Записки супервизора

«СУПЕРВИЗИЯ В СОЦИАЛЬНОЙ СФЕРЕ. ИЗ ОПЫТА РАБОТЫ»

 «Я знаю, как на мед садятся мухи,

Я знаю смерть, что рыщет, все губя,

Я знаю книги, истину и слухи,

Я знаю все, но только не себя»

Ф. Вийон

I. Introduction

Сегодня, будучи свидетелями развития многочисленных психологических, психотерапевтических и иных «помогающих» практик, мы должны констатировать, что очень значительная часть специалистов и «специалистов», «знают все, но только не себя». Практикуя на протяжении последних лет супервизию[1] (хотя, вероятно, классики могли бы это и не обозначить таким понятием), сформировалось стойкое ощущение, что, даже будучи высококвалифицированным технологом, в сфере социальной работы, психологии и психологической психотерапии (P. Schueler), коллеги страшно «далеки от себя» в смысле открыто флексибильной и рационально критичной позиции. Да, мы оказываем сервисные психологические услуги, осуществляем в рамках различных методологических и технологических ориентаций психологическую поддержку, сопровождаем течение психологических проблем и проблемных ситуаций наших клиентов, но … В какой-то момент оказывается (причем, скорее раньше, чем позже), что удовлетворенность от работы резко падает, накапливается усталость, раздражительность и проявляются болезни, клиент становится все хуже и хуже («да, были люди в наше время!..»), профессиональное коммуницирование с коллегами перестает приводить в тонус, да в личной и семейной жизни не все так, как хотелось бы…

Однако сейчас не вижу смысла рассуждать о причинах происходящих непродуктивных изменений, а, как бы «перескакивая» через область причин (особенно в духе слогана «Think Future!»), и, при этом, не отрицая необходимость их познания (И.Г.В. Гете: «Для лечения психической болезни … поиск причин дает мало, требуется много времени и всегда нужны решительные действия»), хотелось бы обратить внимание читателя на профессиональные ситуации, возникающие в ходе супервизорских сессий, содержательные и технологические особенности их хода, а также, думаю – главное, на особенности профессионально-личного поведения супервизандов.

Соглашаясь с Г.В. Залевским [3] и Р. Шохетом и П. Ховкинсом [8] в смысле определения одной из доминантных целей супервизии, которой является преодоление/снятие «блокад изменений» (Й. Кенфер) [цит. по: 3] или, более широко, превенция и коррекция различных проявлений фиксированных форм профессионального (выделено мной – В.З.) поведения [3].

В связи с этим, одним из ключевых моментов и ведущих задач супервизора и супервизии является именно задача «столкнуть» супервизанда с его «кочки зрения» (А.И. Солженицын), способствовать расширению его профессионального сознания и инициировать развитие широкого спектра профессионально адекватных и личностно конгруэнтных форм поведения в консультативно-терпевтической деятельности, с одной стороны, а, с другой, - не допускать активизации того или иного типа защит против супервизии, развития и изменений [8].

Почему я вывожу эту задачу на первый план? Вероятно, хорошей иллюстрацией тому может послужить супервизионная группа, в составе которой представлен, так сказать, «низший командный состав» психологической службы одного из управлений силовых ведомств. (Важное замечание! Нижеследующий пример не представляет собой оценку ни деятельности специалистов данной службы, ни самой службы! Он является исключительно иллюстрацией содержательных аспектов деятельности психологов и супервизора – В.З.)

Поэтому позволю себе привести выжимку из отчета, составленного по результатам супервизорских сессий, с последующим комментарием (привожу текст почти без купюр, рассматривая это как приглашение коллег к дискуссии на тему документационного обеспечения деятельности супервизора в структуре регламентированной государственной службы).

Особую заинтересованность, высказанную руководством психологической службы, можно объяснить различными причинами, часть из которых нашла свое подтверждение и проявление в ходе супервизорских сессий. Проблематика следующая:

1. достаточно высокая текучесть кадров, объясняемая относительно низкой заработной платой, и, главное, напряженными условиями профессиональной деятельности со специфическим контингентом;
2. как следствие (из п. 1), кадровый состав психологической службы не обладает сколь-нибудь большим и значимым опытом профессиональной деятельности, с одной стороны, а, с другой, главное, - характеризуется специфическими личностными и типологическими особенностями (к проблеме тропности человека и профессии), накладывающими свой отпечаток и на качественные признаки профессионального поведения психологов;
3. как следствие (из п. 2), доминантным свойством активности психологов службы является достаточно выраженная профессиональная замкнутость, ригидность профессиональной позиции, а также наблюдаются признаки резонерства (отмеченными в ходе сессий), являющиеся, с нашей точки зрения, инструментами личностной психологической защиты в условиях напряженной, иерархически организованной деятельности и средством ухода от необходимости изменений.

В ходе супервизорской работы со специалистами психологической службы отмечены следующие ключевые запросы и, соответственно им, осуществлены супервизионные мероприятия.

Рассмотрена проблематика организации деятельности психологов и ее содержательных особенностей в условиях жестко регламентированной иерархизированной системы подчинения, в том числе проблема соблюдения этического кодекса психолога и его согласования (приведения в содержательное и внутреннее соответствия) с жесткими требованиями уставов и иных внутренних регламентирующих документов. Супервизором предложена схема «трехлучевого» распределения профессионального поведения в указанной ситуации, где один луч – формализованные требования системы, обеспечиваемые документационно, второй – соблюдение профессионального этикета посредством реализации качественных профессиональных процедур с идентифицированными клиентами и запросами; третий – личностно ориентированная рефлексия собственного психического статуса и актуального состояния. Данная схема позволяет психологу более продуктивно распределять свою психическую активность и формировать системы реагирования и позитивных защит в профессионально травмирующих ситуациях. <…>

В силу известной феноменологии тропности (совместимости) человека и профессии, субъект избирает ту сферу деятельности, которая наиболее близка его психическим свойствам. При этом в профессиональной деятельности индуцировавшие выбор характеристики начинают проявляться более рельефно и тотально, что выраженно иллюстрируется супервизорскими сессиями. На последних супервизанды продемонстрировали высокую степень аффективного и когнитивного напряжения, которые выразились в формальном (= нерефлексивном) восприятии информации, хотя латентная вербальная диагностика на последующих сессиях показала признаки интегрированности новых сведений в профессиональную картину мира специалистов. Однако высокая степень закрытости психологов не позволяет говорить об указанном факте с чрезвычайно высокой долей уверенности. <…>

Какие мысли возникают у меня здесь, как говорится, «не для протокола». Ну, во-первых, создается устойчивое ощущение, что сталкиваешься (причем в работе не только с данной категорией специалистов) с неким вариантом скаутского (или пионерского, если это ближе уважаемому читателю) лагеря, в котором собрались юноши и девушки, одержимые страстью осчастливить весь мир, при этом этот самый мир сопротивляется, визжит и отбивается от стремления причинить ему добро, причем сделать это надо «правильно». К сожалению, за этими моими словами тоже скрыта некая обида на супервизандов, присутствующая и у них на клиентов, - за безынициативность, нерефлексивность, сращивание/смешение целей и средств, «самоопускание» себя на более низкий уровень существования, который красиво и просто описывается в терминах классического бихевиоризма «стимул - реакция», т.е., по сути, располагающийся даже вне рамок активной приспособительной активности живого организма (Ч.Р. Дарвин) etc.

Во-вторых, совершенно четко диагносцируется ситуация, которую я бы определил как техническая ригидность – в смысле приверженности не только жестким требованиям среды, т.е. должностным инструкциям, методическим рекомендациям, сформированным в ходе обучения профессиональным установкам и навыкам, и т.п., а, в большей степени, фиксированности на выученных терапевтических, консультативных, диагностических методиках, реестр которых не только особо не накапливается, но и ресурсы и/или рамки их применения не реализуются в полной мере. Здесь хочется вспомнить очень красивое и глубокое замечание А. Лазаруса [5] о том, что квалифицированный психотерапевт должен обладать «истинным хамелеонизмом». Хотя он и ведет речь о профессионально поведенческом контексте, но какой же психолог (или психотерапевт) без технического обеспечения: «Как подчеркивал Лондон …, к нашим пациентам мы применяем методы, а не теории – хотя теоретическое обоснование личности будет в значительной степени определять, какие методы приемлемы, а какие нет» [5, С. 81-82]! Тут впору еще обратиться и к классикам – Аллану и Мэри Айви, Л. Саймэк-Даунингу, которые, сравнивая квалифицированного и неквалифицированного психологов, в частности отмечают: квалифицированный психолог «может предложить альтернативные восприятия … способен найти множество реакций … понимает и использует в работе множество концепций … активно осваивает новые теории …» etc. [1, С. 31-32]. Собственно говоря, тягчайшим грехом психолога является «грех ригидности» во всех возможных его проявлениях.

И третье, на что хочется обратить внимание уважаемого читателя, это чрезвычайно выраженное стремление «ПОМОГАТЬ! РЕШАТЬ! ПРОБЛЕМУ!», которое, с моей точки зрения, обусловливается, во многом, указанными выше, «во-первых» и «во-вторых». При этом очень значимым кажется тот факт, что супервизируемые не до конца видят и способны вербализовать, хотя бы во внутреннем плане, принципиальные различия между феноменами «проблема» и «проблемная ситуация» [1, 9], целиком в них растворяясь. И тут то, вспоминая Михаила Сергеевича (Горбачева), «собака порылась». Дело в том, что, думается, важнейшим, для качественной, квалифицированной и обоюдобезопасной (для клиента и для психолога) профессиональной деятельности первичным (не в плане времени, а в смысле важности) является не чистая психологическая диагностика, не создание эмпатических условий консультирования и, конечно же, не «помощь клиенту», а исследование условий (которое само по себе терапевтично – «знание – сила!») – внутренних и внешних («психологических» и «эмпирических»), на фоне которых ситуация начала формироваться, получила свое подкрепление, продолжает проявляться и в итоге разрушать относительно комфортное и безопасное существование личности. Я бы назвал это «коммуникативной диагностикой», т.е. исследованием психологических и эмпирических условий клиентского запроса в ходе открытого, позитивного общения с ним (т.е., собственно, консультации, которая ведется в соответствии с формирующимся индивидуальным стилем профессиональной деятельности), причем исследование не точечное, а целостное (с акцентом на то, что в практическом консультировании необходимо вычленить более или менее значимые аспекты, факторы, влияющие на ситуацию клиента). В связи с этим хотелось бы привести мысль замечательного отечественного психолога М.С. Роговина, который уже более 40 лет назад сформулировал принципиальные основания для подобной практики: «главный объект психологии – сам человек, продукт и в то же время творец определенной исторической эпохи, человек с его радостями и страданиями, успехами и ошибками, живой человек …» и его нельзя брать «вне общего контекста личности и деятельности» [7].

К чему я привожу столь объемные рассуждения? Дело в том, что очень хочется, чтобы в супервизии (к чему пытаюсь всемерно стремиться) развивалась не только сама супервизия, но реализовывалась известная цель: «сделать начинающих психологов-консультантов и психотерапевтов опытными (выделено мой – В.З.) психологами-консультантами и психотерапевтами» [3, С. 28] для того, чтобы они «эффективно исполняли <свою> профессию» [там же, С. 29]. И в этом смысле я стремлюсь не только и не столько удовлетворять запросы супервизируемых в повышении их компетенции в плане применения каких-то технических инструментов, в проживании личностных эффектов (последствий) профессиональной практики, и, конечно же, не следовать деструктивным ожиданиям участников сессий на тему «плохих клиентов», «низкой зарплаты», «непонимающего руководства» …, а, перефразируя З. Фрейда, способствовать усвоению базисной профессиональной позиции, смысл которой как раз и состоит в целостном, многоуровневом исследовании (А. Бек: «научно-исследовательское мышление») клиента и его ситуации. Иначе говоря, я предлагаю супервизандам взглянуть на клиента, его жизненные обстоятельства, с одной стороны, дифференцированно, а, с другой, - интегративно, изучая интрапсихологические факты, т.е. проблему, и контекстуальные условии, - проблемную ситуацию, во взаимосвязи, взаимовлиянии и взаимозависимости.

И что еще важно сказать, так это то, что, усваивая базовую профессиональную позицию, важно поддержать психолога-психотерапевта не только в его собственном профессиональном развитии, но и стимулировать его понимание того факта, что при всей «личностности», персонифицированности его профессиональной деятельности, все таки его личность должна в большей или меньшей степени оставаться скрытой от клиента, быть, так сказать, «героем второго плана» в процессе консультирования и терапии, охраняться нежно и трепетно от травмирующих влияний рабочих ситуаций, работать, в определенном смысле, по юнгианской модели Persona (то, что мы презентируем миру - клиенту), и все это для того, чтобы «совершенствуя качество оказания психологической помощи другим людям, а также защищая себя от таких проблем профессиональных психологов и психотерапевтов, как «синдром эмоционального выгорания», «профессионально-личностные деформации» и т.д.» [3, С. 84].

И, возвращаясь к началу нашего разговора («я знаю все, но только не себя»), - хочу «закруглить» его следующими размышлениями.

Дело в том, что психолог, не будучи доктором, священником или еще кем бы то ни было из славной когорты специалистов «помогающих профессий», «не может - не умеет, не должен, - вынести свою личность за скобки отношений с клиентом» [6, С. 20], т.е., как известно, психолог, психотерапевт (психологический психотерапевт!) работают своей личностью, которая в качестве одной из важнейших функций реализует функцию сопереживания (эмпатии). Однако, как я уже отмечал выше, задачей супервизора видится сохранение личностной и профессиональной идентичности специалиста, превенция сгораний, усталости и деформаций [3], которые, в первую очередь, возникают в связи и от другого человека – клиента, «просачивающегося», «проникающего» в наши персональные миры, присоединяясь к ним, «высасывая жизненные силы» (З. Фрейд: «как мне надоели эти рожи…!»). И ведущей причиной этого события, думается, выступает именно наличие только одного «канала» взаимодействия с клиентом – сопереживания, глубокой эмпатии. Мне кажется, и в этом я согласен с А.Г. Лидерсом, что «этим недооценивается интеллектуальный компонент сопереживания» [6, С. 27], а также, считая себя методологически ориентированным на концептуальные положения современной бихевиорально-когнитивной психологии и супервизии (А. Эллис, А. Лазарус, Г.В. Залевский, А. Бек и др.), соответственно, полагаю ведущую роль когниций в динамике эмоциональных процессов личности. Тем более если мы рассматриваем такую сложную, многогранную и стрессогенную профессиональную деятельность, как деятельность психолога и психотерапевта, для которого «холодная голова» - условие и профессионального успеха, и профессиональной и личностной сохранности.

Таким образом, хотя мной [2] и был отмечен средний и низкий уровень формально-логического интеллекта у людей, стремящихся или уже обучающихся на психолога, но, во-первых, данные были получены с применением соответствующих методик (прежде всего, Прогрессивные матрицы Д. Равена), во-вторых, как показывает опыт, интеллектуальная деятельность занимает в практике психолога львиную долю времени и требует максимальных усилий, хотя бы для того, чтобы формулировать терапевтические гипотезы, превентировать феномены «подмены клиента» (Ю.М. Жуков) etc, и, в-третьих, как я уже отмечал выше в связи со своей «школьной» принадлежностью, основные правила (девизы) современной бихевиорально-когнитивной психологии и супервизии начинаются со слова «думай!» [3]. Так вот думать, и в этом мое глубочайшее убеждение, психолог, психотерапевт в супервизии и за ее рамками должен о себе в контексте идентификации себя в качестве профессионала, способного ответить на вопрос «кто я и зачем этим занимаюсь?» (А. и М. Айви), о личностной и профессиональной сохранности для «совершенствования качества оказания психологической помощи» [3], о собственной технико-технологической компетенции для повышения «терапевтической мобильности» и пролонгированности оказания психологических услуг…

Данный вопрос может и должен обсуждаться гораздо более многогранно и глубоко, что я ставлю перед собой задачей дальнейшей презентации своего опыта. Однако в рамках данной статьи, обсуждение хотелось бы закрыть.

            Я впервые попытался представить некоторые результаты работы супервизора в сервисной организации социального обслуживания, хотя и привел в качестве примера специалистов несколько иной сферы. Однако в силу глубочайшей депривированности социальных работников, психологов и психотерапевтов в плане получения хотя бы обратной связи, я уже не говорю об инновационном сопровождении их деятельности в региональном профессиональном пространстве, и наблюдение за тем, как в буквальном смысле «горят» у специалистов глаза в ходе супервизорских сессий, даже такая практика супервизии имеет свое серьезное значение.

            Кроме того, моя работа, в той или иной степени подпадая под определение Холивея и Джонстона о том, что супервизия «widely practiced but pooly understood» («широко практикуема, но плохо понимаема») [цит. по: 3, С. 5], тем не менее, кажется мне еще одним вложением в понимание ее места в «психосоциальном секторе» [там же], философско-методологических оснований ее реализации и в структурирование ее технических рамочных условий. Также имеет место быть попытка (которая будет представлена в следующих сообщениях) проецирования (пока еще) мостов между теорией и практикой супервизии, дабы не впасть в крайности излишнего теоретизирования, с одной стороны, и не «играть» в супервизию, - с другой.

1. Айви Аллан Е., Айви Мэри Б., Саймэк-Даунинг Л. Консультирование и психотерапия. Сочетание методов, теории и практики. – Новосибирск, 1987. – 583 с.
2. Залевский В.Г. Психическая ригидность-флексибильность как интраличностный ресурс профессиональной адаптации (на примере переквалификации на психолога) / Дисс. … к.психол.н. – Барнаул, 1999. – 296 с.
3. Залевский Г.В. Психологическая Супервизия: современное состояние и перспективы развития. – Томск: ТМЛ-Пресс, 2008. – 160 с.
4. Залевский Г.В., Залевский В.Г., Кузьмина Ю.В. Антропологическая психология: биопсихосоционоэтическая модель развития личности и ее здоровья // Сибирский психологический журнал. 2009. № 33. С. 99-103.
5. Лазарус А. Краткосрочная мультимодальная психотерапия. – СПб.: Речь, 2001. – 256 с.
6. Лидерс А.Г. Особенности позиции практического психолога по отношению к клиенту // Журнал практического психолога. 1996. № 3. С, 15-28.
7. Роговин М.С. Введение в психологию. – М., 1969. -
8. Ховкинс Р., Шохет Р. Супервизия. Индивидуальный, групповой и организационный подходы. – СПб.: Речь, 2002. – 352 с.
9. Эллис А., Драйден У. Практика рационально-эмоциональной поведенческой терапии. 2-у изд. / Пер. с англ. Т. Саушкиной. – СПб.: Издательство «Речь», 2002. – 352 с.: ил.

[1] Организационно оформленная работа ведется с 2005 года в Краевом государственном учреждении социального обслуживания населения «Алтайский краевой кризисный центр для мужчин». И надо отметить, что это, пожалуй, первый (если не единственный) опыт включения супервизора в работу сервисной государственной организации, востребованная именно «сверху», понимаемая администрацией как неотложная и настоятельная необходимость (хотя, надеюсь, пока, супервизор является по штату психологом, что тоже требует нормативно-правовой коррекции).