Бейлькин Михаил Меерович » Секс в кино и литературе

Трансвестизм для Би – явление временное и несущественное; своей затянувшейся игрой девочка лишь потакает гомосексуальности Уолта. К тому же она почувствовала эротический интерес к их новому другу, вполне гетеросексуальному Сайрилу.  

“– Она собирается отпустить волосы и носить платья. Мне кажется, Уолт из-за этого грустит, – признаётся Марку Сайрил, добавляя при этом: – У Би растут волосы на лобке, чем она гордится, и грудки – они прекрасны. Она прямо из “Георгик” Майоля. Я как во сне хожу” .  

Подростки втянули в свою игру и Сайрила. Поскольку из дому он выходил в чересчур “буржуазной” одежде, донельзя раздражающей обоих малолетних анархистов, то его переодевают в общие “шмотки”. К эпатажным выходкам новых друзей мальчик привык не сразу, тем более что ребята посмеивались и над ним. Постепенно он всё же вошёл в их круг на равных, что повлияло на поведение всех троих: и Би, и Уолт почувствовали сексуальный интерес к Сайрилу; тот же отдаёт явное предпочтение Би, не слишком, впрочем, отталкивая Уолта. Уолт самым откровенным образом пытается склонить к сексу и своего восемнадцатилетнего репетитора, например, подразнивая его рассказами об играх с переодеванием Би в мальчишескую одежду:  

“– Как-то днём мы с Сэмом одевали и раздевали друг друга где-то с час, наверное. Пенни сказала, что в лечебнице для душевнобольных способны и не такое. Ты раздуваешься и увеличиваешься”.  

Восемнадцатилетнему Марку Бордо хватает ума, такта и педагогической ответственности, чтобы не злоупотребить явной влюблённостью в него обоих мальчишек. Это особенно важно по отношению к Уолту, явно добивающемуся от своего наставника половой близости. Марку трудно вдвойне, так как воспитание его питомца должно строится на трёх прямо противоположных принципах: во-первых, необходимо уважать гомосексуальную ориентацию подростка, предупреждая развитие у него комплекса неполноценности и интернализованной гомофобии; во-вторых, следует, по возможности, содействовать становлению его гетеросексуального потенциала. Наконец, в-третьих, необходимо учитывать, что Уолт наделён синдромом низкого порога сексуальной возбудимости. Это последнее обстоятельство накладывает на Марка особую ответственность: надо считаться с явной сексуальной заинтересованностью и осведомлённостью подростка, и, в то же время, поощрять его сексуальные домогательства было бы преступлением. Словом, Давенпорт смотал клубок чрезвычайно сложных и противоречивых проблем. Откровенно говоря, врачу хотелось бы, чтобы в его новеллах гораздо определённее и чётче звучала мысль о запрещённости педофилии, о недопустимости и преступности перехода черты, разделяющей уважительное отношение к сексуальному любопытству подростков с реализацией любых физических контактов с ними. Это сделало бы книгу Давенпорта более доступной для широкого круга читателей, сталкивающихся с проблемами сексуального воспитания “трудных” подростков. Но он не был медиком, а писателем; у него свои задачи и цели, своё ви дение проблемы.  

Разумеется, с точки зрения педагогики, сексуальные игры Уолта и Би крайне предосудительны. Но как врач-сексолог по секрету шепну читателям: мальчику они пойдут во благо. Когда Уолт достигнет зрелости, именно эти его детские игры обеспечат ему относительную свободу выбора в половом поведении (конечно же, с явным преобладанием гомосексуального потенциала). Без гетеросексуального опыта, полученного в играх с Би, его шансы на близость с представительницами прекрасного пола были бы близки к нулю.  

Сайрилу выход из одиночества и успехи на поприще учёбы у Марка Бордо пошли на пользу: за ненадобностью он выбросил свои очки и доказал в спортзале, что у него нет “ни порока сердца, ни астмы – ни единой штуки, которыми меня раньше пугали”. Всё это были проявления невротического развития одинокого мальчика, лишённого родительской любви.  

С точки зрения сексолога, в новелле “Кардиффская команда” подняты чрезвычайно важные вопросы, связанные со сложностью, спорностью, но необратимостью сексуальной революции. Напомню читателям её причины: рост экономической самостоятельности женщин; успехи НТР (научно-технической революции); открытие противозачаточных препаратов; акселерация подростков и, наконец, достижение высокого жизненного уровня, в частности, обеспечившего молодежи широкий доступ к автомобилям. Недаром же американские социологи полушутливо утверждали: “Мы сделали нашу сексуальную революцию на задних сидениях автомобилей”.  

В её рамках, вначале на Западе, а затем и в России, сложилось новое мышление и поведение:  

1. В сознании нового поколения гедонистический аспект секса (потребность в половом наслаждении) уравнялся с двумя другими аспектами – биологическим (функция размножения) и психосоциальным (реализация потребности в межличностных контактах).  

2. Произошел немыслимый ранее прорыв информации в средствах массовой коммуникации: прежде запретные темы попали в передачи телевидения и радио, они порой с излишней демонстративностью публикуются в газетах и журналах. Расширились лексические нормы в кино и на телевидении. Появились порнографические и полупорнографические издания. Открылись секс-шопы, в которых продаются фаллоимитаторы, искусственные влагалища и иные приспособления, предназначенные для секса.  

3. Появились издания, рассчитанные на читателей, принадлежащих к сексуальным меньшинствам. Отменена уголовная ответственность за гомосексуальные контакты, если партнёры достигли совершеннолетия и вступают в половую связь без принуждения. Гомосексуальность была исключена из списка психических заболеваний.  

4. Семейное положение индивида стало делом его личного выбора. “Действительно, предпочтительно, но не обязательно вступление в брак, желательно иметь детей, но и бездетность не представляется аномальным состоянием. Короче, современная нормативность, будучи ответственным регулятором, в большей мере учитывает личное своеобразие человека, чем нормативность традиционная” . (Социолог Сергей Голод).  

5. Наблюдается “омоложение секса”, – тенденция к раннему началу половой жизни, когда о браке не может быть и речи. Именно это мы видим в новеллах Давенпорта.  

6. Активизировалась внебрачная рождаемость, растёт число материнских семей (“материнская семья ” – термин, обозначающий, что семья возникла не в результате развода, а вследствие решения матери иметь ребенка вне брака). Именно так поступили Пенни и Дэйзи, матери Уолта и Би в новелле Давенпорта.  

7. Резко возросло число разводов. Коэффициент разводимости (количество разводов, приходящихся на 1000 человек населения) вырос в семь раз и не снижается. Растёт число неполных семей, возникших при разводе.  

8. Отмечается тенденция к снижению рождаемости, к малодетности и сознательной бездетности в семьях.  

9. Происходит смена авторитарной семьи, когда роль главы семьи принадлежит мужчине, на эгалитарный (от французского “эгалите” – равенство), когда муж и жена в равной мере разделяют руководство в семье.  

10. Отмечается феминизация (ориентация на женственность в манере поведения и в одежде) юношей и маскулинизация девушек (ориентация их на мужские манеры). Именно так относятся окружающие к играм Би в трансвестизм.  

Перечень этот может быть продолжен, хотя круг охваченных им явлений кажется и без того слишком уж широким. Общей основой для всех названных как позитивных, так и негативных тенденций является то, что идёт существенная ломка половой этики, происходят важные перемены в различных сферах социальной жизни, связанных, так или иначе, с половыми взаимоотношениями, с формами семьи, с половым воспитанием. По словам Сергея Голода: “…сексуальность раздвигает границы своего распространения. Выходя за пределы брака, она приобретает в равной мере существенное значение, как для мужчин, так и для женщин. Более того, происходит активная переориентация на возможности таких отношений вне института брака. Все названные перемены способствовали зарождению новой системы ценностей и отношений”. Противодействие этому процессу со стороны консервативной части общества (“отцов”) привело к “бунту детей”, потрясшему Европу в середине шестидесятых годов.  

Можно либо соглашаться, либо спорить с Давенпортом, предложившим свою тактику взаимоотношений “отцов и детей” в мире, сформированном сексуальной революцией. По словам М. Немцова: «Большинство критиков и обозревателей поместило “Кардиффскую команду” в категорию “гомоэротики” и “мальчиковой любви”, <…> а самого Давенпорта зачислили чуть ли не в ряды певцов педофилии. Действие почти всех его рассказов из этой книги, правда, перенесено в “растленную” Европу, но критику Кристоферу Кэхилу это не помешало съязвить, что если бы Гаю Давенпорту довелось публиковать свою прозу, критику и рисунки в Интернете, им бы быстро заинтересовалось ФБР. Но поскольку пишет он всего-навсего книги, к влиянию которых, как подразумевается, у американской молодёжи иммунитет, то эксцентрике его ничто не угрожает».  

Это очень серьёзные обвинения, требующие тщательной проверки. Попробуем определить степень их справедливости.  

Быть иными…  

Складываясь в совокупности в метановеллу, многие новеллы Давенпорта сами как бы составлены из коротких кубиков-рассказиков. Их фабула и последовательность позволяют глубже понять смысл произведения в целом.  

Первый кубик-притча из новеллы “Синева августа” повествует о способности видеть чудеса и творить их. Назовём её:  

“Чудесная буква алеф”.  

Даниил, Иаков и Иешуа стояли под деревом, на котором росли самые вкусные фиги во всём Иерусалиме.  

“– Вот если б фиги, – сказал Даниил, – можно было бы сбивать как яблоки, и был бы у нас шест. <…>  

– Хотите фигу? – сказал Иешуа. – По одной на каждого. Закройте глаза и вытяните руки.  

Он взмахнул рукой, и в ладони появилась сочная синяя фига. Он дал её Даниилу. Ещё один взмах и щелчок пальцами – и возникла фига для Иакова”.  

Учитель Закхай рассказывал детям о букве алеф, с которой начинается еврейский алфавит.  

“– Иешуа! – позвал учитель. – Разве пристало есть фиги, когда мы учим алфавит? <…> Так расскажи, что тебе известно об алефе, если ты закончил кушать”.  

В пальцах Иешуа появилась фига.  

“– Возьми себе фигу, о Учитель. И ещё одну. И вот ещё. Мой отец послал тебе их.  

– Я поблагодарю его, когда встречу, – тихо произнёс Закхай.  

– Алеф! – произнёс Иешуа звонко. – В алефе есть юд сверху, и юд снизу, а между ними линия. Как любая граница, эта линия объединяет и разделяет. Верхний юд – это Создатель Вселенной, Земли, Солнца, Луны, планет и звёзд. Нижний юд – мы, люди. Разделительная линия – Тора, пророки, закон. Это глаз, чтобы создатель видел, на что мы способны. Сам же он нагляден в своей работе, в мире. <…>  

Алфавит состоит из картинок. Смотришь на них и видишь, что они изображают лошадь или верблюда. Алеф – изображение целого мира. Холодная вода на пыльных ногах – это прекрасно, и запах стружек, и виноградная кожица в вине, и мёд, и танцы под тамбурин и флейту. Эти чудесные вещи находятся здесь внизу, но появились они оттуда, сверху. Вот оттого-то и проведена линия между верхним юдом и нижним. <…>  

Закхай застыл на табурете. Он запустил пальцы левой руки в бороду. <…>  

– Говорил я тебе, что Иешуа – мешуга (с еврейского – “сумасшедший”), – шепнул Даниил Иакову”.  

Иешуа в какой-то мере прав: графика букв еврейского алфавита отдалённо ещё напоминают рисунки тех животных и предметов, от названия которых они произошли (алеф – “бык”, бет – “дом”, гиммель – “верблюд” и т. д.). Греки, заимствовавшие семитские знаки, вовсе не понимали их названий (альфа, бета, гамма – просто названия букв); в европейских же алфавитах они и вовсе стали звуками а, б, в, г… Но, право же, чтобы в графике буквы алеф увидеть то, что разглядел Иешуа, надо подлинно быть иным, чем окружающие, чудотворцем, обретя в награду за свою инаковость кличку “мешуга”!  

Чтобы читатель мог сопоставить собственное восприятие алефа с тем вдохновенным толкованием, которое пришло в голову гениальному подростку, приведу эту букву в тексте. Вот она: ?. Иешуа верно подметил, что над и под наклонной чертой, разделяющей алеф надвое, располагается буква ? (йуд или юд).  

Второй рассказ-кубик:  

“Чтобы не лишаться творческих способностей, надо защищать свою инаковость”.  

Лондонского профессора Джеймса Сильвестра пригласили преподавать в Виргинский университет в 1841 году. Вскоре он убедился, что его студенты – круглые неучи, высокомерные снобы и к тому же безнадёжные антисемиты.  

Между профессором и его питомцами происходили следующие диалоги:  

“– Мистер Баллард, вы можете привести эвклидово доказательство теоремы Пифагора о правильном треугольнике?  

– Отсоси.  

Ему пришлось справляться, что означает это слово и он вспыхнул от стыда. По совету знакомого профессора он приобрёл трость с клинком. На всякий случай. Платили ему пристойно, но беспокоило, что работы, которые он писал, становилось всё труднее закончить. Сильвестр славился тем, что обычно завершал математическую статью за месяц. Он был Моцарт математики. Эти вульгарные варвары со слугами и дуэльными пистолетами делали его бесплодным”.  

Однажды он случайно повстречал на улице трёх своих студентов братьев Уикс, которые принялись оскорблять “жалкого профессоришку”, вовремя не снявшего перед ними, джентльменами, свою “жидовскую шляпу”.  

Сильвестр грациозным движением выдернул клинок из трости и проворно воткнул в грудь Альфреда Уикса. Тот принялся верещать, остальные братья удрали. Вызванный врач констатировал лёгкую царапину, и уверил раненного, что, вопреки его истошным воплям об уже наступившей смерти, его жизни ничто не угрожает. Сильвестр же уехал в Нью-Йорк и основал там первый в США факультет математики. К восхищению коллег он снова смог писать свои талантливые труды. Много лет спустя букву “алеф” (?) в память о Сильвестре стали использовать в математике как символ трансфинитности.  

Третий кубик-рассказ из этой новеллы:  

“Порой приходится скрывать свою инаковость, прибегая к инкогнито”.  

Знаменитый Томас Эдуард Лоуренс, вошедший в мировую историю как Лоуренс Аравийский (в одноимённом фильме его сыграл Питер О’Тул), посетил однажды английского художника Генри Скотта Тьюка: “Когда я впервые увидел вашу картину, Тьюк, я узнал родственный дух, а ведь жизнь не такая длинная, чтобы откладывать встречу с близким по духу”. Лоуренс позировал нагим и на свет появился “Портрет рядового авиации Росса”. Пришлось прибегнуть к инкогнито. Генри Тьюк был известен своим пристрастием к однополой любви и изображал лишь красивых нагих мальчиков и юношей. Лоуренс, с его молодым тренированным телом, вполне соответствовал художественным принципам и вкусам художника, но он вовсе не собирался делать собственную гомосексуальность достоянием всех своих сограждан. Ибо, хотя инаковость может быть самой разной (поэтический мистицизм и чудотворчество Иешуа, математическая одарённость Сильвестра, гомосексуальность Лоуренса), все, отмеченные ею, расцениваются окружающими как “мешуга”, чудаки или даже преступники.  

Новелла “Барсук” утверждает:  

“Призрачный пёс – не всегда галлюцинация”.  

Мальчики Давенпорта – обычно фантазёры и чудотворцы. Вот, скажем, триумфальное прибытие Николая (точнее, Миккеля) в новелле “Гуннар и Николай”:  

“У румпеля, как вскоре выяснилось, сидел парнишка – симпатичный и подтянутый. Он срезал курс напрямую к берегу, прямо в песок между скал, о который, к изумлению сотни вытаращившихся на него курортников, и чиркнул нос яхты.  

Искусно и с небрежной лёгкостью спустив паруса, он свернул их треугольниками, всё меньше и меньше, покуда не оказались с носовой платок. Затем, щёлкая тут и хлопая там, будто закрывая секции складного метра, насвистывая попутно мелодию Луиджи Боккерини, он сложил лодку – мачту, оснастку, каркас, киль, руль и всё прочее – в горсть реек и шнуров. Ещё раз перегнул пополам, ещё раз, заткнул салфетками парусов и сунул всё в карман своей штормовки на молнии. <…> Не глядя на ошеломлённых загорающих, один из которых уже как бы бился в припадке, и, не реагируя на прыжки и вопли мальчишек, требовавших повторения, он зашагал по берегу со всем апломбом своих двенадцати лет, пересёк дорогу и углубился в тёмную прохладу леса Троллей”.