Бейлькин Михаил Меерович » Секс в кино и литературе

Характер строения и функции центров, определяющих тип сексуальной ориентации и полового поведения, определяются в ходе половой дифференциации зародышевого мозга. Подобным образом формируются предпосылки полового поведения у самцов и самок всех видов млекопитающих, а также и у людей.  

Процесс формирования половых центров головного мозга у человека приурочен ко второму триместру внутриутробной жизни зародыша. Гормоны, воздействуя на мозг в критические сроки внутриутробного развития, определяют тип функционирования его нервных центров на всю жизнь. В периоде полового созревания сексуальная ориентация индивида лишь проявляется, а не формируется на пустом месте под влиянием его исключительно мужского или женского гормонального профиля. Характер сексуальной ориентации не могут изменить ни психологические, ни социальные факторы.  

Основным фактором, определяющим у мужчин развитие их будущей девиации (отклонения от гетеросексуального стандарта), является низкий уровень андрогенов, вырабатываемых зародышевыми яичками. Это чаще всего вызывается стрессом, переживаемым будущей матерью во втором триместре беременности. Выраженная андрогенная недостаточность зародыша в дальнейшем приводит к формированию “ядерной” гомосексуальности. Сравнительно умеренный дефицит андрогенов в процессе внутриутробного развития приводит к более мягким формам девиации, когда возможно бисексуальное поведение мужчины. Именно таким механизмом и объясняется поведение автора письма (хотя он, разумеется, по своей природе ближе к “ядерным” гомосексуалам, соответствуя оценке 5 по шкале Кинси).  

К подавлению функции зародышевого гипофиза (и, следовательно, к понижению функции зародышевых яичек) может привести, например, приём будущей матерью женских половых гормонов (в частности, с целью сохранения беременности) и определённых медикаментов (резерпина, снотворных, нейролептиков). Прямое отношение к развитию у потомства гомосексуальности имеют многие заболевания беременной: ревматизм, токсикоз беременности, гипертония, сахарный диабет, болезни надпочечников и гипофиза.  

Для будущих девочек опасность таят либо заболевания собственных зародышевых надпочечников (адреногенитальный синдром), либо заболевания матери, сопровождающиеся повышенной выработкой гормонов с андрогенной активностью. К такому же эффекту приведёт и ошибочное назначение беременной гормонов с целью её лечения.  

Гомосексуальность может сопровождаться выраженной феминностью (женственностью), физической и поведенческой, но такое наблюдается далеко не всегда. Гомосексуалами бывают и атлеты, и внешне грубые “мужчины-самцы”, задиры и драчуны. Автор письма, кстати, весьма гордится своими успехами в атлетизме и умением драться. Иногда же внешность и манеры приобретают своеобразный мозаичный характер: утрированная мужественность накладывается на проступающие сквозь маскировку женственные черты.  

Психологические факторы влияют на формирование полового поведения, накладываясь на биологические особенности строения мозга индивида. Если бы Сергей (самый первый партнёр автора письма) получил жёсткий отпор в своих попытках реализовать заместительную гомосексуальную близость, то его половая жизнь, возможно, была бы строго гетеросексуальной. Иначе обстоит дело с самим автором письма. Тот факт, что именно его выбрал в качестве своего партнёра Сергей, а также то, что он находил близость с мужчинами всё более и более привлекательной по мере своего созревания, говорит о том, что его выход на однополые связи был отнюдь не случайным.  

В прежние годы, когда гомосексуальность преследовалась законом, а информация о ней была крайне скудной, девиация могла оставаться латентной (нереализованной). Как правило, такое положение вещей приводит к невротическому развитию и к различным отклонениям в сексуальной сфере. Впрочем, по мере осознания собственной сексуальной нестандартности, многие из “ядерных” гомосексуалов, в зависимости от этических принципов, социальных установок и реальных возможностей, в том числе определяемых типом половой конституции индивида, всё-таки всегда находили приемлемые для них формы однополых контактов.  

Форстер и персонажи его романа  

Каждое новое поколение убеждено в том, что оно умнее и прогрессивнее старого. Если речь идёт о сфере половых взаимоотношений, это утверждение кажется бесспорным. Европейцы, выросшие после второй мировой войны и воспитанные сексуальной революцией середины ХХ века, разительно отличаются от своих предшественников по срокам начала половой жизни, по отношению к браку, по степени информированности в области “техники секса”, контрацепции и т. д. Но стали ли они от этого более здоровыми и счастливыми?  

Ответ на этот вопрос очень непрост. На ум приходит банальная фраза о неоднозначности прогресса, о том, что за него надо платить, и что, выигрывая в одном, люди теряют в другом. Врач знает об этом больше, чем кто-либо: триумфальное вторжение антибиотиков в медицину вызвало появление новых штаммов микроорганизмов, устойчивых к большинству антимикробным препаратам. Чего стоит так называемый патоморфоз хламидий или туберкулёзной палочки!  

Что же касается неврозов, в частности, сексуальных нарушений психогенного характера, то так ли кардинально изменились причины их возникновения?  

Сравним печали и радости Мориса и Джима. Их поведение соответствует духу двух разных эпох. Но в главном они одинаковы: оба – “ядерные” гомосексуалы; оба безуспешно пытались стать “нормальными” и переключиться на женщин (правда, это желание, будучи постоянным у Джима, для Мориса стало актуальным лишь в периоде его душевного кризиса). Джим близко подружился с любовницей своего бисексуального партнёра, но, увы… “он испытывал отвращение к нежному, податливому женскому телу” . Морис лишь однажды сделал шаг в сторону прекрасного пола. Его избранница тут же почувствовала: “тут что-то не то!” и предпочла странно холодному поклоннику обычного сексуально озабоченного “натурала”. Делая всё возможное, чтобы избавиться от своей гомосексуальной ориентации, жениться и завести детей, Морис, тем не менее, остро чувствовал опасность подобного шага. Он“взял из библиотеки биографию Чайковского. Эпизод с женитьбой композитора мало что сказал бы нормальному читателю, который смутно предположил бы: не ужились, мол, – но Мориса он взволновал чрезвычайно. Он знал, что означала та трагедия, и понимал, как близко подвёл его к ней доктор Бэрри”.  

На этом сходство молодых людей исчерпывается. Джиму свойственна интернализованная гомофобия, не вполне им самим осознанная и понятая. Морис пережил тягостный этап невротического отвержения собственной гомосексуальности, но свой невроз победил. Между тем, степень информированности обоих молодых людей в области половых взаимоотношений, казалось бы, обеспечивала явные преимущества Джиму. Если он обладал весьма богатым сексуальным опытом, то Морис был близок лишь с двумя партнёрами. Если американца учила сама жизнь, то англичанин по части гомосексуальности получил старомодное “классическое образование”. Поначалу он – наивный “теоретик”. Осознавая собственную гомосексуальность и ведомый старшим другом и воспитателем Клайвом Даремом, Морис читает античных авторов, штудирует диалоги Платона “Пир” и “Федр”.  

Правда, чтением дело не ограничивается, ибо их с Даремом тянет уединяться, обниматься, ерошить волосы друг другу. Лишь спустя год после их знакомства, Клайв решается, наконец, сказать Морису:  

– Я люблю тебя.  

В ответ раздаётся возмущённый возглас друга:  

“– Какой вздор! Ты англичанин, Дарем. И я англичанин. Перестань нести чушь. Я не обижаюсь на тебя лишь потому, что знаю: ты совсем другое имеешь в виду, ведь это переходит все границы, и ты сам это понимаешь. Это – тягчайший из грехов, ты не должен говорить об этом. Дарем! Право, какая мерзость…  

Но друг его уже ушёл – ушёл, не сказав ни слова, он летел через двор к себе, и звук захлопнувшейся за ним двери раздался сквозь весенний шум”.  

Понадобилось несколько недель, чтобы Морис в муках осознал факт собственной гомосексуальности и понял, что любит Клайва не только как друга. И тогда он поступил как романтический герой: забрался ночью через окно в комнату любимого и наклонился над его постелью.  

“– Морис…  

Он услышал своё имя, названное во сне. Его друг позвал его. Минуту он стоял потрясённый, а затем новое чувство нашло для него слова, и, осторожно положив руку на подушку, он ответил:  

– Клайв!”.  

Подобная “давидкопперфилдовская муть” (как сказал бы Холден из знаменитого романа Сэлинджера) донельзя смешит современных молодых читателей. Их, воспитанных на принципах потребительского гедонизма (“мы берём от жизни всё и покупаем пиво фирмы имярек!” ), бесит поведение двух влюблённых молодых людей, которые вопреки современной молодёжной логике занимаются чем угодно, только не сексом. Сценку ночного свидания они воспринимают с удовлетворением: уж теперь-то ребята наверстают упущенное и “оттянутся на всю катушку”! Форстер, казалось бы, многозначительно намекает на полноценные любовные радости его героев. “Юношей не сдерживали никакие традиции. Никакие условности, устанавливающие, что поэтично, а что абсурдно. Они были поглощены страстью. <…> В течение следующих двух лет Морису и Клайву досталось столько счастья, сколько может лишь примечтаться мужчинам под их звездой. Они были нежны, сходны по характеру и, благодаря Клайву, чрезвычайно благоразумны”.  

Упомянутое благоразумие настораживает читателя, но, конечно же, не настолько, чтобы заподозрить, что 24-летний Морис, как это потом выяснилось из его беседы с доктором Бэрри, по-прежнему горд своей девственностью! “Господи, чем же занимались эти недоумки целых два года?!” – с раздражением спросил мой пациент, читая роман Форстера.  

Подобная критика кажется сексологу чересчур резкой, но вполне обоснованной. Эрекция, продолжающаяся часами и не заканчивающаяся семяизвержением, способна привести молодого человека в плачевное состояние: его яички распухнут, появятся боли внизу живота и в пояснице. Многократное повторение такого “неудовлетворённого полового возбуждения” (irritatio frustrana) может привести к воспалению придатков яичек и простаты, к тяжёлым сексуальным расстройствам. Между тем, Морис с Клайвом предавались “холостым” любовным ласкам не реже раза в неделю на протяжении целого ряда лет.  

Словом, Клайв в своём “благоразумии” перещеголял самого Платона. Тот признавал в “Федре”, что лучше было бы, если бы взаимоотношения влюблённых оставались платоническими, но, поскольку реальный мир уступает в совершенстве идеальному, то обычно они не отказывают друг другу в физической близости. Клайв же был решительным противником любых поблажек, соблюдая в любви строгую воздержанность.  

Они с Морисом как бы поменялись ролями. Если когда-то Клайва возмутил наивный лепет друга о том, что англичанам не пристало уподобляться древним грекам, то сейчас он сам проповедовал: “Единственное извинение любых отношений между мужчинами состоит в том, что они сохраняются чисто платоническими”.  

Так было до встречи с Алеком. После женитьбы друга Морис признался ему:  

“– Я разделил с Алеком всё, что у меня есть. <…> Включая моё тело. Алек спал со мной.  

Клайв вскочил со всхлипом отвращения. У него было желание ударить это чудовище и убежать.  

– Морис… О Боже мой!”.  

Впрочем, Дарем уже давно не был прежним Клайвом. После двух лет платонической любви он почувствовал вдруг, что утратил интерес к мужчинам и не питает прежних чувств к Морису. “Вопреки своей воле я стал нормальным”, – жаловался он. <…> Это произошло во время болезни и, может быть, благодаря болезни. Оно произошло без предупреждения – это перерождение духа. Просто было объявлено: “Ты, который любил мужчин, отныне и впредь будешь любить женщин. Понимай как хочешь, мне всё равно”. <…> Проходя по улицам, он останавливал взгляд на женщинах. Незначительные детали: шляпка, то, как они подбирают юбки, запах, смех, осторожные шаги по лужам – всё соединялось в очаровательное целое, и он с удовольствием обнаружил, что на его взгляды часто отвечают столь же благосклонно. <…> Клайв так и сиял! До чего же счастливо живут нормальные люди! И как мало он испытал в свои двадцать четыре года!”  

Борясь с этими неожиданными переменами, как бы навязанными ему извне, Клайв “разработал два плана: один детский, другой отчаянный. Первый – поездка в Грецию. Второй – о нём он не мог вспомнить без отвращения” . Следуя этому второму плану, Клайв пришёл в постель к другу, но так и не смог ему отдаться. Путешествие в Грецию тоже ничего не изменило; Дарем окончательно стал гетеросексуалом и через год женился.  

Отчёт о том, как новый Клайв, пожертвовав девственностью, выполняет супружеские обязанности, написан Форстером с убийственной иронией: “Их соитие совершалось в мире, не имевшем никакого отношения к повседневности, и эта секретность потянула за собой многое другое в их жизни. Много о чём ни в коем случае нельзя было упоминать. Он никогда не видел её обнажённой, равно как и она его. Они игнорировали детородные и пищеварительные функции”.  

Полная смена ориентации “ядерным” гомосексуалом, с точки зрения сексолога, возможна лишь в рамках фантастического романа в духе Ле Гуин. С Даремом, однако, дело обстоит особым образом. Форстер уверяет, что определённого прототипа у его героя не было, что он – сборный портрет, чьи черты подсмотрены у нескольких знакомых автора по Кембриджу. Тем не менее, как это бывает с талантливыми писателями, он настолько точно очертил патопсихологию персонажа, словно сам был психиатром. Подобное явление отнюдь не редкость в истории литературы. Когда гениальному Маяковскому понадобилась метафора, отражающая его инаковость, он написал стихотворение “Вот как я стал собакой”, абсолютно верно воссоздав при этом картину кристаллизации бреда “метаморфоза”.  

Чтобы убедиться в способности Форстера мыслить клинически, о чём сам он даже не подозревал, изложим историю его персонажа, стилизуя рассказ под медицинскую карту больного:  

К. Д. происходит из аристократической английской семьи, представители которой на протяжении многих поколений были законоведами и сквайрами. Отца потерял в раннем детстве; мать считает “чёрствой, иссохшей и пустой”, испытывая к ней чувство “отвращения и вражды”. В то же время она руководит им даже после того, как он достиг совершеннолетия. “Ему недостаёт чувства реальности”, – так определяет она характер сына, рассчитывая, что после его женитьбы продолжит управлять им через его жену.  

В детстве К. Д. рос одарённым, но странным мальчиком. Глубоко религиозный, он рассматривал собственную очень рано осознанную им гомосексуальную ориентацию как испытание, посланное ему Богом. Он усердно молился и постился, всячески избегая тех мужчин, к которым его влекло. В шестнадцать лет из-за первого нервного срыва ему пришлось бросить школу; к этому периоду относится его влюблённость в молодого кузена, возившего его в больничном кресле на прогулки. После знакомства с “Диалогами” Платона пришло озарение. “Благоразумный язычник”, как назвал его подросток, дал ему новый ориентир в жизни. К. Д. порвал с христианством, так объяснив матери свой отказ от причастия: “Если я пойду причащаться, мои боги убьют меня!”  

В Кембридже он считался лучшим студентом курса, славился умом и логичностью суждений. В спорах замечал все ошибки своих оппонентов, легко убеждая их в правильности собственной точки зрения. Хорошо разбирался в литературе и философии, любил музыку, играл на фортепьяно. В совершенстве знал и высоко ценил древнегреческую поэзию и драматургию, в мельчайших деталях трактовал мистическую символику поэмы Данте “Божественная комедия”.