ЧЕЛОВЕК. Л.Б.Шульц  (КГСХА). В  ПОИСКАХ  НОВЫХ  АВТОРИТЕТОВ, ИЛИ  ХРОМАЯ  МЕТОДОЛОГИЯ - Отражения. Труды по гуманологическим проблемам - А. Авербух - Синергетика

           Уже в течение целого ряда лет можно наблюдать,  как наша читающая публика жадно поглощает новинки. Нечего и говорить, что сама страсть к новинкам обличает поверхностный и легковесный ум,  способный двигаться только вширь,  но не вглубь. Не умея по достоинству оценить то, чем он располагает, он, подобно ребенку, которому надоедает игрушка, стремится к новым впечатлениям. Чаадаев называл это суетным любопытством, отмечая, что "нет ничего вреднее для правильного умственного уклада, чем жажда чтения новинок"1.  Правда,  в нашем случае новинки не такие уж и новинки. В основном это книги, давно увидевшие свет, но по разным причинам не  издававшиеся в советское время.  В их нынешней популярности, кроме "жажды чтения новинок",  работает хорошо известное правило: запретный плод сладок.  Но добавляется еще одна причина,  специфичная для России. Я имею в виду удивительный трепет перед всем заморским.  Читатель видит книгу, которая вышла в Лондоне, Париже или Нью-Йорке, и готов упасть на колени.  Ну а если он узнаёт, что за рубежом данного автора считают крупнейшим,  авторитетнейшим, а то еще и, не дай бог, великим, то кумир сотворен.

           Вспоминаю, с  какой  серьезностью (до того как я его прочитал) я отнесся к Марку Слониму.  Это признанный за границей мэтр советологии в делах искусства.  Он выходец из России, бывший эсер. Очевидно, то обстоятельство, что этот человек сформировался в лоне русской культуры, и создало ему авторитет среди западных исследователей советского искусства. На суперобложке второго,  переработанного издания главного  опуса Марка Слонима "Советская русская литература" мы находим восторженный отзыв известного американского советолога Э.Симмонса.  У меня же ознакомление с этой книгой никакого восторга не вызвало. Внешне она выглядит весьма солидно - великолепное оформление, высокосортная бумага  и, наконец, английский язык (текст на иностранном языке для русского глаза создает флер неординарности и таинственности).  Но достаточно вникнуть в содержание,  и поражаешься теоретическому примитивизму ее автора. Не хочу этим сказать, что все выходящее за рубежом столь низкопробно, как опусы Марка Слонима. Могу рекомендовать, например, российскому  читателю, владеющему английским языком, книгу К.В.Джеймса "Советский социалистический реализм", вышедшую в Лондоне в 1973 году и отмеченную серьезной аналитичностью и основательностью. Ее чтение, независимо от согласия или несогласия с автором, действительно обогащает, а не представляет собою только лишнее упражнение в знании английского языка.

           Я мог бы продолжить тему Марка Слонима разбором его книги по существу, но пока она не издана на русском языке и для широкого читателя недоступна. Впрочем, если это и будет сделано, то вряд ли возникнет необходимость специальных критических разборов, потому что ее появление  станет достаточным саморазоблачением. Совсем другое дело - выход в свет на русском языке целого ряда западных авторов являющихся высокопрофессиональными специалистами в той области,  которой они занимаются. К ним относится и Питирим Сорокин, тоже бывший эсер и бывший русский, покинувший Россию в 1922 году, но ставший в отличие от Марка Слонима действительно примечательным явлением американской культуры. Сборник его работ разных лет, в том числе и непереводных, написанных еще в России, вышел под названием "Человек. Цивилизация. Общество" (М.: Политиздат, 1992).

           Чтение Питирима Сорокина несомненно весьма полезно. Сочинения американского социолога привлекают сочетанием богатого фактического материала с живостью и остротой мысли, которая постоянно находится в контакте с фактами и владеет ими, а не тонет в них. Импонирует независимая позиция автора - его можно обвинить в чем угодно, но только не в интеллектуальном и политическом конформизме. Это проявляется и в неожиданных, порою парадоксальных выводах Питирима Сорокина, с которыми можно и не соглашаться, но за которыми всегда кроется какая-то реальная проблема (так, рассматривая различные варианты ответа на вопрос "Что такое нация?", он рядом уверенных мазков подвергает сомнению вообще существование нации как чего-то единого, цельного, имеющего свою самостоятельную сущность2).  Независимость мысли Питирима Сорокина видна и в его критическом отношении как к коммунистическому, так и к капиталистическому строю (в отличие от Карла Поппера, выступающего в своей книге "Открытое общество и его враги" против коммунизма с позиций удовлетворенности капиталистическим образом жизни).

           Но магия новинки, запретного (точнее некогда запретного) плода и заморского чуда таит в себе опасную возможность видеть в Питириме Сорокине только одни достоинства. В его адрес слышны пока лишь дифирамбы. Возвращение долгов некогда опальному мыслителю грозит перерасти в возведение его на пьедестал непогрешимости. Чтобы не создавать новых культов, нужен изначально трезвый взгляд на новые авторитеты. Людей без изъянов не бывает, непогрешимых мыслителей тоже нет. Не составляет исключение и Питирим Сорокин. В данном случае речь пойдет о тех возражениях, которые возникают, так сказать, с первого взгляда. У Питирима Сорокина есть ряд методологических слабостей, буквально бросающихся в глаза. Их не надо специально выискивать.

Начнем с выдвинутой Питиримом Сорокиным концепции социальной стратификации. С самого начала он отказывается от понятия "социальный класс", предпочитая говорить об экономических, политических и профессиональных стратах и классах3. Какое основание у Питирима Сорокина? Социальный класс - это общность людей, располагающих близкими позициями в отношении экономического, политического и профессионального статуса4, т.е., другими словами, общность людей, относительно единая в экономическом, политическом и профессиональном отношении.  Можно ли найти такое относительное единство между экономическими, политическими и профессиональными статусами определенной группы людей? Сам Питирим Сорокин считает, что можно.  Три формы стратификации, к которым он сводит все многообразие ее конкретных ипостасей, - экономическую, политическую и профессиональную - как правило, тесно переплетены5: "Люди, принадлежащие к высшему слою в каком-то одном отношении, обычно принадлежат к тому же слою и по другим параметрам; и наоборот. Представители высших экономических слоев одновременно относятся к высшим политическим и профессиональным слоям. Неимущие же, как правило, лишены гражданских прав и находятся в низших слоях профессиональной иерархии. Таково общее правило, хотя существует и немало исключений"6. Придавая решающее значение этим исключениям, Питирим Сорокин резюмирует: "... взаимосвязь трех форм социальной стратификации далека от совершенства, ибо различные слои каждой из форм не полностью совпадают друг с другом. Вернее, они совпадают друг с другом, но лишь частично, то есть до определенной степени. Этот факт не позволяет нам проанализировать все три основные формы социальной стратификации совместно. Для большего педантизма необходимо подвергнуть анализу каждую из форм в отдельности "7.

Казалось бы, логика безукоризненна. Но есть одно "но". Странным образом маститый мэтр забывает, что исключения исключениями, а наука в первую очередь интересуется не исключениями, а правилами, так как она выявляет законы, т.е. то, что есть устойчивое, общее, повторяющееся. Если следовать логике Питирима Сорокина, то лингвистика, обнаруживая многочисленные отклонения от языковых правил, должна объявить эти правила несуществующими. Кроме того, маститый мэтр должен бы знать, что есть не только законы, действующие без всяких исключений, но и законы, которые осуществляются через постоянные исключения и реализуются в конечном счете как нечто усредненное, типичное, как ведущая тенденция; их называют законами больших чисел, или статистическими законами. Именно к этому разряду относятся законы общественной жизни. Методологический просчет Питирима Сорокина налицо: фиксируя лишь относительную зависимость экономического, политического и профессионального статусов, фиксируя реальность социального класса как  чего-то лишь усредненного, типичного, он не имел права отмахнуться от понятия "социальный класс", заменив его отдельными слоями (стратами): экономическими, политическими, профессиональными. Эти слои, конечно, надо изучать и в отдельности, но не вместо "социального класса". Логика Питирима Сорокина ведет вообще к отказу от каких-либо социальногрупповых характеристик. Теперь нельзя сказать о мужчинах "сильный пол", а о женщинах - "слабый", потому что далеко не каждый мужчина сильнее каждой женщины; теперь нельзя сказать, что взрослые в физическом и духовном развитии превосходят детей, потому что есть отроки и юноши, которые превосходят в этом отношении тех или иных взрослых. Одним словом, логика Питирима Сорокина дробит единое (социальный класс) на изолированные друг от друга элементы, которые реально составляют нечто одно. При всех отклонениях от правила все-таки представители высших экономических слоев являются и представителями высших политических и профессиональных слоев, а неимущие, наоборот, занимают низшие ступени политической и профессиональной иерархии, что признает и сам Питирим Сорокин. Поэтому основной струной существования и развития общества является взаимодействие социальных классов. А учет социальных стратов лишь конкретизирует картину, уберегая от прямолинейных подходов и выводов.

Однако пойдем дальше. Нельзя не согласиться с Питиримом Сорокиным, когда он настаивает на признании неравномерного характера развития, совершающегося через спады и подъемы. Но он на этом не останавливается и утверждает отсутствие какой-либо направленности в экономическом развитии. Признается лишь цикличность. Один цикл, начинающийся подъемом и завершающийся спадом, сменяется другим циклом, в котором опять подъем и спад, и т.д. В пользу этой гипотезы приводится целый ряд аргументов. Остановлюсь только на самом первом из них, в котором идея цикличности отстаивается в самом непосредственном виде. Здесь Питирим Сорокин рассматривает судьбу малых групп (семья, корпорация и пр.), обращая внимание на то, что среди них не было ни одной, которая бы непрерывно экономически росла. Более того, многие из них (богатые семьи, фирмы, корпорации, города, области в древности, в средние века и в Новое время) становились бедными и исчезали с вершин финансовой пирамиды. "Если такова судьба этих социальных групп, - заключает Питирим Сорокин, - почему судьба нации должна быть иной?"8

Странный зигзаг мысли знаменитого социолога. Ведь целое не равно  сумме своих частей. А потому и неверна мысль, заключающая о циклическом экономическом развитии общества на основе того факта, что цикличность обнаруживается в его составных частях. Ошибка та же, что в броккизме с его идеей старения и смерти вида животных или растений, выдвинутой на основе аналогии с жизнью особи.

(Интересно, что вышеприведенная мысль Питирима Сорокина относится  к  1927 году, а в дальнейшем, в 1941 году, рассматривая проблемы развития духовной культуры, Питирим Сорокин сам выступает против биологических аналогий типа броккизма, в которых культура рассматривается так, как он в 1927 году рассматривал экономические судьбы общества: возникновение, подъем, упадок, исчезновение. Процитируем его слова 1941 года: "Нет единого закона, согласно которому каждая культура проходила бы стадии детства, зрелости и смерти. Ни одному из приверженцев этих очень старых теорий не удалось показать, что же разумеется под детством общества или под старением культуры:  каковы типичные характеристики каждого из возрастов; когда и как умирает данное общество и что значит смерть общества и культуры вообще"9. Остается лишь гадать:  то ли в данном случае Питирим Сорокин уточнил свою методологию, то ли ему казалось, что подход к культуре и обществу в целом должен быть в принципе иным, чем к экономической сфере общества).

В унисон с концепцией цикличности экономического развития Питирим Сорокин стремится стереть качественные различия между этапами человеческой истории. Это как в смене поколений - каждое новое поколение чем-то отличается от предыдущего, но главные границы его существования очерчиваются рождением и смертью; в этих пределах совершается процесс подъема (детство, отрочество, юность, зрелость) и затем спада (старение). Питирим Сорокин сказал как-то, что история разыгрывает вариации на одну и ту же тему. Поэтому он выступает против представления о первобытном обществе  как особом историческом этапе, лишенном классовой дифференциации, или, на языке Питирима Сорокина, нестратифицированном10. " Традиционные представления о первобытных группах как своего рода коммунистических обществах, не имевших частной собственности и не занимавшихся коммерцией, не знавших ни экономического неравенства, ни передачи нажитого по наследству, - такое представление далеко от истины"11. Далее Питирим Сорокин делает замечание: "И если во многих племенах экономическая дифференциация едва заметна, а обычай взаимной помощи близок коммунистическому, то это возможно лишь по причине общей бедности данной группы"12. Но откуда эта общая бедность? Не есть ли она следствие того, что в данном случае мы имеем ту ступень неразвитости производительных сил, которой соответствует классическая первобытность с господством общественной собственности при примитивных средствах производства и отсутствием классов? Далее следует этап ее разложения, где появляется и частная собственность, и классовое расслоение. А если и на этапе классической первобытности уже возникает экономическая дифференциация, но едва заметная, то и признание этого факта нисколько не колеблет общепринятой характеристики первобытного общества как не знающего частной собственности и социального неравенства. Нет явлений в чистом виде. Экономическая дифференциация в первобытном обществе есть, но не имеет существенного, доминирующего значения, каковое она приобретает в последующих исторических типах общества. Нет явлений в чистом виде - вот элементарный принцип, которым почему-то пренебрег Питирим Сорокин. Есть женственные мужчины и мужеподобные женщины, есть даже гермафродиты, но это не значит, что не следует различать мужчин и женщин.

Отсутствие принципа "нет явлений в чистом виде" выражает нелады Питирима Сорокина с категорией относительного и с диалектикой относительного и абсолютного. Это становится особенно ясно в рассуждениях Питирима Сорокина по поводу рабства. Он выступает против гипотезы о том, что в процессе общественного развития исчезают политическое неравенство и политическая стратификация. В связи с этим он стремится доказать, что рабство, появившись на ранних ступенях социальной эволюции, не отмирает. Как это обосновывается? Главным аргументом становится, если можно так выразиться, прогрессистский максимализм. Согласно этому максимализму, если мы признаем какую-либо ступень более совершенной, то это "более" должно быть без изъянов, т.е. представлять совершенство абсолютное. Именно такой подход выражен в утверждении, что крепостное право было не лучше, чем рабство13. Да почему не лучше? Конечно, положение крепостного тяжелое и унизительное, ибо он, как и раб, продолжает быть собственностью другого человека, его продают и покупают, как вещь. Но он уже не является говорящим орудием, его нельзя убить, у него есть какие-то (неосновные) средства производства и т.д. Просто неудобно делать такие школьные разъяснения, но маститый мэтр сам на них напрашивается безапелляционностью своего суждения.

Конечно, в прогрессистском максимализме Питирима Сорокина привлекает его обостренное неприятие всякого социального неравенства и в связи с этим критическое отношение к западной цивилизации. Он хорошо видит противоречивость ее успехов: "... экономическое процветание в Европе в XIX веке частично обязано эксплуатации и колониальному грабежу. То, что было благом для одной группы, оказалось разрушительным для другой"14. Его пессимистическое заключение по поводу вечности рабства во многом обязано его благородной позиции подлинного гуманиста и демократа, неспособного закрывать глаза на социальное зло, какие бы блестящие достижения цивилизации оно ни сопровождало. В колониальной системе Питирим Сорокин видел продолжение  все того же древнего рабства: "Более того, рабство, если не юридическое, то фактическое, продолжает существовать и распространяется самыми цивилизованными нациями в их колониях среди диких и варварских туземцев... Мы часто упрекаем Аристотеля и Платона за их "классовую" ограниченность по отношению к рабству. Но мы также гордимся равенством малой группы людей, утаивая условия жизни тех, кто находится вне этой группы. А это значит, что социальная дистанция между наиболее развитыми демократиями Великобритании и Франции (африканские и индо-китайские колонии), Бельгии (Конго), Нидерландов (Ява), не говоря уже о других европейских державах, и их колониальным туземным миром едва ли меньше, чем дистанция, существовавшая между афинянами, спартанцами и их рабами, илотами и полусвободными слоями населения"15. И все же в методологическом плане Питирим Сорокин неправ, что подрывает основания и его пессимизма. Существование рабства в колониальных и полуколониальных странах не возвращает человечество к древнему рабовладельческому строю. Сам Питирим Сорокин замечает, что это рабство не закреплено юридически. В этой детали выражено весьма существенное отличие. Общественное сознание древних признает рабство нормой жизни, общественное сознание XIX - XX веков нормой его не признает, рабство допускается неофициально, у него нет прочных и долговечных основ. Не случайно древнее рабство существовало тысячелетиями, новое рабство немногим более двух (США), четырех (колониальная система) веков. Кроме того, рабство в древности было практически всеохватывающей системой, распространяющейся на все государства, а в XVI - первой половине XX столетия оно действует лишь в ряде государств. Наблюдения Питирима Сорокина проясняют лишь относительный характер прогрессивных ступеней развития, но никак не свидетельствуют против самого прогресса, они выявляют его противоречивость, но не отменяют его, не снимают самой идеи прогресса.

Таковы некоторые методологические возражения, возникающие при чтении Питирима Сорокина, предохраняющие уже на первых парах от апологетики этого безусловно интересного и полезного мыслителя.