Ошибки терапевта в работе с клиентом. Какую цену платит клиент за контрперенос терапевта

«я испытываю этическое обязательство оплакивать свои неудачи и размышлять о них без оглядки назад, чтобы не участвовать в бесполезном самообвинении, но, скорее, продвигаться вперед»
(Сью Ландейч)

Начиная с конца

Существуют продолжительные периоды жизни, в течение которых каждый из нас в своей профессиональной работе находится во власти своей персональной истории. Бывает так, что из глубины нашего прошлого исходят тени, голоса, эхо, которые оставаясь неосознанными, продолжают существовать в нашем настоящем, искажая восприятие, отношение в целом к другим. Этот глубокий отформатированный опыт детства, связанный с нашими инфантильными фантазиями и желаниями, мы несем на протяжении всей нашей жизни. Бессознательный опыт неожиданно может проявится в процессе терапевтических отношений. И это имеет отношение как к терапевту, так и к клиенту. В статье я попытаюсь проиллюстрировать личные истории и то, как они отражаются в наших терапевтических отношениях. В современной литературе много говорится о том, как переносы клиентов влияют на его сопротивление и создают трудности в терапевтическом процессе. Здесь я хочу поделиться с опытом, в котором мой контрперенос на клиента привел к полному разрыву терапевтического процесса.

Когда я начал писать эту статью, мои мысли вернули меня к худшему дню в моей профессиональной карьере. Дело было так. Однажды направляясь к своему рабочему кабинету, в приемной я встретил одного из своих клиентов. Это была женщина 35 лет. Я поздоровался с ней и направился на кухню, чтобы выпить чашечку горячего кофе перед тем, как начать сессию. Когда я возвращался назад, проходя через приемную, я не нашел там клиента. Поскольку мы проживали период интенсивного конфликта, я подумал, что клиент решила сегодня не присутствовать на сессии. Когда я входил в свой кабинет, я вдруг на мгновение застыл в дверном проеме. Клиент находился в моем кабинете и в настоящий момент фотографировала меня. Когда я спросил ее: «что это значит?» она продолжала фотографировать меня при этом выкрикивая: «я фотографирую эту адскую дыру, в которой вы мучили меня все это время!!» Я был в ужасе и застыл на месте. Спустя несколько минут она ушла. Я больше никогда не видел ее лично. Я не напрасно употребил слово «лично», потому что в последующие несколько месяцев я получал дюжину месседжей агрессивного характера. Я употребил слово «лично» так же потому, что я неоднократно звонил ей после той неожиданной встречи, надеясь возвратить клиента в терапию. Я сказал «лично» и потому, что женщина скупила картины местных художников и без моего ведома развесила их в моем кабинете. Потом она порезали на мелкие кусочки эти картины и оставила записку с таким текстом «вы заставили меня купить этот мусор». Я сказал «лично» потому, что несколько раз я замечал в окне женщину, стоящую через дорогу от моего офиса. Она не вернулась на терапию и никогда не больше не входила в мой кабинет. И тем более, не заговаривала со мной.

До того, как мы начали работать, клиент работал в Москве и занимал хорошо оплачиваемую должность. Затем она переехала в Днепр. Она ненавидела этот город и относила его к городам низкого класса. Она часто делилась своими впечатлениями о том, что в этом городе проживают идиоты. Зачастую на сессиях клиент делился историями об идиотах и разгильдяях, с которыми она вынуждена работать в настоящий момент. И я ощущал себя одним из них. Целью ее работы было восстановление репутации с перспективой вернуться в Москву, пребывание в которой по ее ощущениям лишил ее босс с предыдущего места работы. Моя работа в ее понимании заключалась в том, чтобы давать ей поддержку.

Много лет назад клиент прекратил общение со своими родителями, которые были в разводе, а также с родным братом. Поэтому в процессе терапии женщина не хотела касаться темы детства и родителей. Она описала своего отца как алкоголика, теряющего контроль во время опьянения, который относился к своим детям как к рабам и свою мать как грубую женщину, которая использовала ее и брата с целью манипулирования мужем. Она говорили о них с глубоким чувством презрения. Мои попытки воздействовать на клиента, с целью более полного выражения презрения наряду с попытками провести саморефлексию, встречались со злобой и яростью.

Наша совместная работа проходила в атмосфере частых конфликтов по причине того, что клиент, по ее словам, «не чувствовал поддержки или адекватного понимания своей проблемы». Все мои ранние терапевтические интервенции были интерпретациями сценарных процессов клиента или конфронтацией ее ригидных вторичных защит. Психологически это выглядело как давление с помощью «власти и силы». Это был контрперенос моей нарциссической части «какой я умный и сообразительный». Клиент хотел, чтобы мой разум и мои мысли были такими, как и ее. Клиенту хотелось теплого, заботливого и принимающего терапевта, которым я сознательно и бессознательно вынужден был быть, несмотря на то, что меня сильно пугала ее неослабевающая ярость и презрение.

Всякий раз, когда я предлагал клиенту точку зрения, отличающуюся от ее собственной, клиент чувствовала себя так как будто я пытаюсь взять власть над ее разумом, и она впадала в ярость. Поскольку клиент вырос в обстановке, где главное место занимали вспыльчивый и скандальный отец и паразитическая мать, ее реакции не удивили меня. Я часто думал о том, что клиент ожидает от меня того, что ожидала от нее ее мать. Несмотря на то, что в моих словах была доля правды, клиент воспринимал мои слова в лучшем случае как бесполезные, в худшем как оскорбительные. Я все больше и больше перемещался в пассивную и уступчивую позицию.

Мы встречались два раза в неделю на протяжении двух лет с момента, когда клиент потерял свою работу в Москве по причине постоянных конфликтов с ее боссом. Поскольку она была компетентным специалистом, то получила должность независимого консультанта. Но в тоже время эта должность означала существенное сокращение ее доходов. С большой неохотой мы решили сократить наши встречи до одного раза в неделю. Я был обеспокоен возникшими переменами. Поэтому я предложил по понедельникам непродолжительные телефонные разговоры с целью поддерживать непрерывность нашего вербального контакта между сессиями. Клиент с готовностью согласился. Я сказал ей, что звонить буду я, так как я много времени проводил в дороге, путешествуя. Согласно нашей договоренности, звонки будут длиться не более 10-ти минут. Предполагалось, что этого времени будет достаточно для того, чтобы нормализовать рабочий процесс.

Следующий год показал, что клиент делает прогресс в терапии. Она нашла новую работу. Ее личные отношения были более или мене удовлетворительными. Наши отношения теперь уже выглядели менее конфликтными. Я почувствовал облегчение, но все же не был до конца уверен в том, что именно повлияло на результат терапии. Тем не менее, то, что я видел, вполне меня удовлетворяло. В случае с другими клиентами я всегда интересовался вопросом о том, что фасилитировало работу и привело к позитивным изменениям. В этот раз я не задал этого вопроса клиенту, так как знал, что подобную инициативу она встречала в штыки. И это привело к жестокому последствию.

Кризис

К моменту приближения осени я понимал, что мой рабочий график будет меняться. Теперь по понедельникам я занялся проведением групповых встреч. По этой причине мы больше не могли созваниваться по понедельникам. Я поделился предстоящими изменениями с моим клиентом, объясняя, что наши телефонные разговоры по понедельникам будут прекращены. Я предложил альтернативу – оставлять голосовые сообщения на моей почте, где бы клиент рассказывал, чем занимался и о чем думал в течении межсессионного времени. Она была поражена. Она сердито спросила меня – зачем я звонил ей на протяжении целого года. Я постарался объяснить ей, что у нас было соглашение - в процессе терапии поддерживать и расширять наш контакт. Клиент пришла в ярость. Она обвинила меня в том, что я унижаю ее. Клиент спрашивал меня – появилась ли новая женщина в моей жизни? Я не имел никакого представления, о чем она говорит. Она сказала мне с абсолютной уверенностью, что я звонил все это время, потому что у меня были фантазии, в которых мы - любовники. Я не мог предположить, что моя клиентка имеет такие фантазии. Такая перспектива никогда не приходила мне в голову. Я интерпретировал ее слова, что только таким образом она могла понять мои звонки (подобные отношения клиент неоднократно проживал в прошлом). Поэтому клиент не мог себе представить, что причиной моих звонков является забота и беспокойство о ней. Я заметил, что каким-то образом наш первоначальный контракт изменил смысл в ее сознании. Она почувствовала себя униженной и обозвала меня «сраным либералом, пытающимся улучшить свое материальное положение за счет ее расходов на терапию».

Клиент прекратила плату за лечение, настаивая на том, чтобы мы продолжали встречи. Она стала часто пропускать сессии. На наших уже редких беседах все чаще слышались тирады о «либеральных задницах, оккупировавших город». Эта терапевтическая ситуация в своей дальнейшей динамике могла либо зайти в тупик, либо послужить принятием клиента себя с целью продолжения лечения. В современной литературе по ТА описаны ситуации тупиков, которые в конечном счете приводили к инсайтам и позитивной трансформации. Но тупик в случае с описываемым клиентом оказался более, чем катастрофический. Я не смог обеспечить достаточно отражающего пространства, необходимого для поиска смыслов и значений во внутренних процессах клиента. И поэтому наша терапия стала разрушаться.

Принятие своих вытесненных имплицитных «я-образов» часто сопряжено с внутренним напряжением и тревогой. С одной стороны, заключаемые контракты в терапии создают возможность обнаружения вытесненных «я-образов» как клиента, так и терапевта. С другой стороны, эти осознание вытесненных я-образов могут вызывать глубокую тревогу, что в свою очередь порождает внутреннюю борьбу между выбором – принимать или не принимать то, о чем я даже ничего не хочу знать. Я и мой клиент так и не смогли найти средство для борьбы с самими собой в конструктивном ключе. Частично моя мотивация при написании данной статьи – проявление болезненной осторожности в вопросах ревалоризации (процесс переоценки ценностей), составлении контрактов и значения механизмов контрпереноса для работы с психотическим типом клиентов. Я провалил терапию в случае с этой женщиной. В ТА говорится о длительном эмоциональном воздействии в результате провала терапии так:

«Болезненное чувство в результате провала терапии зачастую соединено с потерей, которая может проявляться спутанности, шоке, горевании, подавлении чувства справедливости и даже желания продолжать жизнь» (Дж. Стуфридж, 2015).