Манифестация полилингвальности субъекта в психоанализе

Современный субъект, обращающийся к психоаналитику, почти всегда полилингвален (владеет и пользуется несколькими языками). Это обусловлено как общемировыми глобализационными процессами, требованиями рынка труда, так и спецификой декларированной или фактической многоязычности определенного региона, как это происходит в Украине. Невзирая на то, что полилингвальный субъект обычно выбирает один конкретный язык для входа в психоаналитическое дискурсивное пространство, на практике обнаруживается «вторжение», «замещение» или некое «конкурирование» слов и словосочетаний из других языков в цепи означающих свободного ассоциирования. Целью данного эссе является рассмотрение психоаналитического понимания проявлений полилингвальности субъекта в психоаналитическом процессе на основании анализа данных психоаналитической теории, а также классических и собственных клинических примеров.

Начало исследования различных особенностей полилингвального субъекта психоаналитического процесса было положено еще в 1895 году в совместной работе Зигмунда Фрейда и Йозефа Брейера «Исследование истерии», где был описан случай работы Й. Брейера с Анной О. Её симптоматику в интересующей нас теме сперва составили забывание слов и грамматических конструкций в родном языке с попытками конструирования предложений из 4-5 разных иностранных языков, позже (после периода полного мутизма) — неосознанное переключение речи с родного немецкого на английский, французский и итальянский с одновременным забыванием других языков, а затем — использование исключительно английского языка, даже при чтении вслух книг, изданных на французском или итальянском языке. Но, поскольку эта работа была в большей степени посвящена конверсионной истерической симптоматике и обоснованию катарсического метода, перечисленным особенностям речи Анны О. не было уделено должного внимания. Тем не менее, сам Й. Брейер дал им следующий комментарий: «...исчезновение речи под влиянием переживаемой тревоги (здесь и далее курсив мой), с некоторым послаблением ограничений после того, как на помощь ей пришёл английской детский стишок”. Таким образом, хоть это ещё не было сформулировано в данной работе более развернуто, мы сталкиваемся с идеей, что исчезновение родной речи пациентки было симптомом, устраняющим из сознания тревожащие представления, а обращение к другому языку — изобретением по совладанию с этой тревогой, в чем можно предполагать и частичную разрядку изначального напряжения.

Более подробные результаты исследования проявлений полилингвальности субъекта далее были изложены в работе З. Фрейда «Психопатология обыденной жизни» (1901) и основываются не на клинических наблюдениях, а на самоанализе и обыденном анализе знакомых. Первый же пример забывания собственных имен (Синьорелли) содержит указание на процесс замещения именований, связанных с вытесненной темой, путем неосознанного перевода корней этих слов с итальянского на немецкий. З. Фрейд указывает, что такое замещение происходит в результате недавнего подавления некой значимой темы и благодаря наличию внешней и/или содержательной ассоциативной связи между соответствующим словом и подавляемым представлением. Таким образом, слова-заместители, пишет З. Фрейд, «создают своего рода компромисс: напоминают и о том, что я хотел вспомнить, и о том, что я позабыл; они показывают, таким образом, что мое намерение позабыть нечто не увенчалось ни полным успехом, ни полным неуспехом». Фактически здесь представлена идея о переведенном на другой язык слове как о компромиссном образовании с целью и скрыть, и вскрыть содержание ассоциативно связанного представления. В этой же работе, в главе, посвященной забыванию иностранных слова, З. Фрейд на примере слова «aliquis» описывает механизм его забывания как следствие бессознательного сопротивления сознательно неприемлемой мысли. Далее, в главе об обмолвках упомянута его пациентка, перепутавшая иностранные фразы «in fragranti» и «en passant», что указывало на бессознательное воспоминание. Здесь З. Фрейд формулирует причину случайной замены слов и словосочетаний как «влияние мыслей, лежащих за пределами речевого намерения», где слово-заместитель указывает на вытесненное ассоциативно связанное представление.

Под впечатлением от работ З. Фрейда и общения с ним два важных аспекта проявлений полилингвальности субъекта были описаны Шандором Ференци (1912, 1913). В работе по гомосексуальной этиологии паранойи (1913) ним на клинических примерах было показано, как психическое осуществляет фрагментацию слышимого слова на слоги с последующим переводом этих слогов на любой доступный язык, в котором смысл данных слогов отвечал бы бессознательному желанию субъекта. Ярким примером подобного в цитируемой работе выступает случай учителя, который в своей фамилии, в имени Шандор и даже в вопросе о том, говорит ли он по немецки, слышал отдельные слоги по-венгерски или по-немецки в среднем роде как намек на спутанность своей мужественности и женственности. В работе по симптомообразованию в аналитическом процессе Ш. Ференци (1912) упоминает невротика, у которого буквально засело в голове русское слово «лекарь». Навязчивость этого слова, снова и снова приходящего в голову, была связана с тем, что оно являлось омонимом немецкого ругательства, которое данный анализант не мог произнести и заменял употреблением русского слова. Сам Ш. Ференци не упоминает этого в работе, но мы можем увидеть в этой подмене также и возможный намек на адресанта данного ругательства — своего «лекаря»-аналитика. Другой анализант вдруг перестал понимать иностранные слова, употребляемые Ш. Ференци, а после перевода их аналитиком заявил, что не понимает теперь и родную речь. Этот эпизод получил интерпретацию о бессознательном выражении неверия аналитику: анализант вел себя как слабоумный, вытесняя собственное отношение к аналитику, как к идиоту. Тем самым мы встречаем в этой работе идею о проявлении полилингвальности субъекта как об указании на имплицитные аспекты переноса.

Небезынтересной, хоть и лишь косвенно дополняющей, в ключе исследуемой темы является работа Сабины Шпильрейн «К вопросу о возникновении языка звуков» (1920), в которой она обосновывает идею, что ребенок изначально изобретает свой собственный язык, упражняясь в артикуляционных движениях ради получения удовольствия от оральной стимуляции. И только позже он приобретает опыт именования объектов другим (взрослым), который может присвоить и использовать. Потому то, что мы называем первыми словами ребенка, на самом деле является лишь первыми словами, понятыми нами с точки зрения нашего языка. Следовательно, использование общепринятого в данном культурном пространстве языка в речи субъектом фактически подразумевает освоение ним функции перевода чего-то личного, индивидуально изобретенного, либидинально нагруженного на язык другого.

Этот взгляд на природу и функционирование речи и языка получил наиболее серьезное развитие в исследованиях Жака Лакана (1936, 1953, 1958). Природа речи, по Ж. Лакану (1958) в том, что она является речью Другого. Человек не способен получить удовольствие до тех пор, пока оно “не прошло сквозь призму слова”. Желание нуждается в речи, в то время как речь утверждается и разворачивается только в Другом. При этом подчеркивается изначально иностранный характер языка для субъекта. Уже в статье «По ту сторону принципа реальности» (1936) Ж. Лакан убедительно показывает, как субъект производит посредством языка и в языке некий смысл, адресованный Другому. Аналитик является тем другим, «субъектом якобы знающим», которому обращена наполненная смыслом речь анализанта. В этом контексте важно задаться вопросом: какое бессознательное желание скрыто за попыткой заговорить на сессии на другом, с большой долей вероятности незнакомом аналитику, языке? Следует ли относить явление такого порядка к психическим особенностям семиозиса, ищущего наиболее удачную языковую «упаковку» означающего для некоего смысла перед Другим, или же речь идет о проявлении переноса, в котором неким образом испытывают «якобы знающего» аналитика, совершая попытку голосовой кастрации последнего?

Позднее в работе Ж. Лакана «Функция и поле речи и языка в психоанализе» (1953) изложен взгляд на симптом как на язык, из которого должна быть высвобождена речь, благодаря чему субъект сможет постичь свою историю. В этом ключе проявление полилингвальности на аналитической сессии также может быть понято как попытка субъекта бессознательного изложить свою историю через привлечение других «языковых каркасов» (в терминах Р. Карнапа). Искомое бессознательное содержание симптома в дискурсе анализанта может быть изучено также и через рассмотрение двух аспектов, предложенных Ж. Лаканом на основании осмысления идей З. Фрейда и Р. Якобсона: метонимии и метафоры. Метонимию он связал с механизмом смещения на основании связи по сходству, а метафору — со сгущением (1953). При этом метонимия, по Ж. Лакану, отражает желание, а метафора — симптом. В свете данной теории использование слова из другого (вместо выбранного для анализа) языка анализантом также может быть мыслимо и как апелляция к означающему, расширяющему представление об означаемом в результате скольжения по цепи (в таких случаях, вероятно, слово из основного языка остается не вытесненным, а слово-заместитель из другого языка лишь углубляет смысловую нагрузку высказывания, что удается сразу же прояснить); и как появление слова-симптома, в символической или акустической метафоре указывающего на вытесненное в означаемом. В качестве собственного клинического примера приведем случай анализантки А., которая, размышляя о переживаниях при своей бронхиальной астме в детском возрасте, описывает пришедший ей на ум образ больших черных, темных просторов, о которых она говорит на украинский манер «спаленный лес» (вместо «сожженный»). Тем самым, через акустическую манифестацию смысла означающего из другого языка, анализантка вводит тему темной спальни как источника тех тревог, которые сосредоточены в ее симптоме.

[/url] В ином ключе к теме лингвистических аспектов психического подошел Уилфред Бион (1962). Наиболее ценной для нашего исследования являются его идеи о пре-концепции, концепции и концепте, о контейнере и контейнируемом, а также его особое прочтение мифа об Эдипе. Пре-концепция, по У. Биону, это состояние ожидания и предвосхищения субъектом желаемого объекта или события. Встречу ожидания с объектом или наступившим событием он называет реализацией, а то особое знание, которое возникает в следствие данной реализации, является для У. Биона концепцией — то есть схематизмом, позволяющим ухватить некий опыт и его удерживать. Уровень, где приобретенная схема артикулируется в речи, представлениях и памяти называется концептом. По мнению У. Биона именно на уровне концепта субъект достигает определенной свободы в обращении со своим опытом. В данном ключе дискурс субъекта в анализе может быть в целом понят как попытка концептуализировать свой опыт, связать его разрозненные элементы (β-элементы, по У. Биону) в представимые (α-элементы) и контейнировать их должным образом, облекая в слова. Тогда проявления полилингвальности могут быть отнесены к возможным эпизодам более удачного контейнирования опыта через привлечение концепта с большей степенью свободы из другого языка. Приведем пример из личной практики: анализантка Б. пытается описать свою агрессию, возникающую в ответ на критику, но ей на ум приходит лишь английское «overloaded»: «Я overloaded», — говорит она. И это слово, буквально переводимое как «перегружена», создает дополнительные пространства смысла, связанные не только с интенсивностью переживания, но и с особенностями контейнирования, катектирования, удержания/отпускания и иных операций в психическом данного субъекта, отражающих способы обращения с агрессией в ее оральной и анальной семантике.

Интересным в свете изложенных размышлений оказывается также прочтение У. Бионом мифа об Эдипе как описания психической силы, позволяющей субъекту уклоняться от непереносимой истины и фальсифицировать знание. Важно, что истина и ложь для У. Биона не являются логически противоречивыми. Ложные мысли отличаются от истинных своим онтологическим качеством и происхождением: они всегда личностно заряжены и нуждаются в постоянной поддержке и отстаивании, в то время как истинные мысли в виду своей очевидности почти не нуждаются в «думании». В этом смысле вытеснение слова из одного языка и замена его другим может отражать и попытку фальсификации непереносимого знания: нечто из опыта оказывается высказанным, но словно бы исключенным из необходимости мыслительной обработки.

Вилл и Мадлен Баранже — аргентинские психоаналитики и разработчики концепции психоаналитического поля (1962) — рассматривают слова анализанта с позиции трех основных функций: слова сосредотачивают объектные отношения и примитивные эмоции субъекта; соединяют отщепленные и изолированные структуры аналитического поля; дифференцируют и развивают эти структуры. Основные препятствия, с которыми сталкивается психоанализ, по мнению В. и М. Баранже, связаны с девальвацией слова. Девальвация эта может проходить двумя способами: интеллектуализация слова, когда оно становится более абстрактным и утрачивает связь с переживанием; возрастание конкретности слова, когда оно утрачивает свое метафорическое измерение, превращается в буквальное или конвертируется в действие. Возможно, некоторые проявления полилингвальности субъекта в аналитическом пространстве также отвечают двум выделенным способам девальвации слова. Например, анализантка В. — мигрантка с одной из стран СНГ в США — говоря о своей семье и о том, как все родственники «играют в предательство», заключает, что ей всё время нужно быть с ними на чеку и быть «flexible». Затем анализантка пытается найти перевод этому слову на русский и поясняет, что речь идет о гибкости как способности найти подход к каждому члену семьи, чтобы мочь реализовывать свои желания. То есть используется абстрактная интеллектуализованная трактовка сказанного. Вытесняемым остается другой, гораздо более конкретный смысл данного английского слова — быть податливой, гнущейся и уступчивой, что соответствует реальному поведению В., не могущей отстоять свои желания и соглашающейся с желаниями родственников.

Значимыми для исследования заявленной темы являются также работы Жиля Делёза — философа, оставившего выдающийся след в рефлексиях о психоанализе и обосновавшего в соавторстве с психоаналитиком Ф. Гваттари метод шизоанализа. Ж. Делёз в труде «Логика смысла» (1969) определяет три типа отношений внутри высказывания: денотацию (обозначение, референция к объекту) как отношение высказывания к положению вещей; сигнификацию как отношение высказывания к универсальным (общим, внеличным) смыслам и концептам; манифестацию — как присутствие субъекта в высказывании (в том числе благодаря местоимению “Я” и глаголам от первого лица) и выражение в нем его представления или желания. В языке первична сигнификация, ведь субъект высказывания находится в уже существующем языке, означающие которого использует. Однако в речи Ж. Делёз считает первичной именно манифестацию, поскольку она делает возможной денотацию и предшествует сигнификации. По отношению к интересующей нас теме эта идея еще более выразительна: манифестация личной субъектности (своих представлений, желаний) в высказывании выбирает особый тип сигнификации — введение в речь второго (третьего, n-ного) языка — с целью наиболее точным образом произвести денотацию объекта или связи, к которым отсылает субъект речи. В работе Ж. Делёза «Складка: Лейбниц и барокко» (1988) изложенная идея была дополнена представлением о «складке смысла» как особой метафоре того, что есть мысль как нечто исключающее оппозиции, противоречивость, дихотомию, и включающее множественность, непрерывность, монизм. Именно складка позволяет субъекту помещать мир внутри себя, разворачивая различные сгибы этой «материи», постигая разные точки зрения. На наш взгляд, манифестация полилингвальности субъекта в психоанализе также может отсылать к использованию некоего слова как смысловой складки, то есть такого означающего, в котором референция к объекту или связи является не точкой, а сгибом и нуждается в разворачивании по пути исследования множественности означаемых. Примером данной идеи в клиническом наблюдении может стать случай анализанта Г. Это молодой русский, свободно владеющий английским языком и регулярно использующий его в работе (программировании) и в самообразовании. Г. говорит о специфике проявления своих чувств, когда он в депрессивные периоды жизни застывает в улыбке и внешне кажется всем очень бодрым и веселым, используя англоязычную метафору из операционных компьютерных систем: «Такой вот эээ.. как же это по-русски... *вздыхает* короче, screen saver». После сказанного Г. довольно быстро вспоминает, что имел в виду русское словосочетание «ждущий режим», а затем добавляет слово «заставка», однако заметно, что английская фраза имеет еще более специфическую коннотацию — «защитник экрана». Обращение ко всему множеству лингвистических версий высказывания (то есть к «складке» в целом) позволяет увидеть, что дежурная улыбка Г. в периоды подавленности отвечает одновременно и его ожиданию некой интервенции извне, и потребности защититься от нее. В то же время она — «заставка», то есть нечто, что он заставляет себя демонстрировать другим (ровно как и заставляет других видеть) вместо истинного состояния.

Иной взгляд на проявления полилингвальности субъекта в анализе может быть извлечен из позиций двух психоаналитиков-современников бионовской традиции — Томаса Огдена (1997) и Антонино Ферро (2006). Томас Огден считает одним из основных аналитических инструментов то, что У. Бион выделил как «ревери»: сновидные мысли, фантазии, мифы. Ревери (или мечтания, как это названо в русском переводе) рассматриваются Т. Огденом в трех аналитических функциях: 1) высвобождении субъекта бессознательного в аналитике, 2) активации бессознательного мышления, 3) открытии пространства становления интонации (1997). Ревери направлено на схватывание интонационного строя интеллектуально-аффективных комплексов в бессознательном мышлении анализанта и на артикуляцию силовых линий, пронизывающих аналитическую коммуникацию, а также прошлое и настоящее как анализанта, так и аналитика. В этой позиции все артефакты речи анализанта, включая проявления полилингвальности, могут быть поняты как инструменты для побуждения аналитика к мечтанию (ревери), в котором последний может уловить то, что находится по ту сторону высказанного. При этом для Т. Огдена достижение такого понимания происходит не столько через декодирование смысла услышанного, сколько через интонационные характеристики высказанного, потому — в интересующей нас теме — аналитику более важно в моменты манифестации полилингвальности анализанта аффективное вчувствование, чем знание используемого языка. Несколько другой акцент на дискурсе анализанта делает итальянский нарративный психоаналитик Антонино Ферро (2006). Он, базируясь на идеях Р. Барта и У. Биона, рассматривает дискурс анализанта как его повествование о своей жизни, имеющее кроме явного еще и другое, имплицитное, более сложное и противоречивое фантазийное измерение, которое актуализируется полем переноса. Задача аналитика — услышать эту вторую историю. А. Ферро пишет, что нарратив (т. е. повествование) анализанта о себе никогда не может быть завершен, но благодаря силовым линиям смысла он организует его жизненный порыв, подкрепляя эстетическим удовольствием от самой наррации и интересом. Опираясь на клинический язык теории У. Биона, А. Ферро назвал процесс производства текста психической реальностью субъекта альфабетизацией, имея в виду направление терапии от β-элементов к α-элементам. Психоанализ автор считает результатом столкновения двух альфа-функций, при чем если альфа-функция пациента может быть повреждена, то альфа-функция аналитика должна выполнить работу по переработке бета-элементов из проективных идентификаций анализанта в слова и образы. Следовательно, применимо к исследуемой нами теме, проявление полилингвальности субъектом в аналитической ситуации может отвечать попыткам анализанта быть наиболее полно рассказанным, получить удовольствие от процесса и результата данного повествования, а также предоставить аналитику те разрозненные бессознательные элементы, в лучшем связывании и означивании которых анализант нуждается.

Размышления над изложенными концепциями и клиническими случаями позволяют нам в самом общем виде выделить следующее метапсихологическое значение проявлений полилингвальности субъекта:

с экономической точки зрения: использование иностранного слова, одновременно и скрывающего, и реализующего вытесняемое влечение или желание благодаря своим расширенным концептуальным возможностям (как лучшего «контейнера», как означающего, отсылающего к «складке смысла»), отвечает принципу удовольствия, обеспечивая частичную разрядку, уменьшая напряжение;

с динамической точки зрения: можно говорить о попытках субъекта речи удержать в системе бессознательного то, что неприемлемо для сознательного, усложнив референциальные отношения между означающим и означаемым;

с топической точки зрения: проявления полилингвальности отвечают защитным силам Я (через фальсификацию знания, девальвацию смысла, интеллектуализацию и пр.) и позволяют достигать компромисса между влечениями Оно и требовании Сверх-Я в речи.

Однако, как было показано рядом авторов, кроме метапсихологического, манифестации полилингвальности субъекта в психоанализе имеют также значение в поле аналитических отношений, которое можно представить как:

указание на имплицитные аспекты переноса, в том числе негативные (Ш. Ференци, Ж. Лакан);

обращение к бессознательному аналитика, побуждая его к переживанию контрпереносных чувств, способствующих пониманию анализанта (Т. Огден);

безопасный для Я способ предоставить аналитику тот разрозненный бессознательный материал, в переработке которого необходимо задействовать альфа-функцию аналитика (У. Бион, А. Ферро) и др.

В качестве вывода уместно сказать, что в целом тема манифестации полилингвальности субъекта в психоанализе на сегодняшний день остается изученной неполно. В частности, открытыми остаются вопросы дифференциации тенденций к бессознательным смыслам ее проявлений у субъектов с различной психической структурой и клинической картиной, а также возможные связи с используемыми механизмами защиты.

Цитируемая литература:

1) Баранже В., Баранже М. Аналитическая ситуация как динамическое поле (1962);

2) Бион У. Научение через опыт переживания (1962);

3) Делёз Ж. Логика смысла (1969);

4) Делёз Ж. Складка: Лейбниц и барокко (1988);

5) Лакан Ж. Диалектика желания и требования. Сон супруги мясника (1958);

6) Лакан Ж. По ту сторону принципа реальности (1936);

7) Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе (1953);

8) Огден Т. Мечтания и интерпретация (1997);

9) Ференци Ш. О кратковременном симптомообразовании во время анализа (1912);

10) Ференци Ш. О роли гомосексуальности в патогенезе паранойи (1913);

11) Ферро А. Психоанализ. Создание историй (2006);

12) Фрейд З., Брейер Й. Исследование истерии (1895);

13) Фрейд З. Психопатология обыденной жизни (1901);

14) Шпильрейн С. К вопросу о возникновении языка звуков (1920).