|
|
Глава вторая. ЭВОЛЮЦИЯ СЕМЕЙНОЙ ТЕРАПИИ - Семейная терапия- Николе М., Шварц Р.Мы собирались назвать этот раздел «Рождение семейной терапии» — подходящая метафора, если принять во внимание чувства отцов-основателей семейной терапии, сродни той невероятной гордости, какую впервые испытывают родители за чудо собственного творения. Но понятие «эволюция» пригоднее всего. На это есть две причины. Первая: хотя семейная терапия появилась сравнительно недавно (примерно в 1956 г.), поле имеет длинную историю. Первые семейные терапевты законно гордились революционным скачком, который стал возможен благодаря клиническому приложению кибернетической и системной теорий. Но, как вы заметили, эти и многие другие концепции, так дорого ценимые семейной терапией, были заимствованы из других областей. Другая причина предпочтения термина «эволюция» заключается в его подоплеке, означающей, что, тогда как во время своего возникновения некоторые явления адаптируются, при изменении окружающей среды они теряют свою функциональность. Возьмем, к примеру, агрессивность. Жестокость рода человеческого, несомненно, больше подходит к охоте на бизонов и борьбе за территорию, чем к нашей жизни в тесном пространстве квартир. То же касается и семейной терапии. При исследовании корней поля и ранних наработок обратите внимание на идеи, годные в прошлом, но бесполезные на первый взгляд сейчас, напоминающие эволюционные заблуждения или фальстарты. Однако одновременно вы можете открыть, что некоторые идеи, считающиеся ныне устаревшими, могут быть стоящими. В этом разделе мы рассмотрели доопытные и ранние годы семейной терапии. Естьдве увлекательные истории о тех днях, одна — о персоналиях, другая — об идеях. Вы прочитаете о пионерах, иконоборцах и великих авторах, которые так или иначе разбили шаблоны видения жизни и ее проблем, как функционирование индивидов и индивидуальная психология. Не сомневайтесь: сдвиг с индивидуальной на системную перспективу является революционным и обеспечивает тех, кто осознает это, действительно сильным инструментом для понимания и решения человеческих проблем. Некоторые из ведущих светил системной революции и поныне заслуженно знамениты, чей гений и отвага сохранены и переданы в их рукописях и через их последователей. Имена Грегори Бейтсона, Джея Хейли и Сальвадора Минухина многие из вас слышат не впервые, но есть и другие значимые фигуры в эволюции семейной терапии, которыми по той или иной причине пренебрегли. Среди этих блистательных клиницистов — Натан Аккерман и Вирджиния Сатир, чей вклад не получил достойного признания, поскольку их труды никогда по-настоящему не передавали квинтэссенцию их мастерства. Или Дон Джексон и Джон Е. Белл, два самых вдумчивых пионера нашего движения, чьи прекрасные работы редко читаются в наши дни! Почему? Просто потому, что даты их публикаций не означены последними годами? Вторая история эволюции семейной терапии — история идей. Неугомонная любознательность ведущих семейных терапевтов привела их к изобретению новых путей для концептуализации радостей и горестей семейной жизни. Но действительно ли необходимо изучать историю этих идей? Не лучше ли рассматривать эти понятия в свете современных теорий? К сожалению, нет. Семейных терапевтов ругают и благословляют за интеллектуальные новшества, которые приводят не только к выдающимся инновациям, но и к увлечению невразумительным и абстрактным и к пренебрежению некоторыми самыми практичными идеями семейной системной теории. Читая эту историю семейной терапии, у вас может появиться желание рассмотреть утерянное наравне с приобретенным. Возможно, вы решите, что кое-кто, подобно Дону Джексону, Вирджинии Сатир или Натану Аккерману, представляют некую ценность, чтобы возродить их и изучить более пристально. Вы также можете открыть, что системная теория — это более богатое и сложное явление, чем могла бы предложить современная практика, или что, в конце концов, кибернетическую метафору пока рано сдавать в утиль. Мы постарались сделать все возможное, чтобы рассказать вам историю семейной терапии достаточно последовательно, чтобы вы увидели, как поле стало таким, каково оно сегодня, а также достаточно подробно, чтобы вы открыли для себя некоторые важные моменты, которые ни в коем случае нельзя упускать из виду. Поскольку истории инноваторов и их инноваций неразделимо переплетены друг с другом, мы проследим за судьбой наиболее важных идей и практик, оставив на последующие главы рассмотрение их самых важных и современных последствий. Читая эту историю, оставайтесь открытыми для сомнений и будьте готовы перепроверить простые допущения, включая очевидное, что семейная терапия началась с великодушной попытки поддержать институт семьи. Истина такова, что сначала семейные терапевты столкнулись с семейной системой как с серьезным сильным противником. Необъявленная война Хотя мы и склонны считать, что психиатрические лечебницы — это места насильственного заключения, изначально они строились для спасения умалишенных от гонений их родственников, от жизни под замком где-то на задворках семьи. В соответствии с этим, кроме как для целей взять на себя ответственность, госпитальные психиатры еще долгое время держали семью на расстоянии вытянутой руки. Клиницисты XX века понимали роль семьи в порождении психиатрических проблем, но считали, что ее исключение из лечения необходимо для ослабления ее разрушительного влияния. Однако в 50-х гг. два сбивающих с толку события заставили терапевтов признать силу семьи, воздействующую на курс терапии. Терапевты стали замечать, что зачастую, когда пациент шел на поправку, кому-то в семье становилось хуже, — будто семье необходим симптоматийный член. Это как при игре в прятки — неважно, кто прячется; пока кто-то играет эту роль, игра может продолжаться. Однажды Дон Джексон (Jeckson, 1954) лечил женщину с трудноизлечимой депрессией. Когда ей наконец стало лучше, ее муж стал жаловаться, что его состояние ухудшается. Ей становилось все лучше, а муж потерял работу. В конце концов, когда она окончательно выздоровела, муж покончил жизнь самоубийством. Очевидно, стабильность этого человека проистекала из болезни его жены. В другом случае Джексона муж настоял на лечении жены от «фригидности». Когда после нескольких месяцев терапии ее сексуальная чуткость повысилась, он стал импотентом. Другим странным аспектом сдвига расстройства было то, что пациентам очень часто в госпитале становилось лучше, а по возвращении домой — хуже. Вот еще один пример необыкновенной истории Эдипа. Сальвадор Минухин лечил молодого человека, неоднократно попадавшего в клинику из-за попыток выцарапать себе глаза. Этот человек в клинике Белльвью вел себя нормально, но стоило ему вернуться домой, как он вновь начинал себя калечить. Казалось, что он мог быть нормальным только в безумном мире. Оказалось, что молодой человек чрезвычайно близок со своей матерью — связь, образовавшаяся и окрепшая в течение семи лет загадочного отсутствия его отца. Последний, будучи заядлым игроком, исчез сразу же после того, как его объявили банкротом. Ходили слухи, что его похитила мафия. Когда отец так же загадочно вернулся, сын стал предпринимать эти странные попытки покалечить себя. Возможно, он хотел ослепнуть, чтобы не видеть собственную одержимость матерью и ненависть к отцу. Но эта семья не была ни античной, ни древнегреческой, а Минухин оказался прагматичнее поэта, столкнувшись с этим случаем основательной спутанности. Он поощрил отца к тому, чтобы тот защитил сына, начав работать непосредственно с женой и тем самым оспорив мужское унижающее к ней отношение, которое заставляло ее испытывать огромную потребность в сыновьей близости и протекции. Терапия бросила вызов структуре семьи, а в Белльвью была проделана работа с психиатрическим персоналом, облегчившим молодому человеку возврат в семью, в неприятную обстановку. Минухин без обиняков сказал отцу: «Ваши действия, как отца ребенка, попавшего в беду, недостаточны». «А что я должен делать?» — спросил мужчина. «Я не знаю, — отвечал Минухин. — Спросите своего сына». И тогда впервые за много лет отец и сын начали разговаривать друг с другом. А когда они выговорились и темы для обсуждений были исчерпаны, д-р Минухин сказал обоим родителям: «Он в такой странной манере говорит вам, что предпочитает, чтобы с ним обращались как с маленьким ребенком. В клинике ему было двадцать три года. Теперь, когда он вернулся домой, ему стало шесть». Этот случай ярко показал, как иногда родители используют своих детей — давая им ощущение мишени или используя в качестве буфера, защищающего их от интимной жизни, в которой они не могут разобраться, — и как некоторые дети принимают эту роль. Этот и другие подобные случаи демонстрируют, что семьи как-то по-особому склеены — они растягиваются, но не рвутся. Некоторые открыто обвиняют семью в недоброжелательности, и все же существует возмутительное скрытое неодобрение благодаря этому наблюдению. Официальная история семейной терапии — это история отношения к институту семьи, но, возможно, никто из нас так до конца и не разделался с юношеской идеей, что семья — это враг свободы. И поэтому, если не принимать во внимание риторику терапевтов, они часто обращаются к чувству миссионеров, помогающим невинным жертвам вырваться из тисков их семей. Улучшение пациента не всегда воздействует на семью негативно. Фишер и Менделл (Fisher & Mendell, 1958) сообщили о распространении позитивных изменений от пациентов на других членов семьи. Однако вопрос не в том, какое влияние оказывают друг на друга семья и пациент — благотворное или пагубное, а в том, что изменения в одном человеке изменяют систему. Обоснованность этих наблюдений была впервые подтверждена в исследовании, проведенном Маудслейским госпиталем, группа пациентов которого — больные шизофренией — была выписана с тем, чтобы пожить с родителями или супругами. Эту группу сравнили с другой, которая состояла из пациентов, живших в одиночестве. Значительно более частые рецидивы наблюдались у членов первой группы (Brown, 1959). По крайней мере в этой выборке разрушительное влияние семейной жизни, превышающее любые позитивные воздействия семьи, подтвердилось. Предположение, что семейные посещения будто бы беспокоят психиатрических пациентов, настолько широко распространено, что и по сей день многие больницы не допускают для посещения представителей семьи, по крайней мере в начальный период госпитализации больного. Близорукость изоляции пациентов от их семей в психиатрических больницах была недавно обоснована в «Госпитализированных умалишенных». Через описание четверых душевно больных молодых людей Джоэл Илайцур и Сальвадор Минухин (Elizur & Minuchin, 1989) исследовали последствия присвоения людям ярлыков «больных» и обращение с ними как с таковыми — «метод терапии, основывающийся на изоляции и насильственном контакте с безумным миром», — вместо поддержки семей в оказании ими самостоятельной помощи. В одном случае шестнадцатилетний мальчик трагичным образом превратился в хронического душевнобольного пациента, пройдя через ряд хаосных ситуаций, связанных с госпитализацией. «Хотя он мог компетентно действовать разными способами, диагноз сумасшедшего установил неизменную реальность, которая перечеркнула перспективы, ограничив его жизнь так, что исполнились самые ужасные ожидания» (с. 61). Сегодня, спустя 40 лет после появления семейной терапии, большинство психиатрических больниц все еще отделяет пациентов от их семей. Правда, некоторые лечебницы предлагают короткие семейные кризисные консультации, а некоторые пациенты (женщины, подвергавшиеся побоям, дети, пережившие сексуальное насилие) все же нуждаются в убежище от пагубного влияния своих семей. Но в значительном большинстве клиник упор на то, чтобы стабилизировать пациентов в лечении и вернуть их как можно быстрее в общество, означает, что пациенты выписываются в ту же самую хаотичную среду, которая ускоряет госпитализацию в прежнее место. Динамики малой группы Те, кто впервые добивается понимания семьи и работы с ней, найдут готовые параллели с малой группой. Групповая динамика уместна, в семейной терапии, потому что групповая жизнь — это комплексный набор отдельных личностей и суперординат-ных приоритетов группы. С 1920 г. социологи начали изучать естественные группы в обществе в надежде научиться решать политические проблемы путем понимания социальных интеракций в организованных группах. В 1920 г. пионер социальной психологии Уильям Мак-Даугал опубликовал книгу «Групповой разум», в которой описал, как групповая целостность отчасти зависит от существования значимой идеи в умах ее членов, отчасти от потребности в отграничении и структуре, в которой происходят дифференциация и специализация функций, и отчасти от весомости обычаев и привычек, так что связи между членами можно зафиксировать и определить. Курт Левин в 1940 г. ввел более научный и эмпирический подход к групповой динамике, его теория поля (Lewin, 1951) вдохновила целое поколение исследователей, индустриальных психологов, групповых терапевтов и социальных работников. Опираясь на теорию восприятия гештальтпсихологической школы, Левин разработал представление о том, что группа — это больше, чем сумма ее частей. Это трансцендентальное свойство группы оказалось очевидно релевантным для семейных терапевтов, которым приходилось работать не только с индивидами, но и семейными системами, и с их известным сопротивлением изменениям. Другим, открытием Левина стало то, что дискуссия есть лучший способ вызвать изменения идей и поведения, чем индивидуальные инструкции или нотации. Это открытие означает, что объединенные семейные встречи могут быть более эффективными, чем встреча с каждым по отдельности. К примеру, попытка научить одну жену быть более уверенной, по-видимому, не так эффективна, чем работа с ней и с ее супругом. При встрече с обоими терапевт может помочь жене справиться с контрреакциями на мужа, а его заставить в большей мере осознавать собственное пренебрежение и неспособность обращаться к другому на равных (что актуально и для нее). Объясняя, что такое квазистационарное социальное равновесие, Левин отмечал, что для появления изменений в групповом поведении необходимы «разморозка» и «перезаморозка». Только после того как что-нибудь встряхнет привычные убеждения группы, ее члены будут готовы к принятию изменений. В индивидуальной терапии процессы разморозки инициируются тревожным опытом, который приводит человека к поиску помощи. Если он принимает статус пациента и встречается с терапевтом, значит, он готов к «размораживанию» своих старых пр'ивычек. Когда семьи обращаются к терапии, это совсем другое дело. Члены многих семей не настолько выбиты из колеи симпто-матийными родственниками, чтобы быть готовыми изменить собственный образ жизни. Более того, семья приводит с собой, кроме этого члена, первичную референтную группу вместе со всеми ее традициями, особенностями, привычками. В соответствии с этим требуется очень много сил для разморозки, или встряски, семьи, прежде чем появится возможность для терапевтических изменений. У каждого терапевта свои стратегии разморозки: у Минухина это содействие кризису во время семейной встречи за ланчем, у Джея Хейли — умышленное суровое испытание, а у Пегги Пэпп — семейная хореография. Необходимость разморозки предвещала громадный интерес первых семейных терапевтов к разрушающемуся семейному гомеостазу — понятие, которое доминировало в семейной терапии десятилетиями. Уилфрид Бион, еще одна важная фигура в изучении и исследовании групповых динамик, придавал особое значение группе как единому целому с ее собственными динамиками и структурой. Согласно Биону (Bion, 1948), большинство групп начинают отклоняться от поставленных задач посредством паттернов борьба-бегство, зависимость или разделение по парам. «Базовые положения» Биона легко экстраполируются в семейную терапию: некоторые семьи настолько боятся конфликта, что обходят спорные вопросы подобно кошке, кружащей вокруг змеи. Другие используют терапию, чтобы выплеснуть свое раздражение, предпочитая бороться до последнего, чем найти какой-нибудь более или менее новый компромисс. Зависимость выдает себя за терапию, когда чрезмерно активный терапевт разрушает семейную автономию во имя решения проблемы. Разделение по парам заметно в семьях, когда один родитель негласно сговаривается с детьми издеваться и подрывать авторитет другого родителя. Уорен Беннис (Bennis, 1964), ученик Левина, описывает групповое развитие как прохождение через серию стандартных фаз — идея, взятая на вооружение семейными терапевтами, которые планируют терапию по стадиям, а в последнее время согласно представлению о предсказуемых изменениях по мере прохождения семьи через жизненный цикл. Концепция Бенниса о взаимозависимости как центральной проблеме в жизни группы предшествовала сходным представлениям среди семейных терапевтов, включая описание Минухиным затруднительного положения и выхода из него и идею Боуэна о слиянии и дифференциации. Разграничение процесса и содержания в групповых динамиках сходным образом оказало громадное влияние на терапию семьи. Опытные терапевты учат обращать столько же внимания тому, как говорят семьи, сколько содержанию диалога. Например, мать может говорить дочери, что та не должна играть с куклами Барби, потому что не нужно стремиться к имиджу «сладенькой красотки». Содержание ее сообщения таково: «Уважай себя как личность, а не как украшение». Но если мать выражает свою точку зрения, критикуя или отвергая чувства дочери, то процесс ее сообщения уже будет таким: «Твои чувства не в счет». К сожалению, содержание некоторых дискуссий настолько непреодолимо, что терапевт отвлекается от значимости процесса. Предположим, например, что терапевт приглашает мальчика-тинейджера обсудить с матерью его желание бросить школу. Ребенок, скажем, что-то невнятно говорит о тупости школы, а мать реагирует на это убедительным доводом о необходимости образования. Терапевт, увлекшись позицией матери и поддержав ее в ней, может сильно ошибиться. В отношении содержания она, вероятно, и права — диплом об окончании средней школы всегда кстати. Но в этот момент, наверное, важнее помочь мальчику научиться высказываться, а матери — научиться слушать. Ролевая теория, рассматриваемая в литературе по психоанализу и групповым динамикам, чрезвычайно важна для изучения семей. Считается, что распределение ролей необходимо для того, чтобы привнести размеренность в сложную социальную ситуацию. Согласно ролевому анализу, множественные ролевые и множественные групповые принадлежности есть ключ к пониманию индивидуальных мотивов. Мы часто описываем членов семьи с точки зрения единственной роли (жена или муж), а нам следует помнить еще и о том, что жена может быть матерью, другом, дочерью и профессионалом. Важны даже те роли, которые сегодня не исполняются, но возможны. Мать-одиночка — потенциальный друг и любовница. Ее пренебрежение этими ролями может испортить ей жизнь и заставить ее опекать детей. Когда члены несчастливых семей застревают в нескольких жестко закрепленных ролях, они развивают интерперсональный артрит — болезнь, которая приводит к семейной ригидности и атрофии неиспользованной жизни. В то время как ограничение ролей уменьшает возможности групповой (и семейной) жизни, члены группы, которым приходится выполнять слишком много ролей, являются субъектами перегрузки и конфликтующих чувств (Sherif, 1948). Например, среди потенциальных ролей в семье имеются родитель, домработница, кормилец, повар и шофер. Эти роли могут распределяться: один партнер — кормилец, другой — готовит и убирает, или выполняться совместно — оба работают на стороне и берут на себя ту или иную работу по дому. Но один из партнеров может угодить в ролевой конфликт: это когда она вынуждена выбирать, оставаться ли ей на затянувшемся служебном собрании или ехать домой готовить ужин и везти детей на футбольную тренировку, потому что пусть даже у нее есть партнер, но он не выполняет указанных ролей. В большинстве групп существует тенденция к стереотипиза-ции ролей, и поэтому за членами группы закрепляются характерные поведенческие паттерны. Вирджиния Сатир в своей книге «Вы и ваша семья» (Satir, 1972) описала такие семейные роли, как «миротворец» или «обвинитель». Вы можете осознать, что играли довольно предсказуемую роль взрослеющего в своей семье. А может быть, вы были «услужливым ребенком», «совсем одиноким», «комиком», «адвокатом», «бунтарем» или «удачливым малым». Весь ужас в том, что, раз усвоив некоторые роли, очень тяжело от них отойти потом. Покорно делая, что говорят, и терпеливо ожидая одобрения, вы можете стать «услужливым ребенком», но это не срабатывает в профессиональном росте, где требуется более напористое поведение. Есть и еще кое-что, что делает ролевую теорию столь полезной в понимании семей, — свойство ролей быть эквивалентными и комплементарными. Например, девушку сильнее заботит времяпровождение с другом, чем юношу. Возможно, в его представлении он должен звонить ей дважды в неделю. Но если она звонит трижды за этот срок, он может и не подходить к телефону. Если их отношения станут развиваться и этот паттерн будет исчерпан, она все равно всегда будет преследовательницей, а он — дистанцирующимся. Или возьмем случай двух родителей, которым хочется, чтобы их дети вели себя за столом хорошо. Отец взрывается намного быстрее — он требует, чтобы они успокоились уже спустя десять секунд после того, как они начали шалить, тогда как мать готова подождать полминуты. Но если он всегда высказывается первым, она никогда не получает шанса. В конце концов эти родители могут разойтись в комплементарных ролях строгого отца и мягкой матери. Что заставляет такую эквивалентность сопротивляться изменению? То, что роли подкрепляют друг друга — каждый ждет, чтобы изменился другой. Групповые терапевты-психоаналитики рассматривают группу как воссоздание семьи, в которой терапевт — объект переноса, а члены группы выполняют роль сиблингов. Так по иронии аналитическая групповая терапия, которая стала одним из прототипов семейной, начинала с лечения группы как суррогата семьи. Аналитические группы создавались таким образом, что фрустриро-вали своей неструктурированностью, пробуждали скрытые подсознательные конфликты и воскрешали проблемы, существующие в настоящей семейной группе. Считалось, что основные мотивы членов групп — конфликтующие союзы любви и ненависти, боли и удовольствия и критика суперэго против примитивных импульсов. Обратите внимание, что особое внимание уделялось индивиду, а не всей группе в целом. В групповом динамическом подходе, разработанном в Великобритании Фулксом, Бионом, Эзриелем и Энтони, фокус сместился от индивида на саму группу, рассматриваемую как трансцендентный организм с собственными внутренними законами. Эти терапевты изучали групповые интеракции не только потому, что в них проявляли себя отдельные личности, но они открывали темы и динамики, общие для всех членов группы. Этот групповой процесс считался базовой характеристикой социальных интеракций и основным средством для изменений. Еще одним ответвлением от психоаналитической групповой терапии стала эмпирическая модель. Эмпирическая групповая терапия, толчок к развитию которой дали в Европе экзистенциальные психиатры Людвик Бинсвангер, Медард Босс и Ролло Мэй, в США Карл Роджерс, Карл Витакер и Томас Малон, упирает на глубокую персональную заинтересованность клиентом в противоположность отстраненному анализу людей, как объектов. Феноменология, заменившая анализ, и непосредственный опыт, особенно эмоциональные переживания, рассматривались как прямая дорога к личностному росту. Психодрама Морено, в которой пациенты разыгрывали свои конфликты, вместо того чтобы обсуждать их, была одним из ранних подходов к групповой терапии (Moreno, 1945). Психодрама — это драматическое разыгрывание сцен из жизни ее участников, использующее техники стимулирования эмоционального выражения и прояснения конфликтов. Психодрама является прямым и сильным средством для исследования взаимоотношений и разрешения семейных проблем, поскольку сосредоточивается на межличностных взаимодействиях. И хотя психодрама слегка отклонилась от основного течения групповой терапии, техники ролевой игры Морено широко признаны групповыми лидерами и семейными терапевтами. Гештальттерапия Фрица Перлза имеет целью усилить осоз-навание, чтобы повысить спонтанность, креативность и личную ответственность. Несмотря на частоту использования в группах, гештальттерапия отбивает охоту к взаимодействию членов группы, когда один из них в течение какого-то времени работает с терапевтом. И хотя она чаще используется в индивидуальной, нежели в групповой или семейной терапии, гештальттехники заимствованы лидерами групп встреч и некоторыми семейными терапевтами для стимулирования эмоционального взаимодействия (см., например, Kempler, 1974, Schwartz, 1995). Принимая во внимание широту и разнообразие техник исследования межличностных отношений, разработанных групповыми терапевтами, естественно, что некоторые семейные терапевты нередко применяли групповые терапевтические модели для работы с семьями. В конце концов, разве семьи не совокупные группы с различными подгруппами? Прежде чем перейти к рассмотрению вопроса о целесообразности применения групповой модели в семейной терапии, мы должны упомянуть еще один исторический факт. Еще до того, как Джон Элдеркин Белл и Рудольф Дрейкурс в начале 50-х начали применять к семьям групповую психотерапию, некоторые практики использовали формат группы, чтобы добиться сотрудничества от членов семьи при планировании индивидуальной терапии с пациентами. Л. Коди Марш, например, читал лекции группам родственников в Ворчестерском государственном госпитале (Marsh, 1935). Эту технику также использовал в своей работе Лоу (Low, 1943). Другие терапевты уделяли особое внимание групповым встречам с матерями, чьи дети проходили терапию (Amster, 1944, Burkin, Glatzer & Hirsch, 1944; Lowrey, 1944). Некоторые, включая Росса в Мак-Гилле, проводили недельные дискуссионные группы с семьями пациентов психиатрической больницы (Ross, 1948). На всех этих групповых встречах к родственникам обращались как к помощникам, которые сами не нуждаются в терапии. «Реальные» пациенты не участвовали. Эта работа была родственной длинной традиции группового консультирования родителей, особенно в детских благотворительных организациях (Grunwald & Casell, 1958), и до сих пор является средством большинства стационарных подразделений для взрослых, пытающихся «привлекать» семьи. Появление семейного группового консультирования (Freeman, Klein, Riehman, Luckoff& Heisey, 1963) — социологического подхода к решению проблем — стало наиболее близким к семейной терапии этапом. Семейные консультанты содействовали общению, но преуменьшали значение индивидуальных целей и изменений. Конфликты избегались. Семейные консультанты содействовали пониманию и взаимоподдержке, но не занимались глубинными проблемами семьи или ее членов. Хотя улучшение социального климата семьи и могло вызывать основательные изменения у ее членов, Фриман и коллеги не пытались или не претендовали на то, чтобы добиться чего-то большего, чем поверхностная поддержка. В 1970-х, когда семейная терапия стала вполне развитой и достаточно системной наукой, эти ранние групповые консультативные подходы выглядели наивными, обращаясь с индивидами как с реальными пациентами и отводя семье лишь поддерживающую роль в раскрытии пациентов. Однако в 1980-х, много лет спустя после того, как разгорелась и победила системная революция, выяснилось, что некоторые проблемы действительно являются в первую очередь проблемами индивидов или по крайней мере требуют индивидуального подхода в лечении. Кэрол Андерсон с коллегами в Питсбургском университете и Майкл Гольдштейн и его сотрудники по университету в Лос-Анджелесе, Калифорния, разработали программу психологического просвещения для семей шизофреников (Anderson, Reiss & Hogarty, 1986; Goldstein, Rodnick, Evans, May & Steinberg, 1978). Соединяясь с традиционной психиатрией, этот подход более успешно лечил шизофрению как болезнь, сочетая использование медицины для индивидов и обеспечение консультации семьям, столкнувшимся с суровым испытанием — справляться с членом семьи шизофреником. Алкогольная и наркотическая зависимость — другая область, где считается, что лечение должно быть направлено в первую очередь на индивидов и только во вторую — на семьи (Kaufmann & Kaufmann, 1979; Steinglass, 1987). Единичное проведение семейной групповой консультации, предназначенной в первую очередь для отдельного пациента, выглядит таким же наивным, как лечение сегодня шизофрении или алкогольной и наркотической зависимости только как побочного продукта семейного стресса. Все эти подходы в групповой терапии применимы и для терапии семьи. Одни техники пригодны, другие — нет. Был пройден короткий шаг от наблюдения реакций пациента на других членов семьи (некоторые из них могли быть равнозначными и в отношении сиблингов и в отношении родителей) до наблюдения за интеракциями в реальных семьях. Кроме того, с технической точки зрения групповая и семейная терапии сходны: обе вовлекают нескольких людей, обе комплексны и аморфны, больше похожи на социальную реальность, чем на индивидуальную терапию. И в группах, и в семьях каждому пациенту приходится реагировать на нескольких людей, не только на терапевта, и терапевтическое применение этих интеракций является определяющим механизмом изменения в обоих ситуациях. Соответственно, многие групповые и семейные терапевты стараются придерживаться относительной пассивности и децентрализованности, так что пациенты в комнате вынуждены устанавливать связь друг с другом. В индивидуальной терапии терапевт надежное, но искусственное доверенное лицо. Пациенты ожидают от терапевта понимания и принятия, встречи с одним дружелюбно настроенным человеком. В группах и семьях совсем не так. И там и здесь ситуация является более естественной, возможно, более терапев-тичной, но и более похожей на повседневный опыт. Следовательно, перенос на жизнь вне стен консультационной комнаты является более прямым. Однако при внимательном рассмотрении мы можем увидеть, что различий между семьями и группами незнакомцев так много и они столь значительны, что групповая модель лишь ограниченно применима к семейной терапии. Члены семьи обладают длинной историей сосуществования и, что самое важное, совместным будущим. Группа составляется из незнакомцев, семья — из близких людей. Открыться незнакомому человеку проще и безопаснее, чем члену своей семьи. В действительности терапевт может причинить серьезный вред, если будет так наивен, что станет призывать членов семьи всегда быть «совершенно честными и откровенными друг с другом». Однажды сболтнув, нельзя вернуть назад опрометчивое разоблачение, которое лучше было бы оставить при себе, — любовную связь, которая уже давно закончилась, или признание, что женщину все же больше заботит карьера, чем собственные дети. Единство, обязательства и общие заблуждения — все это означает, что терапия семьи очень отличается от терапии группы. В одном из немногочисленных исследований малых групп с привлечением семей Стродтбек (Strodtbeck, 1954) проверил ряд утверждений, полученных от групп незнакомцев, и нашел важные отличия, которые приписал прочным взаимосвязям в семье. Позже он обосновал (Strodtbeck, 1958) мнение, что семейные интеракции, в отличие от интеракций в только что созданной группе, можно понимать только с точки зрения истории семейной группы. Терапевтические группы создаются для обеспечения атмосферы доверия и поддержки. Здесь пациенты чувствуют себя менее одинокими. Они посещают группу как место, где им могут помочь и где они сами могут оказать помощь другим. Это чувство безопасности среди симпатизирующих друг другу чужих людей не может стать частью семейной терапии, так как, вместо того чтобы отделить терапию от стрессовой среды, последнюю привносят в терапевтический процесс. Кроме того, в групповой терапии пациенты могут обладать равными силами и статусами, в то время как семьям несвойственно демократическое равноправие. Кто-то должен (или ему приходится) быть на попечении. Больше того, официальный пациент в семье, вероятно, ощущает изолированность и то, что он становится объектом общего внимания. В конце концов, он или она является «проблемой». Ощу-щени'е защищенности при участии в терапевтической группе чужих людей, которые не собираются встречаться за обеденным столом, не существует в семейной терапии, где совсем не безопасно говорить открыто. Другой базовый терапевтический механизм групп — то, что они стимулируют типичные паттерны социальной интеракции, которые затем можно проанализировать и изменить. Эта функция группы приравнивается к «лаборатории для социальных изменений» (Nichols & Zax, 1977). Группы собираются, чтобы обеспечить благоприятные возможности для проверки реальности в относительно безопасной атмосфере (Handlon & Parloff, 1962), так что искаженное восприятие можно исправить и опробовать новые стратегии поведения. Семьи менее гибкие и менее открытые для экспериментирования. У них есть комплекс, общая мифология, которая диктует определенные роли и способы поведения. Эти хорошо разработанные и структурированные коммуникации делают семьи еще менее способными для экспериментирования с новыми реакциями. Среди прочих возможностей терапевтических групп есть и такая, которая позволяет ее участникам разрешать перенесенные искажения, когда они отыгрывают их на тех или иных товарищах по группе (Handlon & Parloff, 1962). В семье актуально представлены реальные фигуры. Переносы все равно имеют место, но они менее податливы для исследования и коррекции. Родители могут воспринимать своих детей-подростков с точки зрения, что раньше были лучшие времена. Дети могут считать своих родителей совсем черствыми, но переносить это восприятие на терапевта. Терапевт, работая с семьей, часто срывается благодаря сильному контрпереносу. Более того, перенесенные искажения часто поддерживаются семейной мифологией. «Папа — чудовище», — это миф, который подпитывает многие материнско-детские коалиции. Подобное искажение и неправильное восприятие, безусловно, годится в качестве зерна для терапевтической мельницы, но чрезвычайно осложняет работу с семьей. Несмотря на то что групповая терапия использовалась некоторыми ранними практиками как модель для семейной терапии, сильнее всего сказались на традиционной семейной терапии только техника разграничения процесса и содержания и ролевая теория. Единственное приложение групповых методов, сохранившееся в семейной терапии, — это группы для семейных пар. Мы рассмотрим эту форму терапии в следующих главах. Движение по работе с детьми Обычная история семейной терапии не уделяет должного внимания вкладу движения по работе с детьми, отдавая предпочтение более живописному повествованию об исследовании шизофрении. И это урок нам! Поскольку ученые больше озабочены публикациями, чем клиницисты, студенты могут получить искаженное представление о происходящем в этом поле. Сегодня, например, когнитивная поведенческая терапия может произвести впечатление господствующего подхода к психологическим проблемам, потому что поведенческая терапия всегда была самой заметной в научных кругах. Однако слава ученых не должна отвлекать нас от вкладов опытных клиницистов, которых не интересуют публикации. И конечно, можно утверждать, что актуальная клиническая практика в семейной терапии обязана новаторским идеям исследователей шизофрении меньше, чем детским клиницистам, работающим в поте лица на ниве терапии детей и их семей. Движение по работе с детьми основывалось на убеждении, что, поскольку эмоциональные проблемы закладываются в детстве, терапия детей — лучший способ профилактики душевных заболеваний. Фрейд впервые высказал идею, что психологические расстройства в зрелом возрасте есть результат неразрешенных проблем в детстве. Альфред Адлер был первым последователем Фрейда, кто предположил, что лечение взрослеющего ребенка может быть самым эффективным способом предупредить появление неврозов у взрослых. С этой целью Адлер открыл в Вене детские воспитательные клиники, где консультировались дети, их родители и учителя. Адлер предлагал ободрение и поддержку в атмосфере оптимизма и конфиденциальности. Его техники позволяли уменьшать у детей чувство неполноценности, так что они могли выработать здоровый стиль жизни, достигать компетентности и успеха через социальную пригодность. В 1909 г. психиатр Уильям Хейли основал в Чикаго Юношеский психопатический институт (в данный момент известный как Институт исследования юношества) — предтечу воспитательных клиник. В 1917 г. Хейли переезжает в Бостон и открывает там Воспитательный центр судьи Бейкера, предназначенный для диагностики и лечения делинквентных детей. Когда в 1920 г. движение по работе с детьми получило свое развитие, появился один из самых успешных последователей и сторонников Альфреда Адлера Рудольф Дрейкурс, работающий под покровительством Республиканского фонда (Ginsburg, 1955). В 1924 г. была создана Американская ортопсихиатрическая ассоциация для работы по предупреждению эмоциональных расстройств у детей. Хотя после Второй мировой войны осталось совсем немного детских воспитательных клиник, сейчас они есть в каждом большом городе США, обеспечивая условия для изучения и лечения психологических проблем детства и комплекса социальных и семейных воздействий, способствующих этим проблемам. Лечение ведется руками команд, состоящих из психиатров, психологов и социологов, которые сосредоточивают все свое внимание на семейном окружении ребенка. Постепенно специалисты по работе с детьми пришли к заключению, что реальными являются не те очевидные проблемы, которые приводят ребенка в клинику (симптомы), а скорее напряжения в семье, ставшие источником симптомов. Поначалу это спровоцировало формирование тенденции обвинять родителей, особенно мать. В 1940—1950 гг. исследователи сосредоточились на психопатологии родителей. Дэвид Леви (Levy, 1943) был среди первых, кто установил связь между патогенными чертами родителей и психиатрическими расстройствами их детей. Согласно Леви, главная причина детских психологических проблем — материнская гиперопека. Матери, лишенные любви в детстве, становятся гиперопекающими с собственными детьми. Одни воплощают подобную опеку в деспотичности, другие становятся слишком снисходительными. Дети деспотичных матерей бывают смирными дома, но им трудно заводить друзей; дети потакающих матерей непослушны дома, но в школе ведут себя хорошо. В этот период Фрида Фромм-Райхманн (Fromm-Reichmann, 1948) придумала одно из самых убийственных понятий в истории психиатрии — шизофреногенная мать. Образ этой деспотичной, агрессивной, отвергающей и неуверенной женщины, особенно если она замужем за нескладным, пассивным и индифферентным мужчиной, создавался, чтобы объяснять патологичное родительство, которое производит к жизни шизофрению. Описание Аделаиды Джонсон переноса лакун суперэго — другой пример обвинения родителей в проблемах своих детей (Johnson & Szurek, 1954). Согласно Джонсон, антисоциальное поведение у делинквентов и психопатов обусловлено дефектами в их суперэго, которые переходят к ним от родителей. Тенденция обвинять родителей, особенно мать, за проблемы в семье стала ложным направлением эволюции, которое и поныне не дает покоя этому полю. Однако важно понимать, что, обратив внимание на то, что происходит между детьми и родителями, Фромм-Райхманн и Джонсон проложили путь семейной терапии. Хотя важность семьи осознавалась, с матерями и детьми по-прежнему работали по отдельности, и между терапевтами разгорелась полемика на почве того, что это может поставить под угрозу индивидуальные терапевтические отношения. Под довлеющим влиянием психоанализа сформировался сильный акцент на душе отдельного человека с ее бессознательными конфликтами и иррациональными мотивациями. Попытки применить социальный подход к нарушениям в семейной жизни отвергались как «поверхностные» — ультимативный обвинительный акт клиницистов-психоаналитиков. Было заведено так, что, пока психиатры занимаются ребенком, социальный работник наблюдает мать. Консультирование матерей было вторичным по сравнению с первичной целью терапии ребенка. Основным назначением наблюдения за матерью было понижение эмоционального давления и тревоги, отведение враждебности от ребенка и изменение установок по воспитанию детей. В этой модели семья представлялась скорее как приложение к ребенку, чем что-либо другое. Предполагалось, что решение детских проблем может разрешить и семейные проблемы. Иногда такое случается, но чаще всего этого не происходит. Характерологические проблемы личности — только одна из проблем взаимодействий; остальные — интеракциональные. К сожалению, индивидуальная терапия может заставить человека еще больше углубиться в себя, оставив других членов семьи вне поля зрения. После анализа пациент может стать мудрее, но грусти и одиночества в его жизни прибавится. Наконец, в движении по работе с детьми произошел сдвиг акцента от видения родителей как вредных агентов к взгляду, что патология присуща отношениям между пациентами, родителями и другими значимыми людьми. Этот сдвиг имел основополагающие последствия. Психопатология больше не локализовывалась внутри личности; родители перестали быть негодяями, а пациенты — жертвами. Теперь природа их интеракций воспринималась как проблема. Вместо стремления отлучить ребенка от семьи появилась задача улучшить взаимоотношения между детьми и родителями. Вместо того чтобы тщетно пытаться отделять детей от семьи, специалисты начали помогать семьям поддерживать их детей. Работа Джона Боулби в Тэвистокской клинике является примером перехода от индивидуального к семейному подходу. Боулби (Bowlby, 1949) применял к детям психоанализ, и прогресс был слишком медленным. Разочаровавшись, он решил посмотреть на родителей и ребенка вместе на одной сессии. Всю первую часть этой двухчасовой сессии ребенок и родители поочередно выражали недовольство друг другом, обмениваясь обвинениями. Во второй части сессии Боулби объяснил каждому из них, что он думает об их вкладе в проблему. В итоге, работая вместе, все три члена семьи некоторым образом прониклись к позициям каждого. И хотя Боулби заинтриговали возможности такого совместного интервью, он все равно остался верным формату «один на один». Семейные встречи могут быть полезным катализатором, считал Боулби, но только в качестве приложения к реальному лечению — индивидуальной психоаналитической терапии. Как бы то ни было, благодаря провалу идеи о строго изолированной от матери терапии ребенка и введению совместных семейных интервью Боулби начал переход от того, что являлось индивидуальной терапией, к тому, что должно было стать семейной терапией. То, что Боулби начал как эксперимент, осуществил Натан Аккерман — семейную терапию как первую форму лечения в детских воспитательных клиниках. Еще в 1938 г. Аккерман думал о пользе наблюдения семьи как целостной единицы, работая с нарушениями у любого из ее членов (Ackerman, 1938). Позже он рекомендовал обращаться к изучению семьи как к основному средству для понимания ребенка, вместо каких-то других способов (Ackerman & Sobel, 1950). А увидев необходимость понимания семьи для диагностики проблем, вскоре Аккерман предпринял следующий шаг — семейную терапию. Однако, прежде чем перейти к этому, давайте рассмотрим параллельные достижения в социальной работе и исследованиях, посвященных шизофрении, которые привели к рождению семейной терапии. Влияние социальной работы История семейной терапии не будет полной без упоминания огромного вклада социальных работников и их традиции общественной помощи. С самого появления этой профессии социальных работников интересовала семья — и в качестве ключевой единицы общества, и в качестве фокуса вмешательства (Ackerman, Beatman & Sherman, 1961). Фактически основная парадигма социальной работы — лечение человека в окружающей среде — предвосхитила экологический подход семейной терапии задолго до введения системной теории. То, что важность социальных работников и их идей постыдно не принималась во внимание в истории семейной терапии, говорит что-то о том, как формировались взгляды в нашем поле. Сотрудники социальных служб помощи неблагополучным семьям и нуждающимся были менее заметны, чем законодатели моды в семейной терапии, потому что работали прямо в трущобах и в службах доставки, а не писали книги в академической обстановке и не произносили речей. Мы — это область, где великие и одаренные терапевты, которым не случилось написать книгу, менее известны, чем те, у которых мало клинического опыта или он напрочь отсутствует, но у которых есть талант хорошо писать книги. (Очень хочется упомянуть некоторых, но мы не столь смелы.) В своей замечательной истории семейной терапии Бродерик и Шредер (Broderic & Schrader, 1991) отметили, что ортопсихиат-рическое движение, которое помогло определить профессиональный ландшафт семейной терапии, оказалось господствующим благодаря психиатрам, которые нехотя признавали психологов, но ни во что не ставили социальных работников и их вклад. Откуда эта историческая несправедливость к профессии социального работника? Одна из возможных причин заключается в том, что «первые социальные работники были в основном женщинами, пишущими для этой сферы, изначально заселенной женщинами...» (Braverman, 1986, с. 239), в то время как в нашей культуре доминируют голоса мужчин. Поле социальной работы проросло из благотворительных движений, существующих в Великобритании и США в конце XIX века. Тогда, да и теперь социальные работники направляли свои усилия на улучшение жизненных условий неимущих и лишенных прав членов общества. Кроме обслуживания базовых потребностей в пище, одежде и крове, социальные работники пытались облегчать эмоциональный дистресс в семьях своих клиентов и компенсировать социальные воздействия, ответственные за контраст между богатством и нищетой. Помогающие инспекторы — социальные работники посещали клиентов в их домах, чтобы определять их нужды и предлагать помощь. Выйдя из офисов и войдя в дома своих клиентов, эти люди с их визитами сломали так долго господствующую искусственную модель доктор-пациент. (Семейные терапевты в 1990-х гг. заново открыли ценность встречи с клиентами за пределами офисов в местах их проживания.) Помогающие инспекторы прямо включались в решение проблем неблагополучных браков и трудностей в воспитании детей. Работники расчетных палат предлагали социальное обслуживание не только отдельным людям, но и целым семьям. Изучение неблагополучных семей, нуждающихся в поддержке, было важнейшим фокусом раннего обучения социальной работе. В действительности первый курс обучения в первой школе социальной работы в США назывался «Уход за нуждающимися семьями в их домах» (Siporin, 1980). Помогающих инспекторов обучали интервьюированию обоих родителей одновременно, чтобы составить полную и точную картину семейных проблем, — задолго до того, как традиционные специалисты по душевному здоровью начали экспериментировать с общесемейными сессиями. Эти социальные работники начала XX века хорошо осознавали то, к открытию чего психиатрия шла более 50 лет, а именно: семьи должны рассматриваться как единицы. Мэри Ричмонд (Richmond, 1917) в своем классическом труде «Социальная диагностика» предсказала терапию «целой семьи» и предостерегала против отделения ее членов от их естественного контекста. Концепция Ричмонд о семейной сплоченности имела поразительно современное звучание, предвосхитив последующие работы по ролевой теории, групповым динамикам и, конечно же, структурной семейной теории. Согласно Ричмонд, степень эмоциональной связанности между членами семьи является решающей для их способности к выживанию и процветанию. Ричмонд предугадала достижения, к которым пришла семейная терапия в 1980-х, рассматривая семьи как системы внутри систем. Как отмечали Бардхилл и Саундерс (Bardhil & Saunders, 1988, с. 319), «она поняла, что семьи не изолированные единицы (закрытые системы), а существуют в особом контексте общества, которое интерактивно влияет на них и само подвергается влиянию из-за их функционирования (т. е. они открыты). Она графически показала эту ситуацию, использовав концентрические круги, чтобы представить различные системные уровни от личностного до культурного. Ее подход к практике — рассматривать потенциальный эффект всех вторжений в каждый системный уровень и понимание и использование взаимных интеракций системной иерархии для терапевтических целей. Ее взгляд на человеческий дистресс был дейстительно системным». Когда движение семейной терапии пришло в движение, среди тех, кто внес в него самый многочисленный и важный вклад, оказались социальные работники. Вот имена тех лидеров, которые пришли в семейную терапию, пройдя опыт социальной работы: Вирджиния Сатир, Рэй Бардхилл, Пегги Пэпп, Линн Хоффман, Фрома Уолш, Инзу Берг, Джей Леппин, Ричард Стюарт, Гарри Эпонт, Майкл Уайт, Дуг Брейнлин, Ольга Сильверш-тейн, Луис Брейверман, Стив де Шейцер, Пэгги Пени, Бетти Картер, Браулио Монтальво, Моника Мак-Голдрик. (Вообще-то составление такого списка изначально весьма сложное занятие, так как, если не продолжить его еще на множество страниц, можно пропустить важные имена.) Изучение семейных динамик и этиологии шизофрении Семьи, в которых есть шизофреник(и), представляют собой богатую почву для исследований, потому что их необычные паттерны интеракций весьма драматичны и поразительны. Стресс подчеркивает человеческую натуру. Однако факт, что семейная терапия возникла из исследований шизофрении, ведет к слишком оптимистичной надежде на то, что семейная терапия может стать способом излечения этой тяжелой формы безумия. Более того, поскольку ненормальные семьи чрезвычайно сопротивляются изменениям, первые семейные терапевты были склонны преувеличивать гомеостатические черты семейной жизни. Семейные терапевты не открыли роли семьи в шизофрении, но, реально наблюдая за семейными взаимодействиями, стали очевидцами паттернов, о которых их предшественники только предполагали. То, что семья оказывает воздействие на шизофрению, признавалось по крайней мере уже в знаменитом отчете д-ра Шребера Фрейду (1911). В этой первой психоаналитической формулировке психоза Фрейд рассмотрел психологические факторы паранойи и шизофрении, а также предположил, как эксцентричные взаимоотношения пациента с отцом отражаются на его фантастических галлюцинациях. В своей блестящей работе с шизофрениками Гарри Стэк Салливан сосредоточивался на межличностных отношениях. Начиная с 1927 г. он подчеркивал важность «госпитальной семьи» — врачей, медицинских сестер и санитаров — как благожелательной замены для пациента реальной семьи. Однако Салливан не сделал следующего шага вперед в своей идее и напрямую не включал семьи в терапию. Фрида Фромм-Райхманн тоже считала, что семья задействована в динамиках шизофрении, и рассматривала госпитальную семью как ключевой фактор в разрешении шизофренических эпизодов. Но и она не дошла до рекомендаций семейной терапии. Хотя эти интерперсональные психиатры признавали важность семейной жизни в шизофрении, они продолжали относиться к семье как к патогенной среде, из которой следует удалять пациента. В 1940—1950 гг. исследования связи между семейной жизнью и шизофренией привели к инициирующей работе первых семейных терапевтов. ГРЕГОРИ БЕЙТСОН, ПАЛО-АЛЬТО Одной из групп с наиболее сильной претензией на основание семейной терапии является проект исследования шизофрении Грегори Бейтсона в Пало-Альто, Калифорния. Ученый в классическом смысле этого слова, Бейтсон действительно изучал поведение животных, теорию научения, эволюцию и экологию, так же как и клиническую психиатрию. Он работал с Маргарет Мид в Бали и Новой Гвинее, затем, заинтересовавшись кибернетикой, написал «Нейвен» и работал над синтезированием кибернетических идей с антропологическими данными1. Он пришел в психиатрическую сферу, когда совместно с Юргеном Рюйшем из клиники Лэнглей Портер написал работу «Коммуникация: социальная матрица психиатрии». В 1962 г. Бейтсон переключился на изучение коммуникации среди животных и с 1963 г. до самой своей кончины в 1980 г. работал в Гавайском океанографическом институте. Проект Пало-Альто стартовал осенью 1952 г., когда Бейтсон получил грант от Фонда Рокфеллера, предназначенный для изучения природы коммуникаций с точки зрения уровней. Все виды коммуникации, писал Бейтсон (Bateson, 1951), имеют два разных уровня, или функций, — передающий и командный. В каждом сообщении передается содержание, например: «Вымой руки, пора ужинать». Но кроме этого сообщение заключает в себе то, как его следует понимать. В данном случае второе сообщение о том, что сказавший руководит. Это второе сообщение — мета-коммуникация — завуалировано и часто остается без внимания. Если жена ругает мужа за эксплуатацию посудомоечной машины, когда она заполнена только наполовину, и он обещает исправиться, а спустя два дня делает то же самое, она может быть раздосадована тем, что он ее не слушает. Она имеет в виду сообщение, а ему, возможно, не понравилось метасообщение. Может быть, ему не нравится, что она говорит ему, что делать, словно она его мать. Бейтсон выяснил (1951), что даже животные метакоммуни-цируют. Обратите внимание, например, как играют две собаки или кошки. Одна наскакивает на другого, они борются, кусают друг друга и рычат, но не дерутся всерьез и не наносят увечий. Откуда они знают, что играют? Ясно, что у них есть какой-то способ метакоммуницирования, они как-то дают понять друг другу, что нападают только в шутку. Люди достигли значительного усложнения в структурировании и обозначении сообщения. Обычно уточняющие метасообщения передаются через невербальные сигналы, включая жесты, голос, позы, мимику и интонацию. «Я тебя ненавижу» можно сказать с улыбкой, со слезами или глядя в упор и стиснув зубы. В каждом случае метаком-муникация изменяет послание. В начале 1953 г. к Бейтсону подключаются Джей Хейли и Джон Уикленд. Хейли изначально интересовался социальным и психолическим анализом воображения; Уикленд был химиком-инженером, у которого появился интерес к культурной антропологии. Позднее в этот же год к ним присоединяется Уильям Фрай, психиатр, основной интерес которого был направлен на изучение юмора. Эта группа эклектических талантов с широким спектром интересов изучала выдр во время игры, дрессировку собак-поводырей, значение и использование юмора, социальное и психологическое значение популярных кинофильмов, высказывания больных шизофренией. Бейтсон не ограничивал членов проекта, но, хотя они изучали многие типы сложного человеческого и животного поведения, все их исследования имели дело с возможными противоречиями между сообщением и квалифицирующим (уточняющим) сообщением. В 1954 г. Бейтсон получает двухгодовой грант от Фонда Маки для исследования коммуникаций шизофреников. Немного позже к его группе присоединяется Дон Джексон — блестящий психиатр, работающий в качестве клинического консультанта и супервизора в психотерапии. Интересы группы обращаются к развитию теории коммуникаций, которая могла объяснить происхождение и природу шизофренического поведения, особенно в контексте семьи. Однако следует отметить, что в первые дни проекта никто и не думал о настоящем наблюдении за шизофрениками и их семьями. Бейтсон и его коллеги предположили, что семейная стабильность достигается при помощи обратной связи, которая регулирует поведение семьи и ее членов. Когда семейной системе что-то угрожает — то есть нарушает ее равновесие, — она всегда стремится сохранить стабильность, или гомеостаз. Таким образом, Очевидно сбивающее с толку поведение может стать доступным для понимания, если воспринимать его как гомеостатический механизм. Например, если всякий раз, когда родители спорят, один из детей проявляет симптоматийное поведение, симптомы могут представлять собой способ прерывания родительских разногласий путем их объединения в проявлении заботы. Таким образом, симптоматийное поведение выполняет кибернетическую функцию сохранения семейного равновесия. К сожалению, одному из членов семьи в процессе приходится брать на себя роль «идентифицированного пациента». Предположив, что шизофрения может быть следствием семейного взаимодействия, группа Бейтсона попыталась установить последовательность взаимообменов, которые могут вызвать симптоматологию. Сойдясь во мнении, что шизофреническая коммуникация должна быть продуктом того, что усваивается внутри семьи, группа присматривалась к обстоятельствам, которые могли привести к таким спутанным и путающим паттернам речи. В 1956 г. Бейтсон и его коллеги опубликовали свой самый знаменитый доклад «К теории шизофрении», в котором представили концепцию двойной связи1. Они предположили, что психотическое поведение может иметь смысл в контексте патологической семейной коммуникации. Пациенты не становятся сумасшедшими сами собой, они являются понятным продолжением сумасшедшей семейной среды. Рассмотрим кого-нибудь в значимых отношениях, где бегство невозможно и реакция обязательна: если тот или иной человек получает два связанных, но противоречивых сообщения с разных уровней, но ему трудно их уловить или он истолковывает их непоследовательно (Bateson, Jackson, Haley & Weakland, 1956), то он попадает в двойную связь. Поскольку это сложное понятие нередко используется ошибочно как синоним парадокса или просто противоречивых посланий, есть смысл представить каждую характеристику двойной связи так, как перечислили их авторы. У двойной связи имеются 6 особенностей: 1. Двое или более людей в значимых взаимоотношениях; 2. Повторяющийся опыт; 3. Первое негативное предписание: «Не делай X, не то я тебя накажу»; 1 Это наиболее распространенный в русскоязычной литературе перевод с английского термина «.double bind». Другие варианты: «двойное послание», «двойная ловушка» и др. — Прим. ред. 4. Второе предписание на более отвлеченном уровне, противоречащее первому, тоже навязываемое наказанием или ощутимой угрозой; 5. Третье (и последнее) негативное предписание, запрещающее бегство и требующее реакции. Без этого ограничения «жертва» не ощущает ловушки; 6. В конце концов полный набор ингредиентов становится необязательным, если жертва приучена воспринимать мир с точки зрения двойной связи; любой составляющей этой последовательности достаточно, чтобы вызвать панику или безумие. Большинство примеров двойной связи в литературе неадекватно, потому что не включает всех ключевых характеристик. Робин Скиннер (Skynner, 1976) приводит следующий пример: «Мальчики должны защищать себя и не быть маменькими сынками», но: «Не будь груб... не будь неучтивым со своей матерью». Сбивает с толку? Да. Существует противоречие? Возможно. Но эти два сообщения не представляют собой двойной связи, это просто противоречие. Столкнувшись с такими утверждениями, ребенок волен либо подчиниться любому из них, либо даже выразить недовольство противоречием. Этот и множество других сходных примеров пренебрегают той деталью, что два сообщения передаются с разных уровней. Наиболее удачный пример в этом отношении приведен в авторской статье (Bateson, Jackson, Haley & Weakland, 1956). Молодого человека, оправившегося в больнице от шизофренического эпизода, посетила мать. Когда он обнял ее, она оставалась холодной. Но стоило ему отвести руки, она спросила: «Ты меня больше не любишь?» Юноша покраснел, а она сказала: «Дорогой, ты не должен так легко смущаться и бояться своих чувств». Вслед за этим взаимообменом пациент расстроился; по окончании визита он напал на санитара, и его пришлось изолировать. Обратите внимание, что в приведенном взаимообмене были представлены все шесть особенностей двойной связи, а также на то, что молодого человека явно приперли к стенке. Нет ловушки, если субъект не попался. Это понятие является интеракцио-нальным. Мы можем предположить, что эту мать тревожит близость с собственным сыном, но она не признает своих чувств, поэтому на публике ведет себя как любящая мать, которая всегда поступает правильно. Обычно в подобных семьях нет никого другого, вроде сильного отца, чтобы вмешаться и поддержать ребенка. Мать пытается контролировать свою тревогу, контролируя близость между собой и ребенком. Но поскольку не может признаться в этой тревоге даже самой себе, она скрывает важные аспекты своей коммуникации, а именно свой дискомфорт или враждебность. Вдобавок она запрещает комментировать или критиковать свои сообщения. В результате ребенок растет не обученным навыку сообщать о коммуникации, неопытным в определении того, что люди на самом деле имеют в виду, и не умеющим устанавливать контакты. Другим примером двойной связи мог бы стать преподаватель, который заставляет своих студентов быть активными в аудитории, но раздражается, если один из них действительно прерывает его вопросом или комментарием. Когда он в конце концов все же предлагает им задавать вопросы и никто не откликается, он сердится («Какие пассивные студенты!»). Если некоторые студенты опрометчиво критикуют нечуткость профессора, он, несомненно, сердится еще больше. Так студенты наказываются за точное понимание того, что преподаватель в действительности хочет, чтобы только его идеи были услышаны и вызывали восторг. (Этот пример, конечно же, полностью вымышлен.) Хотя это может казаться усложнением, но люди, чтобы ладить друг с другом, не могут без метакоммуникаций. Частенько просто нельзя обойтись без вопроса, наподобие: «Что ты имеешь в виду?» или «Ты это серьезно?». Однако в семье с двойной связью такие вопросы не допускаются: комментарии и вопросы угрожают родителям, и противоречивые сообщения затушевываются, возникая на разных уровнях коммуникации. Мы все попадаемся в случайные двойные связи, но шизофреник имеет с ними дело постоянно. Как следствие — безумие. Не имея возможности прокомментировать эту дилемму, шизофреник реагирует защитой, возможно, становясь конкретным и педантичным, а возможно, давая скрытные ответы или разговаривая метафорами. В конце концов шизофреник, подобно параноику, может прийти к мнению, что за каждым утверждением скрывается особый смысл. Эта статья о двойной связи 1956 г. оказалась одной из наиболее влиятельных и спорных в истории семейной терапии. Открытие, что шизофренические симптомы имеют смысл в контексте некоторых семей, могло оказаться прогрессивным для науки, но оно имело моральный и политический подтекст. Эти исследователи не только считали себя мстящими рыцарями, решившимися спасти «идентифицированных пациентов», сразив семейных драконов, но они также вступили в священную войну против психиатрического истеблишмента. Окруженные превосходящим числом враждебной критики, поборники семейной терапии бросили вызов ортодоксальному положению, что шизофрения — биологическая болезнь. Целители от психологии, повсюду ликовали. К сожалению, они ошибались. Наблюдение, что шизофреническое поведение, по-видимому, приспособлено под некоторые семьи, не означает, что семьи вызывают шизофрению. В логике такой тип умозаключения называется «сделать поспешный вывод». Прискорбно, что семьи с шизофрениками годами страдают от предположения, что виноваты за трагедию психозов своих детей. Есть четыре возможных способа реагировать на двойные связи или даже на дисквалифицирующие сообщения любого типа: комментарий (критика), непризнание, принятие или контрдисквалификация (Sluzki, Beavin, Tarnopolsky & Veron, 1967). Первые два аннулируют или компенсируют двойную связь, и, если эти реакции позволяют обойти связь, они могут привести к творческим решениям (Bateson, 1978). Причина этого в том, что адаптивное решение двойной связи отступает от системы координат, признающей различные типы логики. Способность отступать, подобно этой, является творческим актом, базирующимся на редком навыке объективно видеть собственную ситуацию. Авторские статьи Бейтсона фокусировались на интеракциях между двумя людьми, особенно между матерью и детьми. Отцы описывались только в негативном ключе, как неспособные помочь детям сопротивляться двойной связи. Семейный анализ, ограниченный двоими людьми, хоть это и являлось обычной практикой (особенно среди терапевтов, работающих с детским поведением и супружескими парами), неприемлем. Отношения матери с ребенком определяются ее отношениями с мужем и, в свою очередь, изменяют те отношения. Абсолютно так же отношения терапевта с пациентом взаимно определяются и определяют отношения первого с супервизорами и администраторами. В 1960 г. Джон Уикленд попытался расширить понятие двойной связи до трехперсональной интеракции. Он рассмотрел факт, что три человека обычно подключаются к двойной связи, даже если она не проявляется сразу. Однако в целом группу Бейтсона больше интересовали общие положения, нежели лабиринт трехперсональной системы. Поэтому они полагали, что концепция двойной связи может быть полезна для анализа трехперсональной системы в семье, клинике, бизнесе, политике и религии, но работали с влиянием отца на диаду мать — дитя только мимоходом. Фактически группа Бейтсона, так же как последователи их стратегической терапии, никогда не уделяла особого внимания важности трехперсональных интеракций. После публикаций о двойной связи члены проекта начали интервьюировать родителей совместно с их детьми-шизофрениками. Эти встречи были исследовательскими, а не терапевтическими, но здесь был явный прогресс: семейные взаимоотношения не просто обсуждались, а реально изучались. Эти объединенные семейные сессии способствовали развитию движения семейной терапии, и в следующем разделе мы увидим, к чему они привели. Все открытия группы Бейтсона сводились к единой точке: основополагающее значение коммуникации для организации семьи. Патологичные коммуникации — вот что делает семьи патологичными, заключили они. Идея об основополагающей мотивации для неопределенных сообщений, которые они наблюдали, ими отвергалась. Хейли считал, что мотивирующей силой для двойной связи является скрытая борьба за интерперсональный контроль; Бейтсон и Уикленд полагали, что она является побудительным мотивом для утаивания неприемлемых переживаний. Но все они сходились во мнении, что даже нездоровое поведение может быть адаптивным по отношению к семейному контексту. Вот два великих открытия этой производительной команды талантливых ученых: 1) множественные уровни коммуникации и 2) то, что деструктивные паттерны отношений поддерживаются саморегулирующимися интеракциями семейной группы. ТЕОДОР ЛИДЗ, ЙЕЛЬ Теодор Лидз, исследуя семейные динамики шизофрении, руководствовался двумя традиционными психоаналитическими интересами: чрезвычайно устойчивые семейные роли и несовершенная родительская модель идентификации. Лидз приступил к исследованию семей шизофреников в 1941 г., когда завершал ординатуру у Джона Хопкинса. В своем первом исследовании (Lidz & Lidz, 1949), охватившем 50 случаев, Лидз обнаруживает преобладание разведенных семей и семей с серьезно нарушенными отношениями. 40% выборки молодых шизофреников были лишены по крайней мере одного родителя из-за смерти, развода или изоляции; у 61% семей были выявлены серьезные супружеские разногласия; 48% имели в своем составе по крайней мере одного крайне нестабильного родителя (психотика, тяжелого невротика или психопата); 41% семей показали эксцентричные или необычные паттерны воспитания детей. Только пять из пятидесяти случайно выбранных из всего количества шизофреников вышли из прочных семей и воспитывались двумя нормальными, совместимыми родителями. Лидз усомнился в общепринятом тогда убеждении, что неприятие матери является главной отличительной особенностью шизофренических семей. И его самым заметным открытием стало наблюдение, что чаще всего деструктивное влияние исходит от отца. Лидз продолжил это исследование лонгитюдным изучением шестнадцати семей, в составе которых имелись шизофреники. Эти интенсивные обследования небольшого количества случаев на протяжении нескольких лет позволили проникнуть в окружающую среду, в которой растут молодые шизофреники. Используя тщательные интервью, наблюдения за семьей и проективное тестирование, исследователи обнаружили последовательные и ключевые паттерны семейного распада и психопатологию во всех семьях шизофреников. Хотя Лидз жестко опирался на традиционный психоаналитический образ мышления о семьях и многие его концепции сосредоточивались на человеке и его ролях, некоторые из этих наблюдений вышли за рамки представлений об идентификации и развитии эго, коснувшись двух- или трехперсональных интеракций и даже всей семьи как единицы. Так Лидз ввел первые теоретические разработки о воздействии отдельных личностей родителей на их детей и более современный интерес к семье как к системе. Лидз отверг идею Фрейда о том, что шизофрения обусловлена фиксацией на раннем оральном уровне с последующей регрессией перед лицом стресса в период раннего взросления. Он также не обнаружил явного неприятия или отторжения ребенка ни у одной из исследованных им матерей. В соответствии с этим он отверг и идею Фриды Фромм-Райхманн и Джона Розена, что материнское неприятие есть основная причина шизофрении. В первых исследованиях внимание Лидза привлекали отцы в семьях шизофреников, у которых, как уже ранее отмечалось, встречались столь же часто и не менее серьезные нарушения психики, как и у матерей (Lidz, Parker & Cornelison, 1956). В своей наиболее важной работе «Внутрисемейная среда шизофреника I: Отец» (Lidz, Cornelison Fleck & Terry, 1957a) Лидз и его коллеги описали пять паттернов патологического отцовства в семьях шизофреников. Первая группа — это деспотичные и строгие, авторитарные отцы, постоянно конфликтующие со своими женами. Отцы второй группы враждебно настроены к своим детям, а не к женам. Подобный мужчина соперничает с собственными детьми за внимание и любовь матери, своим поведением напоминая ревнивого брата, а не родителя. Третья группа состоит из отцов, открыто проявляющих параноидную напыщенность. Они отчуждены и равнодушны. Четвертая группа отцов представляет собой неудачников по жизни и ничтожеств в собственной семье. Здесь дети растут как без отца. Пятая группа — это пассивные и покорные отцы, которые ведут себя больше как дети, чем как родители. Они милы почти по-матерински, но предлагают слабую модель для идентификации. Эти покорные отцы не в состоянии перевесить доминирующее влияние своих жен. Лидз пришел к заклкк чению, что лучше расти без отца, чем с таким, который слишком отчужден или слаб, чтобы послужить здоровой моделью для идентификации. После описания некоторых патологических характеристик отцов в шизофренических семьях Лидз направил свое внимание на дефекты супружеских отношений. Темой, на которой базировались его находки, заключалась в отсутствии ролевой взаимности. В успешных отношениях недостаточно исполнять собственную роль, чтобы быть эффективным самому, необходимо еще уравновесить свою роль с партнерской, чтобы быть эффективной парой. В семьях шизофреников, которые изучал Лидз, супруги были не способны исполнять собственные роли и не склонны поддерживать их у своих партнеров. Лидз вслед за Парсонсом и Бейлисом утверждал, что первичной ролью отца является адаптивно-инструментальная, тогда как матери — интегративно-экспрессивная. Если каждый родитель исполняет вариант одной из этих ролей, они могут гармонично приспособиться друг к другу. Однако, если отцы не справляются со своими инструментальными ролями или матери отказываются от выполнения экспрессивного воспитания, во взаимоотношениях возникают сложности. (Обратите внимание, насколько эти положения гармонизировали с традиционными половыми ролями: отец должен быть «маскулинным», а не «материнским»; хороший брак строго комплементарен: отец был сильным и занимался делом, а мать — мягкой и самоотверженной, сидела дома и обслуживала своих детей и мужа.) Лидз обнаружил, что во всех случаях, которые он изучал, супружеские отношения были нарушенными (Lidz, Cornelison, Fleck & Terry, 1957b). Сосредоточившись на том, что взаимные, кооперативные роли не достигаются, Лидз выделил два общих типа разногласий. В первом — супружеском расколе хронически отсутствует взаимная помощь друг другу или не достигается ролевая взаимность. Эти мужья и жены постоянно обесценивают друг друга и открыто состязаются за расположенность и привязанность своих детей. Их брак — зона боевых действий. Второй паттерн — супружеская асимметрия — заключается в серьезной психопатологии у одного партнера, который доминирует над другим. Так, один родитель становится крайне зависимым, тогда как другой выглядит как сильная родительская фигура, но на деле является патологическим хулиганом. Более слабый супруг — в исследованиях Лидза обычно отец — поддерживает патологические отклонения доминирующего партнера. Во всех таких семьях несчастные дети терзаются противоречивыми родственными чувствами и отягощены гнетом приведения к равновесию сомнительного брака их родителей. ЛАЙМАН УИНН, НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ ПСИХИЧЕСКОГО ЗДОРОВЬЯ Ни у кого из лидеров семейной терапии не было такой длинной и безупречной карьеры, как у Лаймана Уинна. Его безукоризненная образованность и пылкая забота о несчастных стали источником вдохновения для сорокалетних сугубо практичных и чрезвычайно продуктивных исследований. Как и другие до него, Уинн изучал эффекты коммуникаций и семейные роли. Но в отличие от остальных он сосредоточивался в своих работах на том, как передается в семьях патологическое мышление. После завершения своей медицинской практики в Гарварде в 1948 г. Уинн продолжил ее в Департаменте социальных связей, дослужившись там до степени доктора философии. Здесь он столкнулся с работами лидирующих фигур в психологии, социологии и социальных системах, включая Талкотта Парсонса, с подачи которого он стал рассматривать личность как подсистему в большой семейной системе. Идея, что мы есть часть чего-то большего, чем мы сами, стала критерием профессионального подхода Уинна к проблемам индивида и его личных взглядов на проблемы общества. В 1952 г. Уинн присоединился к Лаборатории социосредо-вых исследований Джона Клаусона в Национальном институте психического здоровья (НИШ), где он первый начал интенсивно работать с семьями психически больных (Broderick & Schra-der, 1991). В 1954 г., когда в НИПЗ пришел Мюррей Боуэн в качестве главы исследовательского проекта шизофреников и их семей, Уинн обрел коллегу, который разделял его убеждение в том, что семья должна быть единицей лечения (несмотря на то, что эта пара не совсем сходилась во мнениях по поводу характера такого лечения). После того как Боуэн в 1959 г. покинул НИПЗ, Уинн принял на себя его обязанности в качестве руководителя семейных исследований, которые сохранялись за ним вплоть до 1970-х. Во время своего пребывания в НИПЗ Уинн занимался исследованиями в Вашингтонском психоаналитическом институте и входил в преподавательский состав Вашингтонской школы психиатрии. С 1950-х по 1970-е гг. Уинн опубликовал множество исследовательских отчетов и воспитал несколько талантливых исследователей-клиницистов, включая Шапиро, Билза и Райсса. В 1972 г. Уинн покинул НИПЗ и стал профессором Рочестерско-го университета, возглавив в нем факультет психиатрии. В 1997 г. он ушел в отставку. Уинн начал исследования семей шизофреников в 1934 г., когда впервые стал наблюдать за родителями своих госпитализированных пациентов на двухнедельных терапевтических сессиях. В неблагополучных семьях его больше всего поразили удивительно ненастоящие эмоции — как позитивные, так и негативные, — чему он дал название «псевдовзаимность» и «псевдовраждебность», — а также характер границ вокруг них — резиновая ограда, — явно неустойчивых, но в действительности непроницаемых для внешнего воздействия (особенно от терапевта). Псевдовзаимность (Wynne, Ryckoff, Day & Hirsch, 1958) — это видимость сплоченности, которая маскирует конфликт и препятствует близости. Эти семьи необычно пугает разделенность. Они так озабочены собственной сочлененностыо, что у них нет места для проявления индивидуальных черт и личных, дивергентных интересов. Семьи не терпят более глубоких и теплых взаимоотношений или независимости. Эта поверхностная сплоченность не дает проявляться глубокой привязанности и сильным сексуальным чувствам, а также более сильной близости. Псевдовраждебность — это другое обличье сходного сговора, утаивающего группировки и расколы (Wynne, 1961). Последствия расколов или группирований можно увидеть в ходе семейных сессий. Они используются для поддержания определенного типа динамического равновесия, когда изменение любой части системы — хоть группировки, хоть раскола — воздействует так, что происходят изменения в других частях системы. Типичная ситуация — группирование пациента с одним из родителей и раскол между родителями. Но на самом деле за этими коалициями стоит угроза, которую поэтому приходится скрывать. Псевдовраждебность — это процесс самоизбавления. Несмотря на свою броскость и интенсивность, она сигнализирует только о поверхностном расколе. Подобно псевдовзаимности, псевдовраждебность стирает близость и привязанность, так же как более сильную враждебность; она искажает коммуникацию и ухудшает реалистичное восприятие взаимоотношений и рациональное мышление о них. В нарушенных семьях используются различные механизмы для подавления любых сигналов о разделенности семьи — как внутренних, так и внешних. Резиновая ограда — это невидимый барьер, который растягивается, чтобы позволить обязательное внесемейное участие — например, посещение школы, но резко сокращается, если подобная вовлеченность заходит слишком далеко. Жесткая ролевая структура семьи сохраняется, ограждаясь путем семейной изоляции. Самое вредное качество резиновой ограды заключается в том, что именно те, кому больше всего необходим внешний контакт, чтобы исправить семейное искажение реальности, меньше всего допускают это. Вместо того чтобы быть субсистемой социума (Parsons & Bales, 1955), шизофренические семьи становятся больным маленьким социумом в себе с жесткими границами без дверей. В контексте, где сплоченность — это все и внешние взаимосвязи мешают, признание индивидуальных отличий может быть неосуществимой сутью вопиюще эксцентричного поведения, наблюдаемого в шизофренических реакциях. Таким образом, человек наконец добивается статуса обособленности, но потом за ним закрепляется клеймо шизофреника, и семья от него отворачивается; семейная псевдовзаимность восстанавливается, подобно тому как жижа заполняет освободившееся пространство в трясине, когда из нее убирают камень. Острая форма шизофрении может представлять собой отчаянную попытку индивидуализации, которая не только не удается, но и стоит личного членства в семье. Если острая шизофрения переходит в хроническую форму, пораженный пациент позже может быть снова допущен в семью. Уинн связывал новое понятие «коммуникативная девиация» с более .старым «расстройство мышления». Он рассматривал коммуникацию как средство передачи расстройства мышления, которое является определяющей характеристикой шизофрении. Коммуникативная девиация — это более интеракдиональное понятие, чем расстройство мышления, и легче поддается наблюдению, чем двойная связь. В течение 1978 г. Уинн изучил свыше 600 семей и собрал неопровержимые доказательства того, что нарушенные стили коммуникации являются отличительным качеством семей с молодыми шизофрениками. Сходные расстройства присутствуют и в семьях, члены которых находятся в пограничных состояниях, с невротиками, а также в нормальных семьях, но прогрессивно менее требовательных (Singer, Wynne & Toohey, 1978). Эти наблюдения — что коммуникативная девиация не ограничивается исключительно шизофреническими семьями, а расширяется до бесконечности (чем больше девиация, тем серьезнее патология), — согласуется с другими исследованиями, которые описывают «спектр шизофренических расстройств». РОЛЕВЫЕ ТЕОРЕТИКИ Благодаря тому, что основатели семейной терапии сосредоточивали свое внимание только на явлении вербальной коммуникации, их еще не оперившаяся дисциплина набрала силу. Подобные действия годятся до поры, но концентрация исключительно на одном этом аспекте семейной жизни означает пренебрежение как к индивидуальной интерсубъективности, так и к внешним воздействиям социума. Сейчас, когда все повально увлечены ин-тегративными моделями, мы забываем кое-что из нашей истории — особую профессиональную самобытность, которая отличала семейного терапевта, и отчасти это происходит из-за пренебрежения коллаборативной, мультидисциплинарной базой учения о семье. Опасность короткой памяти и ощущения эксклюзивности заключается в профессиональной ограниченности и изоляции, когда, подобно психоаналитикам, запросто можно остаться за бортом мейнстрима медицины. Ролевые теоретики, например Джон Шпигель, описали, как дифференцируются индивиды в социальных ролях внутри семейной системы. Этот важный факт оставался в тени излишне упрошенной версии системной теории, в соответствии с которой с индивидами обращались как с винтиками машины. Уже в 1954 г. Шпигель отметил, что система в терапии включает терапевта наравне с семьей (идея, которая позже возродится как «кибернетика второго порядка»). Он также произвел ценное разграничение между интеракциями и трансакциями. Бильярдные шары интер-акционируют — они сталкиваются и изменяют направление друг друга, но по существу остаются без изменений. Люди трансакци-онируют — они совместно взаимодействуют, не только изменяя направления друг друга, но и вызывая внутренние изменения. В 1934 г. Казанин, Найт и Сэйдж предположили, что семейные ролевые взаимоотношения являются важным фактором для шизофрении. Из 45 случаев шизофрении у 25 они нашли материнскую гиперопеку и только в двух — материнское отвержение (Kasanin, Knight & Sage, 1934). Дэвид Леви (Levy, 1943) тоже обнаружил, что материнская гиперопека чаще сочеталась с шизофренией, чем отвержение. В то время как в общем более очевидна материнская гиперопека, Леви также нашел множество случаев чрезмерной опеки и со стороны отца. По иронии судьбы для поля, в котором круговая причинность, похоже, становится излюбленной концепцией, ошибка эволюции в виде представления негативных влияний в семьях линейными — когда родители обвиняются за отвержение, чрезмерную опеку или за то, что они загоняют своих детей в двойные связи, — не только несправедлива, но и изрядно портит репутацию семейной терапии. У семей с душевнобольными членами имеются причины, чтобы остерегаться положения обвиненного в несчастьях своих детей. В 1951 г. Группа по продвижению психиатрии (ГПП) пришла к заключению, что психиатрия уделяет недостаточно внимания семьям, поэтому был создан комитет, возглавленный Джоном Шпигелем, для изучения поля и отчета по полученным сведениям. Доклад комитета ГПП (Kluckhohn & Spiegel, 1954) выделил роли как первичные структурные компоненты семей. Было сделано заключение, что здоровые семьи содержат не слишком много ролей и они относительно стабильны и что этот паттерн важен для воспитания у детей чувства статуса и идентичности. Существуют правила для каждой роли, и дети усваивают их при помощи имитации и идентификации. Семейные роли не могут существовать независимо друг от друга; каждая очерчивается другой соответствующей. Например, не может быть доминирующего супруга без покорной жены. Ролевое поведение двоих или более людей, включенное во взаимную трансакцию, определяет и регулирует их взаимообмен. Самый распространенный пример этого — во многих семьях один из родителей требовательнее другого. Эти различия поначалу могут быть незначительными, но чем строже один родитель, тем более терпимым, по-видимому, становится другой. Комитет ГПП истолковывал роль как функцию одновременно внешних социальных влияний и внутренних потребностей и побуждений. Таким образом, ролевая теория служит связующим звеном между «нтраперсональными и интерперсональными структурами. С 1953 г. Шпигель работал в Гарвардской медицинской школе, оставаясь верным своим интересам к ролевой теории и семейной патологии. Он увидел, что симптоматийные дети склонны вовлекаться в конфликты своих родителей. У родителей не-симптоматийных детей тоже может быть конфликт, но эти дети вовлекаются в него не напрямую. Шпигель (Spigel, 1957) описал свои наблюдения в психоаналитической терминологии: дети идентифицируются с бессознательными желаниями родителей и отыгрывают их эмоциональный конфликт. Детское отыгрывание служит защитой для родителей, которые тем самым имеют возможность избежать встречи со своими личными конфликтами и конфликтами друг друга. Анализ семейных динамик Р. Д. Лэйнга является по большей части полемичным, нежели научным, но его наблюдения помогли популяризовать роль семьи в психопатологии. Лэйнг (Laing, 1965) позаимствовал концепцию Маркса о мистификации (классовой эксплуатации) и применил ее к «политике семей». Мистификация связана с процессом искажения детского опыта, когда его отвергают или дают ему другое название. Например, родитель говорит своему ребенку, который загрустил: «Ты, должно быть, устал» (Иди спать и оставь меня одну). Сходным образом идея, что «хорошие» дети всегда спокойны, взрастила уступчивых, но вялых детей. Согласно Лэйнгу, если приклеивать к поведению ярлык патологии, даже «семейной патологии», то это ведет к его мисти-фицикации. Главная функция мистификации — поддерживать статус-кво, существующее положение. Мистификация ограничивает восприятие, чувства и, что хуже всего, реальность. Если родители постоянно мистифицируют опыт ребенка, его существование становится неаутентичным. Раз чувства этих детей не принимаются, они воплощают фальшивое «я», оставляя реальное «я» при себе. Обычно это приводит к неаутентичности,, но если раскол между реальным и ложным «я» доводится до крайности, то результатом становится безумие (Laing, 1960). Мюррей Боуэн из НИПЗ и Айвен Божормений-Неги из Восточно-Пенсильванского психиатрического института тоже изучали семейные динамики и шизофрению, но, поскольку они лучше известны благодаря своим клиническим вкладам, их работа будет рассматриваться ниже. Супружеское консультирование История профессионального супружеского консультирования — это малоизвестное дополнение к семейной терапии, поскольку оно по большей мере существует вне господствующего направления психиатрии. Много лет не было явной необходимости в отделении специалиста по супружескому консультированию. Люди с проблемами брака предпочитали раньше, да и сейчас обсуждать их со своими докторами, священниками, юристами или учителями, чем обращаться к специалистам по душевному здоровью. Первые профессиональные центры для супружеского консультирования появились около 1930 г. Пол Попиноу открыл Американский институт семейных отношений в Лос-Анджелесе, а Абрахам и Ханна Стоун — аналогичную клинику в Нью-Йорке. Третьим центром стала Супружеская консультация в Филадельфии, основанная в 1932 г. Эмили Хартсшорн Мудд (Broderick & Schrader, 1981). Представители этой новой профессии стали встречаться ежегодно с 1942 г. и в 1945 г. основали Американскую ассоциацию супружеских консультантов. Параллельно развитию супружеского консультирования среди некоторых психоаналитиков появилась сходная тенденция, которая привела их к объединенной супружеской терапии. Хотя большинство психоаналитиков всегда руководствовались запретом, который Фрейд наложил на установление контакта с семьей пациента, некоторые из них пренебрегали правилами и экспериментировали с сопутствующей и объединенной терапией для супругов. Первый отчет о психоанализе супружеских пар был сделан Кларенсом Оберндорфом на собрании Американской психиатрической ассоциации в 1931 г. (Oberndorf, 1938). Оберндорф выдвинул теорию, согласно которой супружеские пары имеют взаимосвязанные неврозы и что они лучше поддаются совместной терапии. Эта точка зрения стала основой для согласия между теми в аналитическом сообществе, которых заинтересовала терапия супружеских пар. «Из-за длительности и интимной природы брака каждый невроз у одного из супругов прочно фиксируется в супружеских отношениях. Это полезная и иногда незаменимая терапевтическая оценка для того, чтобы сконцентрировать аналитические обсуждения на комплементарных паттернах и, если необходимо, заполучить обоих супругов для терапии» (Mittle-man, 1944, p. 491). В 1948 г. Бела Миттльман из Нью-Йоркского психоаналитического института опубликовал первый доклад о совместной супружеской терапии в США. Ранее, в 1937 г., Рене Ла Форгю сообщил о своем опыте анализа нескольких членов одной семьи одновременно. Миттльман предположил, что мужья и жены могут лечиться у одного аналитика и что благодаря наблюдению за обоими существует возможность для того, чтобы пересмотреть их иррациональные впечатления друг о друге (Mittleman, 1948). Мнение, что реальность объективных взаимоотношений может быть по крайней мере настолько же важной, как интрапсихичес-кие представления о них, была поистине революционной для аналитика. Натан Аккерман (Ackerman, 1954) тоже признавал, что совместная терапия партнеров по браку — хорошая идея, а также полагал, что матерям и детям совместная терапия может принести только пользу. Тем временем в Великобритании, где объективные взаимоотношения представляли собой центральный интерес для психоаналитиков, Генри Дике и его сотрудники в Тэвистокской клинике учредили подразделение семейной психиатрии. Здесь супружеским парам, обратившимся в суд за разводом, помогали урегулировать свои разногласия (Dicks, 1964). Впоследствии к Тэвистокской клинике присоединилось Бюро семейных обсуждений Бейлинтса, так что его агентству социальной работы с проблемами брака, а косвенно и полю супружеского консультирования в целом добавился престиж клиники. В 1956 г. Виктор Эйзенштейн, директор Нейропсихиатри-ческого института в Нью-Джерси, опубликовал под своей редакцией книгу под названием «Невротические интеракции в семье». В ней было несколько статей, описывающих положение в искусстве супружеской терапии. Фрэнсис Битмен, заместитель директора Еврейской семейной службы Нью-Йорка, представил подход к изучению и лечению проблем брака (Beatman, 1956); Лоу-ренс Кубье предложил психоаналитическое исследование динамик брака (Kubie, 1956); Маргарет Малер описала воздействие семейных конфликтов на детское развитие (Mahler & Rabi-novitch, 1956), а Эшли Монтегю добавил культурную перспективу к динамическим воздействиям на брак (Montaque, 1956). Миттльман написал для того же издания статью с более обширным представлением своих взглядов на нарушения брака и их терапию (Mittleman, 1956). Он описал некоторые комплементарные супружеские паттерны, включая агрессивный — покорный и независимый — требовательный. Эти неровные пары составляются по той причине, согласно Миттльману, что супруги искажают личности друг друга через призму своих иллюзий: она воспринимает его независимость как достоинство, он принимает ее зависимость за обожание. Миттльман также отметил, что реакции супругов друг на друга могут формироваться их отношениями с родителями. Если не понимать бессознательную мотивацию, она может управлять семейным поведением, приводя к взаимным невротическим поступкам и реакциям. Миттльман полагал, что двадцать процентов времени один терапевт может работать со всеми членами семьи, но в других случаях лучше отдельные терапевты для каждого члена семьи. Приблизительно в это же время Дон Джексон и Джей Хейли тоже были заняты описанием супружеской терапии в рамках анализа коммуникаций. Когда их идеи снискали известность среди супружеских терапевтов, поле супружеской терапии стало частью общего движения семейной терапии. От исследований к лечению: пионеры семейной терапии Мы увидели, как разработки в госпитальной психиатрии, групповых динамиках, интерперсональной психиатрии, движении по работе с детьми, исследованиях шизофрении и супружеском консультировании предвосхитили семейную терапию. Но кто же в действительности является ее основателем? Хотя на эту славу претендуют многие соперники, эта честь должна быть поделена между Джоном Илдеркином Беллом, Доном Джексоном, Натаном Аккерманом и Мюрреем Боуэном. Кроме этих основателей семейной терапии следует отметить и таких пионеров этого поля, как Джей Хейли, Вирджиния Сатир, Карл Витакер, Лайман Уинн, Айвен Божормений-Неги, Кристиан Миделфорт и Сальвадор Минухин. Причем в первом десятилетии движения семейной терапии, вероятно, наиболее влиятельными из них были Дон Джексон, Джей Хейли и Вирджиния Сатир в Пало-Альто; Мюррей Боуэн в Вашингтоне и Натан Аккерман в Нью-Йорке. ДЖОН БЕЛЛ Джон Илдеркин Белл, психолог Кларкского университета в Вустере, Массачусетс, который начал работать с семьями в 1951 г., занимает особое положение в истории семейной терапии. Возможно, это первый семейный терапевт, но он упомянут только вскользь в двух наиболее значимых исторических описаниях движения (Guerin, 1976; Kaslow, 1980), потому что, начав наблюдать семьи в 1950-х, он опубликовал свои идеи лишь спустя десятилетие. Более того, в отличие от других отцов семейной терапии он был не так плодовит. Он не основал клинического центра с мировым именем, не разработал учебной программы и не воспитал учеников, получивших широкую известность. Подход Белла (Bell, 1961, 1962) происходил напрямую из групповой терапии. «Семейная групповая терапия» в основном строилась на стимулировании открытых обсуждений, чтобы помогать семьям разрешать их проблемы. Участие Белла, как и любого другого группового терапевта, заключалось в том, что он вдохновлял молчаливых членов группы на разговор и интерпретировал причины их защит. Белл считал, что семейная групповая терапия проходит через предсказуемые фазы, в точности как это происходит с группами незнакомых прежде людей. Поначалу он выстраивал свое лечение по четкой схеме, имеющей ряд стадий, каждая из которых сосредоточивалась на особом сегменте семьи (Bell, 1961). Но впоследствии он стал менее прямым и позволял семьям эволюционировать согласно естественной последовательности. Тогда он уже приспосабливал свои вмешательства к требованиям момента. Для составления более полного впечатления о семейной групповой терапии см. главу 3. ПАЛО-АЛЬТО Группа Бейтсона прониклась интересом к семейной терапии в процессе изучения семейных динамик и шизофрении. Начав встречаться с семьями шизофреников в 1954 г. в надежде через ненавязчивое естественное наблюдение лучше понять паттерны их коммуникаций, члены проекта, проникнувшись к страданиям этих семей, обнаружили, что втянулись в роли их помощников (Jackson & Weakland, 1961). В то время как Бейтсон был бесспорным научным лидером этой группы, Дон Джексон и Джей Хейли оказали наибольшее влияние на развитие семейной терапии. Джексон отказался от психоаналитических концепций, которые усвоил во время своей учебы, и взамен обратил свое внимание на динамику обменов между людьми. Анализ коммуникаций был его основным инструментом. Как и Бейтсон, Дон Джонсон считал, что поведение и коммуникация синонимичны. Изначально мысли Джексона о семейной терапии были вызваны встречами с родственниками пациентов, которых он вел, и случайными визитами шизофреников на дому (Jackson & Weakland, 1961). Наблюдения за влиянием семьи на пациента и наоборот не новы, но заключения Джексона стали открытиями. После Фрейда семья понималась как решающая сила, вызывающая изменение в личности — как в лучшую, так и в худшую сторону. Но с семьями справлялись путем изоляции — физической и эмоциональной, подобно тому как больного извлекали из зараженной среды. Однако Джексон начал рассматривать возможность воздействия на семьи, вместо того чтобы пытаться исключать их влияние. В течение 1954 г. Джексон разработал простейшую семейную интеракциональную терапию, которую описал в статье «Вопросы семейного гомеостаза», представленной на собрании Американской психиатрической ассоциации в Сент-Луисе. Он по-прежнему делал основной акцент на эффекты, которые терапия пациента оказывает на его семью, а не на перспективы лечения семей (Jackson, 1954). Позаимствовав кое-что из биологии и системной теории, Джексон описал семью как гомеостатическую единицу, которая сохраняет относительную устойчивость внутреннего функционирования. Концепция Джексона о семейном гомеостазе — семьи как единицы, которая сопротивляется изменениям, — не могла не стать определяющей метафорой первых трех десятилетий семейной терапии. Задним числом мы могли бы сказать, что акцент на го-меостазе переоценивал консервативные свойства семей и недооценивал их гибкость. Но в то время признание того, что семьи сопротивляются изменениям и действуют, оказывая сдерживающее влияние, было необыкновенно продуктивным для понимания того, что заставляет людей так упорствовать в своих несчастьях. Хотя на практике Джексон и его коллеги, вероятно, упрощали гомеостатическую природу семей, их теоретические работы становились все более искушенными. Они понимали, что постоянство не обязательно означает ригидность. (Не далее чем в 1939 г. физиолог Уолтер Кеннон говорил, что, подобно физиологическим системам тела, «даже социальные и промышленные организации сохраняют относительную устойчивость состояния перед лицом внешних волнений».) Семейный гомеостаз — это динамическое состояние, говоря словами Кеннота, относительной стабильности. Семьи стремятся поддерживать или восстанавливать статус-кво: члены семьи функционируют как регуляторы, и семья, как говорится, действует методом проб и ошибок (Haley, 1963). Результат не является непоколебимым, но стабильным в колебании поведения. В «Шизофренических симптомах и семейных интеракциях» (Jackson & Weakland, 1959) Джексон показал, как симптомы пациентов сохраняют стабильность в их семьях. В одном таком случае молодая женщина с диагнозом «кататоническая шизофрения» обладала, что было свойственно и большинству ее заметных симптомов, глубокой нерешительностью. Однако, когда она все же вела себя решительно, ее родители теряли голову. Мать становилась беспомощной и зависимой, отец буквально превращался в импотента. На одной из семейных встреч родителям не удалось заметить, что их дочь пришла к простому решению. Только после третьего прогона магнитофонной записи сессии они все же расслышали ее заявление. Неуверенность родителей не была ни безумной, ни бессмысленной, скорее всего она защищала их от столкновения с собственными затруднениями. Этот случай — один из ранних опубликованных примеров того, как даже психотические симптомы могут иметь значение в контексте семьи. Эта статья также содержит проницательное наблюдение, что детские симптомы часто бывают преувеличенной версией проблем их родителей. Взрослые просто умеют лучше спасаться в социуме, чем дети. При переходе от умозрительных заключений к поведенческому обследованию последовательностей коммуникации Джексон обнаружил, что ему нужен новый язык интеракции. Его базовое положение заключалось в том, что все люди при продолжительных взаимодействиях развивают шаблонные паттерны интеракции. Он назвал это паттернирование «поведенческая избыточность» (Japkson, 1965). Термин «избыточность» не только обращает внимание на значимую черту семейного поведения, но и отражает феноменологическую позицию Джексона. Традиционные психиатрические термины, такие, как проекция, защита и регрессия, подразумевают гораздо большее относительно внутренних мотивирующих состояний, чем простой описательный язык ранних семейных терапевтов. Даже используя понятия, предполагающие предписания, Джексон оставался верным описанию. Так, его гипотеза правил была просто средством для суммирования наблюдений, что внутри любых связанных обязательствами союзов (диад, триад или более многочисленных групп) существуют избыточные паттерны поведения. Правила (как знает любой студент-философ, изучающий детерминизм) могут описывать привычное, а не предписываемое. Вторая часть гипотезы правил заключается в том, что члены семьи используют только кое-что из всего спектра поведения, доступного им. Этого, кажущегося невинным, факта достаточно, чтобы сделать семейную терапию возможной. Допустим, что семьи, которые пришли на терапию, застряли в тесноте малых возможностей для выбора или излишне жестких правил. Поскольку правила во многих семьях не объясняются, то никто их не утверждает, и их трудно изменить. Однако терапевт, как сторонний наблюдатель, может помочь семье увидеть и перепроверить правила, по которым они живут. В 1963 г. Джексон описал три типа семейных правил: 1) нормы, которые скрывают; 2) ценности, которые сознательно поддерживают и открыто признают; 3) гомеопатические механизмы, которые контролируют то, как соблюдаются нормы и ценности (метаправила). Многие из этих правил внедряются родительскими семьями, но Джексон и его коллеги по Пало-Альто редко заглядывали за пределы нуклеарных семей. Джексон заключил, что раз семьи живут по правилам и правилам о правилах (метаправилам), то семейная дисфункция происходит из отсутствия правил об изменениях. Таким образом, он стремился прояснять правила и изменять те из них, которые являются все же более вредными, чем полезными. В действительности это затейливый способ описательной интерпретации — техника, используемая коммуникативными терапевтами гораздо чаше, чем предполагают их публикации. Хотя они и отрицали пользу выявленных семейных паттернов интеракций (Jackson & Weakland, 1961), на деле эта техника часто использовалась первыми терапевтами из Института психических исследований (ИПИ). Возможно, одна из причин того, что они стали почти исключительно полагаться на стратегическое и недирективное влияние, заключается в том, что существует большая разница между проговариванием членам семьи, что они делают что-то не так («Я заметил, что, когда бы я ни задавал Джонни вопрос, он обращается за ответом к матери»), и указанием последствий их действий («Пока вы будете полагаться на то, что ваша мать скажет за вас, вы никогда не научитесь говорить за себя»). Терапевтические стратегии Джексона основывались на посылке, что психиатрические проблемы проистекают из способа поведения людей друг с другом при передаче контекста. Он считал человеческие проблемы интеракциональными и ситуацио-нальными. Разрешение проблем подразумевает изменение контекста, в котором они возникают. Хотя Джексон писал больше о понимании семей, чем об их терапии, многие из его объяснительных понятий (гомеостатические механизмы, компенсации, двойные связи, симметрия и комплементарность) информируют о его стратегиях и стали первым языком системно-ориентированных семейных терапевтов. Он первый стремился различить функциональные интеракции (избыточные паттерны поведения) от дисфункциональных (сохранение проблем). Для этого он наблюдал, когда возникают проблемы и в каком контексте, в чьем присутствии и как люди реагируют на них. Предполагая, что симптомы являются гомеостатическими механизмами, Джексон часто интересовался, почему семьям становится хуже, если проблема разрешается. Человек может желать улучшения, но семья нуждается в том, чтобы кто-то выполнял роль больного. Улучшение может быть угрозой для устоявшегося порядка вещей. Джексоновская модель семьи как гомеостатической системы выделила такое качество симптоматийного поведения, как поддержание равновесия. Это напрямую привело к идее, что девиация, или отклонение от нормы, включая симптоматику и иррациональное поведение, необязательно негативна, по крайней мере с точки зрения тех, кто учится с этим жить. К примеру, пьянство может удерживать отца от предъявления требований жене или навязывания дисциплины детям. К сожалению, некоторые семейные терапевты, следуя идее Джексона, перескочили от заключения, что симптомы преследуют некую цель, к предположению, что некоторые семьи нуждаются в больном члене, что, в свою очередь, зачастую приводит к видению в родителях мучителей собственных детей — козлов отпущения. Выражаясь проще, это часть освященной веками традиции порицания родителей за трудности их детей. Если шестилетний мальчик плохо ведет себя дома, возможно, нам следует спросить с его родителей. Но в пьянстве мужа необязательно повинна его семья, и, конечно, несправедливо полагать, что семьи ответственны за психотическое поведение своих шизофренических членов. Оглядываясь назад, можно увидеть, как прежний акцент на гомеостазе, так же как и на кибернетической метафоре семьи как машины, привел к видению терапевта прежде всего как механика, а не как целителя. В своем рвении освободить «семейных козлов отпущения» из когтей их «патологических» семей первые семейные терапевты спровоцировали некоторое сопротивление с их стороны. Терапевты, считающие себя спасителями невинных жертв от их семей и занимающие враждебную позицию, уподобляются людям, которые, перевернув черепаху на спину, сетуют, что это создание не хочет покидать свой панцирь. Но нам следует признать, что эти взгляды есть продукт контекста, в котором они возникли. Семьи с серьезными нарушениями, наподобие шизофренических семей, которые изучал Джексон и его коллеги, по понятным причинам чувствуют на себе большую угрозу и поэтому больше защищаются, чем остальные. Среди наиболее язвительных и влиятельных работ Джексона — «Семейные правила: брачный контракт «услуга за услугу» (Jackson, 1965). Ролевые деления в супружестве, по Джексону, не просто вопрос половых различий, а результат серий компенсаций, которые вырабатываются в любых долгосрочных взаимоотношениях. Традиционный взгляд, что супружеские роли происходят из полоролевых различий, относит поведение на счет индивидуальных черт характера, вместо того чтобы понимать степень, в которой эти взаимоотношения зависят от интеракций и правил для интеракций, выработанных между людьми. Джексон не считает, что половых различий не существует, а полагает, что их значение относительно. Основные различия в браке, как и в других отношениях, вырабатываются, а не перенимаются1. Факт, что многие супружеские компенсации не осознаются или не являются очевидными, означает, что семейные терапевты могут выполнять полезную роль в выявлении тех договоренностей, которые не работают или не замечены. Другой конструкт, важный для концепции Джексона, — дихотомия между комплементарными и симметричными отношениями. (Как и множество плодотворных идей семейной терапии, эта была впервые сформулирована Бейтсоном.) При комплементарных отношениях люди различаются по способам приспособления друг к другу: если один рациональный, то другой — эмоциональный, если один слабый, другой — сильный. Симметричные отношения основываются на равенстве и сходстве. Брак между людьми, которые одновременно занимаются и карьерой и домашними делами, симметричен. Когда-то комплементарный брак, подобный тому, какой был между Оззи и Харриет2, был нормой для США — страны, дающей семьям стабильность, если не равноправие. Наиболее глубокие изменения в семейной жизни во второй половине XX века заключались в приходе симметричной семьи, где оба супруга зарабатывают. К несчастью, процесс перехода от комплементарного к симметричному равенству перестроил американскую семью, подобно тому как торнадо приводит в порядок обстановку на стоянке для трейлеров. Большинство концепций Джексона (комплементарность/ симметричность, компенсация, двойная связь) описывало отношения между двоими людьми. Хотя в его намерение входило создать описательный язык интеракций целой семьи, главного успеха он добился при описании взаимоотношений между женами и мужьями. Этот узкий взгляд на супружескую диаду всегда представлял собой одно из ограничений группы Пало-Альто. Необычайный интерес к коммуникации привел их к пристрастному отношению в пользу взрослых, и они были склонны пренебрегать детьми, так же как и различными триадами, создаваемыми семьями. Как следствие, многие из их последователей сводили семейные проблемы к супружеским, даже если или особенно тогда, когда в роли пациентов выступали маленькие дети. Самое большое открытие группы Бейтсона заключалось в том, что нет такой вещи, как простая коммуникация; каждое сообщение квалифицируется другим сообщением на более высоком уровне. В «Стратегиях психотерапии» Джей Хейли (Haley, 1963) показал, как скрытые сообщения используются в борьбе за контроль, что свойственно всем взаимоотношениям. Симптомы, как он доказывает, отображают неконгруэнтность между уровнями коммуникации. Человек с симптоматикой, делая что-нибудь, например дотрагиваясь до дверной ручки шесть раз, прежде чем открыть дверь, в то же самое время дает понять, что делает это не по-настоящему — просто он ничего с этим не может поделать. Между тем симптомы человека — над которыми он не властен — результативны для него самого и для других: разве можно всерьез ожидать от человека, «имеющего компульсию» такой силы, что он утром вытащит себя из дома? Психоаналитики характеризуют то, что пациент получает от общения с людьми благодаря своей симптоматике, как «вторичную выгоду». По Хейли, «вторичная выгода» — первична. Вот что он пишет: «С предложенной здесь точки зрения ключевой аспект симптома — польза, которую он приносит пациенту в приобретении контроля над тем, что должно случиться во взаимоотношениях с кем-нибудь» (Haley, 1961). Симптоматийное поведение — это искусный путь осуществления контроля над людьми с одновременным отрицанием этого. За этим анализом стоит кибернетическая метафора, которая заключается в том, что невротические симптомы работают подобно регулятору, контролирующему скорость машины, — оба не позволяют выйти за пределы ограничений и оба охраняют существующее положение. Поскольку симптоматийное поведение «неразумно», Хейли, чтобы помочь пациентам, не прибегает к убеждениям. Вместо этого терапия превращается в стратегическую игру в кошки-мышки, в которой терапевт устраивает заговор, чтобы перехитрить пациента ради его же блага. Хейли (1963) определял терапию как направляющую форму лечения и признавал, что обязан Милтону Эриксону, у которого обучался гипнозу с 1954-го по 1960 г. В действительности в ранних работах Хейли трудно понять, где кончается Эриксон и начинается он. В том, что он назвал «краткосрочная терапия», Хейли берет под прицел контекст и возможную функцию симптомов пациента. Его первые шаги часто задумывались с тем, чтобы добиться контроля над терапевтическими отношениями. Хейли цитирует эриксоновский прием, когда пациента уведомляют, что на первом интервью всплывет то, о чем он захочет сказать, и другое, о чем он захочет умолчать, и об этом, безусловно, говорить не следует. Здесь терапевт, конечно же, учит пациента тому, что он и так бы сделал, но таким образом терапевт ненавязчиво берет ситуацию под свой контроль. Даже при сборе первичной информации краткосрочный терапевт скрытно добивается выигрыша в силе. Соответственно, история пациента рассматривается таким образом, чтобы предположить, что прогрессивные улучшения происходят и будут происходить и дальше. И наоборот, с пессимистичными пациентами терапевт принимает пессимизм, но говорит, что, раз дела настолько плохи, настало время для изменений. Все окончательные техники краткосрочной терапии строились на использовании директив. Как писал Хейли, недостаточно объяснить проблему пациентам, самое главное — заставить их сделать что-то с ними. Однако он также отмечал, что психиатрические пациенты известны тем, что никогда в точности не выполняют того, о чем вы их просите (Haley, 1963, с. 45). Эту проблему Хейли разрешил следующим образом: он использовал директивы так умело, что пациенты, сами не ведая об этом, выполняли то, что от них требовалось. Обычно при этой технике рекомендуют вести себя симптоматийно, но незаметно что-нибудь вставляют в инструкцию, так чтобы симптомы ослабели под терапевтическим контролем. Один из пациентов Хейли был внештатным фотографом, который вечно допускал глупые ошибки, так что губил все свои фотографии. В конце концов он так озаботился тем, чтобы не допускать ошибок, что стал слишком нервным, чтобы фотографировать. Хейли попросил мужчину сделать три любых снимка, допустив при этом по одной умышленной ошибке в каждом. Парадокс здесь в том, что вы не можете допустить случайной ошибки, если делаете ее нарочно. В другом знаменитом случае Хейли попросил страдающего бессонницей, когда тот проснется посреди ночи, подняться с постели и натереть до блеска полы на кухне. Немедленно помогло. Здесь проиллюстрирован кибернетический принцип: большинство людей сделают что угодно, лишь бы избежать работы по дому. Хейли полагал, что, если психиатрические симптомы возникают из-за попыток избежать ясности отношений с другими людьми, терапевт может добиться успеха, заставляя пациентов принимать проясненные терапевтом отношения. Более того, раз патологические семьи загоняют своих членов в пагубные парадоксы, терапевту следует освобождать их тоже при помощи парадоксов, но доброкачественных. Хейли приводит в пример Джона Розена как мастера авторитарных парадоксов и Фриду Фромм-Райхманн как специалиста по железному парадоксу в бархатном футляре. В одном известном случае Розен работал с молодым шизофреником, который утверждал, что он бог. Розен попросил дежурных по отделению ставить пациента перед ним на колени, таким образом демонстрируя, что именно он, Розен, здесь главный. Пациент столкнулся с парадоксальной дилеммой. Он больше не мог отрицать, что подчиняется терапевту, но раз он на коленях, то становится понятным, что либо бог подчиняется терапевту, либо он вовсе не бог. Мягкий подход Фриды Фромм-Райхманн описан в «Принципах интенсивной психотерапии» (Fromm-Reichmann, 1950). Однажды у нее была пациентка, которая говорила, что все, что она делает, происходит между ней и ее личным, всемогущим богом, а с людьми у нее нет никаких отношений. Несомненно, эта позиция обеспечивала ее удобным оправданием для отказа входить в контакт с доктором. И вот что сказала пациентке Фромм-Райхманн: «Скажи ему (богу), что я — доктор, а ты жила с ним в его царстве с семи до шестнадцати лет — это девять лет жизни — и он ни разу тебе не помог. Поэтому теперь он должен разрешить попытаться мне и посмотреть, не сможем ли сделать эту работу мы с тобой». Эта пациентка тоже была поймана в ловушку: что бы она ни сделала, ей пришлось бы ответить терапевту. Она могла либо отправиться к своему богу и повторить все, что ей было сказано, тем самым признав, что главный здесь доктор, либо воспротивиться доктору, что означает, что она попала под влияние терапевта, и это тоже подвергает существование ее бога сомнению. То, что приветствовал Хейли в этих примерах, и есть терапевтический парадокс — подведение пациента при помощи хитрости к тому, чтобы он признал собственные действия и вошел в контакт с терапевтом, вместо того чтобы напускать туману на свои поступки в психотическом отвержении. Большинство идей, которые пришли из группы Пало-Альто (двойная связь, комплементарность, компенсация), принимали во внимание диады, но Хейли начал интересоваться и триадами, или, как он их называл, «коалициями». Коалиции отличаются от альянсов — кооперативных соглашений между двумя сторонами, которые формируются не за счет третьей. Как обнаружил Хейли, в симптоматийных семьях коалиции образуются между поколениями — один родитель сговаривается с ребенком против другого родителя. Например, мать может говорить за ребенка так, что дискредитирует отца. В другом случае ребенок может вклиниваться между ссорящимися родителями, становясь «услужливым» или «больным». В работе «К теории патологических систем» Хейли описывает то, что называет «неправильным треугольником», который нередко приводит к насилию, психопатологии или разрушению системы. Неправильный треугольник — это тайная коалиция, которая подрывает иерархию поколений. Например, ребенок бежит за поддержкой к бабушке каждый раз, когда мать пытается наказать его или один родитель жалуется на другого при ребенке. Неправильный треугольник также случается и в организациях, когда, например, супервизор объединяется с одним из подчиненных против другого или когда профессор жалуется своим студентам на руководителя кафедры. Выйдя за рамки рассмотрения кибернетики и диад и обратившись к триадам и иерархиям, Хейли стал важной связующей фигурой между стратегическим и структурным подходами к семейной терапии. Другим членом группы Пало-Альто, который сыграл лидирующую роль в первом десятилетии семейной терапии, была Вирджиния Сатир — один из необыкновенно харизматичных персонажей. Сатир более известна мастерством клинициста, чем теоретическим вкладом, и поэтому ее влияние было наиболее ясным для тех, кому посчастливилось увидеть ее в действии. Сатир, как и ее коллег, интересовала коммуникация, но к этому она добавила и такую переменную, как чувства, что позволило уравновесить другой, несколько интеллектуализированный подход. Сатир воспринимала членов проблемной семьи как попавших в ловушку ограниченных ролей: жертва, миротворец, непокорный или спаситель, которые ограничивают отношения и подрывают самоуважение. Ее забота о выявлении таких ограничивающих жизнь ролей и освобождении членов семьи от их власти согласовывалась с тем, на чем она сосредоточивала все свое внимание, — на индивидуальности. Таким образом, Сатир стала гуманизирующей силой на заре семейной терапии, когда большинство было так увлечено системными метафорами, что упускало из внимания эмоциональную жизнь семьи. В своей работе с семьями Сатир сосредоточивалась на прояснении коммуникаций, выраженных чувствах и воспитании климата взаимного принятия и дружелюбия. Ее сила заключалась в том, что при установления связи с семьями она исходила не из недовольства и злобы, а из надежды и веры, побуждений и фрустрированности. Если терапевт способен выявить одиночество и сильное желание за вспышками раздражения, то он — тот человек, который сможет соединить людей. Сатир заслуженно известна за свою способность обращать негативное в позитивное. Этот навык чрезвычайно важен для семейного терапевта, ибо большинство семей имеет по крайней мере одного из своих членов, чьи недостатки или ошибки повергают его в роль аутсайдера. Пока этот наименее одобряемый персонаж не будет допущен в круг семьи, ни исцеление, ни объединение ни в коей мере не возможны. В одном случае, приведенном Линн Хоффман (Hoffman, 1981), Сатир интервьюировала семью местного священника — отца подростка, от которого забеременели две его одноклассницы. Родители и братья расположились в одной стороне комнаты, а подросток, опустив голову, сидел в противоположном углу. Сатир представилась и сказала мальчику: «Итак, твой отец рассказал мне по телефону кое-что о ситуации, и, прежде чем мы начнем, я хотела бы сказать, что все мы точно знаем об одной вещи: нам известно, что у тебя хорошее семя». Мальчик поднял на нее изумленный взгляд, и тогда Сатир обратилась к матери и дружелюбно спросила ее: «Не могли бы вы начать со своих чувств?» Изданная в 1964 г. книга Сатир «Объединенная семейная терапия» сделала многое для популяризации движения семейной терапии. Эта книга вместе с «Прагматикой человеческих коммуникаций» (Waltzlawich, Beavin & Jackson, 1967) способствовала распространению качества системного мышления группы Пало-Альто. Сатир стала лидером движения гуманистического потенциала. Мы ближе познакомимся с ее работой в главе 6. МЮРРЕЙ БОУЭН Как и многие основатели семейной терапии, Мюррей Боуэн был психиатром, специализирующимся на шизофрении. Но в отличие от других он придавал особое значение теории в своей работе, и теория Боуэна и поныне является самой тщательно продуманной и основательной системой идей, какие выработала семейная терапия. Боуэн начал свою клиническую работу в клинике Меннин-гера, где с 1946-го по 1954 г. изучал матерей с детьми-шизофрениками, совместно проживающих в небольших коттеджах. Его главным интересом в то время был симбиоз мать — ребенок, который привел его к формированию концепции о самодифференциации (независимость от других и отделение мышления от чувств). От Меннингера Боуэн переходит в НИПЗ, где работает над проектом госпитализации всей семьи с шизофреником в ее составе. Этот проект расширил концепцию о материнско-детском симбиозе, включив участие отцов, и привел к понятию триангуляции (направление конфликта между двоими людьми в другое русло путем подключения третьего). В 1959 г. Боуэн оставляет НИПЗ, чтобы перейти в Джорджтаунскую медицинскую школу, где становится профессором психиатрии и руководителем собственной учебной программы, оставаясь на этом посту вплоть до самой кончины в 1990 г. В первые годы проекта НИПЗ (1954) Боуэн обеспечивал отдельных терапевтов для каждого члена семьи. Однако он открыл, что это приводит к фракционированию семей. Вместо того чтобы пытаться проработать семейные проблемы сообща, члены семьи склонялись к такой линии рассуждений: «Я обсужу эти проблемы с моим терапевтом* (Bowen, 1976). (Конечно же, такого никогда не случается, если порядочные люди, наподобие нас с вами, отправляются к собственным индивидуальным терапевтам.) Через год придя к заключению, что семья — это единица расстройства, Боуэн начинает работать с целыми семьями одновременно. Так, в 1955 г. Боуэн стал одним из первых, кто изобрел семейную терапию. Начиная с 1955 г. он устраивал большие групповые терапевтические сессии для всех сотрудников проекта и всех семей. Обратившись к этой ранней форме сетевой терапии, Боуэн предполагал, что близость и открытые коммуникации должны быть те-рапевтичными — в отношении проблем внутри семьи и между семьями и сотрудниками. Сперва он принял на службу четырех терапевтов для управления этими мультисемейными встречами, но остался недоволен, когда заметил, что терапевты склонны уводить обсуждение каждый в собственном направлении. Тогда Боуэн поставил одного за руководителя, а остальным отвел роль поддержки. Однако, как мультитерапевты предпочитали задавать каждый свое направление, так же поступали и семьи, работающие параллельно. Как только какая-нибудь семья приступала к обсуждению горячей темы, кто-то из членов другой семьи начинал беспокоиться и менял предмет разговора. В конце концов Боуэн решил, что семьи нужно чередовать — на каждой сессии рассматривать только одну семью, а другие будут выполнять роль безмолвной аудитории. Сначала на больших встречах применялся тот же самый подход, который Боуэн использовал и для работы с отдельными семьями. Он делал то же, что и большинство первых терапевтов: собирал всех членов семьи вместе и пытался заставить их говорить. Он рассуждал, что дела семьи пойдут на лад только благодаря тому, что они соберутся вместе и обсудят общие интересы. Вскоре он отбросил эту идею. Неструктурированная семейная беседа была примерно так же продуктивна для терапии, как боксерский поединок между несколькими противниками различных весовых категорий в отсутствие судейства. Боуэн быстро понял это и разработал тщательно организованный подход, который соответствовал эволюции его теории. Когда Боуэн собирал всех членов семьи, чтобы обсудить их проблемы, он сталкивался с их сильной эмоциональной реактивностью. Чувства заглушали мысль и топили индивидуальность в хаосе группы. Боуэн чувствовал склонность семьи втягивать его в центр недифференцированной семейной эго-массы, и ему приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы сохранять нейтральность и объективность (Bowen, 1961). Способность сохранять нейтральность и внимательность к процессу, а не к содержанию семейных дискуссий — вот что отличало терапевта от участников семейной драмы. Боуэн полагал, что, если побуждать семьи к решению их проблем, они будут вынуждены взять на себя большую ответственность и компетентность. Поэтому, находясь с семьей, он сохранял нейтралитет и недирективность, пока семьи бились над своими трудностями. Его основным активным усилием в течение сессии было при помощи указаний помешать семье сделать из пациента «козла отпущения», когда она использовала его как оправдание, чтобы обойти другие проблемы. В конце каждой сессии Боуэн суммировал свои наблюдения, уделяя особое внимание процессу, когда семья пыталась решить свои проблемы. Он заметил, что наблюдение целых семей бесценно как источник информации, но разочаровался в результатах терапии. С 1960 г. Боуэн начинает встречаться только с родителями симп-томатийных детей. Его целью было помешать игре в козла отпущения и помочь родителям сосредоточиться на собственных проблемах без привлечения детей. Чтобы контролировать уровень эмоций, Боуэн заставлял супругов разговаривать с ним, а не друг с другом. Он обнаружил, что людям легче слушать, сдерживая реактивность, если их партнеры говорят с терапевтом, а не с ними напрямую. Боуэн открыл, что терапевты и сами не защищены от вероятности быть втянутыми в семейные конфликты. Это понимание привело его к величайшему озарению. Всякий раз, когда люди борются с конфликтом, который не в силах разрешить, автоматически появляется потребность в привлечении третьей стороны. Фактически, как стал понимать Боуэн, треугольник — это наименьшая стабильная единица взаимоотношений. Всякие двухперсональные эмоциональные системы под воздействием стресса стремятся сформировать трехперсональные системы. Муж, которого раздражают привычные опоздания его жены и который при этом не решается сказать ей об этом, может начать жаловаться на нее кому-то из своих детей. Эти жалобы могут ослабить некоторые его напряжения, но сам процесс жалобы третьей стороне вряд ли побудит его адресовать исходную проблему к ее источнику. Мы все иногда жалуемся на других людей, но Боуэн показал, что этот «триангулирующий» процесс деструктивен, когда становится нормативным свойством системы. Другое его открытие относительно треугольников заключается в том, что они размножаются: если напряжение в отношениях не сохраняет локализацию в исходной паре, оно скорее всего активирует все больше и больше треугольников. В нижеследующем примере, взятом у Майкла Николса, семья позволила втянуть себя в целый лабиринт треугольников. Одним воскресным утром «миссисс Мак-Нейл», озабоченная тем, чтобы вовремя привести семью в церковь, криком стала поднимать своего девятилетнего сына с постели. Когда он сказал ей: «Заткнись, дура», она ударила его. Четырнадцатилетняя сестра мальчика, Мэгги, увидев это, схватила мать, и они начали бороться. Затем Меган убежала к соседям, где жила ее подружка. Родители подруги заметили, что у девочки разбита губа, и, когда она им все рассказала, они вызвали полицию. К тому времени, когда семья пришла ко мне на встречу, образовались следующие треугольники: миссисс Мак-Нейл, которую после судебного разбирательства принудили покинуть семью, объединилась со своим адвокатом против судьи; кроме этого, у нее был индивидуальный терапевт, который поддерживал ее в мысли, что она несправедливо преследуется социальными работниками. Девятилетний сын все еще злился на мать, и отец был союзником мальчика в порицании жены за рукоприкладство. Мистер Мак-Нейл, прошедший курс реабилитации от алкоголизма, образовал альянс со своим поручителем, который полагал, что тот стоял на пути к распаду, пока жена не стала его больше поддерживать. Тем временем Меган образовала треугольник с соседями, которые считали, что ее родители ужасны и им следовало бы запретить иметь детей. Короче говоря, у каждого по отдельности, но не у семейного союза в целом было по защитнику. Боуэн, обнаружив, что от пары к паре поднимаются одни и те же темы, решил, что может сэкономить время, если будет работать сразу с несколькими парами одновременно. Это представлялось уместным, потому что его терапия была довольно дидактичной. Итак, начиная с 1965 г. Боуэн стал работать с парами в группах. Парадоксально, но, прибегая к терапии нескольких семей одновременно, Боуэн упирал на отказе от слияния, присущем социальному и эмоциональному единению. Минимизируя эмоциональные интеракции между семьями и запрещая контакты вне группы, Боуэн мог преподать им урок того, как функционирует эмоциональная система. Пары в этих группах делали стремительный прогресс. Семьи, несомненно, усваивали процессы эмоциональных систем с меньшей тревогой, слушая обсуждения проблем других людей. Кроме супружеских пар и групп пар, Боуэн работал и с отдельными членами семьи. Это был уникальный подход, бросающий вызов снисходительному взгляду на семейную терапию. Семейная терапия — это одновременно и метод, и ориентация. Как ориентация она означает понимание людей в контексте значимости эмоциональных систем; как метод она обычно подразумевает работу с целыми семьями. Но работа Боуэна с отдельными членами семьи сосредоточивалась на теме семейных систем, вероятно, даже больше, чем работа большинства других семейных терапевтов, при том, что они встречаются с целыми семьями. В 1966 г. эмоциональный кризис в семье самого Боуэна заставил его предпринять путешествие в недра собственной личности, что стало символом боуэновской теории, как в свое время самоанализ Фрейда — для психоанализа. Став взрослым, Боуэн — старший из пяти детей в дружной деревенской семье — держался на расстоянии от своих родителей и остальных родственников. Как и многие из нас, он ошибочно принимал избегание за освобождение. Но, как он позже признал, незаконченные эмоциональные дела остаются с нами, делая нас уязвимыми к повторяющимся конфликтам, до которых мы никогда не добираемся, чтобы проработать с нашими семьями. Самым важным достижением Боуэна стал его выход из треугольника с родителями, которые привыкли жаловаться ему друг на друга. Большинству из нас лестно сохранять подобное доверие, но Боуэн решил реорганизовать эту триангуляцию ради того, чем это было, и, когда мать пожаловалась ему на отца, он сказал ему: «Твоя жена рассказала мне кое-что о тебе. Интересно, почему она рассказала об этом мне, а не тебе». Как и следовало ожидать, отец обсудил это с матерью, и, естественно, ей стало неприятно. Хотя эти усилия и произвели некий эмоциональный переворот, вызванный разрушением семейных правил, маневр Боуэна оказался эффективным в том, что воспрепятствовал попыткам родителей заставить его принять чью-либо сторону — и им стало сложнее избегать обсуждения тех или иных тем между собой. Повторение того, что тебе сказали о ком-то другом, — один из способов немедленно прекратить триангуляцию. Через усилия в собственной семье Боуэн открыл, что самодифференциация достигается легче при развитии индивидуальных отношений по принципу «лицом к лицу» с каждым родителем и по возможности со всеми остальными родственниками по отдельности. Если визиты к ним проблематичны, можно восстановить отношения при помощи писем и телефонных звонков, особенно если речь идет о близких или дружественных отношениях. Процесс самодифференциации от семьи завершается, когда эти отношения поддерживаются без участия эмоционального слияния или триангуляции. Подробности личной работы Боуэна над его семейными взаимоотношениями сложны, но студентам стоит их прочитать (см. Anonymous, 1972). После того как Боуэн рассказал стажерам о своем успехе в собственной семье, многие из них возвращались к своим семьям и работали над самодифференциацией. Боуэн, заметив, насколько продуктивными терапевтами становятся эти стажеры, решил, что один из лучших способов изучения семейной терапии — это работа над эмоциональными темами в собственной семье. Так, начиная с 1971 г. изучение собственных семей стало одним из краеугольных камней боуэновского подхода к обучению. Цель — вернуться к семье, установить контакт, создать честные отношения с каждым членом семьи и научиться обсуждать семейные вопросы без эмоциональной реактивности или участия в треугольниках. НАТАН АККЕРМАН Натан Аккерман был практикующим психоанализ детским психиатром, который и в своей первооткрывательской работе с семьями остался преданным психоаналитическим корням. Хотя его фокус на интрапсихическом конфликте, возможно, и представляется менее инновационным, чем внимание группы Пало-Альто к коммуникации как к обратной связи, у него имелось обостренное чувство к общей организации семей. Семьи, говорил Аккерман, могут представлять собой видимость союза, но быть в основании эмоционально расколотыми на конкурирующие группировки. Это положение можно считать родственным психоаналитической модели личности, которая, несмотря на свою кажущуюся целостность, в действительности подразумевает конфликт, запущенный непримиримыми в своей борьбе влечениями и защитами. Закончив ординатуру, совпавшую с периодом Великой депрессии, Аккерман становится сотрудником клиники Меннине-гра в г. Топика, штат Канзас. В 1937 г. он становится главным психиатром Детской воспитательной клиники. Сначала он придерживался схемы воспитательной работы с детьми, по которой ребенку предписывалось психиатрическое лечение, а матери — наблюдение социального работника, но с середины 1940 г. начал экспериментировать, закрепляя одного терапевта за ребенком и за матерью. В отличие от Боубли Аккерман пошел дальше использования этих совместных сессий как временную уловку: он пересмотрел всю концепцию психопатологии и стал воспринимать семью как базовую единицу для диагностики и лечения. В 1955 г. Аккерман организовал первую сессию по семейной диагностике на собрании Американской ортопсихиатрической ассоциации. Здесь Джексон, Боуэн, Уинн и Аккерман узнали о существовании друг друга и объединились в понимании общих целей. Два года спустя Аккерман открыл Клинику психического здоровья семьи при Еврейской службе семьи в Нью-Йорке и начал преподавать в Колумбийском университете. В 1960 г. он основал Институт семьи, который был переименован в Институт Аккермана после его смерти в 1971 г. В дополнение к своим клиническим инновациям Аккерман также опубликовал несколько важных статей и книг. Не ранее чем в 1938 г. он написал «Союз семьи» и сделал некоторые наброски к своей статье «Семейная диагностика: подход к дошкольникам» (Ackerman & Sobel, 1950) в ознаменование движения семейной терапии (Kaslow, 1980). В 1962 г. Аккерман совместно с Доном Джексоном основал первый журнал поля «Семейные процессы». Под редакционным руководством Джея Хейли (1962— 1969), Дональда Блоха (1969—1982), Карлоса Слуцки (1983— 1990), Питера Стейнгласса (1990—1998) и Кэрол Андерсон (1998 — настоящее время) «Семейные процессы» много лет остается лидирующим научным средством сообщения идей семейных терапевтов. В то время как другие семейные терапевты принижали значение психологии личности, Аккермана всегда интересовала как внутренняя жизнь людей, так и то, что происходит между ними. Он никогда не забывал о чувствах, надеждах и желаниях. Фактически модель семьи у Аккермана походила на хорошо известную психоаналитическую модель; только вместо проблем сознательного и бессознательного он говорил о том, как семьи сталкиваются с некоторыми проблемами, избегая и отвергая другие, особенно те, которые подразумевают секс и насилие. Он рассматривал свою работу в качестве терапевта как нарушителя покоя, выносящего секреты семьи на свет. В «Лечении проблемной семьи» (Akerman, 1966a) Аккерман показал свое пренебрежительное отношение к учтивости и притворству краткой клинической иллюстрацией. Семья из четырех человек пришла на терапию, когда война между одиннадцатилетней дочерью и шестнадцатилетним сыном зашла слишком далеко: девочка незадолго до этого угрожала брату мясным ножом. Отец, садясь, издал тяжелый вздох. Аккерман спросил его, почему он так вздыхает, и, когда тот сослался на усталость, отверг это, предположив, что здесь, вероятно, имеется другая причина. Тогда вмешалась его жена, возвестив, что у нее есть дневник, где зафиксированы все злодеяния каждого за неделю. Ее напор прекрасно дополнял снисходительную уступчивость мужа. Ошеломляющим ответом Аккермана был: «Вы запаслись записной книжкой? Так начинайте читать!» Когда мать стала зачитывать свой отчет, Аккерман, догадавшись, что это обычное ее занятие, прокомментировал невербальное поведение отца: «Вы постукиваете пальцами». Это спровоцировало обсуждение того, кто что делает, которое мать постепенно взяла в свои руки и обратила в обвинительный акт в многочисленных невротичных привычках мужа. В этот момент вмешался с обвинением сын. Указав на мать, он сказал: «Она жалуется!» Мать, признав за собой этот небольшой промах, попыталась сменить тему. Но Аккерман не был расположен позволить ей так просто отделаться. Оказалось, что жалобы матери возникали чаще всего тогда, когда она оказывалась в подчиненном положении. Отец сказал, что он расстраивается из-за ее прямых жалоб, но всегда отвлекается на детей, затевающих ссоры. Аккерман спросил: «Интересно, не вмешиваются ли они именно тогда, когда вы вдвоем собираетесь поговорить о своей интимной жизни?» Тогда отец поделился своими чувствами, когда, желая поцеловать жену, добивался от нее только упреков. «Тебе нужен противогаз», — сказал он ей. Дочь попыталась вмешаться, но Аккерман приказал ей сидеть спокойно, чтобы дать поговорить родителям. Несколько минут спустя дети покинули сессию, и Аккерман приоткрыл дверь в спальню родителей. Сперва пара отыграла свой привычный паттерн: она обвиняла, а он замыкался. На сей раз жена жаловалась на то, что муж совсем не романтичен и она единственная, кто заботится о контрацепции и пользуется противозачаточным колпачком. Между тем муж пребывал в смиренном молчании. Эта пара прекрасно взаимодополняла друг друга: она — ведущий, он — ведомый. Но Аккерман вывел их из равновесия, шутливо поддразнив жену и спровоцировав мужа постоять за себя. Хотя в описаниях постфактум всегда найдется место, чтобы обвинить терапевта в том, что он встал на чью-то сторону, нужно отметить, что в этом примере жена вряд ли почувствовала, что Аккерман критиковал или осаживал ее. Да и муж вряд ли подумал, что Аккерман пытается отстоять его перед женой. Скорее всего под конец сессии эта мрачная, недовольная пара начала смеяться и по достоинству оценила друг друга. Они увидели, что все больше отдаляются друг от друга и позволяют детям отвлекать себя. Таким образом, хотя работу Аккермана можно описать как по сути психоаналитическую, мы увидели здесь начальные усилия по реорганизации семейной структуры. Аккерман рекомендовал, чтобы все, кто живет под одной крышей, присутствовали на семейных интервью. Он писал: «Очень важно вначале установить значимый эмоциональный контакт со всеми членами семьи, создать климат, в котором вы реально соприкасаетесь с ними и чувствуете их ответную реакцию» (Acker-man, 1961, с. 242). Установив контакт, Аккерман поощрял открытое и честное выражение чувств. Он был агентом-провокатором, побуждающим к откровениям и столкновениям — остроумный и всегда готовый засунуть свой нос в личные семейные дела. Аккерман отмечал, что идентичность каждого человека выражается по-разному: через его индивидуальность, в качестве члена семейной субсистемы и в качестве члена семьи в целом. Чтобы точно определять эти компоненты идентичности, он был внимателен к коалициям, которые проявлялись в семейных интервью. Один из подобных признаков обнаруживался, когда семьи рассаживались в определенном порядке. Входя в кабинет консультанта, члены семьи обычно стремились разбиться на пары, так что образовывались группировки. Чтобы показать их более четко, Аккерман предлагал членам семьи затеять между собой разговор. Как только они начинали говорить друг с другом, было легче увидеть, как они эмоционально разделены и какие проблемы и запреты имеют место. Аккерман также уделял большое внимание невербальным сигналам, потому что считал, что замаскированные чувства передаются языком тела гораздо более красноречиво, чем словами. Поддерживая честный эмоциональный обмен, Аккерман «щекотал защиты» членов семьи — его фраза, означающая провоцирование людей на раскрытие и выражение того, о чем они действительно думают. То, что считалось семейными секретами, говорил Аккерман, как правило, оборачивалось общим знанием, о котором просто никто не заговаривал. Однако, доверяя терапевту, семья раскрепощается и заговаривает более откровенно о том, о чем обычно не было желания говорить. Поощряя семью ослабить эмоциональное напряжение, Аккерман сам вел себя непринужденно. Он свободно вставал то на сторону одних, то на сторону других представителей семьи. Аккерман не считал, что следует всегда или по возможности оставаться нейтральным и объективным; напротив, он полагал, что справедливый баланс в конце концов достигается движением туда-сюда, оказанием поддержки то одному, то другому члену семьи. Порой он был беззастенчиво прямолинейным. Если он полагал, что кто-то лжет, то так и говорил об этом. Критикам, которые считали, что такая прямота может вызвать слишком сильную тревогу, Аккерман возражал, что люди получают большее успокоение от честности, чем от лживой обходительности. Аккерман рассматривал семейные проблемы как продукт конфликта. Он говорил, что конфликты внутри личности, между членами семьи, между семьями и обществом вообще следует выявлять и разрешать, если нужно залечивать психологические травмы. Конфликты между и внутри членов семьи связаны в систему замкнутой обратной связи; то есть интрапсихический конфликт поддерживает интерперсональный конфликт, и наоборот (Ackerman, 1961). Чтобы обратить симптоматийные нарушения, терапевт должен привести конфликт в открытую форму, в поле семейных интеракций, где могут быть найдены новые решения. Пока конфликт остается локализованным внутри личностей, считал Аккерман, психопатология останется фиксированной. Несмотря на то что невозможно четко резюмировать вольный аккермановский подход, у него существуют ясные характерные признаки. Первый заключается в обязательной глубокой терапевтической убежденности и участии. Аккерман сам эмоционально глубоко вовлекался в семью, по контрасту, например, с Мюрреем Боуэном, который предупреждал терапевтов выдерживать некоторую дистанцию, чтобы не попасть в процесс триангуляции. Глубина также характеризует проблемы, на которых концентрировался Аккерман, — семейные аналоги некоторых конфликтов, чувств и фантазий, глубоко упрятанных в бессознательном человека. Психоаналитическая ориентация обострила в нем чуткость к скрытым темам в интерперсональном бессознательном семьи, а его провокационный стиль позволял ему помогать семьям вынести эти темы на свет дня. Аккерман внес весомый вклад в семейную терапию: он был одним из первых, кто предположил возможным лечение целых семей и благодаря своей изобретательности и энергичности реально воплотил это. Не далее как в конце 1940-х гг. Аккерман указал, что терапия членов семьи по отдельности без рассмотрения конфигурации семьи часто бесполезна. В 1954 г. он рекомендовал обследовать целые семейные группы и выстраивать терапию согласно этим оценкам как для семейной группы, так и Для отдельных членов семьи. Другое важное воздействие Аккерман оказал в качестве не- превзойденного мастера терапевтической техники. Он был одним из величайших гениев этого движения. Те, кто у него учился, все до единого ссылались на его чары клинициста. Он был динамичным катализатором — активным, открытым, прямолинейным и никогда — суровым или нерешительным. Он был вспыльчивым и эффективным. И не довольствовался кабинетным приемом, а рекомендовал визиты на дому и сам часто посещал семьи в домашней обстановке (Ackerman, 1966b). Наконец, вклады Аккермана как педагога, — возможно, его важнейшее наследие. На восточном побережье его имя было синонимом семейной терапии на протяжении всех 1960-х годов. Среди тех счастливцев, кто учился у него, был Сальвадор Мину-хин, который открыто признает свой долг гению Аккермана. Аккерман всегда настаивал, что терапевт должен быть эмоционально вовлеченным в работу с семьей и использовать конфронтацию, чтобы привести скрытые конфликты к открытой дискуссии. Как терапевту спровоцировать откровенное раскрытие? Аккерман делал это, акцентируясь на избегании и эмоциональном мошенничестве («щекотание защит»), бросая вызов штампам и препятствуя бесплодным спорам о вещах, не имеющих особого значения. Техники Аккермана предполагают, что он был несколько более озабочен содержанием семейных конфликтов, чем процессом того, как члены семьи справляются с ними, и более заинтересован семейными секретами (особенно теми, которые подразумевают секс и агрессию), чем семейной структурой и паттернами коммуникации. Возможно, наиболее бессмертный вклад Аккермана — это его последовательный акцент на отдельных личностях и целых семьях; он никогда не терял из виду личность в системе. КАРЛ ВИТАКЕР Даже среди многочисленных упрямых и колоритных персонажей — основателей семейной терапии — Карл Витакер выделяется как самый дерзкий. Он считал людей с психологическими проблемами теми, кто чурается чувств и цепляется за безжизненные шаблоны (Whitaker & Malone, 1953). Витакер накалял страстную эмоциональную атмосферу. Его «Психотерапия абсурда» (Whitaker, 1975) представляет собой смесь теплого участия и непредсказуемых эмоциональных провокаций, предназначенных для подготовки людей к соприкосновению с собственным опытом на более глубоком, личностном уровне. Принимая во внимание дерзкий и изобретательный подход Витакера к индивидуальной терапии, неудивительно, что он стал одним из первых, кто порвал с психиатрическими традициями ради экспериментов с семейной терапией. В 1943 г. он и Джон Уоркентин, работая в Оак-Ридз, штат Теннесси, начали включать в свое пациентское лечение супругов и детей. Витакер также стал пионером использования котерапии, полагая, что поддерживающий партнер помогает свободному терапевту реагировать спонтанно, без опасения несдержанного контрпереноса. В 1946 г. Витакер возглавляет факультет психиатрии университета Эмори, где объединяется с Уоркентином и Томасом Ма-лоном. Они продолжают экспериментировать с лечением семей, особенно интересуясь шизофрениками и их семьями. Витакер организовывает ряд конференций, которые в конечном счете приводят к главной встрече движения семейной терапии. В 1946 г. Витакер, Уоркентин и Малон начали дважды в год проводить конференции, в течение которых рассматривали и обсуждали работу друг друга с семьями. Группа сочла эти сессии чрезвычайно полезными, и с тех пор взаимные наблюдения с использованием одностороннего зеркала стали одним из отличительных признаков семейной терапии. В 1953 г. Витакер приглашает Джона Розена, Альберта Шиф-лена, Грегори Бейтсона и Дона Джексона поучаствовать в происходящей раз в полгода конференции, посвященной семьям, проходившей в тот год в Си-Айленде, штат Джорджия. Каждый демонстрировал собственный подход к одной и той же семье, в то время как другие наблюдали и в заключение объединялись в групповых дискуссиях и анализе. Взаимное обогащение идеями становилось важной особенностью движения семейной терапии. Некоторая открытость, которая приводила семьи в терапевтический кабинет, побуждала и семейных терапевтов делиться своей работой с коллегами при помощи видеозаписей и живых демонстраций. В 1955 г. Витакер ушел в отставку из Эмори и начал частную практику с Уоркентином, Малоном и Ричардом Фелдером. Он и его партнеры по Психиатрической клинике в Атланте разработали «эмпирическую» форму психотерапии, используя в семейной, индивидуальной, групповой и супружеской терапии ряд чрезвычайно провокационных техник, сочетающихся с силой их личностей (Whitaker, 1958). В 1965 г. Витакер покинул Атланту, чтобы стать профессором психиатрии в университете Висконсина, где проработал вплоть до своей отставки в 1982 г. После этого он полностью посвятил себя терапии семей и ездил по всему миру с собственными семинарами. Ближе к концу 1970-х гг. Витакер, по-видимому, смягчился и добавил больше понимания семейных динамик к своим необдуманным вмешательствам. В процессе этот прежний дикарь семейной терапии стал одним из уважаемых деятелей движения. После смерти Витакера в апреле 1995 г. поле будто бы осиротело. На заре движения семейной терапии Витакер был менее известным, чем многие другие терапевты первого поколения. Возможно, это было связано с его атеоретической позицией. Тогда как Джексон, Хейли и Боуэн разрабатывали увлекательные и легкие для понимания теоретические концепции, Витакер всегда отказывался от теории, предпочитая творческую спонтанность. Поэтому его работа была менее доступной для обучения, чем работа его коллег. Тем не менее среди равных себе он всегда был уважаемой фигурой. Те, кто понимал, что происходит в семьях, видел, что в его безумии есть система. Витакер умышленно создавал напряжение, докучая и пикируясь с семьями, будучи убежденным, что стресс необходим для изменений. По нему никогда нельзя было сказать, что он имеет четкую стратегию, и он не прибегал к предсказуемым техникам, предпочитая, как он говорил, позволять своему бессознательному подгонять терапию (Whitaker, 1976). Хотя его работа выглядела совершенно спонтанной, даже временами вопиюще спонтанной, у нее имелись твердые базовые качества. Все его вмешательства поощряли гибкость. Он не делал слишком многого, чтобы продвинуть семьи к изменениям в конкретных направлениях, когда бросал им вызов и хитростью добивался их раскрытия, — чтобы они могли в большей мере стать самими собой и прийти к большему удовлетворению. АЙВЕН БОЖОРМЕНИЙ-НЕГИ Айвен Божормений-Неги, пришедший в семейную терапию из психоанализа, был одним из плодотворных мыслителей движения с самых первых его дней. В 1957 г. он основал Восточно-Пенсильванский психиатрический институт (ВППИ) в Филадельфии как центр для исследований и обучения. Уважаемый научный клиницист и умелый администратор, Божормений-Неги был способен притягивать талантливых коллег и студентов. Среди них были Джеймс Фрамо, один из немногочисленных психологов на заре движения семейной терапии; Дэвид Рубинштейн, психиатр, который впоследствии разработал отдельную учебную программу по семейной терапии, и Джеральдина Спарк — социальный работник, которая сотрудничала с Божормений-Неги в качестве котерапевта, содиректора союза и соавтора «Незримой привязанности» (Boszormenyi-Nagy & Spark, 1973). К этой группе присоединился Джеральд Зак, психолог, который разработал «триадический в основании» подход к семейной терапии (Zuk, 1971). В триадической в основании семейной терапии терапевт начинает как посредник, но затем принимает чью-либо сторону, чтобы ликвидировать сильные группировки в семье. Согласно Заку (Zuk, 1971, р. 73), «продуманно принимая чью-либо сторону, терапевт может пошатнуть баланс в пользу более продуктивных отношений или во всяком случае подорвать хронические паттерны патогенных отношений». В 1960 г. в ВППИ из Темпльского университета переходит Альберт Шифлен и присоединяется к Рею Бердвистеллу для изучения языка тела в психотерапии. Росс Спек, который учился в ординатуре по психиатрии в начале 1960-х гг., разработал совместно с Кэролайн Аттнив «сетевую терапию», расширившую контекст лечения далеко за пределы нуклеарной семьи. В этом подходе для участия на терапевтических сессиях приглашается как можно больше людей, связанных с пациентом. Часто собираются до пятидесяти человек, включая членов семьи и родственников, друзей, соседей и учителей, приблизительно на три четырехчасовые сессии, возглавляемые минимум тремя терапевтами, чтобы обсудить, как поддержать пациента и помочь ему измениться (Speck & Atteneave, 1973). В дополнение к поручительству и поддержке студентов и коллег Божормений-Неги внес большой вклад в изучение шизофрении (Boszormenyi-Nagy, 1962) и семейную терапию (Boszormenyi-Nagy, 1966, 1972; Boszormenyi-Nagy & Spark, 1973). Божормений-Неги представлял себя как бывший аналитик, оценивший по достоинству секретность и конфиденциальность, который стал семейным терапевтом, борющимся с патологическими силами в открытую. Один из его главных вкладов — добавление этической составляющей к терапевтическим целям и техникам. Согласно Божормений-Неги, ни принцип удовольствия-боли, ни трансакциональная своевременность не являются достаточными проводниками к человеческому поведению. Наоборот, он считал, что члены семьи должны основывать свои взаимоотношения на доверии и преданности и балансировать между правами и обязательствами. В 1980 г., после того как тысячи специалистов прошли обучение в ВППИ, власти штата Пенсильвания внезапно закрыли институт. Божормений-Неги и несколько его коллег сохранили связь с соседней Медицинской школой при Хонманнском университете, но критическая масса была утеряна. Поэтому впоследствии Божормений-Неги продолжал совершенствовать собственный подход, контекстуальную терапию, которая является одним из тщательно продуманных и недооцененных подходов к семейной терапии. САЛЬВАДОР МИНУХИН Первое внезапное появление Минухина на сцене вылилось в блистательную клиническую драму, которая пленила публику. Этот неотразимый мужчина с элегантным латинским акцентом соблазнял, провоцировал, издевался или озадачивал семьи, заставляя их изменяться. Но даже легендарная склонность Минухина к драматизациям не имеет того электризующего импульса элегантной простоты, которая характерна для его структурной модели. Родившийся и выросший в Аргентине, Минухин начал карьеру семейного терапевта в начале 1960-х гг., когда открыл два паттерна, характерных для большинства неблагополучных семей: одни из них «спутываются» — выстраивают хаотичные и прочные взаимосвязи; другие «выпутываются» — обособляются и внешне разобщаются. В обоих типах семей авторитарные роли выполняются неудовлетворительно. Спутавшиеся родители слишком смешиваются с детьми, чтобы сохранять лидерство и выполнять контроль; выпутавшиеся родители слишком дистанцируются, чтобы обеспечивать эффективную поддержку и руководство. Семейные проблемы прочны и устойчивы к изменениям, потому что вплетены в сильные, но невидимые невооруженным взглядом структуры. Возьмем, к примеру, мать, тщетно уговаривающую своего упрямого ребенка. Она может ругаться, наказывать, обещать луну с неба или пытаться быть терпеливой, но, пока она «спутана» или чрезмерно увлечена своим ребенком, ее усилия будут тщетны, потому что она лишена авторитета. Более того, поскольку поведение одного члена семьи всегда взаимосвязано с поведением остальных, матери будет трудно отстраниться, поскольку ее муж (отец ребенка) выпутан. Семейная система, такая, как семья, является структурированной, поэтому попытки к изменению правил представляют собой то, что семейные терапевты называют «изменением первого порядка», изменение внутри системы, которая сама при этом остается прежней. Если мать в приведенном примере начнет практиковать строгую дисциплину, это будет изменением первого порядка. Спутавшаяся мать хватается за иллюзию альтернатив. Она может быть строгой или мягкой — результат будет одинаковым, потому что она остается в капкане треугольника. Поэтому нужны «изменения второго порядка» — изменения в самой системе. Именно ради того, чтобы выяснить, как вызывать такие изменения, терапевты со всего мира толпами стекались на семинары Минухина. Сначала Минухин работал над своими идеями, одновременно занимаясь проблемой преступности среди несовершеннолетних в Вильтвикской школе для мальчиков в Нью-Йорке. Семейная терапия с семьями из городских трущоб была новым направлением работы, и публикация его идей (Munuchin, Montalvo, Guerney, Rosman & Schumer, 1967) стала причиной того, что в 1965 г. его пригласили возглавить Детскую воспитательную клинику в Филадельфии. Минухин взял с собой Браулио Монтальво и Берниса Розмана, а в 1967 г. они объединились с Джеем Хейли. Вместе они трансформировали традиционную детскую воспитательную клинику в один из самых больших центров семейной терапии. Первым заметным достижением Минухина в Филадельфийской клинике стала уникальная программа среднего специального образования по специальности семейных терапевтов для членов местного черного сообщества. Причина для этих особых усилий заключалась в том, что культурные отличия могли серьезно затруднить белому терапевту, представителю среднего класса, процесс установления контактов с городскими афро- и латиноамериканцами. В 1969 г. Минухин получил грант для запуска интенсивной двухгодичной учебной программы, в которой он, Хейли, Монтальво и Розман разработали высокоэффективный подход к обучению, так же как и одну из наиболее значимых систем семейной терапии. Согласно Хейли, одно из преимуществ в обучении специальности семейного терапевта людей без предварительного клинического опыта заключалось в том, что им не приходилось забывать усвоенное прежде и, следовательно, сопротивляться системному мышлению. Минухин и Хейли стремились воспользоваться этим, разработав подход с наименьшим возможным количеством теоретических концепций. Концептуальная элегантность стала одной из отличительных черт «структурной семейной терапии». Главными особенностями обучения были практический опыт, интерактивная супервизия и расширенное использование видеозаписей. Минухин считал, что обучаться специальности терапевта лучше всего через опыт. Только после наблюдения за несколькими семьями, полагал он, терапевты становятся готовыми оценить по достоинству и применить тончайшие элементы системной теории. Техники структурной семейной терапии сводились к двум общим стратегиям. Первая — терапевт должен приспособиться к семье, чтобы «присоединиться» к ней. Если бросать вызов предпочитаемой семьей схеме установления отношений, сопротивление с ее стороны гарантировано. Но если вместо этого терапевт начнет с попыток понять и принять семью, то она скорее всего примет лечение. (Ни один жаждущий не примет совета от кого-то, если почувствует, что на самом деле не понят.) Как только происходит это первичное присоединение, структурный семейный терапевт начинает использовать реструктурирующие техники. Эти активные приемы задумывались для того, чтобы разрушить дисфункциональные структуры путем укрепления размытых границ и ослабления жестких (Minuchin & Fischman, 1981). В 1970-х гг. под руководством Минухина Филадельфийская детская воспитательная клиника стала лидирующим мировым центром семейной терапии и обучения. Уход с поста директора в 1975 г. освободил Минухина для занятия его основным увлечением — лечением семей с психосоматическими заболеваниями, особенно тех, в составе которых имелись больные с анорексией (Minuchin, Rosman & Baker, 1978). В 1981 г. Минухин переехал в Нью-Йорк и основал Корпорацию по изучению семьи, где увлеченно занимался обучением семейных терапевтов со всего мира и выполнял свои гражданские обязательства по восстановлению социальной справедливости, работая в системе воспитания приемных детей. Он также продолжал выпускать самые влиятельные книги этого поля. Его «Семья и семейная терапия», вышедшая в 1974 г., стала самой популярной книгой в истории семейной терапии, а «Лечение семьи» 1993 г. и поныне остается одним из самых глубокомысленных и прогрессивных описаний лечения, когда-либо сделанных терапевтом. В 1996 г. доктор Минухин, отойдя от дел, уединился вместе с женой Патрицией в Бостоне. ДРУГИЕ ПЕРВЫЕ ЦЕНТРЫ СЕМЕЙНОЙ ТЕРАПИИ В Нью-Йорке Израэл Цверлинг (прошедший анализ у Натана Аккермана) и Мерилин Мендельсон (прошедшая анализ у Дона Джексона) организовали при Медицинском колледже Альберта Эйнштейна и Бронкском государственном госпитале отделение по изучению семьи. В 1964 г. его директором был назначен Эндрю Фербер, а позже там появился Филип Горин, протеже Боу-эна. Натан Аккерман служил в отделении в качестве консультанта, и группа собрала внушительный коллектив семейных терапевтов разнообразных ориентации, включая Криса Билза, Бетти Картер, Монику Орфанидис (ныне Мак-Голдрик), Пегги Пэпп и Томаса Фогарти. В 1970 г. Филип Горин стал учебным директором Отделения по изучению семьи и в 1972 г. учредил заочную программу обучения в Весчестере. Вскоре после этого, в 1973 г., он основал Центр по изучению семьи, где разработал одну из самых лучших в стране программ обучения семейной терапии. В Галвестоне, штат Техас, Роберт Мак-Грегор и его коллеги разработали «терапию множественного воздействия» (MacGre-gor, 1967). Это произошло по принципу «голь на выдумку хитра». Клиника Мак-Грегора обслуживала многочисленное население, широко рассеянное по юго-востоку Техаса, и многим из них приходилось преодолевать сотни миль, чтобы попасть к нему на прием. Поэтому большинство этих людей были неспособны посещать еженедельные сеансы. Таким образом, чтобы оказывать максимальное воздействие за короткое время, Мак-Грегор стал собирать большую команду специалистов, интенсивно работающих с семьями в течение двух полных дней. Команда психологов, социальных работников, психиатрических ординаторов и стажеров встречалась с семьями в единой группе и в различных подгруппах; между сессиями терапевтическая команда обсуждала свои результаты и совершенствовала стратегии вмешательства. Хотя мало семейных терапевтов используют подобные марафонские сеансы, командный подход продолжает быть одним из отличительных признаков поля. В Бостоне два наиболее значимых ранних вклада в семейную терапию были произведены в экзистенциально-эмпирическом крыле движения. Норман Пол создал подход, названный им «операциональная скорбь», предназначенный для того, чтобы раскрывать и выражать неразрешенную печаль. Согласно Полу, этот катарсический подход полезен почти для всех семей, а не только для тех, которые перенесли недавнюю потерю. Фрэд и Банни Дул открыли Бостонский институт семьи, где создали «интегративную семейную терапию». Вместе с Дэвидом Кантором и Сэнди Уотанаб Дулы объединили идеи из нескольких теорий семьи и добавили ряд экспрессивных методов, включая семейную скульптуру. В Чикаго тоже были влиятельные центры молодой семейно-терапевтической сцены — Институт семьи и Институт исследований детства и юношества. В Институте семьи Чарльз и Ян Крамеры разработали клиническую учебную программу, к которой позже присоединилась и Медицинская школа при Северо-Западном университете. Институт исследований детства и юношества тоже учредил программу обучения под руководством Ирва Борстейна с Карлом Витакером в качестве консультанта. Натан Эпштейн с коллегами, начавшие свою деятельность на психиатрическом факультете в Университете Мак-Мастера в Гамильтоне, Онтарио, разработали проблемно-фокусированный подход (Epstein, Bishop & Baldarin, 1981). «Мак-мастерская модель семейного функционирования» проходит шаг за шагом — разъясняя проблему, собирая данные, рассматривая варианты для решения и оценивая учебный процесс — к оказанию помощи семье в понимании своих интеракций и строится на их вновь приобретенных навыках совладания с проблемами. Позже Эпштейн перебрался в Броуновский университет в Провиденсе, Род-Айленд. Важные ранние достижения в семейной терапии за пределами Соединенных Штатов включают: использование Робином Скиннером (Skynner, 1976) психодинамической семейной терапии в Институте семейной терапии в Лондоне; систему семейной диагностики британского психиатра Джона Хоувеллса (Но-wells, 1971) как обязательный этап планирования терапевтического вмешательства; интегративные усилия Хелма Штайрлина (Stierlin, 1972), Западная Германия, объединившего психодинамические и системные идеи для достижения понимания и лечения проблемных подростков; работу с семьями в начале 1970-х Маурицио Андольфи из Рима и основание им в 1974 г. Итальянского общества семейной терапии и работу Мары Сельвини Па-лаццоли и ее коллег, которые в 1967 г. основали Институт изучения семьи в Милане. В заключение этого раздела упомянем заслуги Кристиана Миделфорта. Даже более, чем в случае с Джоном Бэллом, первооткрывательская работа Миделфорта в семейной терапии очень долго не получала признания. Он начал лечить семьи госпитализированных пациентов в начале 1950-х гг., обнародовав, возможно, первый доклад по семейной терапии на профессиональном собрании Американской психиатрической ассоциации в 1952 г. и опубликовав одну из первых полноценных книг этой области в 1957 г. Тем не менее, как штатный психиатр в Ла-Корсе, Висконсин, он оставался изолированным от остального движения семейной терапии. Только недавно его усилия первооткрывателя все же получили признание (Borderick & Schrader, 1991). Метод лечения семей по Миделфорту базируется на модели групповой терапии и сочетает психоаналитические идеи с техниками поддержки и стимуляции. Сначала его интересовало консультирование членов семьи с целью идентификации пациента, но постепенно он пришел к системной точке зрения и рассматривал семью в качестве пациента. Его техника, описанная в главе 3, поощряет членов семьи обеспечивать друг друга любовью и поддержкой, которую сначала дает им терапевт. Теперь, когда вы увидели, как рождалась семейная терапия одновременно в нескольких местах, кто является ее основоположниками и каковы некоторые идеи, которые изменили не просто то, как мы лечим людей, но и весь подход к пониманию человеческого поведения, мы надеемся, вы не прошли мимо одной вещи: это чрезвычайно волнительно — наблюдать, как людское поведение приобретает смысл в контексте семьи. Встречи с семьями в первое время подобны выходу на свет из темной комнаты. Это волнение и было тем, что инспирировало создание семейной терапии сорок лет назад, и это же волнение доступно и вам, когда вы оказываетесь лицом к лицу с семьей сегодня. Некоторые вещи становятся ясными очень быстро. Золотой век семейной терапии Семейные терапевты первого десятилетия, совсем как новички во дворе, были полны энтузиазма и бравады. «Глянь-ка на это!» — казалось, говорили Хейли, Джексон, Боуэн и другие, когда обнаруживали, насколько поразительно вся семья задействована в симптомах одного пациента. Эти целители нового стиля были пионерами, занятыми открытием новых территорий и их отгораживанием от недружественной прослойки психиатрического истеблишмента. Но разве можно винить их в этом, если казалось, что эти энтузиасты надсмехались над аксакалами психиатрии, чья реакция на их нововведения была: «Так делать нельзя!» Борясь за легитимность, семейные клиницисты подчеркивали общие убеждения и сглаживали свои расхождения. Проблемы, соглашались они, зреют в семьях. Но если девиз 1960-х был «Глянь-ка на это!» — выделяющий общий скачок понимания, ставший возможным благодаря рассмотрению целых семей вместе, — объединяющий клич 1970-х стал «Глянь-ка, что я могу!» — совсем как новички, отвоевавшие собственную территорию и потрясающие мускулатурой. В период с 1970-го по 1985 г. произошел расцвет известных школ семейной терапии, когда первооткрыватели учреждали учебные центры и разрабатывали содержания своих моделей. Три лидирующие парадигмы — эмпирическая, психоаналитическая и поведенческая семейная терапии — произошли от подходов к лечению отдельных пациентов, в то время как другие три наиболее прославленных подхода к семейной терапии — структурный, стратегический и боуэновский — стали уникальными продуктами системной революции. Лидирующим подходом к семейной терапии в 1960-х гг. была коммуникативная модель, разработанная в Пало-Альто. Книгой десятилетия стала «Прагматика человеческой коммуникации» — текст, который подготовил людей к идее семейной терапии (и навел некоторых на убеждение, что ее прочтение сделало их семейными терапевтами). Моделью 1980-х гг. стала стратегическая терапия, а книги десятилетия описали три наиболее жизненных подхода: «Изменение» Вацлавика, Уикленда и Фиша1; «Терапия, решающая проблемы» Джея Хейли и «Парадокс и контрпарадокс» Мары Сельвини Палаццоли и ее Миланской Изданная в 1974 г., эта книга и ее продолжение «Тактики изменения» наиболее активно читались и осмыслялись в 1980-х. группы. 1970-е принадлежали Сальвадору Минухину. Его «Семьи и семейная терапия» и описанная в ней простая, но все же неотразимая модель семейной структуры захватили десятилетие. Структурная теория, по-видимому, предложила именно то, что искал потенциальный семейный терапевт: простой, но выразительный способ описания семейной организации и набор прямых шагов к лечению. Идеи, представленные в «Семьях и семейной терапии», были настолько неотразимы и настолько ясны, что казалось, все, что от вас требуется, это трансформировать семейства, присоединившись к ним, составить карту их структуры, а после сделать то, что делал Сальвадор Минухин, чтобы вывести их из равновесия. А вот здесь и появлялось затруднение. Несмотря на открытость структурной семейной терапии и легкость ее описания, на деле оказалось, что даже после того, как вы присоединяетесь к семье и вычисляете ее структуру, говорить об изменении этой структуры проще, чем действительно изменить ее. Мы могли бы спросить задним числом, продуктом чего была впечатляющая сила минухинского подхода — метода или личности? (Ответ, вероятно, — и того и другого понемногу.) Но в 1970-х гг. широко распространенное мнение, что структурной семейной терапии можно легко научиться, притягивало людей со всех континентов на учебу туда, что в течение десятилетия было Меккой семейной терапии: в Филадельфийскую детскую воспитательную клинику. Филадельфийская детская воспитательная клиника в пору своего расцвета (конец 1960-х — начало 1980-х гг.) была одной из самых больших и наиболее престижных клиник психического здоровья в мире. Кроме Минухина, учебный факультет включал в себя Браулио Монтальво, Джея Хейли, Берниса Розмана, Гарри Эпонта, Картера Умбаргера, Марианну Уолтере, Чарльза Фиш-мана, Клу Маданес и Стефена Гринштейна, а также клинический штат свыше трех сотен человек. Если вы хотели стать семейным терапевтом, то более подходящего места для этого было не сыскать. Хотя трудно представить, что успех большой организации зависит от одной-двух ключевых фигур, Филадельфийская детская воспитательная клиника утратила свою исключительность в 1980-х после отставки Минухина с поста директора и ухода Хейли и Монтальво. К концу того десятилетия структурная семейная терапия, которая к тому времени представляла истеблишмент семейной терапии, подверглась атаке ряда проблем, которые мы обсудим в главе 10. Но еще прежде, чем феминистская и постмодернистская критика оказали свое громадное воздействие, новый лечебный брэнд занял центральное положение в семейной терапии. 1980-е гг. стали десятилетием стратегической терапии семьи. Стратегическая терапия, процветающая в 1980-х гг., была сосредоточена в трех уникальных творческих группах: группе краткосрочной терапии в ИПИ, включая Джона Уикленда, Пола Вацлавика и Ричарда Фиша; у Джея Хейли и Клу Маданес, содиректоров Института семейной терапии в Вашингтоне, и у Мары Сельвини Палаццоли и ее коллег в Милане. Но ведущее влияние на десятилетие стратегической терапии было оказано Милтоном Эриксоном, хотя и посмертно. Гением Эриксона очень восхищались и много подражали. Семейные терапевты стали идолизировать Эриксона точно так же, как детьми идолизировали капитана Марвела1. Мы маленькие, а мир большой, но мы мечтали стать героями — достаточно сильными, чтобы побеждать, или достаточно умными, чтобы обхитрить всех, кого мы боялись. Мы приходили домой с субботних представлений, по макушку накачанные впечатлениями, вынимали свои игрушечные мечи, надевали волшебные накидки—и вперед! Мы становились супергероями. Мы были совсем детьми и потому не утруждали себя переводом волшебной силы своих героев на собственный язык: мы просто полностью их копировали. К сожалению, многие из тех, кто стали звездами, вдохновившись легендарными терапевтическими историями Эриксона, поступали точно так же. Вместо того чтобы пробовать понять принципы, на которых они были основаны, слишком многие терапевты лишь пытались подражать его «необыкновенным техникам». Чтобы стать компетентным терапевтом любого типа, нам следует держаться на психологическом расстоянии от мастеров высшего порядка — Минухиных, Милтонов Эриксо-нов, Майклов Уайтов. Иначе мы заканчиваем мимикрией под магию их методов, а не пониманием сущности их идей. Акцентирование Эриксона на общих, даже неосознанных, естественных способностях иллюстрируется его принципом утилизации — использование языка клиента и предпочтительных способов наблюдения для минимизации сопротивления. Взамен анализа и интерпретации дисфункциональных динамик была видвинута идея, согласно которой клиенты становились активными и подвижными. Эриксон полагал, что происходящее за пределами кабинета консультанта движение значимо, и поэтому активно пользовался предписаниями, которые следовало выполнять между сеансами. Таким предписаниям, или «директивам», предстояло стать фирменным знаком стратегического подхода Джея Хейли. Стратегические директивы Хейли были столь привлекательными за счет того, что представляли собой замечательный способ обретения власти и контроля над людьми — ради их же блага, — лишенный элемента фрустрации, который типичен для попыток убедить кого-то сделать что-то правильное. (Проблемы, конечно же, отчасти заключаются в том, что большинство людей заранее знают, что для них хорошо. Но тяжелее всего сделать это.) Так, например, в случае больной булимией стратегическая директива для ее семьи заключалась в том, чтобы накрыть общий стол, подав к нему жареного цыпленка, французское жаркое, булочки и мороженое. Затем, под наблюдением семьи, пациентке следовало руками смешать всю еду, отобразив в символической форме, что происходит у нее в животе. После того как еда будет доведена до однородного мессива, она должна забить ею унитаз. Затем, когда унитаз засорится, ей следовало попросить кого-то из членов семьи, что больше всего ее возмущало, прочистить его. Эта задача отображала в символической форме не только то, что больная булимией делает с собой, но и то, чему она подвергает свою семью (Madanes, 1981). Эти удачные вмешательства были столь привлекательными, что им много подражали, к сожалению, часто недооценивая базисные принципы, лежащие в их основании. Люди.настолько увлекались творческими директивами, что зачастую теряли из виду эволюционную схему Хейли и акцентировались на иерархической структуре. Стратегический лагерь дополнил творческий подход Эрик-сона к решению проблем простой схемой для понимания того, как семьи застревают в своих проблемах. Согласно модели ИЛИ, проблемы возникают и сохраняются из-за неправильного обращения с обычными жизненными трудностями, необязательно вызванными дисфункциональными людьми или системами. Когда из-за этого люди застревают на однообразных решениях, исходная трудность становится проблемой. Они будто бы действуют, извратив принцип старой народной мудрости: «Не получилось в первый раз — получится в сотый». Работа терапевта заключается в том, чтобы вычислить, что люди предпринимают со своими трудностями, оставаясь на плаву, а затем изобрести стратегию, чтобы заставить их действовать по-другому. Проблемы решаются путем прерывания проблемно-поддерживающих интеракций и перевода на нужный курс. Идея заключается просто в организации сдвига на 180 градусов от предпринимаемых решений клиента. Наибольшее внимание привлекли вмешательства в виде симптомных предписаний, или парадоксальные предписания. Почему бы и нет? Это забавно (и их скрытая снисходительность не очевидна сразу). Суть не в том, чтобы действительно вызвать симптом, а в том, чтобы полностью изменить предпринимаемое решение. Если человек с излишком веса безуспешно пытается соблюдать диету, за просьбой к нему перестать ограничивать себя в продуктах, без которых ему так трудно обходиться, лежит идея просто заставить его делать что-то другое; это и есть сдвиг на 180 градусов в предпринимаемом решении. Является вмешательство парадоксальным или нет — не столь важно. Техника направлена на изменение предпринимаемого решения. Держа в голове основной принцип, а не цепляясь за мнимое новшество того, что в конце концов является той же психологией, только наоборот, можно прийти к более эффективной альтернативе. Вместо того чтобы пытаться прекратить есть, этот человек, возможно, воодушевится на то, чтобы начать действовать. (Перестать что-то делать всегда тяжелее, чем начать делать что-то другое.) Хотя концептуализация и работа со случаями осуществлялась прежде всего с поведенческой точки зрения, стратегический терапевт в технике «рефрейминг» вводил и когнитивное измерение. Как сказано у Шекспира, «нет ничто ни хорошего, ни плохого. Это размышления делают все таковым». Рефрейминг предполагает переопределение того, как семья описывает проблему, чтобы сделать ее более доступной для решения. Например, проще иметь дело с ребенком, который «отказывается идти в школу», чем с тем, у которого «школофобия». Миланская группа выросла на пионерских идеях ИПИ, особенно на идее терапевтического использования двойной связи, или того, что они назвали «контрпарадоксом». Возьмем пример из «Парадокса и контрпарадокса» (Selvini Palazzoli, Boscolo, Cec-chin & Prata, 1978). Авторы описывают использование контрпарадоксального подхода к шестилетнему мальчику и его семье. В конце сессии семье было зачитано письмо от команды наблюдения. Маленького Бруно хвалили за потрясающее поведение в защиту отца. Благодаря тому, что мальчик отнимал у матери все ее время своими спорами и вспышками раздражения, он великодушно предоставлял отцу больше времени для работы и расслабления. Бруно рекомендовалось продолжать вести себя и дальше точно так же, чтобы, не дай бог, не разрушить этого удобного соглашения. Стратегический подход апеллировал к прагматизму. Жалобы, которые приводили людей к терапии, рассматривались как известная проблема, а не как симптоматика некоего подразумеваемого расстройства. Используя кибернетическую метафору, стратегические терапевты брали за исходную точку то, как семейные системы регулируются негативной обратной связью. Они добивались заметных результатов, просто разрушая интеракции, которые окружали и поддерживали симптомы. То, из-за чего терапевты в конечном счете потеряли интерес к этому подходу, было их искусство игры. Рефрейминг зачастую был очевидно манипулятивным. Результат был иногда подобен наблюдению за неуклюжим фокусником — вы могли заметить, как он подтасовывает карты. «Позитивная связь» (за счет положительной мотивации) была зачастую столь же искренней, как улыбка продавца автомобилей, а используемый способ «парадоксальных вмешательств» обычно был не более чем механическим применением обратной психологии. Тем временем, пока популярность структурного и стратегического подходов поднялась и упала, четыре другие модели семейной терапии спокойно процветали. Никогда в действительности не занимая центрального положения, эмпирическая, психоаналитическая, поведенческая и боуэновская модели росли и преуспевали. Хотя эти школы так и не достигли в семейной терапии модного статуса, каждая из них произвела влиятельные клинические усовершенствования, которые будут подробно рассмотрены в последующих главах. Оборачиваясь назад, трудно передать то волнение и оптимизм, которые питали семейную терапию в золотой век. По всей стране открывались учебные центры, на рабочих семинарах яблоку негде было упасть, а лидерам движения рукоплескали не хуже, чем рок-звездам. Активные и убедительные интервенты, они заражали своей самоуверенностью. Минухин, Витакер, Хей-ли, Маданес, Сельвини Палаццоли — все они, казалось, выходили за рамки привычных форм разговорной терапии. Молодым терапевтам необходимо вдохновение, и они находили его. Они учились у мастеров, и мастера становились легендой. Где-то в середине 1980-х гг. наступила реакция. Несмотря на оптимистические прогнозы, эти активизирующие подходы не всегда срабатывали. И тогда поле отомстило тем, кого идеализировало, поставив их на место. Возможно, всем наскучила мани-пулятивность Хейли или то, что Минухин иногда казался больше начальником, чем гением. Семейные терапевты восхищались их креативностью и пытались ее копировать, но творчество не поддается копированию. К концу десятилетия лидеры главных школ устарели, их влияние ослабло. Что когда-то казалось героическим, теперь представлялось агрессивным и подавляющим. Ряд проблем — феминистская и постмодернистская критика, возрождение аналитических и биологических моделей, волшебное средство «прозак»1, успех программ восстановления, подобных Анонимным Алкоголикам, безобразные факты избиения жен и жестокого обращения с детьми, которые поставили под вопрос мнение, что семейные проблемы — всегда продукты взаимоотношений, — все это поколебало наше доверие к моделям, которые мы считали истинными и принимали за рабочие. Мы подробнее рассмотрим эти проблемы в последующих главах. Резюме Как мы видели, семейная терапия имеет короткую историю, но длинное прошлое. Много лет терапевты сопротивлялись идее о наблюдении членов семьи пациента, оберегая тайну пациента — терапевтические отношения. (То, что это соглашение утаивало также стыд, связанный с психологическими проблемами, как и миф об индивиде как герое, не замечалось или по крайней мере не упоминалось.) Фрейдисты исключали реальную семью, чтобы раскрывать бессознательное, интроецированное семьей; роджериане держали семью на расстоянии, чтобы обеспечить безусловное позитивное внимание, а госпитальные психиатры препятствовали визитам семей, потому что те могли бы нарушить благодушную обстановку больницы. Несколько направленных к одной точке эволюционных линий в 1950-х гг. привели к новому взгляду на семью как на живую систему, органическое целое. Госпитальные психиатры заметили, что нередко, когда у пациента наступало улучшение, кому-то другому в семье становилось хуже. Более того, несмотря на веские основания, чтобы не допускать членов семьи до терапии индивида, это было все же невыгодно. Индивидуальная терапия делала ставку на относительную стабильность в окружающей среде пациента: иначе попытка изменения индивида с последующим его возвратом в деструктивную среду не имела смысла. Когда семьи проходят через кризис и конфликт, улучшение состояния пациента фактически может навредить семье. Таким образом, стало ясно, что изменения в любом человеке изменяют всю систему, что, в свою очередь, сделало очевидным: изменение семьи, вероятно, более эффективный способ изменения индивида. Хотя практикующие клиницисты в больницах и детских воспитательных клиниках и подготовили путь для семейной терапии, наиболее важные крупные достижения были сделаны в 1950-х гг. творцами, которые в первую очередь были учеными и во вторую — целителями. Грегори Бейтсон, Джей Хейли, Дон Джексон и Джон Уикленд, изучающие в Пало-Альто коммуникации, открыли, что шизофрения имеет смысл в контексте патологических семейных коммуникаций. Безумие шизофреников не было бессмысленным; их на первый взгяд лишенное смысла поведение становилось понятным в контексте их семей. Теодор Лидз из Йеля обнаружил поразительный паттерн нестабильности и конфликта в семьях шизофреников. Супружеский раскол (открытый конфликт) и супружеская асимметрия (патологическое равновесие) оказывают глубокое воздействие на детское развитие. Наблюдение Мюррея Боуэна о том, как матери и их дети-шизофреники проходят через циклы сближения и отдаления, стало предшественником динамики преследования-дистанцирования. За этими циклами, полагал Боуэн, стоят циклы страха разлучения и страха объединения. Госпитализируя целые семейства для наблюдения и лечения, Боуэн имплицитно определил источник проблемы шизофрении в недифференцированной семейной эго-массе и даже расширил ее границы от нуклеарной семьи до трех поколений. Лайман Уинн связал шизофрению с семьей, показав, как коммуникативные девиации способствуют расстройству мышления. Псевдовзаимность представляла доводящую до безумия оторванность от реальности некоторых семей, а резиновая ограда — психологическую мембрану, которая окружала их, подобно толстой коже, покрывающей живой организм. Эти наблюдения запустили движение семейной терапии, но возбуждение, которое они генерировали, стерло различие между тем, что наблюдали исследовательские группы, и тем, к чему они приходили в своих заключениях. Они наблюдали, что поведение шизофреников соответствует семейной обстановке, но заключения, к которым они пришли, оказались гораздо важнее. Сперва подразумевалось, что раз шизофрения соответствует (имеет смысл) контексту семьи, то семья и является причиной шизофрении. Второй вывод оказался даже более влиятельным. Семейные динамики — двойная связь, псевдовзаимность, недифференцированная семейная эго-масса — рассматривались как продукты «системы», а не свойства людей, которые обладают некоторыми общими чертами, потому что живут вместе. Таким образом, родилось новое существо, «семейная система». Как только семья стала пациентом, появилась потребность в новых способах осмыслять и решать человеческие проблемы. Метафора системы была центральной концепцией этого усилия. И хотя нельзя сказать, кто конкретно является основателем семейной терапии, никто не оказал большего влияния на то, как мы мыслим о семье, чем Грегори Бейтсон и Милтон Эриксон — антрополог и психиатр. Наследством Эриксона стал прагматический подход к решению проблем. Он научил нас вычислять, что удерживает семьи в проблемном состоянии и как добиваться того, чтобы они выходили из него, — используя творческие, иногда контринтуитивные идеи, — а затем отходить в сторону, позволяя семьям начать самим разбираться в своих делах, а не инкорпорируя терапевта в семью в качестве дорогостоящей опоры. Но гипнотизирующее мастерство Эриксона также поддержало традицию быстрой игры, делания для, а не совместно с семьями. Вдохновляясь научным пристрастием Бейтсона к наблюдению и изучению, первые семейные терапевты провели много времени, наблюдая и слушая. Они желали смотреть и узнавать, потому что были на территории «терра инкогнита». К сожалению, многие семейные терапевты отошли от этой внимательной открытости. Так много написано о динамиках семьи и техниках, что терапевты слишком часто подходят к семьям с набором заранее подготовленных техник и общих предубеждений. Бейтсон был святым интеллектуального крыла семейной терапии. Его идеи настолько глубоки, что до сих пор будоражат умы наиболее искушенных мыслителей поля. К сожалению, Бейтсон также подавал пример чрезмерного абстрактного теоретизирования и импортирования идей из других — «более научных» — дисциплин. В первые дни семейной терапии мы, возможно, нуждались в моделях из сфер, подобных кибернетике, чтобы нам было от чего оттолкнуться для старта. Но когда так много семейных терапевтов продолжают с таким трудом изучать интеллектуальные основы физики и биологии, возникает вопрос, откуда эта зависть к физике? Может быть, по истечении всего времени нас до сих пор тревожит легитимность психологии-и наши способности наблюдать за человеческим поведением в человеческих условиях без утраты объективности? Другая причина того, почему семейные терапевты тяготеют к абстрактным теориям из механики и естественных наук, заключается в том, что они полностью отвергли основу основ литературы о человеческой психологии — психоанализ. Психоаналитический истеблишмент не испытывал особого энтузиазма относительно вызова, вновь брошенного их способу мышления, и во многих кругах семейным терапевтам приходилось бороться, чтобы отвоевать место под солнцем для своих убеждений. Возможно, именно это сопротивление и толкнуло семейных терапевтов в реактивную позицию. Враждебность между семейными и психодинамическими терапевтами утихла в 1970-х гг., после того как семейная терапия отвоевала для себя место во влиятельных психологических кругах. Единственная причина, по которой семейная терапия добилась принятия, заключалась в том, что она достигла успехов в областях, традиционно пренебрегае-мых психиатрическим истеблишментом: услуги для детей и малообеспеченных слоев населения. Однако неудачным наследством этого раннего антагонизма был длительный период игнорирования и пренебрежения. В 1990-х гг. маятник качнулся в другую сторону. Семейные терапевты стали обнаруживать, что при попытке понять скрытые силы в семье полезно также обращать внимание и на скрытые силы в личностях, составляющих семью. Вероятно, наиболее полная оценка человеческого характера заключается в наиболее полном понимании личности и системы. Очевидные параллели между малыми группами и семьями привели некоторых терапевтов к тому, чтобы работать с семьями так, словно это лишь другая форма группы. Этому благоприятствовала многочисленная литература по динамике группы и групповой терапии. Некоторые даже рассматривали терапевтические группы как модели функционирования семейства, где терапевт выступал в качестве отца, члены группы — в качестве сиблингов и коллектив группы — в качестве матери (Schindler, 1951). В то время как группа терапевтов экспериментировала с супружескими парами в группах, некоторые семейные терапевты начали проводить групповую терапию с отдельными семьями. Особенно заметной фигурой в этом направлении был Джон Белл; его групповая семейная терапия была одной из наиболее широко подра-жаемой из ранних моделей (см. главу 3). Накопив опыт работы с семьями, терапевты обнаружили, что модель групповой терапии не совсем то, что им нужно. Терапевтические группы составляются из не связанных между собой личностей, незнакомцев без прошлого или будущего вне группы. Семьи, напротив, состоят из тех, кто разделяют общие мифы, защиты и взгляды. Кроме того, члены семьи не равноправны в демократическом смысле; разница поколений создает иерархические структуры, которые нельзя игнорировать. По этим причинам семейные терапевты в конце концов отказались от модели групповой терапии, заменив ее на различные системные модели. Движение по работе с детьми сделало вклад в семейную терапию в виде командного подхода. Сначала члены междисциплинарных команд назначались к различным членам семьи, но постепенно, по мере понимания факта взаимосвязанных паттернов поведения отдельных клиентов, они стали интегрировать, а позже и объединять свои усилия. Движение по работе с детьми началось в США в 1909 г. в качестве инструмента судов для несовершеннолетних для работы с делинквентными детьми, которым приписывали нарушения развития. Вскоре эти клиники расширили сферу своей деятельности, включив широкий диапазон расстройств, а также единицу лечения — ребенка, — доведя ее до всей семьи. Сначала семейная терапия рассматривалась как лучшее средство помощи пациенту; позже она воспринималась как способ обслуживания потребностей всей семьи. Кто первый стал практиковать семейную терапию? Сложный вопрос. Как и в каждом поле, здесь были свои пророки, предугадавшие официальное развитие семейной терапии. Фрейд, например, иногда работал с «Маленьким Гансом» вместе с его отцом уже в 1909 г. Однако подобных экспериментов было недостаточно, чтобы оспорить гегемонию индивидуальной терапии до тех пор, пока умонастроение века не стало более восприимчивым. В начале 1950-х гг. семейная терапия появилась независимо в четырех различных местах: благодаря Джону Беллу в Кларк-ском университете (глава 3), Мюррею Боуэну в Меннингерской клинике и позже в ИИПЗ (глава 5), в Нью-Йорке благодаря Натану Аккерману (глава 7) и в Пало-Альто благодаря Дону Джексону и Джею Хейли (главы 3 и 11). Эти первооткрыватели имели несомненно разное происхождение и клинические ориентации. Неудивительно, что подходы, которые они разработали, тоже оказались совершенно разными. Это многообразие отличает поле и сегодня. Маловероятно, чтобы семейная терапия стартовала силами одного человека, как то было в психоанализе, ибо с самого начала в этом поле было слишком много творческой конкуренции. Кроме только что упомянутых лиц, были и другие, оказавшие весомый вклад в основание семейной терапии, включая Лай-мана Уинна, Теодора Лидза, Вирджинию Сатир, Карла Витаке-ра, Айвена Божормений-Неги, Кристиана Мидлфорта, Роберта Мак-Грегора и Сальвадора Минухина. И даже этот список неполон, он не включает ряд ключевых фигур времени быстрого взросления и распространения семейной терапии после длительного инкубационного периода. В 1960-е гг. появились буквально сотни семейных терапевтов. Сегодня поле настолько велико и сложно по структуре, что потребуется целая глава (см. главу 10 и приложение С) только для того, чтобы сделать краткий обзор. То, что мы назвали золотым веком семейной терапии, расцвет школ в 1970—1980-х гг., вероятно, не было выражением всего нашего потенциала, но то был пик нашей самоуверенности. Вооружившись последним текстом от Хейли или Минухина, терапевты приносили клятву верности той или иной школе и отправлялись в путь, чувствуя себя миссионерами. В активизирующем подходе их привлекали уверенность и харизма. А раздражало высокомерие. Для некоторых структурная семейная терапия — по крайней мере, так они воспринимали то, что им показывали на семинарах, — казалась самой лучшей. Другие считали искусность стратегического подхода вычисленной, сухой, мани-пулятивной. Тактика была умна, но холодна. Семьи описывались не как больные, а как испытывающие затруднения, но упорные и не поддающиеся убеждению. Вы же не сообщаете кибернетической машине, во что вы действительно верите! Вскоре терапевты устали от подобного способа мышления. Семейные терапевты первых лет вдохновлялись огромным энтузиазмом и чувством убежденности. Сегодня, вслед за постмодернистской критикой, властью управляемой медицины и воскрешением биологической психиатрии, мы меньше уверены в себе. Но, поняв, что основатели, с которыми мы росли, не всё, на что мы надеялись и в чем нуждались, семейная терапия 1990-х гг. реагирует подобно ребенку, который, обнаружив, что его родители несовершенны, отвергает все, что они собой представляют. В последующих главах мы увидим, как сегодняшние семейные терапевты сумели синтезировать новые творческие идеи с некоторыми самыми лучшими из более ранних моделей. Но поскольку мы будем рассматривать каждую известную модель подробнее, нам также станет видно, как неблагоразумно мы пренебрегли некоторыми хорошими идеями. Однако вся сложность сферы семьи не должна затенять базисную предпосылку о том, что семья — контекст человеческих проблем. Подобно всем человеческим группам, семья имеет возникающие откуда-то свойства: целое больше, чем сумма частей. Более того, неважно, какое количество и сколь разных объяснений можно дать этим возникающим свойствам, — все они подпадают под две категории: структура и процесс. Структура семей включает треугольники, подсистемы и границы. Среди процессов, описывающих семейные интеракции — эмоциональную реактивность, дисфункциональную коммуникацию и т. д., центральным понятием является циркулярность. Вместо того чтобы терзаться вопросом, кто что начал, семейные терапевты понимают и обращаются с человеческими проблемами как с серией поступательных и возвратных шагов в повторяющихся циклах. РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА Ackerman N. W. 1958. The psychodynamics offamily life. New York: Basic Books. Bowen M. 1960. A family concept of schizophrenia. In The etiology of schizophrenia. D. D. Jackson, ed. New York: Basic Books. Greenberg G. S. 1977. The family interactional perspective: A study and examination of the work of Don D. J а с k s о n. Family Process. /6:385-412. H a 1 e у J. and H о f f m a n L., eds. 1968. Techniques of family therapy. New York: Basic Books. Jackson D. D. 1957. The question of family homeostasis. The Psychiatric Quarterly Supplement. 31:79—90. Jackson D. D. 1965. Family rules; Marital quid pro quo. Archives of General Psychiatry. 72:589—594. LidzT., Cornelison A., Fleck S. and Terry D. 1957. Intrafa-milial environment of schizophrenic patients. II: Marital schism and marital skew. American Journal of Psychiatry. 774:241—248. Vogel E. F. and Bell N. W. 1960. The emotionally disturbed child as the family scapegoat. In The family. N. W. Bell and E. F. Vogel, eds. Glencoe. IL: Free Press. Weakland J. H. 1960. The «double-bind» hypothesis of schizophre- nia and three-party interaction. In The etiology of schizophrenia, D. D. J а с к s о n, ed. New York: Basic Books. Wynne L. C, Ryckoff I., Day J. and HirschS. I. 1958. Pseudo-mutuality in the family relationships of schizophrenics. Psychiatry. 21:205— 220. ССЫЛКИ Ackerman N. W. 1938. The unity of the family. Archives of Pediatrics. 55:51-62. Ackerman N. W. 1954. Interpersonal disturbances in the family: Some unsolved problems in psychotherapy. Psychiatry. /7:359—368. Ackerman N. W. 1961. A dynamic frame for the clinical approach to family conflict. In Exploring the base for family therapy. N. W. Ackerman, F. L. Beatman and S. N. Sherman, eds. New York: Family Services Association of America. Ackerman N. W. 1966a. Treating the troubled family. New York: Basic Books. Ackerman N. W. 1966b. Family psychotherapy — theory and practice. American journal of Psychotherapy. 20:405—414. Ackerman N. W., Beatman F. and Sherman S. N., eds. 1961. Exploring the base for family therapy. New York: Family Service Assn. of America. Ackerman N. W. and Sobel R. 1950. Family diagnosis: An approach to the preschool child. American Journal of Orthopsychiatry. 20:744-753. A m s t e r F. 1944. Collective psychotherapy of mothers of emotionally disturbed children. American Journal of Orthopsychiatry 14:44—52. Anderson C. M., Reiss D. J. and Hogarty G. E. 1986. Schizophrenia and the family. New York: Guilford Press. Anonymous. 1972. Differentiation of self in one's family. In Family interaction, J. L. Framo, ed. New York: Springer. Bardhill D. R. and Saunders В. Е. 1988. In Handbook of family therapy training and supervision, H. A. Liddle D. С Breunlin and R. С Schwartz, eds. New York: Guilford Press. BatesonG. 1951. Information and codification: A philosophical approach. In Communication: The social matrix of psychiatry, J. Ruesch and G.Bateson, eds. New York: Norton. BatesonG. 1978. The birth of a matrix or doublebind and episte-mology. In Beyond the double-bind, M. M. Berger, ed. New York: Brun-ner/Mazel. BatesonG., Jackson D.D., Haley J. and WeaklandJ. 1956. Toward a theory of schizophrenia. Behavioral Sciences. 7:251—264. BeatmanF. L. 1956. In Neurotic interaction in marriage, V. W. Eis-enstein, ed. New York: Basic Books. Bell J. E. 1961. Family group therapy. Public Health Monograph No. 64. Washington, DC: U.S. Government Printing Office. В e 11 J. E. 1962. Recent advances in family group therapy. Journal of Child Psychology and Psychiatry. 5:1—15. Bennis W. G. 1964. Patterns and vicissitudes in T-group development. In T-group theory and laboratory method, L P. Bradford, J. R. G i b b and K. D. В е n n e, eds. New York: Wiley. В ion W. R. 1948. Experience in groups. Human Rcfntions. 7:314— 329. Boszormenyi-Nagy I. 1962. The concept of schizophrenia from the point of view of family treatment. Family Process. 7:103—113. Boszormenyi-Nagy I. 1966. From family therapy to a psychology of relationships: fictions of the individual and fictions of the family. Comprehensive Psychiatry. 7:408—423. Boszormenyi-Nagy I. 1972.-Loyalty implications of the transference model in psychotherapy. Archives of General Psychiatry. 27:31'4— 380. Boszormenyi-Nagyl. and S p a r k G. L. 1973. Invisible loyalties: Reciprocity in intergenerational family therapy. New York: Harper & Row. Bowen M. 1961. Family psychotherapy. American Journal of Orthopsychiatry. 31:40—60. Bowen M. 1976. Principles and techniques of multiple family therapy. In Family therapy: Theory and practice, P. J. G u e r i n, ed. New York: Gardner Press. Bowlby I. P. 1949. The study and reduction of group tensions in the family. Human Relations. 2123—138. BravermanL. 1986. Social casework and strategic therapy. Social Casework. April. 234—239. В rode rick С. В. and Schrader S. S, 1981. The history of professional marriage and family therapy. In Handbook oh family therapy, A. S. Gurman and D. P. Kniskern, eds. New York: Brunner/Mazel. BroderickC. B. and Schrader S. S. 1991. The history of professional marriage and family therapy. In Handbook of family therapy, Vol. II. A. S. Gurman and D. P. Kniskern eds. New York: Brunner/Mazel. Brown G. W. 1959. Experiences of discharged chronic schizophrenia patients in various types of living groups. Milbank Memorial Fund Quarterly. 57:105-131. Burkin H. E., Glatzer H. and Hirsch J. S. 1944. Therapy of mothers in groups. American Journal of Orthopsychiatry. 74:68—75. Dicks H. V. 1964. Concepts of marital diagnosis and therapy as developed at the Tavistock Family Psychiatric Clinic, London, England. In Marriage counseling in medical practice, E. M.Nash, L. Jessner and D. W. Abse, eds. Chapel Hill, NC: University of North Carolina Press. E1 i z u г J. and M i n u с h i n S. 1989. Institutionalizing madness: Families, therapy and society. New York: Basic Books. EpsteinN. В., BishopD. S. and BaldarinL. M. 1981. McMas-ter Model of Family Functioning. In Normal family problems, F. Walsh, ed. New York: Guilford Press. Fi she r S. and M e n d e 11 D. 1958. The spread of psychotherapeutic effects from the patient to his family group. Psychiatry. 27:133—140. Freeman V. J., Klein A. F., Richman L., Lukoffl. F. and Heisey V. 1963. Family group counseling as differentiated from other family therapies. InternationalJournal of Group Psychotherapy. 13:167— 175. Freud S. 1911. Psycho-analytical notes on an autobiographical case of paranoia. Standard edition. /2:3—84. London: Hogarth Press. Fromm-Reichmann F. 1948. Notes on the development of treatment of schizophrenics by psychoanalytic psychotherapy. Psychiatry. /7:263-274. Fromm-Reichmann F. 1950. Principles of intensive psychotherapy. Chicago: University of Chicago Press. Ginsburg S. W. 1955. The mental health movement and its theoretical assumptions. In Community programs for mental health, R. Kotinsky and H. Witmer, eds. Cambridge: Harvard University Press. Goldstein M. J., Rodnick E. H. and Evans J. R., May P. R. and Steinberg M. 1978. Drug and family therapy in the aftercare treatment of schizophrenia. Archives of General Psychiatry. J5:1169—1177. GrunwaldH. and С a s e 11B. 1958. Group counseling with parents. Child Welfare. 1:1-6. Guerin P. J. 1976. Family therapy: The first twentyfive years. In Family therapy: Theory and practice, P. J. Guerin, ed. New York: Gardner Press. Haley J. 1961. Control in brief psychotherapy. Archives of General Psychiatry. 4:139-153. H a 1 e у J. 1963. Strategies of psychotherapy. New York: Grune & Strat-ton. Handlon J. H. and Parloff M. B. 1962. Treatment of patient and family as a group: Is it group therapy? International Journal of Group Psychotherapy. /2:132—141. Hoffman L. 1981. Foundations of family therapy. New York: Basic Books. Howells J. G. 1971. Theory and practice of family psychiatry. New York: Brunner/Mazel. Jackson D. D. 1954. Suicide. Scientific American. /97:88—96. Jackson D. D. 1965. Family rules: Marital quid pro quo. Archives of General Psychiatry. 72:589—594. Jackson D. D. and Weakland J. H. 1959. Schizophrenic symptoms and family interaction. Archives of General Psychiatry. 7:618—621. Jackson D. D. and Weakland J. H. 1961. Conjoint family therapy, some considerations on theory, technique and results. Psychiatry. 24:30-45. Johnson A. M. and Szurek S. A. 1954. Etiology of anti-social behavior in delinquents and psychopaths. Journal of the American Medical Association. 754:814—817. KasaninJ., Knight E. and Sage P. 1934. The parent-child relationships in schizophrenia. Journal of Nervous and Mental Diseases. 79:249-263. Kaslo w, F. W. 1980. History of family therapy in the United States: A kaleidoscopic overview. Marriage and Family Review. 3:11— 111. Kaufman E. and Kaufman P., eds. 1979. Family therapy of drug and alcohol abuse. New York: Gardner Press. Kempler W. 1974. Principles of Gestaltfamily therapy. Salt Lake City: Desert Press. Kluckhohn F. R. and Spiegel J. P. 1954. Integration and conflict in family behavior. Group for the Advancement of Psychiatry. Report No. 27. Topeka, Kansas. Kubie L. S. 1956. Psychoanalysis and marriage. In Neurotic interaction in marriage, V. W. Eisenstein, ed. New York: Basic Books. Laing R. D. 1960. The divided self. London: Tavistock Publications. Laing R. D. 1965. Mystification, confusion and conflict. In Intensive family therapy, I. Boszormenyi-Nagy and J. L. Framo, eds. New York: Harper & Row. Levy D. 1943. Maternal Overprotection. New York: Columbia University Press. L e w i n K. 1951. Field theory in social science. New York: Harper. Lidz R. W. and Lidz T. 1949. The family environment of schizophrenic patients. American Journal of Psychiatry. 706:332—345. LidzT., Cornelison A., Fleck S. andTerry D. 1957a. Intrafa-milial environment of the schizophrenic patient. I: The father. Psychiatry. 20:329-342. LidzT., Cornelison A., FleckS. and Terry D. 1957b. Intrafa-milial environment of the schizophrenic patient. II: Marital schism and marital skew. American Journal of Psychiatry. 774:241—248. LidzT., Parker B. and Cornelison A. R. 1956. The role of the father in the family environment of the schizophrenic patient. American Journal of Psychiatry. 113:126—132. L о w A. A. 1943. The technique of self-help inpsychiatry after-care. Vol. 3, Lectures to relatives of former patients. Chicago: Recovery, Inc. Lowrey L. G. 1944. Group treatment for mothers. American Journal of Orthopsychiatry. /4:589 — 592. MacGregorR. 1967. Progress in multiple impact theory. In Expanding theory and practice in family therapy, N. W. Ackerman F. L. Bateman and S. N. Sherman, eds. New York: Family Services Association. Madanes C. 1981. Strategic family therapy. San Francisco: Jossey-Bass. Mahler M. S. and Rabinovitch R. 1956. The effects of marital conflict on child development. In Neurotic interaction in marriage, V. W. Eisenstein, ed. New York: Basic Books. Marsh L. С 1935. Group therapy and the psychiatric clinic. American Journal of Nervous and Mental Diseases. <S2:381—393. Minuchin S. 1974. Families and family therapy. Cambridge, MA: Harvard University Press. MinuchinS. and FishmanH. C. 1981. Family therapy techniques. Cambridge, MA: Harvard University Press. Minuchin S., Montalvo В., Guerney B. G., Rosman B. L. and SchumerP. 1967. Families of the slums. New York: Basic Books. MinuchinS. and Nichols M. P. 1993. Family healing. New York: The Free Press. Minuchin S., Rosman B. L. and Baker, L. 1978. Psychosomatic families: Anorexia nervosa in context. Cambridge, MA: Harvard University Press. MittlemanB. 1944. Complementary neurotic reactions in intimate relationships. Psychoanalytic Quarterly. 13Л1А—491. Mittleman B. 1948.The concurrent analysis of married couples. Psychoanalytic Quarterly. 17:182—197. Mittleman B. 1956. Analysis of reciprocal neurotic patterns in family relationships. In Neurotic interaction in marriage, V. W. Eisenstein, ed. New York: Basic Books. Montague A. 1956. Marriage — A cultural perspective. In Neurotic interaction in marriage, V. W. Eisenstein, ed. New York: Basic Books. M о r e n о J. L. 1945. Psychodrama. New York: Beacon House. Nichols M. P. and Zax, M. 1977. Catharsis in psychotherapy. New York: Gardner Press. Oberndorf С. Р. 1938. Psychoanalysis of married people. Psychoanalytic Review. 25:453—475. Parsons T. and В a 1 e s R. F. 1955. Family, socialisation and interaction process. Glencoe. IL: Free Press. RichmondM.E. 1917. Social diagnosis. New York: Russell Sage. Ross W. D. 1948. Group psychotherapy with patient's relatives. American Journal of Psychiatry. 104623—626. Satir V. 1964. Conjoint family therapy. Palo Alto. CA: Science and Behavior Books. Satir V. 1972. Peoplemaking. Palo Alto, CA: Science and Behavior Books. SchindlerW. 1951. Counter-transference in family-pattern group psychotherapy. International Journal of Group Psychotherapy. 7:100—105. Schwartz R. 1995. Internal family systems therapy. New York: Guil-ford Press. Selvini Palazzoli M., Boscolo L., CecchinG. and Prat a G. 1978. Paradox and counterparadox. New York: Jason Aronson. S her if M. 1948. An outline of social psychology. New York: Harper and Brothers. Singer M. Т., Wynne L. С and Toohey M. L. 1978. Communication disorders and the families of schizophrenics. In The nature of schizophrenia, L. С Wy nne R. L. Cromwell and S. Matthysse, eds. New York: Wiley. S i p о r i n M. 1980. Marriage and family therapy in social work. Social Casework. 67.11— 21. Skynner A. C. R. 1976. Systems of family and marital psychotherapy. New York: Brunner/Mazel. SluzkiC. E., BeavinJ., TarnopolskyA. and Veron E. 1967. Transactional disqualification. Archives of General Psychiatry. 76:494—504. S p e с k R. and Attneave, С 1973. Family networks: Rehabilitation and healing. New York: Pantheon. S p i e g e 1J. P. 1957. The resolution of role conflict within the family. Psychiatry. 20:1—16. SteinglassP. 1987. The alcoholic family. New Yonk: Basic Books. Stierlin H. 1972. Separating parents and adolescents. New York: Quadrangle/New York Times Books. StrodtbeckF. L. 1954. The family as a three-person group. American Sociological Review. 79:23—29. Strodtbeck F. L. 1958. Family interaction, values, and achievement. In Talent and society, D. C. McClelland, A. L. Baldwin, A. Bronfenbrenner and F. L. Strodtbeck, eds. Princeton, NJ: Van Nostrand. WatzlawickP.A.,BeavinJ.H. and Jackson D.D. 1967. Pragmatics of human communication. New York: Norton. Weakland J. H. 1960. The «double-bind» hypothesis of schizophrenia and three-party interaction. In The etiology of schizophrenia, D. D. J а с k s о n, ed. New York: Basic Books. WhitakerC. A. 1958. Psychotherapy with couples. American Journal of Psychotherapy. 7218—23. Whitaker C. A. 1975. Psychotherapy of the absurd: With a special emphasis on the psychotherapy of aggression. Family Process. 14:1—16. Whitaker С. А. 1976. A family is a four-dimensional relationship. In Family therapy: Theory and practice, P. J. Guerin, ed. New York; Gardner Press. Whitaker C. A. and M alone T. P. 1953. The roots of psychotherapy. New York: Balkiston. Wiener N. 1948. Cybernetics, or control and communication in the animal and the machine. New York: Wiley. Wynne L. C. 1961. The Study of intrafamilial alignments and splits in exploratory family therapy. In Exploring the base for family therapy, N. W. Ackerman, F. L. Beatman and S.N.Sherman, eds. New York: Family Services Association. Wynne L. C, Ryckoff I., Day J. and Hirsch S. I. 1958. Pseudomutuality in the family relationships of schizophrenics. Psychiatry. 27:205-220. Zu к G. H. 1971. Family therapy: A triadic-based approach. New York: Behavioral Publications. Категория: Библиотека » Психотерапия и консультирование Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|