Кто из философов не мнит себя гением? Лишите мало-мальски мыслящего
человека веры в свое совершенство, и он кончится как личность.
История великодушна: она щадит тщеславие претендентов на
величие и воздает им по заслугам, как правило, лишь посмертно. Кто-то остается
на троне, кто-то возводится на пьедестал из небытия, а кто-то исчезает из
памяти народной навеки.
История философии движется как бы по ступеням, или эпохам, и
в каждой эпохе она выделяет одну или несколько фигур первой величины,
концентрирующих в себе эпохальную гениальность.
Две эпохи назад от нашего времени проявилось торжество
классического идеализма: наиболее мощно – в Германии, затем – в России. На
вершине этого явления ярче других сияет гений Гегеля.
Эпоха, пришедшая на смену идеалистической классике, породила
целую плеяду первостепенных мыслителей. До сих пор не ясно, кто из них
утвердится на первом месте, хотя всё прочней и прочней выглядят позиции
Хайдеггера.
Современная эпоха только-только выходит из чрева истории.
Факт ее появления зафиксирован пока лишь в интуициях мыслителей и громогласно,
в философских трудах, о себе еще не заявил. Чтобы сделать заявку, необходимо по
закону триады «тезис – антитезис – синтез» осуществить нечто такое, что
соединило бы в себе предшествующие философские реалии: «Гегеля» и «Хайдеггера».
Понятно, свести воедино две таких монументальных философских
системы во всем их объеме, да к тому же с претензией сотворить некую «третью»
философию, – дело немыслимое. Поэтому речь может идти лишь о попытке синтеза
небольшого числа категорий и о возможном открытии одного-двух новых понятий.
Я выбрал для синтеза пять основополагающих категорий: Сущее,
Бытие, Сущность, Понятие, Истина. Причем за базу исследования я взял
фундаментальную триаду гегелевских категорий «Бытие –
Сущность – Понятие». У Гегеля это названия трех книг «Науки логики»,
в моем трактате им соответствуют главы I, II и III. Соединение гегелевской и
хайдеггеровской интерпретаций этих категорий было поначалу механическим, но в
главе IV произошло органическое насыщение апперцепции познания, и в итоге в
главе V родилась (я тешу себя надеждой) новоэпохальная философская идея.
Да… Дерзость философствующего духа не знает границ. Желание
взойти на новую ступень философии для всякого пытливого ума так заманчиво, что
он, опьяненный этой целью, теряет чувство меры и реальности.
И все же… Неужели, даже сбив планку в неудачной попытке
прыгнуть выше, чем можешь, не являешь миру хотя бы подвиг разбега или твердость
веры, в которой как-никак знаешь уже то, на что замахиваешься?