Размышления о природе сновидений
Тема сновидений кажется мне наиболее сложной в психоанализе. Все прочитанное об этом вызывает ощущение отдаленного приближения к принципиально неуловимому знанию. Думаю, что человеческому сознанию невозможно постичь феномен сна, и все наши попытки – наивные построения, подобные попыткам младенца воспринять и осознать свою взрослую мать.
Тем не менее, изложу свое - так же наивное - представление о сне, опираясь на прочитанное и некоторый свой опыт.
У большинства людей есть позитивный внутренний объект - «хорошая инкорпорированная грудь». Перед засыпанием в момент перехода из бодрствования в сон, этот объект проецируется вовне, а затем сновидец погружается в него. Этот объект поглощает спящего и тот погружается в него, может быть, даже чувствует, как его поглощает некая превосходящая его, сновидца, сила. Каждый знает, что невозможно противиться желанию спать и об этом можно думать, как о «желании» сна вобрать в себя сновидца. «Строгая аналитическая логика заставляет нас видеть в желании спать желание быть съеденным». ( Д.Бертман)
Есть мнение, что сновидец теряет границы свого эго во сне. У Д.Бертмана мы читаем: «О том, что границы эго теряются во сне и сновидениях, мы знаем из классической статьи Федерна. Я хотел бы использовать открытие Федерна, чтобы поддержать свое утверждение, что сновидец или спящий остается в объединенном контакте с грудью и что это определяет постоянные характеристики сновидения, такие как экран сновидения, которые не всегда легко замечаются. Открытие Федерна, что телесное эго исчезает во сне, должно быть в одном ряду с аналогичной потерей границ Натальей Н. и интерпретироваться таким же образом. Спящий идентифицирует себя с грудью и съедает и сохраняет все те части себя, которые не появились выделенными или символизированными в явном содержании сновидения. Спящий пожрал себя, полностью или частично, подобно Наталье Н. или доктору Шреберу, и лишился своего тела – которое, будучи утраченным, слилось в его идентификации со значительно увеличенной и сглаженной грудью - экраном сновидения. Короче говоря, спящий утратил границы эго, потому что, когда он пошел спать, он стал единым с грудью».
Из этого отрывка с моим представлением о сне согласуется фраза «спящий пожрал себя», но мне не кажется, что границы эго размываются во сне. Если это некая реверсия внутреннего во внешнее, это еще не значит, что то, что было внешним, став внутренним, растворилось (или переварилось). Можно быть пожранным и сохраниться внутри пожравшего. В отношении состояния эго и его активности во сне мне ближе позиция Сесиль де Монжуа, которую он излагает в статье «Сновидение и организующая функция эго». В его представлении эго до какой-то степени остается бодрствующим во сне и может проявлять свою организующую функцию. Он пишет: «Снижение защит во время сна позволяет эго соприкоснуться с подавленными идеями, в связи с этим наблюдается аннулирование расщепления и интеграция. Ночное и дневное мышление соединяются в компромиссе, который повествуется в сновидении». И там же: «Диссоциация без всякого доступа к сознанию, уступает место диссоциации с частичным доступом к сознанию – через ночное мышление…»
«Фрейд заявлял, что видеть сон – фактически означает быть отчасти бодрствующим» (Дж Спаньярд) Автор приводит примеры высказывания, в которых он видит доказательства тому, что эго присутствует во снах, заявляя о себе желаниями и оценками. Изучая манифестное содержание сновидения можно увидеть состояние эго во сне. Автор ссылается на Орлова и Бреннера, которые рассматривают эго-функцию, как составную часть сновидения.
Действительно какая-то часть сновидца практически не отличается от его бодрствующей личности. Хотя бы поэтому, возможна идентификация себя во сне с собой в состоянии бодрствования. Это «Я» видела, переживала, бежала, ела и т.п. во сне, это не был кто-то другой и я не наблюдала все со стороны, как пассивный зритель (хотя бывает и так, но это уже другой вопрос).
ПОГЛАЩЕНИЕ СНОМ
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТЕЛО МАТЕРИ
На сон можно посмотреть, как на некую внешнюю силу, которая сильнее человека, ей нельзя противиться (и не хочется). Как мать берет ребенка и заключает его в свои объятья, так же сон окутывает человека, обволакивает его, я бы сказала, засасывает в себя. Мой личной опыт засыпания я бы сравнила с проваливанием куда-то, со скоростью, перемещением, проникновением куда-то. Это не приближающиеся большие груди, которые уплощаются, это скорее некое иное пространство, которое приближается ко мне и засасывает меня, если угодно, пожирает. Поэтому, мне ближе образ возвращения в матку, а не образ уплощенной груди, у которых засыпает сытый младенец.
Д.Бертман пишет о Фрейде: «Мимоходом он сделал ремарку о возвращении спящего в матку, но это не отменяет мое предположение об оральном значении сна, что наше знание о так называемой внутриутробной регрессии – это, фактически, наше знакомство с фантазиями о возвращении в матку (Фрейд, Ференци, Зиммель). Далее автор пытается доказать, что возвращение в матку вторично по отношению к нахождению у груди. «Фантазия о возвращении в тело матери - это вторичная фантазия, объединяющая идею единения с матерью у груди и более поздние впечатления».
Мне эти доводы кажутся сомнительными, хотя я согласна с тем, что возвращение в матку, сосание груди и даже генитальное проникновение имеют некий общий знаменатель, а именно – слияние.
Далее, если вслед за Д.Бертманом размышлять об образе раны (рот и вагина, как раны) то можно вспомнить о самой первой ране – ране на месте пуповины. Когда-то на месте этой раны был канал, поток из тела матери в тело ребенка, Может быть «в память» об этом устройстве, каждая последующая рана – рот и вагина стремятся получить что-то, что вливает в них некую жизненную субстанцию – молоко, сперму?
Эти мысли не имеют прямого отношения к теме, но я привожу их, как может быть, самую главную мечту человека – лишиться самой первой раны и на месте этой раны получить соединение с матерью. Может быть, сон воспроизводит именно это состояние и тогда грудь может быть заменена на матку.
Нечто подобное находим у Ж.-Б.Понталиса: «Сновидение это - прежде всего усилие поддержать невозможное единение с матерью, сохранить неделимую целостность, вернуться в пространство, предшествующее времени»
Об этом же: «Сновидение так же реализует желание, относящееся к тому, что некоторые последователи Фрейда назвали идеальным эго: желание восстановить примитивное слияние эго и объекта, вернуть блаженное состояние внутриматочного симбиоза младенца со своей матерью»
СРЕДА СНОВИДЕНИЯ, А НЕ ЭКРАН СНОВИДЕНИЯ
СРЕДА ОКРАШЕНА И ПРОПИТАНА.
Сон располагается в пространстве, а не на поверхности. Метафора «экран сновидения» не находит у меня отклика, поскольку сновидец находится в неком пространстве и наблюдает сцены, будучи внутри, а не как зритель в кинотеатре. Даже если сновидец наблюдает действие сна и не участвует в нем, он видит трехмерную картину, а не плоский экран.
Среда сновидения представляется мне наполненной неким носителем, некой субстанцией с определенными свойствами, возможно характерными для каждого сновидца. Так же как грудь матери обладает определенным запахом, цветом, вкусом, чем-то, что выделяет мать, делает ее уникальной, так и среда сновидения не индифферентна.
«От многих авторов мы знаем, что на протяжении периода преобладания орального либидо грудь психически ассоциируется и даже ассимилирует некоторые аспекты отношений ребенка к матери. В выражении лица и в глазах матери ребенок начинает видеть некоторые признаки влияния своих проекций, он может чувствовать, как ее тело и кожа относятся к его собственным и реагируют на них» (ДЖ. Геймал) То есть, материнская среда во-первых специфична, во-вторых, реагентна. Возможно, эти свойства присущи и среде сновидения.
Настоящий художник никогда не наносит краски на белый холст, сначала он наносит некий фон, оттенок, который призван «связать» в цветовом отношении всю будущую композицию на холсте. Этот фон-оттенок не виден, но именно он является тем элементом, который определяет общее ощущение от картины. Мне кажется, что во снах есть нечто подобное.
Есть нечто неуловимое, что заставляет «узнавать» сны того или иного сновидца. Трудно формализовать некое характерное качество снов определенного человека, это скорее чувство, впечатление, как от произведения искусства. Мне легче говорить о своих сновидениях. Я бы охарактеризовала «привкус» своих сновидений, как близость моря. Это не значит, что все сюжеты моих снов разворачиваются вблизи моря (хотя таких сюжетов не мало), это некое качество морского пейзажа - ощущение влажности, шелеста, некой дымки и общей приглушенности. Сценарий сна может быть каким угодно – от приятных, до устрашающих, но нечто характерное воспроизводится от сна к сну. После таких снов я чувствую себя отдохнувшей, даже если мне приснилось что-то неприятное. Если же мой сон не «пропитан морским воздухом» это, как бы, «не мой сон» и после такого сна я не чувствую себя восстановившейся.
Сны одной моей клиентки я бы могла охарактеризовать как «яркие натюрморты». Действие ее снов происходит «не понятно где», фон не отслеживается и, тем не менее, он есть, он – нечто контрастно бледное по отношению к «предметам сна». Все элементы ее снов очень определенные, яркие, четкие и передаются очень красочно.
Эта клиентка однажды рассказала странный сон: она находится в большом доме и весь этот дом заполнен прозрачным яблочным соком. Она думает во сне – как же я дышу, если этот сок заполняет все пространство?
Ее ассоциации к яблочному соку привели к мыслям о плодородии, воспоминаниям детства, в которых она любила яблочный сок, туда, где была идеализируемая мать. Как раз в это время в терапии обсуждался вопрос о ее желании стать матерью.
Этот ее яблочный сок показался мне материализацией той самой неуловимой среды сновидения, о которой я пишу.
Сны другого клиента часто происходят на улицах города и часто фигурируют дома, самолеты, техника. Мне они кажутся серыми и мрачными, даже если описанные им сцены смешные или агрессивные.
Сны другой клиентки характеризуются частой сменой декораций, то она в доме, потом вдруг уже в магазине, потом на улице. Лейтмотив ее снов – потерянность. Множество деталей во снах создает ощущение спутанности. Ее сны, как мелкая «нервная» мозаика.
Трудно дифференцировать атмосферу снов и сюжеты снов, часто они переплетаются, но я говорю о неком общем ощущение от снов того или иного человека, а не о повторяющихся сюжетах.
Мне кажется, что среда сновидения очень важна, что она участвует в формировании сновидения, как незаметный фон влияет на общее восприятие картины. Можно предположить, что среда сновидения, как некая матрица, помогает связываться элементам сна в определенные сюжеты и образы, она не просто белый экран (или объем) для проекций. Это - живое рабочее пространство, которое незаметно, но активно участвует в формировании целостного восприятия сновидения. Как аналог этого мне приходит на ум структура нервной ткани, в которой есть собственно нервная ткань (так называемое серое вещество, по которому проходят электрические импульсы) и глиальная такань, которая создает среду и одновременно каркас для серого вещества. Среда небезразлична к содержимому, она влияет на него биохимически, хотя долгое время считалось, что глиальная ткань играет роль всего лишь пассивного вместилища-каркаса.
Эти размышления сродни размышлениям о переносе. Есть точка зрения, согласно которой, перенос формируется преимущественно как проекция на чистый экран, но есть точки зрения, согласно которой даже самый нейтральный аналитик привносит свои личностные качества в общее пространство клиент-аналитик и участвует в формировании переноса.
Опять хочется сослаться на личный опыт, в котором я имела возможность наблюдать, как сложные трансферентные отношения влияли на атмосферу моих снов, делая их сухими и жаркими в противоположность «моим» влажным и туманным снам. Этот наблюдение вызывает ассоциации с грудным ребенком, которого родная хорошая мать передала кормилице, совсем на нее не похожей. Ребенок сыт и ухожен, но ему все – не так, и это не каприз, он действительно страдает.
Хорошей иллюстрацией влияния среды на общее восприятие сюжета мне кажется фильм «Амели». Если внимательно проследить за местами, в которых происходят действия фильма, то можно заметить, что в них преобладает красный и зеленый цвета (несмотря на то, что и другие цвета фигурируют в фильме). Эти два цвета наполняют пространство, в котором разворачиваются действия фильма неким специфическим эффектом. Этот эффект сложно описать, он скорее чувственный и создающий определенное состояние настроения. Если пофантазировать, можно сказать, что красный и зеленый - это цвета зелени и ягод, или зелени и цветов, или зелени и мяса на столе. Понятно, что эти образы ведут нас к ощущению жизненности, витальной силы, к триумфу жизни над безжизненностью. Сюжет фильма так же можно охарактеризовать, как процесс оживления героини, которая оживляет других, и, в конце концов, оживает и сама.
Так же и во снах, то, что называется экраном сновидения и то, что я бы назвала средой сновидения задает тон самому сновидении. Возможно, даже участвует в формировании элементов сна в определенные сюжетные линии.
Тот незаметный фон-дух сновидения, о котором я говорю, трудно зафиксировать и определить, это - нечто неуловимое. Однако, можно попробовать обратить внимание на «декорации» снов, как на нечто промежуточное между атмосферой снов и событиями снов, чтобы приблизиться к пониманию того, о чем я говорю.
Вспоминается сон молодого мужчины, который к моменту этого сна был в терапии два года. Он находится в пустом бассейне и хочет искупаться, но нет воды. Потом в этот бассейн попадает его терапевт-женщина и он понимает, что они в принципе могут заняться любовью. Все вроде бы складывается хорошо и его терапевт не против, но ничего не получается. Есть бассейн, но нет воды, есть женщина, но не получается заняться с ней сексом.
Среда сна – пустой бассейн, как бы предвещает развитие сюжета сна.
Другие сны этого же пациента. На первом году терапии он видит сон. В его квартире стоит конь, пациент удивлен и озадачен, но не прогоняет коня, рассматривает его. Конь печальный.
Спустя четыре года, он видит сон: Конь необычайной красоты стоит привязанным так, что легко можно освободиться, у забора небольшого поселка деревенского типа, который как-то вливается в город. Деревенька находится внутри города. Сновидец подходит к этому коню со своим терапевтом или с кем-то другим и рассматривает его, любуется им, его особенно увлекает развивающаяся на ветру грива коня, которая для него символизирует чувство свободы.
В двух снах мы видим разную среду для, в принципе, одного и того же сюжета (конь стоит). Можно говорить о различиях самого коня, но мне в данном случае хочется акцентировать внимание на среде, в которой протекает сон. Квартира клиента символизирует для него тюрьму, поскольку он вынужден долго пребывать дома (из-за своей болезни), он не любит свой дом. Деревенька внутри города символизирует для него некое пространство, в котором к нему не могут быть предъявлены высокие требования, в то время как в городе надо «соответствовать», чтобы выжить и быть на высоте. При этом, деревенька вписывается в город, является его частью и, таким образом, он может быть и внутри активной жизни (город) и не иметь очень высоких требований ( деревенский житель) Конь, конечно же сразу же вызвал ассоциации с ним самим.
Вновь «декорации сна» связаны с сюжетом сна (в данном случае, с состоянием коня).
Возможно, невидимая среда-атмосфера сна, а затем то, что я называю «декорации сны» каким-то образом формируют (или участвуют в формировании) событий сна. Мне кажется, тут встречаются и взаимодействуют производные от желания спать (среда) и желании видеть сны (события сна).
ОТНОШЕНИЯ
СО СНОМ КАК С ОБЪЕКТОМ
«Спящий никогда не бывает одинок в полном смысле этого слова, он спит со своим интроецированным хорошим объектом» Дж Гаймал. Я бы сказала, в объекте.
«Сновидение было перемещенным материнским телом. Он совершал инцест с телом своих сновидений, он проник в их тайны…» (Ж.-Б.Понталис). «Сновидение это объект, наделенный либидо сновидца». Сновидец создает объект, вливая в него свое либидо и изготавливая для него оболочку, чтобы это либидо могло быть в нем, а затем этот объект овладевает сновидцем, поглощая его каждую ночь. Это действительно похоже на инцест родителя с ребенком – то, что я создал – ребенок, овладевает мной, создателем его.
Джеймс Гемал пишет: «Это необычайное расположение аналитика. Ему отводится место самого сна». Он рассматривает сон, как интернализованную хорошую грудь и определяет такую грудь, как фокальную точку эго, определяющую построение эго. Другим словами, хорошей груди приписывается свойство структурировать. Это уже отцовская функция или некоторое преддверие ее.
СОН КАК ПРЕСЛЕДУЮЩИЙ ОБЪЕКТ
Иногда приходится сталкиваться со страхом засыпания, который может быть связан с двумя вещами - увидеть кошмар во сне и не проснуться после засыпания. Понятно, что каждый такой случай нужно анализировать отдельно и индивидуально и истоки этих страхов могут быть разнообразны, но все же, если обратиться к этому образу – страх человека перед его же сном, можно представить себе взаимоотношения человека и его внутреннего материнского объекта. Сон преследует человека, владеет им, навязывает ему себя, по «своему» желанию «показывает» ему кошмары или удерживает в состоянии сна против его воли.
Приходят на память рассказы самых страшных кошмаров, в которых сновидец не мог проснуться. Он просыпался во сне и вновь понимал, что спит, и так несколько раз. В конце концов его, охватывала паника, и он в ужасе просыпался окончательно. Страх перед сном хорошо показан в фильме «Кошмар на улице Вязов».
Понятно, что такие отношения со сном это отголоски отношений с преследующей всемогущей матерью.
Разгадать, интерпретировать сон во многом значит отдалиться от него. С одной стороны это разрушение единения со сном-телом матери, с другой стороны это помощь в освобождении от этого тела.
ТРЕУГОЛЬНИК: ПАЦИЕНТ-ЕГО СОН-АНАЛИТИК
Когда сон рассказывается аналитику, ему может быть предложено войти в сновидение клиента, как третьему (кто он этот третий в инцесте ребенка и матери?. Интерпретации аналитика часто связывают с отцовской ролью. Таким образом, в какой-то момент вместе оказываются три персонажа - сновидец, его сон-объект, и аналитик. Понятно, что это травмирующая и одновременно волнующая ситуация. В этой ситуации можно ожидать несколько вариантов поведения пациента. У Ж.-Б.Понталиса описываются два варианта - изоляция аналитика пациентом от тайного инцестуозного союза сновидца с его сном-объектом и приглашения аналитика заняться вместе расчленением-убийством сна-объекта. О первом варанте Ж.-Б.Понталис пишет: «каждый из нас может убедиться, что сновидение, каким бы обманчивым не были его содержания, стоит между аналитиком и анализируемым: ничья земля, защищающая обоих, хотя ни один не знает от чего». (Почему же не знает? Знает, от этой ситуации инцеста втроем).
Далее, там же, Ж.-Б.Понталис пишет о том, что часто рассказчик сна говорит, что не помнит весь сон. Он интерпретирует эту забывчивость, как желание изолировать аналитика от его, сновидца контакта со сном. «Вы должны понять, при чем так, чтобы я убедился, что вы понимаете, что никоем образом не соответствую этому сновидению, этому телу, на которое позволяю бросить вам взгляд. Интерпретировать его, проникнуть в него в вашей власти, но острое удовольствие, никогда полностью не удовлетворяемое, испытанное мной и увиденное Вами только мельком – мое».
О втором варианте (совместном «убийстве-расчленении сна») читаем там же:
«Ибо мы имеем дело с перверсией: подчинить, атаковать, разбить вдребезги объект сновидения, сделать аналитика свидетелем соучастником своего удовольствия - разве это не напоминает сексуального извращенца, обращающегося с телами других, как с машинами для удовлетворения своей собственной фантазии? Такой пациент приносит сновидение за сновидением и безжалостно манипулирует образами и словами…Я бы сказал, что такой пациент безжалостно ворует у себя свои собственные сновидения».
Я бы хотела подумать об истоках такого обращения со снами. Мне кажется, что такой пациент пытается разрешить конфликт зависимости - удовольствия и ищет выход. Подобный сновидец находится в таких отношениях с материнском объектом, в которых он не может освободиться от его власти, но уже хочет, однако не знает – как, и пытается разрушить притягивающий его объект. На его жестокость и извращенность можно посмотреть, как на неудачные попытки сепарации. Возможно, его поведение в отношении аналитика и снов, это - приглашение и его, аналитика заняться с ним вместе разрушением его, пациента объекта сновидения. Это можно увидеть, как просьбу помочь сепарироваться, как приглашение разоблачить неэффективный способ сепарироваться и найти эффективный способ. Думаю, что тут важно сделать шаг назад и вернуться к тому единению, которое манит и страшит одновременно, и уже из этой точки вновь двинуться к освобождению от власти сновидения-объекта. Аналитик может показать, что он «любит» его сны, в целостности, как целостное тело матери-сна, как хороший отец может показать, что он любит мать ребенка и не хочет ее разрушать, но при этом готов поддержать ребенка в желании отдалиться от нее.
Но аналитик может приступить к разрушению объекта сновидения и «без приглашения». В той же статье Ж.-Б.Понталиса говорится, что интерпретация сна может убить сон, как переживание. Если мы цепляемся за сюжетную линию сна и выдираем его элементы, не обращая внимание на среду сновидения, мы разрушаем некое целостное сообщение сна.
Помимо этих двух вариантом, полагаю, есть третий, когда клиент по тем или иным причинам приглашает аналитика в свои сны в качестве свидетеля или в качестве продолжения себя (если считает аналитика частью себя).
У меня есть опыт такого «заманивания» в свои сны со стороны одного нарциссического пациента. Он как будто приглашал мне погрузиться в его единении с его объектом сновидения - его материнской средой. В это время он переживал в трансфере сильную идентичность со мной, я была его сестрой-двойником.
Иногда мне кажется, что пациент настойчиво хочет впустить меня в свои сны, чтобы передать мне груз своего сновидения. Не является ли это желанием вернуть мать отцу, чтобы самому отойти в сторону? Не бывает ли так, что тело сновидения слишком тяжело для человека, и он ищет кого-то, кто бы разделил с ним эту ношу?
Возможно, многократные пересказы какого-то особого сна друзьям, близким и аналитику в том числе, может быть такой попыткой избавления от тяжести сна. В фантастических, практически онейроидных снах пограничных пациентов часто можно заметить некую тяжесть и давление. Их образы настолько насыщены, в них сконцентрирован такой смысл, и они так заряжены эмоционально, что с ними не просто иметь дело. Во сне одного такого пациента фигурировала всемогущая женщина-воин, которая убивала других участников сна. Ее сила, красота и мощь были неимоверными. Практически с мольбой в голосе сновидец просил разгадать – кто она? Что она от него хочет, как с ней быть? На вопрос: «Возможно, вы бы хотели, чтобы я имела дело с ней в вашем сне, а не вы?» Он ответил утвердительно, с облегчением.
Другой клиент буквально затапливал меня своими снами-мифами. Когда я высказала предположение, что его сны-мифы, сны-эпосы являются неким отвлекающим маневром от чего-то другого, неким подобием миражей, которые путник видит в пустыне и отвлекается от жажды, он так же реагировал облегчением. Как будто этот образ сна-миража позволил ему освободиться от давления значимости снов-мифов, которые принуждали его относиться к своим снам с необычайной серьезность. Если эти сны были всего лишь миражами, то он мог отнестись к ним легче и как бы отодвинуться от них. Их значимость стала не такой глобальной, и с ними стало легче работать.
И еще один вариант отношений, который похож на желание «получить разрешение» по-человечески относиться к своим снам.
Один пациент изменил свое отношение к сновидениям, после одного моего комментария о его снах. Этот комментарий родился от ощущения, что пациент приносит мне «препарированные», «умерщвленные» сны. Я сказала, что хотела бы быть с ним в его сне и видеть его сон так, как он видит его и чувствовать его сон так, как если бы мы смотрели его вместе. После сессии, на которой были произнесены эти слова, он стал более откровенным в рассказе своих снов и показывал их так, как он их видел без попыток по ходу рассказа понимать и интерпретировать свои сны. До этого они были для него материалом, над которым надо было работать, после они стали именно переживаниями, живыми фрагментами его ночной жизни.
РАБОТА СНОВИДЕНИЯ
СОН КАК «ПСИХИЧЕСКОЕ ПИЩЕВАРЕНИЕ»
Среда сновидения подобна контейнеру, в котором перевариваются, ассимилируются и систематизируются впечатления, обрывки чувств, желаний, конфликтов. Если долго не спать, можно заметить, как в сознании возникают фрагменты образов, некие картинки, странные мысли, воспоминания. Можно подумать, что откуда-то просачивается «не переваренный», несистематизированный материал и затопляет сознание. Я бы связала сон с неким процессом «психического пищеварения», переработки высвобождающихся бессознательных и сознательных содержаний. В статье «Сон рот и экран сновидения» приводятся слова ребенка о том, что его сны расположены во рту. В этом есть определенный смысл.
Составление смысловых комбинаций, наделенных сюжетной линией, логикой, понятными чувствами, связывает некий хаос в некую структуру и облегчает функционирование психики.
В «Сновидении, как объект» Ж.-Б.Понталиса сказано: «Бессмысленное обретает форму. Не согласующееся множество в конце концов обосновывается в одном сновидении».
В этом смысле сон так же похож на мать и на аналитика, который копит в своем контейнере мысли, чувства, образы клиента и производит работу систематизации, переваривания, а потом предлагает некий продукт в виде интерпретации или некого чувства клиенту.
Можно встретить образ репарации поверхностного эго в процессе сна. Любая репарация это - структурирование, упорядочивание.
«Пленка сновидения представляет собой попытку заменить поврежденную тактильную оболочку зрительной, более тонкой и менее прочной, но вместе с тем боле чувствительной. … ночное сновидение…связывает те части поверхностного эго, что распались днем под воздействием эндогенных и экзогенных раздражителей». (Дидье Анзье).
РАЗЛИЧИЕ СНА И СНОВИДЕНИЯ.
Если желание сна (без сновидений) соотносят с принципом нирваны, а сновидение с принципом удовольствия, то возникает вопрос об их взаимосвязи. Почему происходит так, что для осуществления принципа удовольствия нужно погрузиться в состояние связанное с принципом нирваны?
Ж.-Б.Понталис: «создается ощущение, что целью сновидения является временное прекращение желания, а не достижение удовлетворения, объектом желания выступает само желание, тогда как объектом желания спать является абсолютная, нулевая точка упокоения».
Может быть, смешение этих принципов в процессе сна позволяет выдерживать удовлетворение желаний? Может быть то, что называют принципом нирваны схоже с тем, что мне бы хотелось назвать средой сновидения, некой вязкой субстанции, которая позволяет «нервным импульсам» сновидческих образов пробегать не с такой скоростью и не с такой интенсивностью, как если бы это было при бодрствовании и, таким образом, делает их выносимыми?
Возникает еще одна фантазия по этому поводу. Если сновидец погружается в матку-среду и пребывает там до какой-то степени пассивно, то его желания уже могут мыслиться, как не его желания, а желания матки-среды-сновидения и их исполнение не налагает на него ответственность. Как ребенок в утробе удовлетворяет свое желание в пище потому, что его мать хочет есть и питается, так сновидец может особым образом мыслить, что его желания – суть ЕЕ желания и они чудесным образом совпадая с его желаниями, исполняются ЕЮ.
СОН И ГРАНИЦЫ
Парадоксально, но такие понятия, как пленка сновидения, экран сновидении – образы вызывающие ассоциации с границей, участвуют в процессах слияния.
Чтобы сон мог осуществится, нужно обеспечить границу между состоянием бодрствования и состоянием сна. Как мне показалось, именно это имеет ввиду Дидье Анзье в статье «Пленка сновидения». Он предлагает метафору некоего защитного экран, который защищает психику спящего от латентной активности дневных остатков и от возбуждения ночными остатками.
Одна из функций сновидения состоянии в том, чтобы восстановить поверхностное эго (которое разделяет внешнее и внутреннее) и это поверхностное эго – условие для того, чтобы видеть сон (психотики и дети снов не видят. Их сыны «перетекают» в бодрствование).
Я бы сказала, что только пленки мало для осуществления сновидения, что нужно еще и содержимое, то что находится внутри границ пленки. Я бы все же сравнила сновидение с грудью (или маткой), которая вбирает в себя сновидца. Грудь это - не кожа, на которую что-то может быть спроецировано. Внутри груди находится нечто - ткань и молоко, либо об этом можно говорить, как об образах, которые могут инвестироваться либидо. Вряд ли можно инвестировать либидо в пустоту.
Тут уместен вопрос - почему вдруг сновидец проецирует так много на уплощенную грудь? Что заставляет его делать это? Если же представить, что он инвестирует свое либидо в некие объекты, которые находятся внутри этой «приближающейся перед засыпанием грудью», то становится понятно, что за сила заставляет его делать это. Это – желание отношений с этой грудью, можно сказать, некая разновидность любви.
Ведь проекция, скорее отражает желание избавиться от чего-то и это, конечно, так же присутствует в механизмах сна. Но одновременно, как мне кажется, должен присутствовать и механизм инвестирования либидо в любимый объект.
Таким образом, можно сравнить пленку сновидения и экран сновидения с кожей матери, которая «вмещает» мать, делает ее неким постоянным объектом, который воспроизводится день ото дня, ее внутреннее содержимое не «выливается и не растекается» по пространству, позволяя ей быть все время одной и той же. Можно сказать, что все эти пленки и экраны нужны, чтобы создавать сосуд и эта пленка часть того целого, в котором есть еще и содержание.
---------------------------------------------------------------------------------