Знак переноса

«Знак переноса» - окончание аналитического сеанса, завершение сессии, момент приостановки анализа и в то же время продолжение процесса. Манера, в которой проводит анализ Лакан, помещает в центр нашего внимания вопрос о том значении, которое приобретает форма окончания психоаналитической сессии.

В обращении анализанта со временем сеанса могут прослеживаться разнообразные истории, зачастую подлежащие интерпретации. Аналитикам хорошо известно, как течение сессии становится еще одним планом отношений, как пациент бережливо сохраняет на последние пять минут отпущенного ему в кабинете времени самое ценное и как упорствует в выборе нарочито окольных путей подхода к этому материалу. Описание такого «поведения» анализантов несложно отыскать в пресловутых учебниках «современного психоанализа», где вдогонку непременно следуют прояснения и интерпретации этого явного сопротивления анализу.

Но можем ли мы, коль скоро мы взялись рассматривать психоаналитический процесс как процесс речевой, позволить себе пренебречь столь явным вопрошанием анализанта?

Какой вопрос ставит перед нами окончание аналитической сессии? Когда конец свободным ассоциациям анализанта кладет не упрямый отсчет времени, а многозначительный жест аналитика: «На этом сегодня остановимся». Что означает эта точка? Точка ли это?...

Лакановская практика проведения коротких аналитических сессий, призванная преодолеть расчетливое сопротивление времени, сделать шаг за пределы распорядка дня, которым опутана жизнь пациента, и тем самым вынести продолжение анализа за двери кабинета психоаналитика, что дает она аналитику и анализанту?

Сама по себе практика лакановского формата сессий в наших условиях затруднена. Большинство аналитиков работает в кабинетах с почасовой арендой, где сложно представить себе очередь из ожидающих приема пациентов… Время начала сессии определено практически всегда, время окончания уже не так очевидно. Многие известные мне аналитики практикуют довольно размытую границу окончания сеанса, плюс-минус пять-десять минут, это то немногое, что можно позволить себе в рамках существующих структур аналитических центров и кабинетов, и в то же время для психической реальности обоих участников психоаналитического процесса это уже кое-что.

«Почему сессия всегда заканчивается на самом интересном?», – спросила меня как-то моя анализантка, поднимаясь с кушетки. Тогда мне не пришло в голову ничего лучше, кроме как вернуть ей этот вопрос. Она ответила, что уходит в глубокой задумчивости, как бы продолжая распутывать клубок своих мыслей в промежутке между сессиями, и несмотря на то, что следующая сессия начнется, по глубокому ее убеждению, новыми проблемами и новым материалом, и к тому самому интересному вопросу, который она уносит с собой, вернуться не удастся, между сеансами все равно возникает какая-то невидимая связь, цепочка… Цепочка вопросов, оставшихся не без ответа.

И все же, что делает это самое окончание сессии таким интересным? Что возникает в этом прерывании дискурса анализанта? В моем опыте подобная техника окончания сеансов тесно связана с интерпретацией. Той особой формой ответа аналитика, которая, ничего толком не спрашивая и ничего нового не повествуя, побуждает анализанта продуцировать новый материал. Как известно, хорошую интерпретацию отличает не восторженное согласие или яростное запирательство анализанта, а именно тот новый материал, служащий ответом на вопрос, которому даже не обязательно быть артикулированным. В чем, собственно функция интерпретации заключается? Здесь на ум приходят слова Лакана о том, что «речь <…> сама содержит в себе свой ответ, и давая ответ, мы лишь подхватываем ее антифон с другого клироса»[1]. Грань между этой удивительно тонкой метафорой мэтра и тем, что названо интроекцией здорового эго аналитика, не так-то легко бывает различить. То, что критикуемые Лаканом эго-психологи и теоретики объектных отношений представляют как интерпретацию, выглядит вполне сходно: можно вспомнить и потуги Эрнеста Криса разубедить своего охотливого до свежих мозгов пациента в его пристрастии к плагиату, и нетривиальные интерпретации Мориса Буве относительно работы с неврозом навязчивости, однако все это не переходит определенных пределов. Пределы эти имеют самое непосредственное отношение к тому, о чем представители так называемого современного психоанализа столь старательно пытаются умолчать, а именно к языку и речи. Как подчеркивает Жак Лакан в своем втором семинаре, работа с «эго» пациента остается всецело на уровне воображаемых конструкций, и кому бы, в конечном счете, пресловутое «эго» ни принадлежало, в дискурсе анализанта оно никакого нового эффекта не производит. «Говоря с пациентом на его языке, речи ему не вернуть» [2]. Именно в этом и заключается функция психоаналитической интерпретации – заговорить с анализантом на другом языке и тем самым вернуть ему речь, вернуть его к той речи, в которой рождается истина.

В окончании анализа по будильнику последнее слово остается как бы ни за кем. Кажется, оно принадлежит распорядку времени, неумолимому Господину, снимающему всякую ответственность с обеих сторон, за что, надо полагать, он так и любим некоторыми аналитиками. На самом же деле - мы видим это в клинике – слово остается за анализантом, более того, оно остается в прямом смысле «за ним» спрятанным, так и откладывающимся в бесконечности неопределенного подходящего случая. Такой способ завершения представляется этаким авторским троеточием, местом удовлетворительной недосказанности, и в то же время местом несказуемости.

Окончание аналитического сеанса, положенное указанием аналитика, хотя и требует от последнего принятия собственной ответственности, тем не менее, производит необходимый эффект в дискурсе анализанта. Оно создает эффект собирающей интерпретации. Анализант приходит, ложится на кушетку и начинает говорить. За сорок-пятьдесят минут материала может быть головокружительно много или опустошающее мало, однако, когда словам анализанта приходит в той или иной степени логический конец, что должно произойти со всем тем, что уложилось на бумагу почерком аналитика? Что будет с этим в мире анализанта?

«Единственная цель, которую может ставить себе анализ, — это появление истинной речи и осознание субъектом своей истории в ее соотнесенности с неким будущим»[3]. Именно на эту самую соотнесенность с будущим направлена финальная интерпретация аналитика. Этот особый вид интерпретации, по которому можно догадаться, что твой час пробил. Интерпретации непривычно долгой и пространной, производящей собирание всех петель сессии на одну единую спицу – спицу жизни субъекта. Интерпретация эта почти всегда заканчивается одним и тем же – зависанием еще одной петли дискурса над острием спицы, направленным на дверь. Дверь в жизнь анализанта, дверь в его будущее, в котором ему предстоит так или иначе прожить тот промежуток времени, что разделяет два аналитических сеанса. Зачастую от анализантов можно услышать, что аналитические сессии отмеряют их жизнь, словно верстовые столбы: жизнь как бы собирается в пространстве аналитического кабинета. И в то же время оживающее прошлое и осмысляемое настоящее сплетаются в единую линию анализа, линию жизни, линию, которую моя анализантка описала так: «Вы знаете, окончание наших встреч можно сравнить со страницей письменного текста, в конце которой стоит знак переноса, и пока ты переворачиваешь эту страницу, в голове проносится целая жизнь». Если роль аналитика, как пишет Лакан, «сводится к расстановке в речи субъекта ее диалектической пунктуации»[4], то этот маленький значок, который на письме обозначает продолжение мысли и окончание места, представляется мне весьма важным аспектом аналитических отношений. Не зря название его напоминает нам об одном из основных психоаналитических феноменов, которое, собственно, отношения и обуславливает.

[1] Жак Лакан «Функция и поле речи и языка в психоанализе» М., «Гнозис», 1995.

[2] Жак Лакан «Варианты образцового лечения», Семинар 2, М., «Гнозис/Логос», 2009.

[3] Жак Лакан «Функция и поле речи и языка в психоанализе» М., «Гнозис», 1995.

[4] Там же.