технологический прогресс воплощается уже не столько в наращивании объемов производства или совершен­ствовании выпускаемой продукции, сколько в изменяющемся от­ношении человека к самому себе и окружающему миру.

Становление новых мотивов деятельности.

В экономическом обществе абсолютное большинство людей руководствуется утилитарными стимулами, порожденными необ­ходимостью удовлетворения материальных потребностей. Такой характер мотивации вполне адекватен функционированию индуст­риальных производственных систем. Он обеспечивает как опреде­ленное равновесие между интересами классов и социальных групп, так и поступательный прогресс материального производства.

Между тем к середине XX века, когда в развитых странах Запа­да были обеспечены высокие стандарты потребления, развитие тех­нологий потребовало от людей, вовлеченных в хозяйственные про­цессы, не только первоклассного образования, но и творческих спо­собностей. С этого момента стимулы и мотивы начали неизбежно модифицироваться. Совокупность факторов, определивших направ­ление и интенсивность этой модификации, следует рассмотреть более подробно.

Как уже отмечалось, на основе технологического прогресса для значительной части населения постиндустриальных стран дости­жение материального благосостояния становится все более легким. Однако, как отмечал еще Дж. Хикс, «по мере повышения матери­ального благосостояния оно утрачивает (или должно утрачивать) свою значимость. При низких уровнях дохода правильно будет со­средоточиться на экономике; но с увеличением богатства появля­ются иные критерии;. . потребность в получении все больших мате­риальных благ утрачивает свою остроту. Таким образом, на первый план все чаще выходят такие проблемы, как необходимость соче­тать безопасность и свободу, справедливость и ответственность».

Действительно, сегодня, с одной стороны, человек предпочита­ет трудиться за меньшую заработную плату, если его деятельность на рабочем месте позволяет ему максимальным образом реализо­вать свои способности, не выполнять рутинных операций, само­стоятельно принимать решения и в конечном счете рассчитывать в будущем на культурный и профессиональный рост. С другой сто­роны, стремление людей посвящать как можно больше времени семье, участию в разного рода общественных организациях, само­образованию, занятиям спортом и так далее принимает массовый характер и не может более не учитываться.

Необходимо, однако, подчеркнуть, что между благосостоянием и восприимчивостью человека к новым мотивам деятельности не существует прямой зависимости. Многочисленные социологичес­кие исследования вполне ясно подтверждают это обстоятельство; в лучшем случае можно говорить о наличии слабой корреляции между экономическими успехами нации и относительно абстрактным по­нятием «удовлетворенность жизнью». Ориентация же на новые ценностные установки является функцией множества «перемен­ных», и с достаточной степенью определенности можно говорить о ней лишь в пределах конкретной страны или экономической сис­темы.

Повышение материального уровня жизни создает потенциаль­ные предпосылки для становления новой мотивационной системы. Освободившийся от необходимости постоянного поиска средств для удовлетворения насущных потребностей, человек получает возмож­ность приобщения ко всему многообразию ценностей, накоплен­ных цивилизацией. Но это не означает немедленного и автомати­ческого использования им открывающихся возможностей, и уж тем более — быстрого становления новой иерархии ценностных ори­ентиров в масштабах общественного целого.

Иной стороной формирования новой мотивационной системы и в определенной степени ее основой становится возрастающий уровень образованности современного человека. Стремление к об­разованию и знаниям впервые проявилось как один из важнейших социальных приоритетов непосредственно после Второй мировой войны. Ее окончание принесло понимание новой роли науки — как позитивной, так и разрушительной — и открыло период ренессан­са научных исследований и популярного увлечения как естествен­нонаучными, так и социальными проблемами. Именно это время ознаменовалось наивысшими количественными показателями, ха­рактеризующими прогресс образования и научных исследований. Если в весьма благополучные времена, предшествовавшие Вели­кой депрессии, в США на сто работников приходилось только три выпускника колледжа, то к середине 50-х годов этот показатель уве­личился в шесть раз, численность ученых и персонала научно-ис­следовательских учреждений выросла более чем в десять раз толь­ко с начала 30-х по середину 60-х годов, а затраты на образование в период с 1958 по 1972 год поднялись с 11,8 до 14,8 процента вало­вого национального продукта. Необычайно выросла и популярность среднего и высшего образования. Если в 1890 году лишь 7 процен­тов американской молодежи в возрасте от 14 до 17 лет учились в средней школе, то ныне их число превосходит 90 процентов; если в 1940 году в колледжи поступало менее 15 процентов выпускни­ков школ в возрасте от 18 до 21 года, то к середине 70-х годов этот показатель вырос почти до 50, а к 1993 году — до 62 процентов.

В этот же период впервые вполне отчетливо проявилась связь между высоким уровнем образования и материальным достатком человека, прежде остававшаяся весьма условной. Начиная с 70-х годов, качество полученной профессиональной подготовки и спо­собности человека стали не только залогом его высокого социаль­ного статуса, но и условием благополучия в новой хозяйственной среде. В течение последующего десятилетия, на протяжении кото­рого индустриальные тенденции оставались доминирующими, — с 1968 по 1977 год — реальный доход среднего американца с уче­том инфляции вырос на 20 процентов, и это увеличение фактичес­ки не зависело от образовательного уровня (люди с незаконченным высшим образованием повысили свой доход на 20 процентов, а вы­пускники колледжей — на 21 процент). Однако с середины 70-х годов образование стало фактором, определяющим различия в уров­не заработной платы. С 1978 по 1987 год оплата труда в США в среднем выросла на 17 процентов; при этом работники с незакон­ченным средним образованием фактически потеряли 4 процента своих доходов, тогда как выпускники колледжей увеличили их на 48 процентов. В 80-е годы эта тенденция стала еще более явной: с 1984 года только одна категория работников — выпускники кол­леджей — имела рост реальных доходов. В 90-е годы наметилось углубление диффференциации по уровню благосостояния лиц с дип­ломами колледжей и тех, кто имел лишь среднее образование или не закончил школу; в 1993 году их заработки различались в сред­нем на 89 процентов, хотя еще в 1979 году этот разрыв не превы­шал 49 процентов.

Уже в этот период вполне уверенно можно было говорить о на­личии «существенного имущественного расслоения по признаку образования», однако процесс только начинался. С конца 80-х го­дов доходы выпускников колледжей также начали падать. С 1987 по 1993 год средняя почасовая зарплата обладателя диплома четы­рехгодичного вуза снизилась в США почти на 2 процента, в то же время обладатели степени бакалавра увеличили свои доходы в сред­нем на 30 процентов, а докторской степени — почти вдвое. Это показывает, что в зрелом постиндустриальном обществе залогом получения высоких доходов является не просто качество профес­сиональной подготовки, а такой уровень образования, который зна­чительно выше характерного на тот или иной момент для большин­ства граждан, составляющих совокупную рабочую силу.

Именно интеллектуальные способности человека и его образо­ванность в значительной степени определяют в постиндустриаль­ном обществе как уровень его доходов, так и социальный статус. Если в 1900 году более половины высших должностных лиц круп­ных компаний были выходцами из весьма состоятельных семей, то к 1950 году их число сократилось до трети, а в 1976 году составля­ло всего 5,5 процента; в то же время, если в начале века около 70 процентов владельцев компаний ограничивали свое образова­ние пределами средней школы, то сегодня более 95 процентов ме­неджеров имеют высшее образование, а около двух третей — уче­ные степени. По мере того как распространение информационных технологий открывает все более широкие возможности создания собственного бизнеса без значительных начальных капиталовло­жений, перераспределение национального богатства в сторону ин­теллектуального класса активизируется. Около 80 процентов совре­менных американских миллионеров не приумножили доставшиеся им по наследству активы, а сами заработали свое состояние.

В нынешних условиях слой высокообразованных людей состав­ляет наиболее состоятельную страту постиндустриального общества и способен к устойчивому воспроизводству. Лишь менее од­ной пятнадцатой доли лиц, составляющих сегодня 1 процент наи­более богатых американцев, получают свои доходы в качестве при­были на вложенный капитал. Среди этой категории граждан более половины работают на административных постах в крупных ком­паниях или являются их консультантами, в то время как почти треть представляют практикующих юристов и врачей, а остальные 10 про­центов — людей творческих профессий, включая профессоров и преподавателей. Эти люди создают реальные ценности для своей страны, и рост доли данной категории граждан в ее национальном богатстве (с 19 до 39 процентов между 1977 и 1995 годами), хотя и отражает нарастающее имущественное неравенство, представля­ется оправданным и непреодолимым. Достигнув богатства с помо­щью собственных способностей, представители нового высшего класса воспитывают верность подобным же принципам и в своих де­тях. Если, согласно подсчетам американских экономистов, в 1980 го­ду только 30 процентов выходцев из семей, чей доход превышал 67 тыс. долл., заканчивали четырехлетний колледж, то сегодня их число достигает уже почти 80 процентов.

Рассматривая революцию в образовании с точки зрения моти­вации деятельности человека, следует отметить, что на начальных этапах образовательного бума, как мы только что показали, прева­лировали чисто экономические мотивы: диплом колледжа рассмат­ривался как средство, позволяющее добиться получения высоких доходов и достойного социального статуса. Люди готовы были от­казаться на время от непосредственного улучшения своего благо­состояния и вкладывать значительные средства в обучение, пола­гая, что полученное в колледже образование, затраты на которое в тот период редко превышали в США 20 тыс. долл., «дает возмож­ность дополнительно заработать в среднем 200 тыс. долл. в течение тридцати лет после окончания учебного заведения» и что «не су­ществует другой формы вложения капитала, способной окупить себя в десятикратном размере, принося в среднем 30 процентов годово­го дохода в течение тридцати лет».

В 70-е и в начале 80-х годов ситуация изменилась: плата за по­лучение образования, необходимого для работы в высокотехноло­гичном производстве, сегодня в пять раз превосходит все прочие затраты — на питание, жилье, одежду и так далее, — осуществляе­мые до достижения будущим работником совершеннолетия. Расхо­ды на учебу, составляющие не менее 100 тыс. долл., даже превосхо­дят среднюю стоимость производственных мощностей, на которых работнику предстоит трудиться (около 80 тыс. долл. ). Статистичес­кие данные свидетельствуют, что стоимость обучения в колледжах, окончание которых обеспечивает близкую к стопроцентной гаран­тию трудоустройства по полученной специальности, растет в зави­симости от той или иной страны в несколько раз быстрее среднего показателя инфляции. В США, например, с 1970 по 1990 год сред­няя стоимость обучения в частных университетах возросла на 474 процента при том, что средний рост потребительских цен не превысил 248 процентов. Таким образом, инвестиции в человека выходят сегодня на первый план в структуре капиталовложений, а качество образования становится наиболее принципиальным фак­тором, определяющим как эффективность работника, так и уровень оплаты его труда.

В то же самое время в силу причин, которые будут рассмотре­ны нами позднее, возникает все большая конкуренция на рынке труда в сфере массового индустриального производства и примитивных услуг, и поэтому рабочие места для малоквалифицированной рабо­чей силы в промышленности сокращаются или оплачиваются по очень низкой ставке. Таким образом, степень подготовленности работника, широта его кругозора, наличие у него специальных на­выков и способностей — все это фактически однозначно определя­ет его будущее социальное положение. В этих условиях лишь не­многие из социологов могут позволить себе не согласиться с пре­дельно категоричным заявлением Ф. Фукуямы, считающим, что «существующие в наше время в Соединенных Штатах классовые раз­личия объясняются главным образом разницей в полученном обра­зовании».

Умение работать с базами данных, объем и качество освоенной информации, способность генерировать новое знание становятся сегодня столь же важным источником социального признания и столь же необходимым условием включенности человека в состав доминирующих социальных групп, каким была в условиях индус­триального общества собственность на средства производства и другие материальные блага. При этом, в свою очередь, современ­ный образованный человек стремится войти в новый господствую­щий класс не столько ради повышения благосостояния, сколько с целью приобщения к более интересной и насыщенной жизни. Как справедливо отмечает П. Дракер, «все большее число людей из ра­бочей среды обучаются достаточно долго, чтобы стать работника­ми умственного труда. Тех же, кто этого не делает, их более удачли­вые коллеги считают "неудачниками", "ущербными", "гражданами второго сорта" и вообще "нижестоящими". Речь идет уже не о день­гах. Речь идет о собственном достоинстве».

Наконец, дополнительный стимул становлению новых ценнос­тных ориентиров дает бурное развитие информационной составля­ющей современного хозяйства. Так как наиболее значимым каче­ством работника становится его способность усваивать информа­цию и продуцировать новое знание, ему приходится постоянно со­вершенствовать искусство диалога (очного или заочного) с другими людьми, развивать свои коммуникативные функции. И поскольку потребление информационных продуктов во многих аспектах ста­новится тождественным их производству, постольку стремление человека к самосовершенствованию приобретает общественно важ­ное значение, что стимулирует воспроизводство данного явления в расширяющихся масштабах, не известных экономической системе.

Изменения, привносимые в современный мир информацион­ной революцией, становлением новой личности и прогрессом материального производства, интегрируются в том факте, что знания служат теперь не просто совершенствованию орудий труда, что в свое время вызвало промышленную революцию, и даже не совер­шенствованию основ и принципов организации производственной и общественной деятельности, что в начале XX столетия позволи­ло революционным образом поднять производительность труда; объектом применения знаний становятся сегодня сами знания, и это меняет все.

Таким образом, развивающиеся в постиндустриальном обще­стве процессы объективно ведут не столько к ограничению потреб­ления материальных благ, сколько к вытеснению материальных сти­мулов их производства мотивами самореализации личности, нара­щивания интеллектуального потенциала и максимального его рас­крытия в общественно значимой деятельности.

Содержание новой мотивации.

Фактор личной экономической заинтересованности, представ­ляющей собою важный побудительный мотив человеческих дей­ствий в рамках индустриального общества, объясняет лишь самые простые экономические процессы. Анализ более сложных обще­ственных взаимодействий требует принимать во внимание мотивы неэкономического характера. Идея выделения в системе ценност­ных ориентиров человека как «экономических», так и «неэкономи­ческих» составляющих присутствовала еще в довоенной социоло­гии. В 1946 году П. Дракер одним из первых начал исследование этих элементов в рамках теории управления, отметив, что «потреб­ность [в чем-либо] в равной степени выражает как экономические, так и неэкономические потребности и желания».

Активные исследования изменений в структуре человеческих ценностей начались в США и западноевропейских странах вскоре после окончания Второй мировой войны. Именно в конце 50-х —начале 60-х годов, когда хозяйственная жизнь адаптировалась к мир­ным условиям, доминирующие положение экономических и мате­риальных факторов в системе мотивации, ранее незыблемое, стало вызывать все больше сомнений.

Первые проявления «неэкономического» поведения промыш­ленных работников были зафиксированы американскими социоло­гами и специалистами по менеджменту еще во время Второй миро­вой войны, которая вызвала не только напряжение всех сил нации, но и «принесла рабочему удовлетворенность своим трудом, ощу­щение важности того, что он делает, чувство выполненного долга, самоуважения и гордости, чего он никогда ранее не испытывал». Достаточно сказать, что только в 1944 году 400 тыс. работников компании «Дженерал моторc», стремясь внести свой вклад в об­щую борьбу, сделали более 115 тыс. рационализаторских предло­жений. Подобные явления, однако, никак не коррелировали ни с материальным благополучием работников, ни с их профессиональ­ным ростом, и отмечались во всех воюющих нациях. Германия, даже терпя поражения на фронтах, увеличивала объемы промышленно­го производства до июня 1944 года, а опыт СССР по мобилизации трудовых ресурсов во время войны вообще не имеет аналогов.

Основанное на более глубинных причинах, изменение шкалы жизненных ценностей человека началось в развитых странах с кон­ца 60-х годов. К этому времени возможность самореализации в про­фессиональной деятельности стала занимать первые позиции в шкале ценностей представителей американского среднего класса, а значение величины заработной платы оказалось лишь на пятом месте. Исследования, проведенные несколько позже, выявили уси­ление этой тенденции. В середине 70-х годов социологи зафикси­ровали, что чувство удовлетворения от проделанной работы и кон­тактов с людьми расценивалось в качестве главного достоинства того или иного вида деятельности 68 процентами японцев, 64 про­центами американцев, 41 процентом англичан и 40 процентами французов. Высокая заработная плата и безопасность условий труда оказались на первом месте у 30 процентов японских, 35 —американских, 57 процентов английских и французских респонден­тов.

Как это часто случается, пристальное внимание социологов к новой актуальной проблеме породило целый спектр теорий и клю­чевых терминов. Среди основных достоинств того или иного вида деятельности называли, в частности, ее автономность, делая упор на тесную связь между индивидуализированной деятельностью и ее высококвалифицированным характером. П. Сорокин полагал, что предметные цели уступают место непредметным. У. Митчелл ак­центировал внимание на замене «внешних» целей и задач «внут­ренними». Д. Янкелович противопоставлял материальный успех самовыражению в деятельности. Но одним из наиболее популяр­ных на рубеже 70-х и 80-х годов стало определение Р. Инглегарта, охарактеризовавшего формирующуюся мотивационную систему как «постматериалистическую» (post-materialist). Таким образом все­ми этими авторами подчеркивалось доминирование в мотивационной системе современного работника факторов внутреннего разви­тия, рост значения межличностного взаимодействия и утрата пре­жней определяющей роли факторами высокой заработной платы и социальной защищенности.

На новом уровне исследований, начиная с середины 80-х годов, предпринимались попытки обобщить ранее выдвинутые теорети­ческие положения. В частности, в научный оборот было введено понятие экспрессивизма, который «включает в себя такие ценнос­ти, как творчество, автономность, отсутствие контроля, приоритет самовыражения перед социальным статусом, поиск внутреннего удовлетворения, стремление к новому опыту, тяготение к общнос­ти, принятие участия в процессе выработки решений, жажда поис­ка, близость к природе, совершенствование самого себя и внутрен­ний рост». Широкое признание получила также идея выделения трех видов деятельности — непосредственно порождаемой материальными потребностями (sustenance driven); заданной внешни­ми, но не обязательно лишь материальными, обстоятельствами (outer driven); и вызываемой внутренними стремлениями и предпочтени­ями (inner directed). Этот подход оказался весьма плодотворным и был развит во многих социологических исследованиях.

В настоящее время все чаще используется понятие «постэконо­мической (post-economic) системы ценностей», предложенное О. Тоффлером. Именно он впервые рассмотрел современные не­материальные мотивы деятельности индивида не как неэкономи­ческую составляющую его активности, а как элемент преодоле­ния прежней экономической системы мотивации, как проявление не неэкономических, а постэкономических потребностей. С этой точки зрения, новая мотивационная система преодолевает стандар­ты экономической эпохи, а не видоизменяет их.

В контексте нашего анализа важно подчеркнуть, что какое бы направление социологического поиска мы ни взяли, в нем конста­тируется переход от доминирования внешних побудительных сти­мулов деятельности к мотивам преимущественно внутренним. Де­ятельность, обусловленная именно такими побуждениями, имеет своим результатом развитие и совершенствование самой личности. Оказывается, что на хозяйственный прогресс влияют не только и не столько вовлеченные в оборот информация и знания, сколько характер восприятия человеком окружающего мира, его отноше­ние к себе самому и себе подобным. В этом эпохальном изменении скрыта квинтэссенция постэкономической трансформации. Если до последнего времени прогресс производства, всегда оставаясь фо­ном, на котором происходит становление нового человека, был в большей степени причиной социальных трансформаций, нежели их следствием, то сегодня положение начинает радикально меняться. Потенциал индустриальной хозяйственной системы определялся техническими возможностями производства и экономическими возможностями потребителя. Конец XX столетия ознаменовался рождением и укреплением качественно новой тенденции: и про­гресс информационного производства, и характер постиндустри­альной хозяйственной системы как таковой оказываются зависимы от потребностей человека в самореализации — как в производстве, так и в потреблении. В современных условиях социальное разви­тие определяется качествами человека именно как творческой лич­ности — качествами, не имевшими ранее прямого отношения к хозяйственным закономерностям. Люди начинают изменять обще­ство, изменяя самих себя: не отказываясь от развития своих спо­собностей ради успехов конвейерного производства, а максималь­но совершенствуя их; не ограничивая себя ради дополнительных инвестиций, а потребляя все больше информационных благ и ус­луг ради увеличения интеллектуального капитала, и т. д. Значение этой трансформации трудно переоценить.

Формы проявления новой мотивации.

Когда материальные потребности людей удовлетворяются на приемлемом для них уровне без перенапряжения их физических или нравственных сил, простая прибавка к заработной плате озна­чает меньше, чем возможность располагать свободным временем или разнообразить свою активность. Новые приоритеты работни­ков идеально сформулированы в известном императиве А. Маслоу: «Человек должен быть тем, чем он может быть; он должен соответ­ствовать своей внутренней природе».

Западные социологи еще в 60-е годы отметили, что досуг и воз­можность самореализации вне рамок производства приобретают все большую ценность в сознании людей. В это время наблюдался под­линный бум разного рода добровольных организаций, в рамках ко­торых люди стремились социализироваться, действуя согласно сво­им внутренним стремлениям вне пределов производственного про­цесса. Именно здесь «стремительно создавались новые связующие звенья [между членами] общества», как считал тогда П. Дракер. В результате в США к середине 90-х годов насчитывалось более 1,4 млн. некоммерческих организаций, в Великобритании их число достигло 350 тыс., а в Германии превысило 300 тыс. еще в конце 80-х. В 1991 году более 94,2 млн. взрослых американцев, или 51 процент населения страны, добровольно работали в различных движениях и организациях, отдавая им в среднем 4,2 часа своего времени в неделю. Всего же американцы посвятили подобной дея­тельности более 20,5 млрд. часов, из которых 15,7 млрд. пришлось на постоянную работу в добровольных организациях и ассоциаци­ях, что эквивалентно совокупному рабочему времени девяти мил­лионов служащих, занятых полную рабочую неделю, а в денежном выражении— 176 млрд. долларов.

Однако самореализация за пределами производственного про­цесса всегда страдает известной ограниченностью, так как профес­сиональная деятельность любого человека остается основным со­держанием его жизни, и если неудовлетворенность ею вызывает необходимость искать более привлекательное дело в свободное вре­мя, человек вряд ли способен достичь подлинного душевного рав­новесия. Поэтому усовершенствование активности людей на их рабочих местах с учетом изменившихся ценностей должно было стать следующим неизбежным шагом на пути формирования но­вой мотивационной системы. Проявления нематериалистически обусловленной деятельности в рамках производства стали обращать на себя внимание в 60-е и 70-е годы, в эпоху перехода от индустри­ального общества к постиндустриальному. В то время мотив само­реализации не мог еще доминировать в самом производственном процессе — индустриальная система хозяйства, способная отве­тить на любые запросы человека-потребителя, была не в состоянии адекватно удовлетворить потребности творческой личности. В этот период первое место на шкале ценностей заняли элементы соци­ального и коллективного признания тех или иных достижений ра­ботника. Они не обязательно должны были сопровождаться повышением его заработной платы или продвижением по служебной лестнице; возрастающий авторитет человека и его влияние на происходящие в организации процессы, как правило, совпадали по времени с упрощением организационной структуры компаний и уменьшением количества должностных градаций.

Заметное проявление поистине неэкономических мотивов в масштабах всего общественного производства началось в 80-е годы, когда в результате информационной революции стали сокращаться рутинные операции и расширилось поле приложения творческих способностей каждого работника.

В это же время производство стало выходить за пределы соб­ственно завода или института. Еще в конце 50-х годов отмечалось, что «профессионалы, руководящий персонал, лица с высоким уров­нем образования имеют тенденцию активно заниматься професси­ональной деятельностью вне границ рабочего дня». В современ­ных же условиях грань между свободным и рабочим временем, между рабочим местом и рекреационным пространством в извест­ной степени стирается. К началу 80-х годов около 30 процентов производственной деятельности менеджеров, конструкторского персонала и информационных работников осуществлялось за пре­делами нормированного рабочего дня.

Таким образом, с одной стороны, человек все глубже втягивает­ся в производственные процессы, с другой — деятельность на ра­бочем месте во все большей степени предполагает потребление информации и усвоение знаний, полученных другими людьми. В результате происходит размывание границ между производитель­ным и непроизводительным трудом, между производственной дея­тельностью и досугом, и в конечном счете — между производством и потреблением. Возникает переход от «чистого» производства к процессу, в котором важную роль играет потребление, от «чисто­го» потребления — к производительной деятельности, восприни­маемой в качестве своеобразного досуга.

Мир современного человека как субъекта производства уже не противостоит его самосознанию как потребителя или как развива­ющейся личности. Данный феномен квалифицируется в социоло­гии как становление прозьюмера (этот термин образован из частей слитых воедино английских слов production — производство и consumer — потребитель), не разделяющего производственную де­ятельность и активное потребление благ и услуг. Важно подчерк­нуть, что речь при этом идет не только о стирании границ между свободным и рабочим временем; имеется в виду гораздо более сис­темная трансформация, проявляющаяся, в частности, в возникно­вении и постоянном расширении хозяйственной деятельности та­кого типа, который изначально предполагает, что производство благ не отделимо от потребления некоторых субъективированных фак­торов производства (информационных продуктов), невозможно без активной и деятельной позиции потребителя.

Прозьюмеризм возникает прежде всего в отраслях информаци­онного сектора, в науке, образовании, конструкторских и опытных разработках, а также в сфере культуры, искусства, отчасти здраво­охранения. Говоря иными словами, здесь преобладают субъект-субъектные взаимодействия, в которых и производитель, и потре­битель блага в сопоставимой степени определяют процесс его ис­пользования. Именно специалисты, занятые в этих отраслях, со­ставляют социальную группу, которая наиболее восприимчива к новым мотивационным факторам. Как отмечал Дж. К-Гэлбрейт, «слу­жение целям нации, государства или общества, стремление макси­мально использовать возможности, предоставляемые занимаемым Положением для достижения намеченных целей, — таковы един­ственно приемлемые для этих людей мотивационные факторы». Неэкономический характер ценностей, разделяемых в интеллекту­альной среде, приводит к тому, что, как мы отмечали в предыдущей лекции, корпорации в современных условиях не могут требовать от своих работников лояльности; напротив, они должны заслужить их лояльность по отношению к себе.

В интеллектуальной среде особо ценятся профессиональная автономность и независимость. Ее представители «являются не фермерами, не рабочими, не бизнесменами, а членами организа­ций. Они — не пролетарии и не считают, что их эксплуатируют как класс. Место их работы — будь то частная компания, больница или университет — никак не сказывается на их статусе... Работники интеллектуального труда не меняют своего экономического или социального положения. Они лишь меняют место работы». По­следствия подобного положения дел рассматривались нами ранее; таким образом, рост творческой составляющей деятельности ра­ботника неумолимо ускоряет хозяйственный рост.

В 80-е — 90-е годы постматериалистические ценности получи­ли такой «общественный вес», что в высокотехнологичных компа­ниях традиционные стимулы к труду стали резко терять былое зна­чение. Все большая часть людей предпочитает сотрудничать с ком­панией, а не работать на нее в качестве служащих. Именно с этим социологи связывают невиданный бум, переживаемый сегодня мел­кими формами бизнеса во всех постиндустриальных странах, а так­же быстрое развитие индивидуальных форм занятости. С 1990 по 1994 год мелкие (и, как правило, высокотехнологичные компании) обеспечили в США нетто-прирост 5 млн. рабочих мест — больше, чем вся экономика в целом (4,2 млн. чел. ). По состоянию на конец 1996 года 30 млн. американцев были индивидуально заняты в соб­ственных фирмах. В странах Европы рост индивидуальной занято­сти отмечается с середины 60-х годов; так, в Германии за период с 1973 по 1980 год она увеличилась в 1,5 раза и продолжает нарас­тать.

Таким образом, ориентиры материального богатства, опреде­лявшие отношения в обществе вплоть до 70-х годов, не могут се­годня играть структурообразующей роли в социальных группах, связанных с развитием самых передовых отраслей хозяйства. В последние годы это становится все более очевидным, однако соци­ологи демонстрируют крайне осторожное отношение к соответству­ющим процессам. Они предпочитают говорить не о вытеснении материальной мотивации, не о снижении ее роли в общественной жизни, а о наметившемся сдвиге от максимизации потребления к обеспечению более высокого качества жизни. При этом, впрочем, фиксируется тот факт, что увеличение денежных доходов уже не оказывает прежнего воздействия на поведение человека.

Прикладные социологические исследования свидетельствуют, что носителями новых ценностей выступают, главным образом, представители молодого поколения, вступившие в самостоятель­ную жизнь в 70-е — 80-е годы. Их характеризует не только очевид­ный достаток, но и высокое качество образования, а также выра­женное стремление к деятельности, обеспечивающей обществен­ное признание. Социологи дают вполне комплексное объяснение данному феномену. Принимая во внимание тот факт, что «по самой природе вещей постматериалистами становятся чаще всего те, кто с рождения пользуется всеми материальными благами, так как имен­но это в значительной степени и объясняет их приход к постмате­риализму», они констатируют, что однажды усвоенные ценности меняются очень редко. Именно поэтому люди, с юности стремив­шиеся к экономическому успеху, очень редко становятся носителя­ми постматериалистических идеалов. Подобное положение вещей приводит к тому, что распространение постматериалистических предпочтений «прокладывает себе дорогу в той мере, в какой ста­рое поколение замещается новым (курсив мой. — В. И. )».

Как объект научного исследования, противостояние в обществе носителей материалистических и постматериалистических ценно­стей представляет собой явление сложное и скрытое многими пла­стами социальной действительности. Дело в том, что, с одной сто­роны, мотивы деятельности служат наиболее глубинными ее осно­ваниями и не обязательно проявляются в поверхностных формах общественной жизни. С другой — даже неэкономически мотиви­рованная деятельность осуществляется в настоящее время в орга­низациях, так или иначе подчиненных экономическим целям. Од­нако следует констатировать, что происходящие сдвиги, как бы они ни были модифицированы существующими формами хозяйствен­ной организации, имеют огромное значение для объяснения хода постэкономической трансформации. Экспансия творческой деятель­ности подрывает сами основы индустриального общества, отрицая рыночную природу существующего строя, преодолевая отношения частной собственности и подготавливая условия для последующе­го устранения эксплуатации. Все эти проблемы настолько важны и масштабны, что каждую из них мы рассмотрим особо.

* * *

В этой лекции мы рассмотрели лишь некоторые свидетельства становления в современном постиндустриальном обществе новой мотивационной системы, новых ориентиров, определяющих пове­дение человека. Мы констатировали рост самостоятельности и ав­тономности персонала, занятого в высокотехнологичных отраслях хозяйства; формирование новых типов производственных структур, объединяющих людей особым образом, не приводящих к их уни­фикации и способствующих наращиванию их творческого потен­циала. Мы отметили переплетение на современном этапе обществен­ного развития характеристик производства и потребления, продук­тивной деятельности и досуга, которые оказываются не разделимы ни во времени, ни в пространстве. Все это позволяет предположить, что преодоление основ экономического общества будет осуществ­ляться вследствие духовной и интеллектуальной эволюции людей, а не путем конструирования по заранее разработанным «чертежам» новых социальных структур, как это мыслилось реформаторами прошлых столетий.

Контрольные вопросы.

1. Каково основное отличие индустриального и постиндустриального типов общества с точки зрения структуры и мотивации человеческой деятельности?

2. Когда образование стало решающим фактором, обеспечивающим при­надлежность человека к слою наиболее состоятельных членов обще­ства?

3. Каковы основные формы проявления нематериалистической мотива­ции работника?

4. Каковы отличия между нематериалистической и постматериалисти­ческой системами ценностей?

5. Какие определения применяли западные социологи для обозначения новой системы мотивации человеческой деятельности в 60-е и 70-е годы?

6. Каковы предпосылки и последствия взаимопроникновения производ­ства и потребления в постиндустриальном обществе?

7. Может ли высший «интеллектуальный класс» постиндустриального общества охватить большую часть населения развитых стран?

8. Каким образом распространяющаяся постматериалистически моти­вированная деятельность модифицирует основы индустриального общества?

Рекомендуемая литература.

Обязательные источники.

Иноземцев В. Л. К теории постэкономической общественной форма­ции. М., 1995. С. 203-231;

Иноземцев В. Л. За пределами экономического общества. М., 1998. С. 208-293;

Иноземцев В. Л. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возможные последствия постэкономи­ческой революции. М., 1999. С. 34-55;

Иноземцев В. Л. Понятие творче­ства в современной экономической теории // ПОЛИС. Политические ис­следования. 1992. № 1-2. С. 178-187: Иноземцев В. Л. Экспансия творче­ства - вызов экономической эпохе // ПОЛИС. Политические исследова­ния. 1997. № 5. С. 110-122;

Иноземцев В. Л. Наука, личность и общество в постиндустриальной действительности // Российский химический жур­нал. Том XLIII. 1999. № 6. С. 13-32;

Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М., 1999. С. 245-334.

Дополнительная литература.

Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М., 1999;

Туроу Л. Будущее капитализма. Новосибирск, 1999;

Drucker P. F. Landmarks of Tomorrow. New Brunswick (US)-London (UK), 1996;

Fukuyama F. The End of History and the Last Man. L. -N. Y., 1992;

Fukuyama F. Trust. The Social Virtues and the Creation of Prosperity. N. Y., 1996;

Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton (NJ), 1990;

Handy Ch. The Hungry Spirit. Beyond Capitalism — A Quest for Purpose in the Modem World. L., 1997;

Rijkin J. The End of Work. N. Y., 1995.