Поздно вечером 28 марта, съезжая с МКАД на Ярославское шоссе, увидела на большом информационном экране картинку с мерцающей свечой и слова: «Кемерово. Скорбим с вами». Честно скажу, находясь за рулем очень неожиданно читать такое, про дорогу просто забываешь, а там сразу съезд на шоссе, где фуры летят, ослепляя мощными фарами. Головой тряхнула, пришла в себя, пропустила рычащую фуру, выехала на шоссе. Кемерово, Кемерово, такое странное слово, не за что мне в нем зацепиться, хотя нет, вот же – знакомое и любимое - в голове зазвучал голос Бориса Гребенщикова и его песня «Человек из Кемерово».
Вот он и пришёл – человек из Кемерово, ко мне и к вам, со своим горем, горем страшным, невосполнимым, неутешным. «Слава тебе, безысходная боль!» [1] Моя скорбь для него – это что? Наша Московская скорбь для него – это что? Даже всероссийская скорбь – для него, того отца из маленького посёлка в Кемеровской области, которому кричала из мобильника его задыхающаяся дочь, запертая в зале кинотеатра: «Папа, папа, помоги!» Он не помог ей. Как в душегубке Освенцима задохнулась его девочка, его кровиночка. И всей нашей вселенской скорбью мы ему не поможем! «Смерть у каждого своя. Не существует смерти общей как общей категории. Каждый человек должен сам проникнуться ощущением своей личной смертности». [3]
Теперь подумаю о себе, вернее, о своей скорби. Я скорблю? Что это - скорбить? Кора, корка, коробить – вот, оказывается, откуда произрастает это слово. То есть смысл – иссохнуть, зачерстветь, скоробиться. Может, эта скорбь по неведомым мне людям из Кемерово, покроет меня жесткой корой – и в ней, как в панцире, я буду непроницаема для экзистенциальной тревоги? И не услышу я того колокола, который звонит и по мне?!
Слышу! И Дмитрий Алексеевич говорит мне своим проникновенным голосом, слегка улыбаясь в усы: Илона, «… все, что мы планируем, может оказаться недостижимым. Тем не менее, это не означает, что надо перестать действовать, перестать жить. В этой жизни нет ничего достоверного и гарантированного, кроме смерти. Мы живем в неопределенном мире, и когда мы пытаемся сделать вид, создать себе зону определенности, что психологически понятно, мы стараемся максимально устранить эту непредсказуемость. Но, по мере того как мы это пытаемся делать, мы все больше искажаем картину реальности и нашего отношения к реальности. Потому что реальность все равно остается непредсказуемой. Её непредсказуемость абсолютна». [3]
Спасибо! Я услышала. Жить на свой страх и риск, совершать поступки, устремлённые в будущее, испытывать по этому поводу тревогу, ту самую – экзистенциальную. Люди погибли в Кемерово, а я здесь, в Москве – тревожусь и это нормально, потому что «вся наша жизнь – это … борьба за целостность жизни, за то, чтобы принять в картину мира, в том числе, и то, что вызывает тревогу, вызывает дискомфорт, будучи неотъемлемой стороной нашей жизни». [3]
Леонтьев говорит о том, что задача психолога состоит в интегрировании страха и риска в философию жизни человека, что попытка человека вытеснить тревогу, полностью исключить её их своей жизни, приводит перерастание тревоги нормальной в патологическую, невротическую.
Далее Дмитрий Алексеевич отсылает нас к теории экзистенциального выбора Сальваторе Мади, из которой следует, что в жизни мы совершаем два главных выбора – в пользу будущего или в пользу прошлого. Выбор будущего сопровождается эмоциональным аккомпанементом тревоги, а выбору прошлого – аккомпанирует вина за упущенные возможности.
И опять у меня перед глазами та картинка из новостей про Кемерово: убитый горем отец вспоминает о своём последнем разговоре с дочерью. Он сожалеет, что отпустил её смотреть мультик в этот злосчастный торговый центр, а всё потому, объясняет он, «что не жалел я для дочурки своей денег, а ведь мог сказать, что нет у папки денег, и была бы она сейчас жива, бегала бы тут…». В монологе этого человека очевидно прослеживается устремленность в прошлое, скорее всего, он в нем и застрянет навсегда, огромная вина придавит его, расплющит его оскорбленную душу (неожиданно – ещё одно однокоренное слово к «скорбить»). И навалятся на этого несчастного все три формы тревоги по Тиллиху: тревога судьбы и смерти, тревога пустоты и смыслоутраты и тревога вины и осуждения.
Мы можем назвать такую ситуацию критической - ситуацией невозможности, т.е. такой ситуацией, в которой субъект сталкивается с невозможностью реализации внутренних необходимостей своей жизни [2]. Именно для таких жизненных коллизий и предназначен экзистенциальный подход в психотерапии.
Конечно, если бы все эти события произошли в Калифорнии, то, возможно, пришёл бы он к доктору Ялому, сел в круг рядом с такими же потерявшими и потерянными, и отправились бы они в долгий путь, на поиски нового смысла. Но там, в посёлке Трещевский Кемеровской области, психотерапевт – как пришелец из космоса, или ещё большая невидаль. Остаётся уповать на пророчество Бориса Гребенщикова:
Небо рухнет на землю,
Перестанет расти трава –
Он придёт и молча поправит всё,
Человек из Кемерова.
На мой взгляд, очень точная характеристика экзистенциального психотерапевта. МОЛЧА ПОПРАВИТ ВСЁ!
Литература
1. Ахматова А.А. Стихи
2. Василюк Ф.Е. Психология переживания. 31 с.
3. Леонтьев Д.А. Экзистенциальная тревога и как с ней бороться. Московский психотерапевтический журнал, 2003, №2
В июле 2017 года начнётся клиентская группа для людей с онкологическим диагнозом в начале ремиссии. Ведущий: Иван Стригин, экзистенциальный психотерапевт. Записаться и получить доп. информацию: +79104688869 Илона