Глава четвертая. ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ КОНЦЕПЦИИ СЕМЕЙНОЙ ТЕРАПИИ - Семейная терапия- Николе М., Шварц Р.

Семейная терапия часто ошибочно истолковывается только как другая разновидность психотерапии — такой ее вариант, когда на лечение приходит вся семья. Хотя это и справедливо, семейная терапия еще подразумевает и целый новый метод осмысления человеческого поведения — поведения, организован­ного в своем основании интерперсональным контекстом. Се­мейная терапия не только использует новые методы для работы с семьями, но и заставляет в корне менять направление мышле­ния, переключаясь от личности на отношения.

Да ну? — скажете вы. Мы же всегда задумывались об отно­шениях! Да, но мы были приучены рассматривать их как то, что производят люди. Особенно с позиции собственной жизни. По­скольку мы смотрим на все с субъективной точки зрения — так сказать, с позиции шкурных интересов, то больше знаем о дейст­виях других, нежели о своих собственных. Еще меньше мы обра­щаем внимание на паттерны интеракций, которые составляют линии отношений, или на интерперсональные структуры, в ко­торые встроены эти линии.

Недовольная мать скажет вам, что сын игнорирует ее; сын же ответит, что он ее игнорирует, потому что она ворчит. Мать расстраивается оттого, что ее игнорируют, точно так же как сын чувствует себя затравленным, и оба «знают», кто виноват.

Клиницисты оказываются в тяжелом положении, не относя проблемы отношений на счет только одного человека. Это осо­бенно справедливо для тех случаев, когда вы слышите только одну сторону истории, что далеко не редкость для семейного те­рапевта. Если кто-то рассказывает вам о непослушном ребенке, или изменяющем супруге, или о не желающей разговаривать не­вестке, ни в коем случае нельзя присоединяться к этим позици­ям, согласно которым значительная степень вины за эти пробле­мы возлагается на другую сторону.

В первое время, наблюдая за целыми семьями, обсуждающи­ми свои проблемы, семейным терапевтам сразу становилось ясно, что здесь замешан каждый. Однако в шуме многоголосой ссоры тяжело подняться над личностями — сердитым подрост­ком, чрезмерно контролирующей матерью, отчужденным от­цом, — чтобы увидеть паттерны, объединяющие их. Неудиви­тельно, что пионеры семейной терапии обратились к моделям других дисциплин, сосредоточивающихся на шаблонах взаимо­связей и структур. Они хотели получить ответы на следующие вопросы:

• как семьи закрепляют свои проблемы?

• каково развитие семей?

• что отличает здоровые семьи от нездоровых?

• каким образом семьи могут изменять способы своего функ­ционирования?

• почему семьи иногда сопротивляются очевидным шагам в сторону улучшения отношений?

Чтобы ответить на эти вопросы, основатели семейной тера­пии позаимствовали идеи из антропологии, социологии, биоло­гии, философии, лингвистики, информатики и инженерии. Не­которые из этих идей оказались настолько пригодными, что, к счастью или нет, определили практику семейной терапии.

Системная теория

Основное концептуальное влияние на пионеров семейной терапии оказала системная теория. Фактически семейная тера­пия и системная теория настолько сильно идентифицировались друг с другом, что стали почти синонимичными. Сегодня боль­шинство семейных терапевтов отличают себя не количеством клиентуры, прошедшей через их кабинеты, а своим пониманием системных проблем и их решений. Хотя некоторые социальные конструкционисты и оспаривали пригодность системной теории как доминирующей метафоры семейной терапии и пытались за­менить ее на метафору личного изложения (нарративная мо­дель), большинство семейных терапевтов по-прежнему считают себя системными мыслителями.

Системное мышление сильно эволюционировало с тех пор, как впервые стало формировать семейную терапию. Однако по­ле отстало от этих изменений, и зачастую критики и защитники системной теории ссылаются на устаревшую механистическую версию. Раз системная теория стала столь значимой для семей­ной терапии, мы попытаемся дать достойную оценку ее истории, влияния на семейную терапию и тому, какова связь последних достижений с современными тенденциями.

ИСТОРИЯ СИСТЕМНОГО МЫШЛЕНИЯ

Систему можно охарактеризовать как группу взаимосвязан­ных частей плюс способ, каким они функционируют сообща. Таким образом, семья может пониматься как группа ее членов плюс способы их взаимодействия. Например, системно-ориентированных терапевтов интересуют не только мотивы девочки-подростка с анорексией, но и последствия того, что ее мать фо­кусирована на еде, и комментариев ее отца относительно жен­ских тел. Однако в дополнение к этому некоторые системные терапевты исследуют семейные проблемы, которые могут оказы­вать менее очевидное влияние на анорексию, например, разлад в браке ее родителей, который рождает у них отвлекающую по­требность сосредоточения на борьбе дочери с питанием.

Если продолжить пример, то раз семьи — часть больших сис­тем, другие системные терапевты могут расширить семейную сферу, чтобы включить и воздействие на семьи и молодых деву­шек наших культурных представлений о женщинах и их телах. Идея состоит в том, что любой проблемный член семьи является неотъемлемым элементом экологии отношений и убеждений, которые могут иметь к затруднению по крайней мере такое же отношение, как любые интрапсихические конфликты.

Экология. Итак, системное мышление является экологичес­ким. Наука экология появилась в XIX столетии, когда биологи стали изучать целые классы растений и животных, а не отдель­ные виды. Термин «экология» придумал немецкий биолог Эрнст Хейкель в 1866 г., как производное от греческого слова, означа­ющего семью, дом. Таким образом, экология — это изучение от­ношений, которые объединяют всех жителей земли. С этого фо­куса на отношениях между организмами (например, пищевых цепочках и пищевых циклах), а не на характеристиках отдель­ных организмов экология бросила вызов редукционистской фи­лософии, доминирующей в науке со времен Декарта. Согласно картезианскому аналитическому взгляду, чтобы понять явление, нужно разбить его на базисные единицы и проанализировать их.

Редукционизм и аналитический метод произвели в н'ауке много важных открытий, но они не подходят для постижения системы. Когда группы организмов или молекул начинают взаи­модействовать паттернированным образом, появляется нечто новое, что невозможно объяснить путем складывания качеств отдельных частей: целое больше, чем сумма его частей. Если мар­сианин наткнется на груду деталей велосипеда, изучение каждой части по отдельности едва ли даст ему образ целого велосипеда. Вместо этого ему нужно узнать, как эти детали взаимодействуют друг с другом, — выяснить, каковы их отношения. Изучение от­ношений — одна характеристика системного мышления. Действительно, слово «система» получено от греческого systema, что означает «объединяться в организованном целом». Системное мышление уделяет меньшее внимание кирпичикам, из которых сложено сооружение, и больше — паттернам отношений и тому, как эти паттерны отражают правила или принципы, по которым организована система.

Экологический взгляд помогает нам понять, что системы, как правило, чрезвычайно чувствительны. Изменения в одной части могут вызвать непредвиденные последствия в целом. Уничтожение бразильских влажных лесов воздействует на погод­ные условия всего мира. Терапевты с системным образованием обучаются экологической сенситивности, они стараются преду­преждать воздействие любого вмешательства на семьи. Напри­мер, перед системной революцией в сфере психического здоро­вья клиницисты, как правило, работали с детьми по отдельнос­ти, не принимая во внимание то, как родители реагируют на эти новые отношения с их детьми. Попытки родителей выяснять, что происходит, или изъять детей из терапии рассматривались как злонамеренные действия, от которых терапевты должны были спасать детей. Теперь мы понимаем, что для большинства родителей такие отношения интересны и иногда представляют собой угрозу и что их реакции должны рассматриваться взве­шенно с позиции прибыльности-убыточности (экологическое воздействие) индивидуальной работы с ребенком.

Экологов также интересует то, как воздействует на семью или клиническую проблему среда. Экологически сенситивные семейные терапевты помогают семье понять, как отражается на благосостоянии семьи с точки зрения прибыльности-убыточ­ности, например, доходная, но требующая постоянного отсутст­вия работа отца или признание матерью патриархальных цен­ностей. Или терапевт мог бы помочь афро-американской семье оценить, какое она испытывает влияние, обосновавшись в доми­нирующей белой культуре.

Хоть системное мышление и было открытием биологов, оно также появилось и в некоторых других областях, основанных в 1920-х гг. Клод Бернар, основатель экспериментальной медици­ны, заметил, что здоровые организмы поддерживают постоян­ную внутреннюю среду (температуру тела, например), даже если окружающая их внешняя среда изменяется ключевым образом. В 1920-х гг. Уолтер Кеннон усовершенствовал эту идею и ввел понятие гомеостаза, описывающее, как метаболические процес­сы устойчиво сохраняются посредством механизмов обратной

связи. Например, тело сохраняет уровень глюкозы в крови в пре­делах некоторого диапазона, несмотря на сильное колебание ко­личества потребляемого сахара. Описывая эти процессы саморе­гуляции, Кеннон предупредил влияние кибернетики и ее акцент на петлях обратной связи и саморегулирующихся механизмах.

Кибернетика. Машины, регулирующие себя сами, с нами уже многие века. В III веке до н. э. александрийский изобрета­тель Ктезибиос изобрел часы, которые показывали время при помощи воды и клапанов, наподобие современного смывного бачка унитаза — другой саморегулируемой машины. Однако сле­дующая известная система обратной связи была изобретена поз­же на целых 2000 лет. В XVII веке голландский алхимик Корне-лис Дреббел при попытке превратить свинец в золото понял, что для этого в печи нужна постоянная температура, и создал пер­вый термостат.

Понимание, необходимое для обращения идеи о самоуправ­ляемых машинах в обобщенную разумную модель, не возникало, пока это не стало жизненной необходимостью. Во время Второй мировой войны немецкие самолеты-истребители летали настолько быстро, что было невозможно вовремя высчитывать точные ус­тановки для наведения противовоздушных орудий. Военно-мор­ской флот поручил эту задачу математическому гению Норберту Винеру. Чтобы разобраться в проблеме, Винер неофициально привлек группу поддержки из передовых математиков, нейроп-сихологов и инженеров, включая Джона фон Ньюманна (отца современного компьютера), Клода Шэннона и Уоррена Мак-Куллоха. Это сотрудничество навело их на понятие обратной свя­зи1, и их интерес к машинам стал расширяться, поскольку они считали животный и человеческий разум самокорректирующи­мися механизмами. Винер назвал эту новую науку кибернетикой от греческого слова, означающего управление.

В научных кругах быстро распространился слух об этом но­вом движении, чему способствовал ряд известных встреч, назы­ваемых Маки-конференциями, начавшихся в 1946 г. На этих кон­ференциях первые кибернетики, в том числе Винер и фон Нью-манн, встречались с самыми лучшими умами социальных наук, включая антропологов Грегори Бейтсона и Маргарет Мид. И Бейт-сон и Винер любили находить паттерны в самых разнообразных

явлениях и оспаривать базисные положения. Они вместе искали исчерпывающие описания, охватывающие широкий диапазон естественных и механических феноменов, — «паттерн, который объединяет», как позже назвал это Бейтсон (Bateson, 1979).

Ядро кибернетики составляет концепция петли обратной связи — процесса, благодаря которому система получает инфор­мацию, необходимую для самокорректировки с целью сохране­ния устойчивого состояния или продвижения к предварительно запрограммированной цели. Обратная связь подразумевает ин­формацию об эффективности системы во внешней среде, а так­же об отношениях между частями системы. В самом широком смысле обратная связь — это процесс, благодаря которому ин­формация о действиях машины или организма возвращается к этому объекту — машине или организму. Обратимся к киберне­тическому примеру пилота: когда самолет отклоняется от курса, пилот получает обратную связь, считывая информацию с прибо­ров или увидев отклонение от заданной мишени, после чего по­ворачивает руль, чтобы вернуть судно обратно на курс. Если он повернет руль слишком сильно, это заставит судно снова откло­ниться от курса, на что реагируют приборы или зрение самого пилота, что позволяет ему еще раз направить самолет на нужный курс. Чувствительность любой системы к обратной связи, которую она получает, определяет сохранение правильности ее курса — равновесия, или гомеостаза.

Петли обратной связи могут быть негативными или позитив­ными. Это отличие касается воздействия, которое они оказывают на отклонение от гомеостатического состояния внутри системы, а не их положительных или отрицательных свойств. Негативная обратная связь уменьшает отклонение или изменение; позитив­ная обратная связь усиливает их. Другими словами, негативная обратная связь — это информация, которая возвращает систему обратно к первоначальному состоянию гомеостаза, в то время как позитивная обратная связь уводит систему от гомеостаза.

Поскольку кибернетика выросла из учения о механизмах, где петли позитивной обратной связи приводят к разрушитель­ной «утрате контроля», из-за которой механизмы выходят из строя, акцент ставился на негативной обратной связи и сохране­нии гомеостаза перед лицом изменения. Если изменяется среда вокруг системы (например, температура воздуха на улице стано­вится выше или ниже заданной нормы), приводятся в действие механизмы негативной обратной связи, чтобы вернуть систему обратно к гомеостазу (происходит охлаждение или нагрев воздуха). Петли негативной обратной связи — это вездесущие механиз­мы управления, которые организуют все — от эндокринной сис­темы до экосистем. Например, равновесие в животном мире под­держивается за счет недостатка пищи или активизации хищников, если численность того или иного вида чрезмерно возрастает, и увеличения коэффициента рождаемости, если она сокращается; уровень сахара крови остается сбалансированным благодаря уси­ленной выработке инсулина, если он слишком высок, и повыше­нием аппетита, если слишком низок.

Применительно к семьям кибернетика сосредоточивает вни­мание на нескольких явлениях:

1.  Семейные правила, определяющие диапазон поведения, которое семейная система может допустить (гомеостати-ческий диапазон семьи);

2. Механизмы негативной обратной связи, которые использу­ют семьи, чтобы навязывать правила (например, вина, на­казание, симптомы);

3.  Последовательности семейных интеракций вокруг пробле­мы, которые характеризуют реакцию системы на нее (пет­ли обратной связи вокруг дисфункции);

4.  Что происходит, когда усвоенная негативная обратная связь системы неэффективна и запускается петля позитивной обратной связи?

Примеры петель позитивной обратной связи — те скверные ситуации, которые называют «порочный круг», когда каждое предпринимаемое действие только ухудшает ситуацию. Общеиз­вестное «самоисполняющееся пророчество» является одним из примеров петли позитивной обратной связи: предчувствия фак­тически создают пугающую ситуацию, которая, в свою очередь, пугает еще больше, и т. д.

В качестве примера самоисполняющегося пророчества рас­смотрим случай Джерри. Он хотел бы завести подругу, но счита­ет себя скучным. Таким образом, он убежден, что женщины всегда отвергают его. Каждый раз, набравшись достаточно смелости, чтобы устроить свидание, он пристально наблюдает за любым доказательством того, что ей с ним неинтересно. При первом ее зевке в нем тут же пробуждается тревога, и он отпускает саркас­тические комментарии о ее внешнем виде или поведении. Пос­ледующее ее раздражение становится еще большим доказательством (позитивная обратная связь) его убеждения, что он ей не­приятен.

Или вот пример семьи, для которой характерен низкий по­рог выражения гнева. Джонни, сын-подросток, выходит из себя в ответ на настойчивые требования родителей объяснить, почему он не вернулся домой до полуночи. Мать потрясена и начинает кричать. Отец оскорблен и наказывает сына, запретив ему в те­чение месяца садиться за руль машины. Вместо того чтобы умень­шить девиацию Джонни — вернуть его гнев в гомеостатические рамки, — эта обратная связь от родителей производит противо­положный эффект: Джонни взрывается и отказывается призна­вать их авторитет. Родители отвечают еще большим криком и наказаниями, что вызывает дальнейшее возрастание гнева Джонни и т. д. Таким образом, предполагаемая негативная обратная связь родителей (ругань и наказание) становится позитивной об­ратной связью. Она усиливает, а не уменьшает его девиацию. Семья захвачена процессом «выхода из-под контроля» позитив­ной обратной связи, иначе известным как порочный круг, кото­рый продолжается до тех пор, пока Джонни не уйдет из дома. Как и в случае с кибернетическими механизмами, выход из-под контроля, свойственный петле позитивной обратной связи, мо­жет разрушить семью.

Позже кибернетики, подобно Уолтеру Буклею и Россу Эш-би, выяснили, что петли позитивной обратной связи не всегда неблагоприятны, и если не выходят из-под контроля, то могут помочь системам приспособиться к измененным обстоятельст­вам. Семье Джонни, возможно, следовало бы исправить свои правила, касающиеся выражения гнева, чтобы приспособиться к возросшей самоуверенности подростка. Кризис, который вызва­ла эта петля позитивной обратной связи, мог бы привести к пе­ресмотру правил семьи, если бы семья смогла выйти из петли на достаточный срок, чтобы что-то понять. Таким образом, они могли бы осуществить метакоммуникацию, или коммуникацию о своих способах коммуникации, — процесс, который может привести к изменению правил системы (Bateson, 1951).

Понимание того, что позитивная обратная связь может при­вести к изменению, стало концептуальной основой для некото­рых кризисно-провокационных форм семейной терапии. Как предположил Хейли (1971), «если программа лечения подчиняет и стабилизирует семью, добиться изменения сложнее. ...Чтобы изменить устойчивую проблемную ситуацию и создать пространст­во для личностного роста членов семьи, терапевты зачастую должны провоцировать кризис, который вызывает нестабильность» (с 8).

Сегодня многие семейные терапевты отошли от этого кри­зисно-провокационного вида терапии, полагая, что более рассу­дочные беседы производят лучшую среду для изменений. Одна­ко ошибочно было бы путать большую невозмутимость с отсут­ствием вызова правилам или структуре семьи. Можно поощрять членов семьи раскрывать секреты или открыто работать с кон­фликтом, не позволяя сессиям превращаться в состязание кто кого перекричит. Независимо от уровня эмоциональности в кон­сультантском кабинете эффективные терапевты находят спосо­бы довести семьи до пересмотра и изменения правил, управляю­щих ими.

Подобное изменение в семейной структуре кибернетически ориентированные семейные терапевты называют изменением вто­рого порядка, чтобы отличать их от изменений первого порядка, когда семья меняет некоторые свои поступки, в то время как действия по-прежнему управляются теми же самыми правилами (Watzlawick, Weakland & Fisch, 1974). Например, семья Джонни могла сдвинуть фокус своих разногласий с комендантского часа парня на бойфренда его сестры (изменение первого порядка), однако их интеракции вокруг проблем не претерпят особых из­менений, поскольку их репрессивные правила относительно гнева (второй порядок) остаются неизменными.

Отправной точкой для семейных кибернетиков стали петли обратной связи внутри семей, иначе известные как паттерны ком­муникаций — базовый источник семейной патологии. В резуль­тате, как мы видели в главе 3, семейные теоретики, на которых наибольшее влияние оказала кибернетика, стали называть шко­лой коммуникации, и они пропагандировали интеракциональ-ную точку зрения. Дефектные или неясные коммуникации при­водят к неточной или незавершенной обратной связи, поэтому система не может саморегулироваться (изменять свои правила), вследствие чего ее реакция является слишком сильной или вя­лой для того, чтобы измениться.

Круговая причинность. Кибернетика вошла в семейную те­рапию благодаря Грегори Бейтсону, которого вдохновила его встреча с Винером на Маки-конференциях. В результате своего интереса к процессам обратной связи в системах Бейтсон стал инициатором концептуального сдвига, решающего для семейного системного мышления, — сдвига от линейного к круговой при­чинности. Перед появлением семейной терапии объяснения пси­хопатологии строились на линейных моделях — медицинской, психодинамической, поведенческой. Этиология понималась с точки зрения предшествующих событий — болезненного, эмо­ционального конфликта или исследования истории, которая спровоцировала симптомы в настоящем. Использование кон­цепции циркулярности позволило Бейтсону изменить наш спо­соб осмысления психопатологии, так что во внимание стали приниматься не события прошлого, оказавшие некое влияние, а то, что является частью продолжающихся, круговых петлей об­ратной связи.

Концепция линейной причинности основана на ньютониан-ской модели, согласно которой вселенная подобна бильярдному столу, где шары оказывают друг на друга однонаправленное дей­ствие. Бейтсон полагал, что, тогда как линейная причинность годится для описания мира сил и объектов, для мира живых яв­лений она непригодна, поскольку не заботится о том, чтобы объ­яснять коммуникации и отношения так, как она объясняет силу.

Чтобы проиллюстрировать это отличие, Бейтсон (1979) ис­пользовал пример человека, пинающего камень. Эффект удара ногой по камню можно предсказать, измерив силу и угол пинка и вес камня. Если же человек пинает собаку, эффект будет менее предсказуемым. Собака может отреагировать на пинок как угод­но: поджать хвост, убежать, укусить человека или даже начать с ним играть — в зависимости от характера собаки и интерпрета­ции пинка. В ответ на реакцию собаки человек мог бы изменить собственное поведение, и так далее — число возможных резуль­татов бесконечно.

Действия собаки (укус, например) образуют петлю и воздей­ствуют на последующие шаги человека, которые в свою очередь оказывают воздействие на собаку, и так далее. Первоначальное действие запускает круговую последовательность, при которой каждый рекурсивно воздействует на другого. Линейные причина и следствие теряются в круговороте взаимной причинности. Эта идея о взаимной или круговой причинности оказалась полезной для терапевтов, ведь так много семей стремятся отыскать причи­ну своих проблем и определить, кто виноват. Вместо того чтобы вовлекать семью в логический, но непродуктивный поиск, кто что начал первым, круговая причинность предполагает, что про­блемы поддерживаются существующим и ныне порядком действий и реакций и что бессмысленно возвращаться к первопричи­нам, чтобы изменить интеракцию.

Кроме соблюдаемых петлей круговой обратной связи Бейт-сона также интересовало то, как сообщения интерпретируются получателями. Механистичные кибернетики полагали, что мож­но понять системы, просто изучая их входящие и исходящие по­веденческие сигналы, и в этом смысле были в своем основании бихевиористами, продвинутыми в том, что принимали во внима­ние еще и петли обратной связи. Однако Бейтсон не стал огра­ничивать свой интерес поведенческими последовательностями, а изучал значения, которые люди извлекают из коммуникации и ее контекста. Внутри сети убеждений, которых придерживаются члены семьи, находятся правила, управляющие ее действиями. То, как отец Джонни интерпретировал гнев сына, определило то, как он ответил на него. С каким количеством гнева он может смириться, прежде чем почувствует необходимость отреагиро­вать на него наказанием? Изменение предположений становится ключом к изменению второго порядка.

Начав изучать семьи напрямую, группа Бейтсона расколо­лась на два лагеря (Haley, 1981; Simon, 1982). На одной стороне был Бейтсон, продолжая фокусироваться на том, как люди узна­ют и воспринимают. На другой — Хейли и Уикленд, которые со­средоточивались на интеракциональных паттернах между члена­ми семьи.

Проект Бейтсона завершился в 1962 г., и он переместил свои интересы за пределы психических явлений. Достижения проекта в психотерапии были унаследованы другим бейтсоновским про­ектом и членами Института психических исследований, которые (за исключением Сатир) продвигали механистические понятия гомеостаза и петли обратной связи, сохраняя логический пози­тивистский фокус на соблюдаемых последовательностях поведе­ния и игнорируя бейтсоновские интересы к восприятию и убеж­дениям индивида (Breunlin, Schwartz & Каггег, 1992). Эти теоре­тики переняли метафору «черного ящика», чтобы оправдать свою механистическую позицию:

«Невозможность наблюдения за разумом «в работе» спо­собствовала в последние годы тому, что из области телеком­муникации была заимствована идея о «черном ящике»... идея, в целом более применимая к факту, что электронные аппа­ратные средства в настоящее время столь сложны, что иног­да целесообразнее игнорировать внутреннюю структуру устройства и сосредоточиваться на изучении ее специфических отношениях ввода — вывода... Эта концепция, если приме­нять ее к психологическим и психическим проблемам, имеет эвристическое преимущество того, что не нужно ссылаться на не поддающуюся в конечном счете проверке интрапсихи-ческую гипотезу, а можно ограничиться соблюдаемыми от­ношениями ввода — вывода, то есть коммуникацией» (Watz-lawick, Beavin & Jackson, 1967, с. 43—44).

Видение людей как «черных ящиков» стало окончательным выражением механистических тенденций, свойственных кибер­нетической парадигме. Но у этой метафоры имелось преимуще­ство упрощения области изучения путем исключения размышле­ний об умственной деятельности индивида, так же как и об исто­рии семьи. Можно было просто судить об исходе терапии — если проблема разрешена и система возвращается к функционально­му состоянию, результат позитивен, и терапию можно завер­шать. Отсюда и развитие краткосрочной, стратегической тера­пии.

До сих пор мы видели, как системное мышление принимало разные формы, проникая в различные дисциплины, включая биологию, медицину, математику, нейропсихологию и технику. Поскольку наибольшая ответственность за привлечение систем­ной идеи в психотерапию лежит на Грегори Бейтсоне, антропо­логе, вполне целесообразно теперь исследовать антропологичес­кую версию и ее влияние на семейную терапию.

Функционализм

Представьте, что семья обращается за помощью из-за про­блемы страха школы у сына. Теперь представьте, что терапевт начинает со странного вопроса. Вместо того чтобы попытаться выяснить, как маленький Тедди стал бояться ходить в школу, он спрашивает, а не станет ли семье хуже, если Тедди будет посе­щать школу. (Вообразите, какие чувства вызывают у семьи во­просы, подразумевающие, что они пользуются проблемой ре­бенка.) Странная логика этого вопроса основывалась на предпо­ложении, теперь совершенно спорном, что нередко симптомы сохраняются, потому что выполняют функциональное назначе­ние для семьи пациента. Теперь давайте рассмотрим интеллектуальные влияния, которые позволили терапевтам выследить эти таинственные функции симптомов.

До начала XX века над антропологией доминировали куль­турные эволюционисты, придерживающиеся дарвиновской тео­рии и теоретизирующие о различных стадиях, через которые эволюционировало человечество от примитивных обществ до современной цивилизации. Их теории основывались на арте­фактах, собранных археологами, а также на рассказах путешест­венников и торговцев, и все это изучалось вне первоначального контекста.

Родившийся примерно в 1900 г. подход, получивший назва­ние функционализм, возник как реакция против эволюционист­ской тенденции понимать культурные практики вне контекста и игнорировать культуры как значимые целостности. Британские антропологи Бронислав Малиновски и А. Р. Рэдклифф-Браун пришли к мнению о несерьезности исторических исследований, потому что данные были скудными и не поддающимися провер­ке. Они интересовались обучающимися культурами как социаль­ными системами, существующими в настоящем, а история этих культур занимала их мало. Таким образом, они изучали культуры этнографически, в качестве «участвующих наблюдателей», и пы­тались понять культурные обычаи и традиции в контексте, рас­сматривая их с точки зрения функциональной пригодности культурных практик для сообщества.

Привлекают внимание параллели между этим сдвигом в ан­тропологии и психотерапии. Психоаналитики пытались восста­навливать историю человека, исследуя воспоминания и фанта­зии. Подобно эволюционной антропологии, психоаналитики опирались на исторические домыслы. Фрейд действительно упо­доблял свои психологические исследования археологическим раскопкам.

Реакция семейной терапии против исторического и декон-текстуализирующего теоретизирования психоанализа была по­добна реакции антропологического функционализма против тех же самых качеств эволюционизма. Как и функционалистов, сис­темно ориентированных семейных терапевтов не интересовала история, вместо этого они стали участвующими наблюдателями семей в настоящем. Они стремились понимать функцию, благо­даря которой симптоматийное поведение полезно для семейной системы.

Одна из опасностей функционалистского уклона семейной терапии заключалась в рассмотрении любого поведения, как потенциально адаптивного. Вот как писала об этом Дебора Люп-ниц (Luepnitz, 1988): «Функционалистские объяснения могут оправдать почти все с точки зрения некоей мнимой социальной потребности. Историки-функционалисты даже утверждали, что линчевание и охота на ведьм обслуживают социальную потреб­ность, а именно — катарсическую или «терапевтическую». Тера­певтическую для кого? — хотелось бы узнать» (с. 65).

Более подходящий для семейной терапии пример предложил Талкотт Парсонс (Parsons & Bales, 1955) — вероятно, наиболее влиятельный социолог-функционалист. Он считал, что мать в семье должна исполнять экспрессивную роль, а отец — инстру­ментальную. Экспрессивная роль подразумевает эмоциональную поддержку, контроль за напряжениями и заботу и уход за деть­ми. Инструментальная роль заключается в организаторских ре­шениях и дисциплинировании детей. В этом случае Парсонс в результате наблюдений отметил полоролевую полярность, кото­рая существовала во многих семействах в 1950-х гг., и использо­вал функционализм, чтобы дать понять, что это разделение было адаптивным, удовлетворяющим потребности семьи и общества.

Как указывала семейный терапевт Линн Хоффман (Hoffman, 1971, 1981), этот функционалистский уклон проник в социоло­гию благодаря деятельности Эмиля Дюркгейма. Дюркгейм изу­чал современное общество и строил предположения о том, что многие виды поведения, которые общество считает ненормаль­ным, или патологическим, могут исполнять социально полезную роль, заставляя большие группы объединяться. Позже социоло­ги, изучающие социальные девиации, например, Ирвинг Гофф-ман, приняв идеи Дюркгейма, пошли еще дальше, предложив, что социальным группам нужны девианты ради сохранения их стабильности или выживания.

Прежде чем пойти дальше, следует упомянуть другое социо­логическое исследование, поскольку его результаты подтвердили идеи о функциональности симптомов семейных терапевтов. Альфред Стэнтон и Моррис Шварц (Stanton & Schwartz, 1964) изучали интеракции между пациентами и сотрудниками госпи­таля для психических больных. (Это был госпиталь Честнут-Лоджа, где один из основателей семейной терапии Дон Джексон познакомился с Гарри Стэк Салливаном и его интерперсональ­ной теорией психиатрии.) Они заметили, что пациенты часто оказывались вовлеченными в треугольники, в которых один со­трудник пытался следовать правилам учреждения, в то время как другого возмущала такая строгость и ему хотелось так изменить

эти правила, чтобы приспособить их к индивидуальным потреб­ностям. Пациент, столкнувшийся с этой поляризацией, стано­вился полем битвы, на котором разворачивался этот конфликт между сотрудниками. Этот пациент получал разрешающего со­юзника и ограничивающего противника. Чем больше защиты оказывал один сотрудник, тем больше наказаний накладывал другой. В конечном счете все отделение больницы могло втя­нуться в разрастающуюся поляризацию, вынужденное принять чью-либо сторону. По мере возрастания напряжения усугубля­лось и состояние таких пациентов. Описанный Стэнтоном и Шварцем процесс удивительно напоминает процесс триангуля­ции, или создания коалиций между поколениями, о котором сооб­щали семейные терапевты.

Семейные терапевты приняли функционалистскую идею о том, что отклоняющееся от нормы поведение может использо­ваться социальной группой в качестве защитной функции, и при­менили ее к проблеме симптоматики членов семьи. Поначалу их представление об идентифицированном пациенте в семье напо­минало взгляд Стэнтона и Шварца на госпитализированного па­циента. «Идентифицированный пациент» был козлом отпуще­ния, жертвой, на которой сосредоточивались остальные члены семьи, чтобы избегать необходимости заниматься друг другом. Позже семейные терапевты стали полагать, что многие из этих козлов отпущения были активными добровольцами. Считалось, что эти симптомопредъявители охотно жертвовали собственным благополучием ради большей выгоды. Например, когда родите­ли подростка начинали спорить, мальчик затевал драку со своим братом и таким образом заставлял их переносить свой гнев друг с друга на него. История Эдипа в версии Сальвадора Минухина, описанная в главе 1, представляет собой другой пример ребенка, жертвующего своим благосостоянием ради стабильности семьи.

Если подытожить влияние функционализма на семейную те­рапию, то можно отметить, что семьи рассматривались как жи­вые организмы, вынужденные адаптироваться к окружающей их среде. Поведение и черты семейного организма исследовались в этом контексте, чтобы выяснить, как они помогли семьям удов­летворять их потребности. Симптомы рассматривались как при­знаки того, что семья плохо адаптировалась к среде или по ка­ким-то причинам оказалась неспособной удовлетворить свои потребности, почему ей и приходилось находить что-то, что от­влекало внимание. Это предположение использовалось, чтобы

объяснить причину впечатления, что семьи слишком крепко цепляются за свои проблемы. К сожалению, эти идеи вызвали антагонистичные настроения со стороны некоторых ранних се­мейных терапевтов.

Структурализм

Термин «структурализм» изобрел антрополог Клод Леви-Стросс, чтобы описать, как организационная структура общест­ва формирует и сдерживает свои традиции и мифы. Примени­тельно к семье структурализм предполагает, что понимание по­ведения членов семьи и их интеракций является неполным без некоторой оценки семейной организации в целом, в которую неотъемлемым образом входят эти интеракции.

Структурализм как движение внутри антропологии и других социальных наук был тесно связан с функционализмом и оказал по крайней мере такое же сильное влияние на семейную тера­пию. Многие видные антропологи и социологи (Малиновски, Рэдклифф-Браун, Леви-Стросс, Парсонс) считались структур­ными функционалистами и писали о семьях. В их понимании семья рассматривалась как организм, состоящий из подсистем, каждая из которых окружена полупроницаемыми границами, ко­торые в действительности являются набором правил, устанавли­вающих, кто включается в эту подсистему и как они взаимодей­ствуют с теми, кого не включают.

Чтобы вы могли оценить структурно-функционалистское наследие семейной терапии, предлагаем вашему вниманию сле­дующую цитату Талкотта Парсонса (Parsons & Bales, 1955):

«То, что [нуклеарная семья] сама является подсистемой еще большей системы, — конечно, социологическая баналь­ность. Но если разбить семью, в свою очередь, на подсисте­мы, то это рождает новый способ ее видения. И все же мы работаем с семьей именно таким образом и можем сказать, что в некоторых важных ключевых отношениях самый млад­ший ребенок, будучи не совсем «членом», не участвует в це­лой семье, а только в ее подсистеме — материнско-детской подсистеме. Супружеская пара составляет другую подсисте­му, так же как, вероятно, с какими-то своими целями все дети, все мужчины или все женщины в семье и т. д. Факти­чески любая комбинация двух или более членов семьи, диф-

ференцирующихся от одного или большего количества дру­гих ее членов, может восприниматься как социальная систе­ма, которая является подсистемой семьи в целом (с. 37)».

Согласно структурной теории, здоровая структура требует от семейной системы чистых границ, особенно между поколения­ми. Слишком слабые или слишком сильные границы создают дисфункциональную семейную структуру, одно из проявлений которой — симптоматийный член семьи. Если структурный де­фект исправляется, семья возвращается к здоровому состоянию.

Таким образом, если кибернетики считали, что проблемы поддерживаются за счет круговых интеракций, то структурные терапевты полагали, что эти интеракции встроены в организа­цию, которая формирует и сдерживает их. Вместо того чтобы концентрироваться на последовательностях поведения, как это делали кибернетики, структурные терапевты сосредоточивались на близости, или проксимальное™, членов семьи, выдающих то или иное поведение. Кибернетический терапевт может, напри­мер, попытаться запретить контролирующему родителю ворчать на протестующего подростка, в то время как структурный тера­певт скорее всего рассмотрит сеть отношений, в которые встроены эти па-де-де. Не потому ли контролирующий родитель столь оза­бочен своим сыном-подростком, что тот еще так мало знает о жиз­ни? Не потому ли протестующий подросток так часто воюет с от­цом, что слишком мало проводит времени со своими друзьями?

Возможно, лучше всего характеризует структурный взгляд следующая посылка: ключ к изменению личности заключается в изменении ее структурного контекста — сети отношений, в ко­торую она включена. С этим связано другое положение: незави­симо от того, насколько дисфункционален член семьи, улучшение семейной структуры обязательно выявляет наиболее компетент­ного человека, который, в свою очередь, закрепляет семейное изменение. Таким образом, структурный взгляд на людей явля­ется активно оптимистичным.

Сальвадор Минухин в своем стремлении найти модель, эф­фективную для людей в затруднительном положении, позаимст­вовал структурные концепции Парсонса и сосредоточился на границах между поколениями — концепции, которые большин­ством ориентированных на психоанализ семейных теоретиков, как то Теодор Лидз и Натан Аккерман, воспринимались по-дру­гому. Однако Минухин отбросил психоаналитические аспекты их теорий и методов и в процессе экспериментирования с ориентированными на действия техниками обнаружил силу внешнего контекста индивида, так же как способы обуздания этой силы.

Сделав это, Минухин предоставил всеобщему вниманию первую ясную схему понимания и реорганизации семей — схе­му, воспринятую как благодать легионами изумленных терапев­тов, затерявшихся в лабиринтах спутанных семейных отноше­ний. В качестве терапевта и оратора Минухин был одновременно и харизматичным и авторитетным в то время, когда поле жаждало лидера. Он был уличным авторитетом, который противостоял психическому истеблишменту и в конечном счете вооружился окончательными фактами, которые нельзя было опровергнуть. По всем этим причинам структурная семейная терапия стала наиболее влиятельным брэндом семейной терапии 1970-х.

Наследие кибернетики и структурного функционализма

Кибернетика и структурный функционализм оказали доми­нирующее влияние на развитие семейной терапии. Полный ответ, который давали эти философии на вопрос, как лучше по­нимать семьи, заключался в том, что нужно наблюдать за их ин­теракциями, направив внимание на паттерны, свидетельствую­щие о дисфункциональных петлях обратной связи или границах. Этот фокус обеспечивал терапевтов схемой проведения вмеша­тельств. Однако у этой схемы в начале 1980-х гг. появились не­которые проблемы в виде критики феминисток и конструкти­вистских терапевтов, и этот процесс достиг своей кульминации, когда в 1990-х гг. нарративные терапевты стали в массовом по­рядке отвергать системное мышление. Следует обсудить пробле­мы с воплощением кибернетики и структурного функционализ­ма в семейной терапии, чтобы определить, характерны ли они для системного мышления или только его механической версии, которая доминировала над ранней семейной терапией.

В первую очередь кибернетика наделила терапевтов механи­ческой установкой. Терапевты оценивали семьи с позиции на­блюдателей-экспертов, отыскивающих дефекты в семье и вме­шивающихся в процесс исправления этих дефектов. В качестве механиков терапевты не принимали во внимание некоторые фак­торы:

1. Воздействие исходящей от них самих стимуляции на образ действий семьи, очевидное для последних;

2. Собственные идеи семьи, воздействующие на терапевта;

3. Человеческая сторона членов семьи по отдельности, с ко­торыми зачастую обращались как с объектами;

4. Воздействие истории семьи на существующее функциони­рование;

5.  Тендерные отличия с точки зрения власти и влияния;

6.  Более широкий исторический и культурный контекст, в котором существует семья.

Функционализм был полезен для того, чтобы понять адап­тивные усилия семьи, но, подобно дарвинистам, функционалис­ты воспринимали среду как данность, к которой организм обя­зан приспособиться. Поэтому они отводили внимание поля от выяснения того, является ли среда здоровой для семьи. Таким образом, функционализм мог использоваться для поддержания консервативной политической программы. К тому же функцио-налистские предположения могли довести семейных терапевтов до роли «патологических детективов», допрашивающих членов семьи с целью выследить таинственную функцию симптомов. Допущение, что родители могли бы извлечь что-то из плохого поведения или депрессии собственного ребенка, и допущение, что они отягощены этим, отличаются друг от друга тем же, чем отличается отношение к ним как к заговорщикам, хоть и не­преднамеренным, или как к союзникам. Исследование того, что симптомы могут иметь некое функциональное значение, иногда позволяет раскрывать скрытый конфликт. В предположении, что семьи извлекают выгоду из собственных проблем, кроется даже большая опасность, чем в неуклюжем сочувствии; оно фор­мирует менталитет «мы против них».

Теперь перейдем к исследованию версии системного мыш­ления, которая могла помочь семейной терапии избежать меха­нической установки ранних лет. Как вы помните, сфера эколо­гии произошла из биологии и, в отличие от кибернетики, каса­лась отношений организма со средой и воздействия среды на организм. Гений одного ученого позволил ему применить то, что он отметил у биологических систем, ко всем уровням человечес­ких явлений. Эта поразительная широта видения принадлежала Людвигу фон Берталанфи, который разработал всестороннюю модель системного мышления, повлиявшего на все социальные науки.

Общая теория систем

Людвиг фон Берталанфи был видным биологом, который за­дался вопросом, применимы ли законы, касающиеся биологи­ческих организмов, к другим областям — от человеческого разу­ма до глобальной экосферы. Начав с исследования взаимосвязей органов эндокринной системы, он постепенно применил свои наблюдения в этой сфере к более сложным социальным систе­мам. Он разработал модель, которую неточно переводят с немец­кого как «общая теория систем» (ОТС), тогда как он подразумевал «общее учение о системах», потому что это означает подход — нечто большее, нежели теория: способ осмысления или набор положений, которые могут применяться ко всем видам систем.

Берталанфи много публиковался и оказал влияние в той или иной степени на все социальные науки, но в отличие от Бейтсо-на не дошел до прямого контакта с зачинателями семейной тера­пии. Кроме того, Берталанфи всегда презирал механистический подход и весьма критично относился к кибернетике. Таким об­разом, в то время как многие из идей ОТС просочились в лите­ратуру по семейной терапии, на деятельность самого Берталанфи ссылаются редко, а если она и отмечается, то зачастую представ­ляется как по существу нечто близкое кибернетике (Bateson, 1971; Becvar & Becvar, 1996).

В необыкновенно содержательной биографии, составленной Марком Дэвидсоном (Davidson, Uncommon Sense, 1983), оконча­тельное определение системы по Берталанфи звучит следующим образом:

Это «любой объект, поддерживаемый взаимными интер­акциями элементов — от атома до космоса, включая такие земные примеры, как телефон, почтовые и скоростные сис­темы сообщения. Берталанфианская система может быть физически похожей на телевизор, биологически — на кокер-спаниеля, психологически — на личность, социологичес­ки — на профсоюз или символически — на набор законов... Система может быть составлена из меньших систем, а может быть частью большей системы, точно так же, как штат или область состоят из меньших подведомств и в то же время яв­ляются частью государства. Следовательно, тот же самый ор­ганизованный объект можно расценивать или как систему, или как подсистему, в зависимости от фокуса интереса на­блюдателя» (с. 26).

Последнее замечание важно. Каждая система является под­системой больших систем. Усвоив системное видение, семейные терапевты упустили из внимания эту расширенную сеть влия­ния. Они стали относиться к семье как к системе, но проигнори­ровали большие системы сообщества, культуры и политики, в которые входят семьи.

Берталанфи первым пришел к идее, что система есть боль­шее, чем сумма частей, в том же самом смысле, что часы — это больше, чем совокупность шестеренок и пружин. Когда предме­ты организованы в систему, появляется что-то другое, способом, каким возникает вода из .взаимодействия водорода с кислоро­дом. Таким образом, Берталанфи выразил важность сосредото­чения на паттерне отношений внутри системы, а не на составе ее частей.

Берталанфи полагал, что наука стала редукционистской в своей склонности анализировать явления путем расчленения це­лостных систем и изучения их частей по отдельности. Хотя в нау­ке и присутствовал восстановительный анализ, на его взгляд, изучением целостных систем чрезвычайно пренебрегали, и он убеждал ученых научиться «думать интеракционно». В приложе­нии к семейной терапии эти идеи — что семейную систему сле­дует рассматривать как нечто большее, чем только совокупность людей, и что терапевтам нужно сосредоточиваться на интерак­циях между членами семьи, а не на отдельных личностях, — стали центральными принципами поля.

Подобно функционалистам, Берталанфи применял метафо­ру организма к социальным группам, но организма, являющегося открытой системой, непрерывно взаимодействующей со средой. Открытые системы, в противоположность закрытым (неживым), поддерживают сами себя, непрерывно меняясь материалом со своей средой, например, потребляя кислород и выделяя углекис­лый газ.

Взгляд Берталанфи на организмы отличался от функциона-листского в следующем: он подчеркивал важность отношений между организмом и средой, которая, безусловно, включает в себя и другие организмы. Механицисты упускали из внимания, что организмы не только реагируют на стимулы, но и активно предпринимают усилия для дальнейшего развития.

Берталанфи всю жизнь вел крестовый поход против меха­нистичного видения живых систем, особенно тех из них, кото­рые носят название «человек». Он полагал, что в отличие от ме­ханизмов живые организмы обнаруживают эквифинальность —

способность достигать заданную конечную цель различными пу­тями. (В неживых системах конечное состояние и средства для достижения этого состояния зафиксированы.) Он и другие био­логи использовали этот термин, чтобы определить внутреннюю направленную способность организма защищать или восстанав­ливать целостность, как в человеческом теле мобилизуются ан­титела и кожа и кости способны заживать (Davidson, 1983).

Таким образом, деятельность живых организмов креативна и спонтанна, и они используют многочисленные методы для под­держания своей организации, будучи мотивированы отнюдь не только на сохранение статус-кво. Семейная терапия ухватилась за концепцию гомеостаза — склонности систем саморегулиро­ваться, чтобы сохранить единство в ответ на изменения в среде. Но Берталанфи полагал, что чрезмерный акцент на этом консер­вативном аспекте организма сводит его до уровня машины. Вот что он писал об этом: «Если [этот] принцип гомеостатического сохранения воспринимается как правило поведения, то так на­зываемого хорошо приспособленного индивида можно [охарак­теризовать как] хорошо смазанного робота...» (цит. по Davidson, с. 104). «С позиции гомеостаза Микеланджело должен был пос­ледовать совету своего отца и стать камнетесом. Его жизнь была бы гораздо более счастливой, нежели в те времена, когда он рас­писывал стены Сикстинской капеллы, находясь в весьма неудоб­ной позе» (цит. по Davidson, с. 127).

Хотя гомеостаз остается центральным понятием семейной терапии, его ограниченная способность объяснять многообразие человеческого поведения неоднократно подтверждалась семей­ными терапевтами, перенявшими интересы Берталанфи (Hoff­man, 1981; Speer, 1970; Dell, 1982). Кибернетикам пришлось пред­ложить новые идеи, как, например, концепцию «морфогенеза» (Speer, 1970), чтобы объяснить то, что, по мнению Берталанфи, является просто врожденным качеством организма — стремить­ся, так же как и сопротивляться, к изменениям. Именно Берта­ланфи оказал наибольшее влияние на семейную терапию, его видение в людях креативности и находчивости и убежденность в способности семей к самоисцелению (эквифинальность) приве­ли к тому, что самые разные виды терапии, акцентирующиеся на сотрудничестве и внимании, сегодня более гармоничны.

Одно из главных расхождений Берталанфи с механистическим подходом к людям заключалось в том, что последний позволял недооценивать их — момент, предвосхитивший феминистскую критику семейной терапии. Если семьи подобны механизмам, то

терапевтам просто нужно изучить, как они работают, опреде­лить, что у них «сломалось», и отремонтировать найденные не­исправности. Для этого вовсе не нужно оценивать функциональ­ное состояние семьи или — что уж там говорить — культуры, в которой она существует, — в смысле ее несправедливости или жестокости.

Если механик семьи (терапевт) сталкивается с непокорной дочерью-подростком в американской семье с типичными разно­гласиями, в которой отца всегда нет дома, а мать изводит девочку из-за ее друзей и внешнего вида, то механист может попытаться разбить тайную коалицию между отцом и дочерью и содейство­вать тому, чтобы отец поддержал дисциплинарные усилия мате­ри в отношении дочери. Этот структурный ремонт мог бы успо­коить ситуацию и уменьшить непослушание девочки, так что се­мья могла бы стать более «функциональной». Но терапевт не помог бы семье задуматься о том, как сказывается вечное отсут­ствие отца на здоровье членов семьи. Берталанфианский тера­певт поработал бы над тем, чтобы семья взвесила экономические выгоды длинного рабочего дня отца в сравнении с последствия­ми его неучастия в семье и сильного стресса.

Если вы мыслите экологически, то не можете избежать эти­ческих моментов, поскольку очевидно, что некоторые ценнос­ти — независимо от того, поддерживаются ли они индивидом, семьей, сообществом или государством, — являются экологи­ческими, в то время как другие — нет. Между частями системы должно сохраняться равновесие; всякий раз, когда одна часть стремится к несдержанному росту или влиянию, эта система и другие — выше и ниже ее — утрачивают это здоровое равнове­сие. До 1990-х гг. большинство семейных терапевтов старались сохранять свою позицию ценностно свободных механистов. Ес­ли влияние Берталанфи на семейных терапевтов и возросло, то только после появления нарративного движения в 1990-х гг. (см. главу 12), когда они стали обсуждать с семьями воздействие ра­сизма, сексизма, гомофобии и бедности на их развитие или ра­ботать так, чтобы противостоять этим социальным проклятиям.

Берталанфи (1968) также оспаривал убеждение, что люди могут быть объективными наблюдателями. Он использовал тер­мин Ницше «перспективизм», чтобы охарактеризовать свою убеж­денность в том, что, хотя реальность и существует, мы никогда не сможем полностью стать объективными по отношению к ней, потому что наши взгляды фильтруются через особую, имеющую­ся у нас, перспективу. Как говорится, человеку с молотком все

напоминает гвоздь. Для физика стол — это совокупность элек­тронов. Химик воспринимает тот же самый стол как органичес­кое соединение, биолог — как сеть древесных ячеек, историк-искусствовед — как объект барокко. Для Берталанфи все эти взгляды в некоторой степени обоснованны, но каждый не завер­шен, и ни один не заслуживает того, чтобы считаться достовер­нее других.

Берталанфианский перспективизм подобен философии со­циального конструктивизма, оказавшего основное влияние на се­мейную терапию в 1990-х гг. Терапевты стали понимать, что то, как люди интерпретируют события, определяет то, как они взаи­модействуют друг с другом, и это предположение мы принимаем на веру касательно нас самих или того, что мир — это социаль­ные конструкции, а не объективные истины. Терапия стала уп­ражнением в перепроверке этих культурных данностей. Следую­щая цитата из Берталанфи вполне могла бы принадлежать перу любого автора-конструкциониста, повлиявшего, в частности, на нарративную школу.

«Факты не парят, подобно бабочкам, в воздухе, и вы не собираете их в хорошо структурированную коллекцию. Наше познание — не зеркальное отражение конечной реальности, а довольно активный процесс, в котором мы создаем модели мира. Эти модели управляют тем, что мы в действительности видим, что мы принимаем за факт» (Цит. по Davidson, с. 214).

Берталанфи также распознал, что акт наблюдения воздейст­вует на наблюдаемые явления. Это понимание укрепило его пер-спективистскую убежденность в том, что мы должны быть скром­ными в своих наблюдениях и теориях. Вместо того чтобы искать абсолютную истину, нам следует держать свой разум открытым для новых идей.

Берталанфианский семейный терапевт бывает осторожен, чтобы не навязать клиентам собственную перспективу, и стара­ется понять их варианты перспектив на проблемы. В отличие от некоторых конструктивистов, принявших релятивистскую пози­цию, согласно которой раз мы не можем познать абсолютной ре­альности, то не можем иметь и определенных ценностей, по­скольку ничто не лучше чего-то другого, Берталанфи полагал, что нас должны больше, а не меньше заботить наши базисные ценности и предположения, потому что некоторые перспективы экологически разрушительны. Вот почему терапевтам следует

тщательно исследовать собственные ценности и то, что подразу­мевается в их теориях в смысле экологического воздействия, ко­торое они оказывают. Помимо этого, если терапевты сконструи­руют с клиентами новые перспективы, а не раскрывают им исти­ны, им нужно больше, а не меньше, беспокоиться о воздействии этих перспектив. Понимая это, Берталанфи писал, обращаясь к теоретикам и философам мира: «Мы — те, кто производят очки, как последнее средство, через которые люди смотрят на мир и на самих себя — экая малость, как им может думаться... Я же смею утверждать, что мы великие творцы зрелища в истории» (цит. по Davidson, с. 69).

Итак, семейной терапии потребовалось несколько десятиле­тий на эволюцию до того, чтобы переключить внимание с кибер­нетической и структурно-функциональной версии системного мышления на берталанфианскую. Но это не так уж и поздно; Берталанфи умер в 1972 г., оставив после себя ощутимый объем трудов, которые мы предлагаем читателям изучить.

Из этого вовсе не следует, что годы эволюции семейной те­рапии прошли впустую. Многие из живых и поныне концепций и методов, представленных в последнем разделе этой главы, про­изошли из кибернетической и функционалистской эпохи. Что семейная терапия потеряла — так это сопроводительное отноше­ние к людям, которое иногда не позволяло нам слушать клиен­тов с сочувствием и вниманием.

Гуманизирующее влияние Сатир

Вот человек, который первым не удовлетворился профилем механистического семейного терапевта. Вирджиния Сатир опе­редила свое время благодаря интересу к эмоциональной жизни семей и своей легендарной способности производить на людей впечатление, что ее искренне волнуют их проблемы и жизнь. Вряд ли это было совпадением, что она оказалась самой гума­нистичной и единственной женщиной среди первых новаторов.

Как член Института психических исследований (ИПИ) Са­тир испытала на себе то же функционалистское и кибернетичес­кое влияние, из которого вышли Вацлавик и Уикленд и родилась версия стратегической терапии Хейли. Таким образом, ее теоре­тические взгляды включали идею, что детские симптомы могут

выполнять отвлекающую функцию в несчастливом браке и такие отношения — ключ к семейному процессу. Однако философия терапии Сатир была совсем другой. Она добавила «инь» (феми­нинную перспективу) к тому, что становилось слишком «янь» (маскулинным) полем, примкнув к движению за человеческий потенциал, зачинателями которого были Абрахам Маслоу и Карл Роджерс.

В отличие от существующей в ИПИ кибернетической моде­ли восприятия человека как черного ящика Сатир видела в лю­дях жажду самоуважения — хорошего самочувствия и близости с другими. «Ключевым фактором происходящего как внутри чело­века, так и между людьми является картина личной ценности, которую каждый человек все время держит у себя в голове» (Sa-tir, 1972, с. 21). То, что она заботилась о поддержании самоува­жения в человеке, позволяло ей сохранять свое внимание сфоку­сированным на человеческой сущности индивидов, тогда как ее современники активно игнорировали их чувства, гонясь за по­ниманием семей в целом.

Гуманистическая ориентация вызвала у Сатир стремление превращать семьи в инкубаторы позитивных, любящих качеств, которые, как она полагала, заложены в ядро человеческой при­роды. Коммуникации ее интересовали только потому, что она помогала членам семьи снимать с себя защитные маски и выра­жать реальные чувства, а не ломала их дисфункциональные ин­теракции.

В качестве иллюстрации отличия модели Сатир от других предположим, что некий отец сердито говорит своей дочери под­росткового возраста: «Сегодня вечером ты никуда не пойдешь!» Кибернетики из ИПИ восприняли бы это как начальную стадию раскручивающейся петли позитивной обратной связи; Хейли мог бы расслышать в этой фразе сообщение «Я держу тебя под контролем»; Минухин воспринял бы гнев отца как реакцию на коалицию между матерью и дочерью, которая исключает его. Са­тир же обнаружила бы здесь желание отца (и боязнь этого) ска­зать следующее: «Я хочу, чтобы сегодня вечером ты оставалась дома, потому что мне тебя недостает и я чувствую, что ты отда­ляешься от меня».

Отец не сообщает открыто о своей любви, потому что боится отвержения, что ударило бы по его самолюбию. Если бы отец был честен, его дочь имела бы возможность выразить собствен­ные амбивалентные чувства, связанные с взрослением и отчуж­дением от него, и они оба почувствовали бы себя лучше, если бы

поговорили друг с другом откровенно. Таким образом, Сатир по­лагала, что связь между самоуважением и коммуникацией явля­ется круговой. Низкое самоуважение порождает защитную ком­муникацию, которая сходным образом провоцирует защитные ответы от других, что, в свою очередь, вызывает снижение само­уважения, и так далее. Но, к счастью, цикл можно запустить в обратную сторону: честная коммуникация рождает высокое са­моуважение, которое способствует большей честности, и так да­лее (Satir, 1972, 1988).

Ключ к самоценности заключается в коммуникации по принципу «честность от всей души». Чтобы достичь этого, тера­певтам нужно суметь создать такую атмосферу, которая позволя­ла бы членам семьи чувствовать себя достаточно безопасно, что­бы рискнуть открытостью. Терапевт должен быть способен отво­дить защиты людей без угрозы их самоуважению, и потому ему нужно быть моделью честности и принятия.

Таким образом, Сатир отошла от механистических аспектов модели ИПИ. Вместо контроля она сосредоточилась на опеке. Ее волновал опыт отдельных членов семьи, когда другие полага­ли, что такой фокус отвлекает от наблюдения за интеракцио-нальными паттернами. Ее работа заключалась в улучшении ком­муникации и самоуважения, в то время как ее коллеги-мужчины продолжали сосредоточиваться на проблеме. Она создавала с клиентами отношения тесного сотрудничества, тогда как другие поддерживали свободное пространство отстраненного авторите­та. Многими из этих теоретиков Сатир воспринималась как на­ивный мыслитель с расплывчатыми концепциями, но, может быть, она просто опередила свое время.

Боуэн и самодифференциация

Все мыслители-основоположники, представленные до это­го, — группа ИПИ, Хейли, Минухин и Сатир — имели по край­ней мере некоторый контакт с Бейтсоном и его кибернетической перспективой. Несмотря на их расхождения, они все разделяли интерес к изменению актуальных интеракциональных паттернов нуклеарной семейной системы, а не семей, откуда произошли муж или жена. Мюррей Боуэн, последний инициатор семейной терапии, которого мы здесь рассмотрим, разработал собствен­ную версию системной теории помимо этого кибернетического влияния, так что его идеи подлостью отличались от этих других

моделей. А повлияли на рассуждения Боуэна биологические нау­ки. Боуэн (Bowen, 1978) так описывал причины, по которым он обратился к биологии:

«Исходя из посылки, что психиатрия могла бы в конеч­ном счете стать общепризнанной наукой — возможно, через поколение или два, — и зная прошлые концептуальные про­блемы психоанализа [который использовал метафоры из ли­тературы и гидравлики]... я решил прибегнуть к понятиям, которые согласовывались бы только с биологией и естест­венными науками... Выбор пал на понятие дифференциа­ции, потому что этот процесс имеет особое значение в биоло­гических науках. Когда мы говорим о «самодифференциации», мы подразумеваем процесс, подобный отделению ячеек друг от друга. То же самое касается термина «слияние» (с. 354).

Боуэн был поражен эмоциональным слиянием шизофрени­ков с их матерями. Они остро реагировали друг на друга. Позже он заметил, что в этом задействована вся семья, и ввел термино­логический оборот «.недифференцированная семейная эго-масса», чтобы обозначить, что из-за своей эмоциональной реактивности семья в целом уподобляется единому хаотичному конгломерату. По аналогии он считал, что у всех членов семьи отсутствует самодифференциация — эмоции настолько затопляли их разум, что реакции этих людей были автоматическими и импульсивны­ми. Целью боуэновской терапии стала самодифференциация ключевых членов семьи, с тем чтобы они поспособствовали диф­ференциации всей семьи.

Этот акцент на дифференциации, означающий власть разума над эмоцией, выдает психоаналитические корни Боуэна. Из­вестный афоризм Фрейда «Там, где ид, должно стать эго» очень напоминает дифференциацию. Действительно, Боуэн (1978) считал эмоциональную систему «сокровенной частью филогени-ческого прошлого человека, которую он разделяет со всеми бо­лее низшими формами жизни», в то время как интеллектуальная система — это «функция коры головно1*о мозга, которая появи­лась последней в эволюционном развитии человека, и основное отличие между человеком и более низшими формами жизни» (с. 356).

В отличие от антидетерминистской позиции, принятой дру­гими основателями семейной терапии, Боуэн воспринимал уро­вень дифференциации человека как относительно устойчивую

характеристику, с большим трудом поддающуюся изменению. Он также полагал, что приблизительно 90% всех людей диффе­ренцированы плохо. И здесь слышен отзвук Фрейда.

Теория эволюции еще раз проявляется в боуэновских пред­положениях о том, как люди достигают собственного уровня дифференциации. Он назвал это процессом мультигенеративной передачи и предположил, что большинство детей выходят из своих семей, имея приблизительно такой же уровень дифференциа­ции, как и у родителей, и только некоторые переходят на более высокие или низкие уровни. Таким образом, передача диффе­ренциации проходит сквозь поколения по «генетико-подобной схеме» (Bowen, 1978, с. 410).

Принимая во внимание эти убеждения, ясно, что Боуэна не интересовали попытки исправления паттернов коммуникации, как других теоретиков. Он воспринимал качество коммуникации семьи как продукт уровня дифференциации каждого ее члена. Следовательно, маловероятно, что наступит стойкое улучшение коммуникации, пока не произойдет дифференциального усовер­шенствования. Боуэн (1978) утверждал, что, хотя подходы для работы с целой семьей, вызывающие улучшение коммуникации, и «могут произвести драматические сдвиги в чувственной систе­ме, и даже до состояния оживленности... я не могу использовать такой подход как долгосрочный метод для решения базовых про­блем» (с. 151).

Подобно другим основателям семейной терапии, Боуэн по­лагал, что детские проблемы связаны с брачными отношениями их родителей. В его теории центральной является концепция треугольников. Он считал формирование треугольников естест­венной человеческой тенденцией в ситуации беспокойства. При любых двусторонних отношениях, особенно когда оба человека слабо дифференцированы, переживания приводят к стрессу, и привлекается третий человек. «Парные отношения «достают» и стесняют другого человека, и эмоции выплескиваются на третье­го человека, или последнего можно эмоционально запрограмми­ровать на инициализацию участия. С вовлечением третьего че­ловека уровень тревоги снижается» (Bowen, 1978, с. 400). Из этого мы можем увидеть, что Боуэн сделал много тех же самых наблюдений о функциональности симптомов, которые стали центральными для других моделей, но, подобно психоаналити­кам, он воспринимал эти паттерны как проявления глубинного базового процесса, требующего исправления, а не как прямые объекты изменения.

Он полагал, что, если люди осознают существование процес­са эмоциональной триангуляции в своих нуклеарных и расши­ренных семьях и научатся избегать вовлечения в него, то посте­пенно дифференцируются. Боуэновский интерес к эволюции уровней дифференциации сделал его одним из немногих перво­открывателей семейной терапии, кто уделял достаточно внима­ния истории семьи. Остальные полагали, что проблемы семьи можно разрешить, сосредоточившись на актуальных интеракци­ях, так что семейные истории оставались невостребованными. Боуэн заявлял, что ключ к пониманию и улучшению семейной жизни человека — исследование мультигенеративных паттернов, в которые он включен. Клиенты, увидев, что они — только одно звено в длинной дисфункциональной семейной цепи, получали перспективу, необходимую для того, чтобы разбить эту цепь в своем поколении и начать процесс дифференциации.

Непризнанное направление

С тех пор как прошло столько времени с начала становления семейной терапии, системные мыслители продвинулись в инте­ресных направлениях; но поле отстало от них. Взамен семейная терапия повторно обратилась к механистической и иерархичес­кой метафорам, а позже под влиянием нарративного движения отвергла их. Мы представляем эти новейшие идеи с надеждой, что семейная терапия по-другому воспримет эволюцию систем­ного мышления.

На другие сферы, имеющие дело с человеческими объедине­ниями, оказали сильное влияние новейшие версии системного мышления, утратившие механистический акцент на гомеостазе ранней кибернетики. Это наиболее очевидно в мире бизнес-кон­сультирования, где все повально увлечены системным подходом (Wheatley, 1992; Senge, 1990) и работают с корпорациями над ак­тивизацией их внутреннего участия, гуманизацией и разрушени­ем иерархичности. Маргарет Уитли (Wheatley, 1992), видный корпоративный консультант, считает, что акцент на гомеостазе базируется на страхе:

«Но в так почитаемом нами равновесии мы скрываемся от процессов, питающих жизнь. И грустно и смешно, что мы работали с организациями как с механизмами, обращаясь с ними так, будто это неживые объекты, тогда как они всегда

были живыми, открытыми системами, способными к само­восстановлению. Мы усугубили трагедию, обращаясь друг с другом как с машинами, полагая, что единственный способ замотивировать других — это подталкивать и заставлять их действовать...» (с. 77—78).

Что позволило произвести этот переход от механистической версии системного мышления к акценту на сотрудничество и до­верие? Фактически, если заглянуть в перспективу, то складыва­ется впечатление, будто системное мышление вернулось на прежний курс после краткосрочного периода, когда над ним до­минировала кибернетика (к сожалению, повлиявшая на семей­ную терапию сильнее всего). Новые идеи заключаются в продол­жении традиции, заложенной Берталанфи и экологами.

Десятилетиями экологи изучали координированное поведе­ние насекомых. Например, в 1911 г. Уильям Мортон Уиллер ут­верждал, что колония муравьев ведет себя подобно единому ор­ганизму или даже суперорганизму. «Подобно клетке или человеку, она ведет себя как единое целое, сохраняя свою идентичность в пространстве и сопротивляясь распаду» (цит. по Kelly, 1994, с. 7). Эта концепция суперорганизма стала доминирующей темой в литературе по социальным насекомым, пока не вышла из моды с выдвижением на ведущие позиции в 1950-х гг. эксперименталь­ного редукционизма. Несостоятельность редукционистского подхода, однако, позволила возродиться интересу к суперорга­низмам. Мы опять вернулись к системному уроку: свойства це­лого (например, муравейника) нельзя объяснить, анализируя или суммируя поведение частей (отдельных муравьев). Мы долж­ны рассматривать всю систему.

В своем бестселлере о теории хаоса Джеймс Глейк (Gleick, 1987) сообщает, что то, как координируются стаи, стада и рои, не отвечает законам биологии. Фильмы, в которых засняты пти­чьи стаи, разворачивающиеся, чтобы уйти от хищников, демон­стрируют, что движение поворота проходит сквозь стаи подобно волне, перемещающейся от птицы к птице примерно за одну се­мидесятую долю секунды. Это гораздо меньше, чем время реак­ции птицы, поэтому здесь должна срабатывать какая-то другая сила.

Термиты тоже демонстрируют признаки некой неведомой власти. Известный социобиолог И. О. Уилсон пишет:

 «Это почти непостижимо, как один член колонии осу­ществляет надзор за более чем незначительной долей рабо­ты, или представить во всей полноте план такого закончен­ного продукта. Для завершения некоторых термитников тре­буется много рабочих жизней, и каждое новое добавление должно так или иначе прийти в соответствующую связь с предыдущими частями... Но как рабочие могут поддержи­вать такое эффективное сообщение за такие длительные пе­риоды времени? Кроме того, кто проектирует термитник?» (Цит. по Sheldrake, 1995, с. 77).

Подобные вопросы можно было бы задать относительно по­ведения любого животного сообщества.

Было предложено два ответа на вопросы о суперорганизме. Первый включает в себя понятие эмергентных свойств (от англ. emergent — (внезапно) появляющийся, возникающий. — Прим. ред.). Компьютерные ученые смоделировали колонию муравьев почти тем же способом, каким они моделируют работу головно­го мозга. Если составить компьютерную программу, в которой множество «насекомых» наделяются простыми реакциями и им дается возможность для взаимодействия, то проявляются це­лостные паттерны.

Биолог Руперт Шелдрейк (Sheldrake, 1988, 1995) предлагает второй ответ, ссылаясь на существование того, что он называет «.морфологические поля».

«Отдельные насекомые координируются социальными полями, которые содержат проекты конструкции колонии. Организация термитов внутри колонии, вероятно, зависит от поля колонии точно так же, как металлические опилки пространственно организуются вокруг магнита под воздей­ствием магнитного поля. Создавать модели без принятия та­ких полей во внимание очень похоже на попытку объяснить поведение металлических опилок вокруг магнита тем, что они игнорируют поле, — как будто этот паттерн каким-то образом «возникает» из внутренней программы каждой от­дельной металлической частицы» (Sheldrake, 1995, с. 80—81).

Позиция Шелдрейка родственна общепризнанной, тем не менее таинственной концепции морфогенетических полей из биологии развития, к которой обращаются, чтобы объяснить способность нашего тела восстанавливать поврежденную ткань.

Это происходит так, будто в поле заключен проект, который ве­дет систему. Шелдрейк полагает, что поля создаются через на­копленное поведение представителей вида, так что, если часть этого вида усвоит что-то новое, для остальных усвоение этого навыка пройдет проще.

Как эти идеи о сетях и полях применимы к человеческим системам? Если сети людей генерируют сходные поля, органи­зующие их отношения, то нужно меньше манипулировать инди­видами, а больше заниматься тем, что создавать гармоничную атмосферу, и верить, что суммарное поле позаботится об осталь­ном. Этот вывод сделан бизнес-консультантами, которые пола­гают, что могут понять атмосферу корпорации и улучшить ее, прояснив видение, которое разделяется членами компании на всех уровнях. Свободный поток информации сквозь сеть служа­щих становится ключевым фактором, так что поле достигает каж­дого уголка организации. Роль лидера меняется от поощряющей и наказующей до поддерживающей гармоничную коммуника­цию в сети (Wheatley, 1992).

Если перевести эти идеи на семьи, получится, что члены семьи объединяются друг с другом невидимыми полями, органи­зующими их отношения. Терапевты часто сообщают об опыте, когда, встретившись с семьей, они начинают думать и вести себя так, как это принято в ней, будто поддаваясь коллективному трансу. А что, если терапевт, наоборот, входит в поле семьи? Воз­можно, именно эти поля чувствуют терапевты, когда семьи по­являются в их кабинетах. Иногда создается впечатление, будто комнатная температура внезапно опускается до нуля градусов. Терапевты также замечают изменения в атмосфере сессии, когда члены семьи снимают свои защитные маски и начинают честно выражать себя и сочувственно слушать. Означает ли это измене­ние поля семьи?

Работа одного терапевта, чрезвычайно популярного в Евро­пе (продавшего больше книг, чем любой американский семей­ный терапевт), но почти неизвестного в Соединенных Штатах, представляет, как этот вид теории поля применяется в семейной терапии. Берт Хеллингер (Hellinger, 1998) предлагает клиенту описать семью, из которой тот произошел, а затем просит участ­ников группы разыграть роли этих членов семьи. Хеллингер по­лагает, что при вхождении в эти роли они проникают в поле семьи и получают информацию о чувствах людей, которых изобража­ют. Спрашивая у каждого разыгрывающего роль, что он чувству­ет: кто им приятен или неприятен, как они ощущают свою принадлежность, он режиссирует то, что называет семейным созвез­дием, которое позволяет клиенту не только исследовать и пере­проверить скрытые семейные соглашения, но и найти новые, здоровые.

Если говорить о более общем применении этой метафоры поля, то она поменяла бы задачу терапевта. Вместо того чтобы пытаться прямо влиять на семьи клиентов, терапевты сосредото­чились бы на изменении атмосферы в кабинете так, чтобы она была безопасной и принимающей, а затем помогли бы членам семьи идентифицировать и прояснить мысли и эмоции, которые могут оказывать пагубное влияние на их поле. Такой процесс те­рапии не слишком отличается от современных постмодернист­ского и нарративного подходов, если не считать того, что в фо­кус внимания по большей части попадало бы коллективное поле семьи, а не повествования ее отдельных членов. Это сдвинуло бы акцент семейной терапии от отдельных людей, что было харак­терно для популярных моделей 1990-х гг., на понимание и рабо­ту с семьей как системой или сетью.

Мы описали, как можно применить к семейной терапии идеи, посвященные сетям, сообществам и полям, с эвристическими целями — в качестве только одного примера того, насколько ценным является современный системный подход. Системное мышление продвинулось и в других направлениях. Существуют интересные системные идеи в новой физике — понятие о дисси-пативных структурах Ильи Пригожина, Гайя-теория Джеймса Лавлока, теория хаоса и многие другие модели саморегулируе­мых систем. До сих пор остаются невостребованными жемчужи­ны идей из экологического подхода и берталанфианскои общей теории систем. Но основная мысль этой главы заключается в том, что системный подход и сегодня является плодородным ис­точником идей для семейной терапии, несмотря на то неблаго­приятное влияние, которому она подверглась не так давно.

Устоявшиеся концепции и методы

Теперь, после предварительного рассмотрения концептуаль­ной истории семейной терапии как фона, мы можем перейти к концепциям и методам, которые представляются наиболее усто­явшимися и прикладными.

ВЗАИМОСВЯЗАННОСТЬ

Идея, что изменение в любой части системы оказывает воз­действие на все остальные части, по-видимому, не лишена здра­вого смысла. Тем не менее именно отсутствие понимания связи между действиями членов семьи рождает в ней проблемы. Во время терапии семьи много усилий направляется на то, чтобы помочь людям осознать эти связи.

Возьмем, к примеру, семью Эмили Уильяме, матери-оди­ночки афро-американского происхождения, работающей пол­ную рабочую неделю. После того как ее десятилетний сын, Брайен, стал по малейшему поводу затевать драки со своим млад­шим братом и перестал ее слушаться, Эмили безуспешно попы­талась исправить положение при помощи многочисленных на­казаний. В конце концов она пришла к выводу, что ее сын — просто агрессивный хулиган. У нее был настолько сумасшедший темп жизни, что совсем не оставалось времени для анализа и по­строения полной перспективы поведения Брайена.

Поинтересовавшись, что еще произошло в семье, когда Брайен стал непослушным, их семейный терапевт дал Эмили возмож­ность понять, что поведение мальчика может быть связано со смертью ее отца и возникшей у нее вслед за этим депрессией. Поведение Брайена отразило то, как его пугала ситуация, когда мать иногда часами сидит, уставившись в пространство. Когда он ее сердил, она по крайней мере выходила из парализованного состояния.

Мы — индивидуалистическая культура, в которой считается, что люди должны отвечать за свое поведение. Беременные де­вочки-подростки осуждаются за безнравственность; безработ­ные — за лень; наркоманы — за погоню за наслаждениями. Мы редко ищем связи и часто считаемся с любым, что предлагается в качестве оправдания за безответственность. Чем более бескон­трольным представляется нам общество, тем активнее мы ищем кого-то, чтобы обвинить. Не следует удивляться тому, что члены семьи перенимают аналогичное поведение: обвиняют и воспри­нимают друг друга упрощенно. Мы приучены смотреть на жизнь как на ряд бессвязных событий, и в результате события активи­руют наши реакции: пойманные врасплох неожиданными про­блемами, мы начинаем действовать, чтобы справиться с ними, не принимая во внимание контекста этих проблем, их взаимо­связанности. Эта событийная ориентированность часто сопро­вождается тем, что семейные терапевты называют линейным

мышлением — поиском единственной конкретной причины для конкретной проблемы. Эмили, например, считала, что Брайен «точно такой же, как его непутевый отец».

Сущность системного мышления заключается в видении со­единяющих паттернов там, где другим видны только отдельные события. Эти соединяющие паттерны зачастую неочевидны для тех, кто в них вовлечен, особенно когда эти люди осаждаемы бесконечным потоком запросов семейной жизни. Системный подход требует времени и места для осмысления и получения перспективы. Эту перспективу — вот что обеспечивает удачная семейная терапия.

ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ ИНТЕРАКЦИЙ

Но какие именно паттерны ищут семейные терапевты, по­могая людям постигать эти связи? Когда терапевты стали пере­ключать свое внимание от индивидов на семьи, первыми пове­денческими данными, которые они обнаружили, оказались со­блюдаемые последовательности интеракций между членами семьи. Когда Брайен выкидывал номера, Эмили сердилась и ру­гала его. Чем больше она его ругала, тем больше он безобразни­чал; чем больше он безобразничал, тем больше она его ругала. Расширив таким образом фокус внимания, терапевты стали по­нимать, что детское поведение, подобное поведению Брайена, не представляет собой симптомов, проявляющихся из типичных дефектов. Вместо этого поведение одного человека зачастую ока­зывается половиной двусторонней динамики. Чем больше один человек делает X, тем больше другой делает Y и т. д., подобно тому как двое раскачиваются на качелях. Паттерн, а не человек стал мишенью семейной терапии.

Но семьи предъявляют много различных паттернов. Какие из них наиболее значимы в создании или поддержании проблем, с которыми семьи обращаются к терапевтам? Поскольку каждая школа семейной терапии выдвигает свои предположения отно­сительно причин возникновения проблемы, все они берут в центр внимания разные последовательности интеракций.

Единственная логическая отправная точка — последователь­ности, окружающие проблему семьи. С этого начинают и пове­денческие и стратегические школы. Бихевиористы назвали их «реципрокные паттерны подкрепления», а стратегические тера­певты использовали фразу «еще больше тех же самых последова-

тельностей». В обоих случаях первичный акцент был диадичес-ким — на интеракциях между двоими людьми. Обе школы пола­гали, что один член семьи зачастую реагирует на проблемы дру­гого таким образом, что только усугубляет проблемы, и, более того, контрреакции первого продолжают эскалацию и т. д.

Стратегический терапевт заинтересовался бы тем, как реаги­рует семья Брайена, когда тот плохо себя ведет. Он захотел бы узнать, что делает Эмили, когда безобразничает Брайен, как она отвечает на его поведение, как он после этого реагирует на нее, что происходит потом и т. д. И стратегические и поведенческие терапевты были бы так или иначе заинтересованы в том, чтобы прервать эти последовательности, будучи убежденными, что та­кие прямые поведенческие изменения являются ключом к реше­нию проблемы. Основное их отличие заключается в том, как они меняли бы последовательности.

Другие школы семейной терапии видят данные последова­тельности как проявления базовых скрытых проблем, которые должны стать основными мишенями терапии. Психоаналитик исследовал бы эти последовательности, чтобы рассмотреть, что они говорят о защитах каждого индивида и паттернах проеци­руемой идентификации. Структурный терапевт отметил бы ин­теракции, чтобы выработать гипотезу относительно структуры семьи — кто с кем слишком близок или отдален.

Что касается современных школ — нарративной или фоку­сированной на решении, — то их не интересуют последователь­ности, окружающие проблемы, потому что ни тот ни другой подход не тратит много времени на выяснение того, как семьи сохраня­ют свои проблемы. Вместо этого они оба сосредоточиваются на исключениях — ситуациях, когда семья или индивид поступают разумно, — и пользуются этим.

ТРЕУГОЛЬНИКИ

Итак, семейная терапия сначала расширила поле своего зре­ния от психологии одного человека до психологии двух. Боль­шинство рабочих концепций, характеризующих отношения, яв­ляются диадическими — преследователь/дистанцирующийся, проецируемая идентификация, «спутанность», комплементар-ность/симметричность. Однако, хотя обычно мы думаем об отно­шениях как о том, что возникает между двумя людьми, в деиствительности все значимые отношения оттеняются третьими ли­цами.

Например, оказалось, что мать Эмили имела привычку кри­тиковать дочь за излишнюю строгость в дисциплинарных взыс­каниях Брайена. Это сомнительное отношение к ее авторитету приводило в бешенство Эмили и заставляло ее набрасываться на Брайена еще отчаяннее. Если бы терапевт не стал рассматривать этот треугольник, он бы помог произвести некоторое улучшение в отношениях между Эмили и Брайеном, но поскольку бабушка продолжала бы подрывать авторитет Эмили, то маловероятно, что это улучшение сохранилось бы.

Сильнее всего акцентировался на важности треугольников в человеческих отношениях Мюррей Боуэн, хотя это явление за­нимает центральное место и во взглядах Хейли и Минухина. Со­гласно Боуэну, наименьшая устойчивая единица отношений — трио. Дело в том, что, когда двое людей неспособны решить про­блемы между собой, один из них или оба автоматически стре­мятся к третьему человеку. Принимает ли это форму измены, вмешательства закона или просто того, кому вы регулярно жалу­етесь на своего супруга, тенденция триангуляции — не только стабилизировать отношения, но и заморозить конфликт в суще­ствующем состоянии. Таким образом, хотя это и не всегда оче­видно, большинство проблем, которые приводят семьи на тера­пию, оказываются триангулярными, а не двусторонними.

КРУГОВАЯ ПРИЧИННОСТЬ

Проблематичные паттерны интеракций обычно повторяют­ся по кругу, так что невозможно с точностью установить начало и конец этого процесса. Брайен хулиганит. Мать его ругает. Брай-ен хулиганит еще сильнее. Мать кричит на него. Бабушка ворчит на мать. Та удаляется в свою комнату. Брайен успокаивается. Мать выходит и выглядит подавленной. Брайен выкидывает оче­редной номер, и все возвращается на круги своя. Спросите лю­бого из них, кто начал первым, и они не поскупятся на взаимные обвинения. Кто зачинщик? Это редко имеет значение. Лучше спросить, что теперь каждый мог бы сделать по-другому? Повто­ряющиеся последовательности между Брайеном, матерью и ба­бушкой представляют то, что называется круговой причинностью (в противоположность линейной причинности), в том смысле, что каждое действие в круге вызвано и вызывает другое действие.

Таким образом, вместо того чтобы искать скрытые причины, се­мейные терапевты обычно просто стремятся прервать эти круго­вые паттерны интеракций.

Также следует отметить, что многие из этих циклов легко превращаются в порочные. Иногда чем больше вы пытаетесь ре­шать проблему, тем хуже вы делаете, что заставляет вас предпри­нимать то же самое в еще большем количестве, в результате еще более усугубляя положение и т. д. Чем больше Эмили ругала Брайена, тем больше он не слушался, вынуждая ее кричать и даже шлепать его, что провоцировало его на еще большую агрессив­ность и антагонистичность и т. д. Ориентированные на событие линейные типы предпринятых решений, как правило, образуют порочный круг (петля позитивной обратной связи), потому что игнорируют взаимосвязанность людских действий.

Переход от диадической к триангулярной позиции и от ли­нейной к круговой причинности стали выдающимися достиже­ниями ранней семейной терапии. Эти концептуальные сдвиги отделили семейную терапию от бихевиоризма (который рассмат­ривал паттерны диадического подкрепления) и психоанализа (где существовал монадический акцент). Таким образом, исследова­ние круговых и треугольных паттернов интеракции вокруг про­блем — сущностный аспект того, что делает семейную терапию систематическим и творческим предприятием.

НЕПРЯМЫЕ КОММУНИКАЦИИ

Эскалация порочного круга не менее редко связана с фак­том, что члены семьи не получают обратную связь, которая им нужна, чтобы оценить последствия своих действий. Обратная связь откладывается или искажается, потому что семья не может отделаться от непрямых коммуникаций. Когда кто-то сердится на вас, трудно сказать этому человеку о чувстве уязвленности, кото­рое скрывается за вашей защитой. Перед лицом гнева Эмили Брайен не собирался показывать свою обеспокоенность ее печа­лью или то, как он сам грустит из-за утраты дедушки. Поэтому, вместо того чтобы скорбеть, он бесновался.

Тот выход из ситуации, который предприняла Эмили, имел смысл исходя из той обратной связи, которую она получила. Она не знала, что ее ругань с Брайеном в его представлении позволя­ла им обоим избежать отчаяния. В других ситуациях обратная связь откладывается настолько, что становится почти невозмож-

но связать ее с исходным действием. Этот случай не редкость, когда имеются проблемы с окружением, и мы десятилетиями не пожинаем того, что посеяли, и даже после не распознаем связи со своими исходными действиями. Так что мы продолжаем в том же духе, не обращая внимания на последствия. Сходным обра­зом ведет себя отец, когда, ударив сына, на время останавливает плохое поведение мальчика, тем самым подкрепив свое предпо­ложение, что физическое наказание срабатывает, а потом скорее всего не связывает драку сына со сверстником на следующей не­деле с исходным наказанием. В терапии семьи очень важно со­здавать атмосферу, в которой члены семьи без всякого страха могут сказать о том, что в действительности происходит между ними, — т. е. коммуницируют напрямую, что обеспечивает необ­ходимую корректирующую обратную связь, которая превращает порочный круг в благотворный процесс.

СЕМЕЙНАЯ СТРУКТУРА

Другие модели семейной терапии, особенно структурная шко­ла Сальвадора Минухина (см. главу 8), отслеживают последова­тельности семейных интеракций не только потому, что они под­крепляют проблемы, но и потому, что это — проявления структуры семьи. Структура определяется правилами, которые управляют комплексами отношений. При предварительном оценивании семьи, например, терапевты, как правило, интересуются тем, на­сколько близки или отчуждены те или иные отношения, а также правилами (часто скрытыми), которые задают манеру отноше­ний. Формулируя иначе, семейные терапевты оценивают границы семьи, подобные невидимым мембранам, окружающим каждый комплекс отношений (или подсистему) внутри семьи. Подобно тому, как в биологическом организме проходимость стенок яче­ек меняется, позволяя входить или выходить тем или иным эле­ментам, границы вокруг различных семейных отношений предус­матривают больше или меньше интеракций с другими членами семьи и с внешним миром.

Здоровые границы не являются ни слишком открытыми, ни слишком закрытыми. Они достаточно открыты для необходи­мых подсистеме ресурсов, но достаточно закрыты, чтобы сохра­нять целостность. Когда границы слишком слабы, семейные отно­шения спутываются, так что для каждого человека проблематично дифференцировать собственные чувства и мысли от чувств и

мыслей других. Когда границы слишком жестки, отношения ста­новятся выпутанными. Например, граница между Эмили и Брайе-ном была непроницаемой для обменов участием, и оба не позво­ляли себе обсуждать суть положения распутанности. И наобо­рот, граница между Эмили и ее младшим сыном, восьмилетним Натаном, была размытой — она часто говорила с ним и с трудом разрешала выходить из дома, чтобы поиграть с друзьями, потому что испытывала постоянную потребность в его компании.

Бабушка обычно принимала сторону Брайена, объединяясь с ним против Эмили, так что граница вокруг Эмили и Брайена была слишком хрупкой — не было правил, предотвращающих частые вторжения бабушки. Это иллюстрирует другой важный аспект семейной структуры — существование альянсов и коали­ций, особенно перекрестных между поколениями. Коалиция между Брайеном и бабушкой обижала Эмили, заставляла ее чув­ствовать себя отверженной и подпитывала порочный цикл ее ин­теракций с Брайеном. Семейная иерархия (способ, которым ор­ганизуется руководство) — другой ключевой аспект структуры — была дисфункциональной. Авторитет Эмили подрывался со­юзом между этими двоими. Кроме того, озабоченность и скры­тая опека Брайена над матерью — то, из-за чего он отвлекал ее от депрессии, — способствовала неконгруэнтной иерархии, в кото­рой он заботился о своем родителе, а не наоборот.

Следовательно, другой крупный вклад семейной терапии в понимание человеческого характера заключается в понятии, что крайности поведения часто поддерживаются неадресованными структурными проблемами. Дисфункциональные границы, альян­сы и коалиции и проблематичные иерархии — сильные детерми­нанты наших поступков и эмоций, хотя зачастую мы и не сознаем их влияния. Вместо этого мы обычно чувствуем себя вынужден­ными действовать так, что не обращаем внимания на невидимые силы, которые дергают нас за ниточки.

Это справедливо не только в отношении семей. Например, на работе вы можете оказаться в такой ситуации, когда охотно поддерживаете разговор со своим начальником, который за глаза принижает вашего коллегу, несмотря на то что вы обычно стара­етесь не обсуждать кого-то в его отсутствие. И только когда ваш товарищ по работе выражает свое удивление вашим сговором с начальником, вы понимаете, чем занимались.

Вы были частью нездорового треугольника, в котором между вами и вашим начальником всплыли некие темы и никто из вас не захотел обсудить их прямо; и было кое-что, связанное с вашим коллегой, что отягчало вас обоих, но начальник не желал иметь с этим дело напрямую. В результате вы со своим началь­ником вошли в тайный альянс, сродни межпоколенной коали­ции, в котором вы оба могли избежать напряжений в своих отно­шениях, сойдясь во мнениях, что тот парень — тупица. Кроме того, вы так беспокоились за свое положение, что были рады уз­нать, что тот коллега выглядит хуже вас, и способствовать этому восприятию.

Переживания, подобные этим, сильно сказываются на на­шем понимании власти нездоровых структур, вызывая крайнос­ти поведения, и насколько же тяжело изменять эти структуры изнутри, даже если их осознаешь! Все мы периодически оказы­ваемся вовлеченными в структурную рутину, выбраться из кото­рой нам крайне нелегко. К счастью, многие из нас могут высво­бодиться, стоит нам только решиться рискнуть. И к несчастью, семьи, особенно те из них, которые достаточно обеспокоены, чтобы обратиться к терапии, обычно с большим трудом прихо­дят к пониманию структуры, с которой они живут. Кроме того, у них может быть чувство, что слишком многое поставлено на карту, чтобы рисковать структурными изменениями. Таким об­разом, терапевтам нужно не только понимать структурные осно­вы семейных проблем, но и проявить чуткость к тревоге членов семьи относительно изменения их привычных соглашений.

Семейная терапия обнаружила не только факт, что нездоро­вые структуры создают проблемы, но и то, что их оздоровление может исцелить даже прямо не адресованные проблемы. Если бы вы с вашим начальником смогли непосредственно заняться сво­ими проблемами, то вам не потребовался бы козел отпущения в виде вашего коллеги, чье раздражающее поведение только усугу­билось в течение этого периода. Возможно, даже его эффектив­ность повысилась бы, если бы он перестал быть мишенью ваше­го альянса.

Терапевты, заинтересованные в изменении структуры семьи, отслеживают последовательности интеракций, представляющие собой проявления этой структуры, а не одни только события, не­посредственно происходящие вокруг существующей проблемы. Например, в дополнение к исследованию отношений между Эми­ли и Брайеном они поинтересовались бы другими взаимоотно­шениями в семье (между Эмили и ее матерью, Эмили и младшим братом Брайена, Натаном, бабушкой и Натаном, Брайеном и На­таном). Задавая вопросы, терапевт постепенно получил бы изо­бражение внутренней политики семьи. Поняв организационные

проблемы семьи, структурный терапевт взялся бы за реорганиза­цию соглашений, адаптируя границы, укрепляя иерархии и раз­бивая коалиции.

Например, терапевт мог бы попросить Эмили и ее мать пого­ворить о проблемах в их отношениях, запретив вмешиваться обо­им мальчикам. Хотя этот прием может не казаться непосредст­венно связанным с проблемой поведения Брайена, он улучшает функционирование семейных лидеров (исполнительная подсис­тема), так что они начинают работать сообща, а не против друг друга, и основной структурный дефект может быть исправлен.

Поощряя Эмили и ее мать разговаривать друг с другом, а не с ним, терапевт вызывал разыгрывание. Запретив мальчикам вме­шиваться в это разыгрывание, терапевт прибег к технике, назы­ваемой установление границ. Тот же самый набор методов можно было бы использовать и при разговоре Эмили с Брайеном (разы­грывание), удерживая бабушку от вмешательств (установление границ). Простого действия по укреплению границ вокруг под­системы, в то время как члены подсистемы занимаются друг дру­гом, часто бывает достаточно, чтобы запустить обширный оздо­ровительный процесс.

ФУНКЦИЯ СИМПТОМА

К сожалению, структурные проблемы в семьях проще со­здать, чем разрешить. Семьи сталкиваются с огромным напря­жением, которое возникает из-за кризисно ориентированных реакций и порочных кругов, подкрепляющих проблемы поведе­ния. Через какое-то время эти паттерны замораживаются в ри­гидных структурах взаимоотношений.

Некоторые структурные проблемы угрожают благосостоя­нию семьи больше, чем другие. Например, горевание Эмили и ее стычки с матерью, когда она периодически заявляла, что хочет умереть, пугали каждого в семье сильнее, чем потасовки между Брайеном и Натаном. Чтобы избежать и отвлечься от серьезных структурных проблем, семьи нередко подчеркивают менее се­рьезные. Если Эмили была парализована горем, Брайен прово­цировал ее. Когда Эмили начинала спорить с бабушкой, Брайен задирал Натана. Из этого вовсе не следует, что поведение Брайе­на или сосредоточенность Эмили на нем представляют собой со­знательные попытки защитить семью. Скорее всего они автома-

тически реагировали на угрозу, исходящую из напряжения, ко­торое окружало определенные интеракциональные последова­тельности. Таким образом, симптоматийное поведение иногда можно считать адаптивной реакцией, когда семья не в силах опоз­нать или разрешить угрожающие структурные проблемы.

ОБХОДЯ СОПРОТИВЛЕНИЕ

Поскольку семьи зачастую боятся того, что может произой­ти, если их конфликты станут открытыми, они могут сопротив­ляться сосредоточению на своих наиболее чувствительных про­блемах. Ранние семейные терапевты неверно понимали это со­противление как упорство или противодействие изменению (гомеостаз). Однако не так давно терапевты признали, что все человеческие системы отказываются меняться, если чувствуют опасность. Семьи должны сопротивляться изменению, даже то­му, которое постороннему кажется благотворным, пока им не становится ясно, что последствия этих изменений безопасны и терапевт заслуживает доверия. Таким образом, можно считать, что сопротивление разумно, а не безрассудно. Терапевты, при­знающие защитную функцию сопротивления, понимают, что лучше сделать так, чтобы семьи чувствовали достаточную без­опасность, чтобы ослабить свои барьеры, чем разрушать их хит­ростью или лобовой атакой. Они стремятся создавать теплую, лишенную обвинений терапевтическую среду, которая порожда­ет надежду, что исправление даже наиболее угрожающей про­блемы возможно.

Эмили избегала конфликтовать с матерью, потому что пола­гала, что это не приведет ни к чему хорошему. Она боялась, что, если ослушается, то мать станет еще более критичной и это будет угнетать ее еще сильнее. Эти опасения не были нереалистичными. Раньше, если Эмили высказывалась о матери критически, про­исходило именно это. Защиты других людей выглядят неблаго­разумными только потому, что нам неизвестно, что хранят их воспоминания.

Чтобы убедить Эмили снова попытаться позволить матери унать о ее чувствах, терапевту потребовалось бы сформировать у нее доверие к тому, что, работая с ним, она улучшит отношения с матерью. Чтобы заслужить это доверие, терапевт должен ува­жать темп Эмили и признавать ее опасения, а не бороться или

манипулировать ее сопротивлением. Терапевты сталкиваются с гораздо меньшим сопротивлением, если подходят к семьям как к партнерам, стараясь помочь им выяснить, что удерживает их от поддержания тех отношений, к которым они стремятся, а не как эксперты, дающие совет и указывающие на их ошибки.

НЕПАТОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НА ЛЮДЕЙ

Когда вы думаете о процессе семейной терапии, у вас может возникнуть вопрос, как, оставаясь милым, вежливым терапев­том, не допустить того, чтобы рассерженные члены семьи крича­ли друг на друга или сохраняли гробовую тишину, сверля друг друга свирепыми взглядами. Создание безопасной атмосферы означает больше, чем только оказание поддержки. Терапевт еще должен уметь показывать, что способен уберечь членов семьи от взаимных оскорблений или обид, так что они могут снять свою защитную броню, не опасаясь никаких нападок. В первые годы семейной терапии считалось, что подталкивание членов семьи к эмоциональному кризису необходимо, чтобы разморозить их го-меостатические паттерны. Однако спустя какое-то время тера­певты выяснили, что, хотя конфликт и существует и не должен пугать — как говорится, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц, — изменения все же возможны, если члены семьи взаимо­действуют, уважая и сочувствуя друг другу. Именно в эти момен­ты они чувствуют себя достаточно безопасно, чтобы стать ис­кренними друг с другом.

Одно из отличительных качеств семейной терапии — ее оп­тимистический взгляд на людей. Ряд моделей семейной терапии придерживается положения, что за оборонительными сооруже­ниями, которые люди возводят из гнева или тревоги, находится здоровое ядро личности, которая может быть разумной, вежли­вой, терпеливой и желающей измениться. Если члены семьи вза­имодействуют в таком состоянии, они зачастую обнаруживают, что способны прямо решать свои проблемы. Именно защитные эмоции и заводят их в тупик.

Но как все же помочь клиентам высвободить ресурсы их личности, скованной страхом и недоверием? Как привить им терпимость в ситуациях, когда они готовы поубивать друг друга? Некоторые терапевты устанавливают правила коммуникации.

Они просят, чтобы члены семьи использовали «Я-утверждения», когда каждый начинает предложение с «Я чувствую/думаю/хо­чу», вместо того чтобы кого-то обвинять. Высказывание «Ты ни­когда для меня ничего не делаешь!» отличается от «Я нуждаюсь в чуть большей помощи». Членов семьи также просят повторять, что они услышали от других, с целью подтвердить, что послан­ное сообщение получено.

Другой подход к поощрению терпимости заключается в сле­дующем: когда коммуникация становится реактивной, действия просто останавливают и просят, чтобы каждый член семьи отде­лился от критических чувств и убеждений, чтобы вернуться к бо­лее спокойному состоянию. Если терапевт тверд и последовате­лен, то у людей часто проявляется замечательная способность отбрасывать эти мешающие части с себя и переходить в более продуктивную и сочувствующую позицию, особенно когда они видят, что другие члены семьи делают то же самое. Так происхо­дит взаимное разоружение.

Независимо от техники терапевта ключ к генерации продук­тивных интеракций, даже когда сессии проходят в весьма язви­тельных интонациях, заключается в убеждении, что подобный конструктивный потенциал существует в каждом. Это убеждение позволяет терапевтам принимать на себя роль сотрудников, по­тому что они верят, что у клиентов есть необходимые ресурсы. Без этого доверия терапевты оказываются в роли экспертов, воз­мещающих отсутствующие ингредиенты — советы, понимание, родительство, образование или лечение. Это не означает, что се­мейные терапевты, которые придерживаются этого уважитель­ного взгляда на людей, никогда не предлагают указанных компо­нентов, они — просто не согласны с тем, что им всегда виднее.

ИСХОДНАЯ СЕМЬЯ

Другие семейные терапевты, особенно последователи Мюр-рея Боуэна (см. главу 5), активно запрещают членам семьи раз­говаривать непосредственно друг с другом, по крайней мере, пока они не достигнут большей самодифференциации (т. е. большего отделения разума от эмоций). Терапевт по очереди разговаривает с членами семьи и смягчает эмоциональность, выясняя их мысли, а не чувства. Людей просят отражать чувства, а не реагировать на них. После того как клиенты исследуют свои реакции друг на

друга, терапевт переводит их на обсуждение нерешенных про­блем в их исходных (или родительских) семьях. В то время как многие семейные терапевты сосредоточиваются на проблемах в актуальной семье, расширенные семейные терапевты восприни­мают актуальные реакции как остаточные явления убеждений и реакций, приобретенных по мере взросления в исходных се­мьях.

Другими словами, если вам казалось, что родители вас от­вергали, вы отреагируете болезненно, если ваш возлюблен-ный(ая) выкажет хотя какой-то признак того, что не признает вас. Если вы были жертвой треугольных отношений, защищая свою мать от отца, то, вероятно, воссоздадите элементы этих от­ношений в собственной семье. Исходные семейные терапевты замечают признаки подобного типа реакций переноса, когда наблюдают за членами семьи во взаимодействии. Некоторые те­рапевты затем стараются помочь клиентам выяснить, откуда происходят их острые реакции. Другие, подобно боуэнианцам, обучают клиентов оставаться самодифференцированными при посещении своих исходных семей, что, как они полагают, транс­лируется в еще большую дифференциацию в их актуальных се­мьях.

Когда родители в присутствии других членов семьи описыва­ют опыт, через который прошли в детстве, остальные, как пра­вило, лучше понимают родительские реакции и поэтому прояв­ляют к ним сочувствие, а не нападают на них. После того как мать Эмили рассказала, какой разнос ей приходилось получать от собственной матери, Эмили по-другому посмотрела на то, по­чему ее мать так защищает Брайена, когда она его ругает. Более того, бабушка, продолжив исследовать свое прошлое, легко рас­познала, что ее покровительство было не слишком рациональ­ным, а являлось частью паттерна, поддерживаемого нескольки­ми поколениями, в которых матери нападали на своих детей и защищали внуков.

Таким образом, эмоциональные путешествия в прошлое членов семьи, часто с использованием гемограмм (схематический рисунок семейного дерева; см. главу 5), в которых вычерчивают­ся семейные отношения многих поколений, позволяют людям распознавать долгосрочные паттерны, в которые они вовлечены. Часто результатом бывает уменьшение вины и взаимных обвине­ний в семье и большая решимость работать вместе над тем, что­бы это поколение разбило существующий паттерн.

ЖИЗНЕННЫЙ ЦИКЛ СЕМЬИ

Одно из самых полезных понятий, когда во внимание при­нимается влияние расширенной семьи, — это жизненный цикл семьи. Эта концепция ближе всего в семейной терапии к теории развития, а заимствована она из социологии в качестве объясни­тельного фона к структурным и стратегическим подходам.

Социологи Эвелин Дювал и Рубин Хилл начали применять теорию развития к семьям в 1940-х гг., поделив развитие семьи на дискретные стадии с различными задачами, требующими вы­полнения на каждом этапе (Duvall, 1957; Hill & Rodgers, 1964). Предложенные Дювал восемь стадий семейного развития берут­ся за основу (см. таблицу 4.1), хотя позже теоретики предлагали другие схемы, добавляя или убирая те или иные стадии (Solo­mon, 1973; Barnhill & Longo, 1978).

Таблица 4.1. Стадии жизненного цикла семьи Эвелин Дювал

Подобно многим другим идеям, понятие жизненного цикла семьи первым ввел в семейную терапию Джей Хейли (1973). Хейли считал симптомы результатом семейного застревания при переходе между стадиями жизненного цикла из-за неспособнос­ти или боязни сделать переход. Позже Хейли сосредоточился на одной конкретной точке застревания в своей книге «Покидая дом» (1980), в которой были предложены стратегии работы с се­мьями с проблемами отпускания своих повзрослевших детей.

Наработки Минухина (1974; Minuchin & Fishman, 1981) тоже испытали на себе воздействие концепции жизненного цикла. Согласно структурной модели, у семьи возникают проблемы, когда она сталкивается с испытаниями, происходящими из ок­ружения или в связи с этапом развития, и неспособна исправить свою структуру, чтобы приспособиться к измененным обстоя­тельствам. Таким образом, проблемы принято считать сигналом того, что не «дисфункциональная семья», а просто семья не су­мела приспособить свою организацию к одному из поворотных моментов жизни.

Группа ИПИ (Watzlawick, Weakland, & Fisch, 1974) также ис­пользовала понятие жизненного цикла в своей теории формиро­вания проблемы. Переходные периоды жизненного цикла пре­подносят семье предсказуемые трудности, которые становятся проблемами из-за неудачных решений, предпринятых семьей. Они использовали это понимание жизненного цикла как способ переформулировки патологичной проблемы семьи в нормаль­ную.

Это использование исторического материала по жизненному циклу как средство переформулировки актуальных семейных проблем усовершенствовали Мара Сельвини Палаццоли и ее миланская группа, которая исследовала некоторые подробности истории семьи в поисках информации, чтобы сформировать «по-

Состояние семейной терапии

зитивную коннотацию» поведения каждого ее члена. Кроме того, миланская группа первой использовала семейные ритуалы для облегчения переходов между стадиями жизненного цикла. Использование ритуала в семейной терапии позже было усовер­шенствовано и стало активно привлекать внимание многих се­мейных терапевтов (Imber-Black, Roberts, & Whiting, 1989).

По причинам, рассмотренным ранее, Боуэна меньше инте­ресовал жизненный цикл нуклеарной семьи, нежели долгосроч­ное развитие расширенной семьи. Другие психодинамически ориентированные семейные терапевты, однако, предложили мо­дели жизненного цикла семьи, в которых чувствуется влияние моделей индивидуального развития. Согласно этим теоретикам, развитие семьи может оказаться фиксированным или застряв­шим на более ранних стадиях, как это бывает у людей (Wachtel & Wachtel, 1986; Skynner, 1981; Paul, 1969; Barnhill & Longo, 1978). Таким образом, цель — помочь семьям распознать и проработать эти застревания развития, например, оплакав невосполнимую утрату.

Бетти Картер и Моника Мак-Голдрик (Carter & McGoldrick, 1980) усовершенствовали эту схему, добавив мультигенератив-ный подход и приняв во внимание стадии развода и повторного брака. Тем самым они расширили жизненный цикл за пределы нормативных стадий развития нуклеарной семьи, чтобы вклю­чить непредсказуемые, но распространенные события и рас­смотреть более длинный временной период. Их книга «Жизнен­ный цикл семьи», в которой каждая глава посвящена различным стадиям, популяризовала концепцию жизненного цикла семьи, напомнив терапевтам о важности истории. Ее третье издание (Carter & McGoldrick, 1999) включило последние достижения в этой области. Другие семейные терапевты внесли системные идеи в концепцию жизненного цикла семьи, чтобы переходные этапы между стадиями были не такими разрозненными и можно было характеризовать всю семью в целом. Ли Комбринк-Грехем (Combrinck-Graham, 1983, 1985, 1988) рассматривал три поколе­ния семьи как чередование между центробежными и центро­стремительными состояниями, когда события в их жизненном цикле поочередно требуют то большей взаимозависимости чле­нов семьи, то их индивидуализации. Теория колебания Дугласа Брейнлина (Breunlin, 1983, 1988; Breunlin, Schwartz, & Mac Kune-Karrer, 1992) предлагает своеобразное понимание переходов меж­ду семейными и личностными стадиями жизненного цикла. Брейн-лин показывает, что такие переходы представляют собой беспрерывные изменения, которые происходят по принципу плавных колебаний между стадиями или уровнями функционирования.

Новейшие модели, как, например, фокусированная на реше­нии и нарративная, редко обращаются при работе с семьями к идее жизненного цикла, потому что не интересуются историчес­ким прошлым семейных дилемм. Хотя нарративные терапевты и задают вопросы о семейной или личной истории, их цель состо­ит не в том, чтобы выявить проблемные моменты прошлого, а скорее чтобы найти эпизоды, в которых клиенты выходят за рам­ки своих проблем.

ФОКУСИРОВАНИЕ НА ДОСТОИНСТВАХ

Как описывалось выше, одно из качеств, отличающих се­мейную терапию от индивидуальной, — это оптимистический взгляд на людей. Предполагается, что, хотя у людей и есть базо­вые способности, их врожденные ресурсы блокируются или зат­меваются непродуктивными семейными интеракциями. Семей­ные терапевты определяют и помогают исправить паттерны, и способности каждого члена семьи реализуются. Терапевты отсле­живают проблемы и не спускают глаз с достоинств членов семьи.

В начале 1990-х гг. некоторые терапевты стали считать, что вредно ставить акцент на семье как на центре подкрепления проблем. Они решили переключить свое внимание от последо­вательностей вокруг проблем на те из них, которые касались ре­шений. Стив Шазер и Инзу Берг (см. главу 11) стали инициато­рами движения по наблюдению за фокусированными на реше­нии последовательностями. В этом случае у семьи спрашивают, например, что бы с ней было, если бы проблема не произошла, и просят ее членов больше заниматься тем, что они делают в от­сутствие проблемы. Другими словами, эти терапевты выдвигают на передний план и опираются на исключения проблемы, что почти всегда присутствует в семейной жизни, но зачастую зате­няются озабоченностью семьи проблемами и дистрессом из-за них.

Таким образом, вместо того чтобы выслушивать жалобы Эмили на то, как часто Брайен ведет себя плохо, фокусирован­ный на решении терапевт исследовал бы, что она и Брайен дела­ют по-другому, когда он мил и послушен. Эмили сообщила бы, что Брайен может быть очаровательным, если получает все мате­ринское внимание (например, когда Натан находится с бабушкой), а она пребывает в хорошем настроении. К сожалению, такие обстоятельства — редкость, потому что настроение Эмили слишком нестабильно. Она либо переживает из-за смерти своего отца, либо сердится на Брайена. Ей казалось, что Брайен должен вести себя лучше во время этого траура, чтобы выручить ее, и бы­ло страшно обидно, что он, казалось, делает только наоборот. Фокусированный на решении терапевт мог бы попросить Эмили проводить с сыном больше времени наедине, когда им хорошо вместе.

СЕМЕЙНЫЕ НАРРАТИВЫ

Если бы в начале терапии Эмили по вашей просьбе поведала вам о своей жизни, вы услышали бы историю беспомощности. Она чувствует себя жертвой Брайена, матери и своего экономи­чески затруднительного положения. А еще она захвачена печа­лью и негодованием, вызванными утратой отца. Эта история беспомощности и негодования накладывает отпечаток на все ее переживания и интеракции. Ей трудно получать удовольствие от отношений с Брайеном, поскольку она смотрит на него сквозь призму этой истории.

За прошедшее десятилетие семейные терапевты пришли к пониманию, что в основе многих проблематичных последова­тельностей и структур в семьях лежит комплекс интерпретаций или ожиданий — выведенных из повествований о семье, кото­рые регулируют ее функционированием. Начав интересоваться жизнеописаниями клиентов, эти терапевты обнаружили, что они оказывают весомое влияние на то, какие события прошлого вспоминают люди и как они интерпретируют существующие со­бытия. Повествования функционируют как фильтры, отсеиваю­щие переживания, которые не удовлетворяют сюжетной линии или, если события не подлежат отсеву," искажают их до удобова­римого вида. Семьи с проблемами приходят на терапию с песси­мистическими повествованиями, которые часто мешают им дей­ствовать эффективно. Нарративные терапевты помогают людям идентифицировать эти тягостные повествования и помогают им разработать более продуктивные жизнеописания.

Многие из тех, кто принял нарративную метафору, утверж­дают, что она не является дополнением системного подхода, а представляет собой новую парадигму. Вследствие этого они от­вергают большинство концепций и методов, представленных выше в этой главе. Они не интересуются семейными динамиками, которые могли бы подкреплять проблемы, их не занимают возможные системные функции проблемы. Вместо этого они предлагают новый набор техник, чтобы помочь членам семьи воссоздать их самопонимание и то, насколько они бессильны в отношении проблемы, независимо от каких бы то ни было се­мейных динамик. Таким образом, это движение является пост­структурным (или даже, если быть точнее, антиструктурным) в рамках семейной терапии, что соответствует постструктурной революции в других полях.

Семейные терапевты традиционно смешивали поиск источ­ника проблем внутри семьи с фокусом на достоинствах каждого ее члена. Более новые подходы — фокусированный на решении и нарративный — представляют собой основные отступления от традиции, потому что семья для них — больше не источник про­блем. Маятник качнулся от первых дней поля, когда семья вос­принималась как преступник, к настоящему, где она считается безупречной. В то время как совсем скоро выяснится, где в ко­нечном счете остановится маятник в отношении вопроса при­частности семьи, уже сейчас ясно, что фокус на достоинствах — золотая середина.

ВЛИЯНИЕ КУЛЬТУРЫ

Вы можете задаться вопросом, почему не обсуждался факт, что Эмили — неимущая афроамериканка, борющаяся за выжи­вание в американском обществе, и что она и ее семья сталкива­ются с целым сонмом пугающих культурных установок и дейст­вий. (Некоторые читатели могли забыть, что Эмили — черная, совсем как некоторые терапевты не придают значения такому ключевому аспекту своей работы, как раса клиента.) Поскольку мы представляем концепции и методы семейной терапии, при­держиваясь некой хронологической схемы, логично, что к рас­смотрению культурных влияний мы обратились в конце главы, потому что многие годы поле закрывало глаза на воздействие об­щей культуры, в которую входят семьи.

Хотя многие семейные терапевты исследовали и работали с неимущими семьями меньшинств, их слепота была связана убеж­дением, что терапевты не должны навязывать клиентам свои ценности и поэтому им нельзя поднимать темы, которые семьи не представляют как проблемы. Кроме того, они были так увле­чены силой семейной терапии, что слишком высоко оценивали

ее способность преодолевать препятствия. Однако в какой-то момент для многих терапевтов стало ясно, что невскрытые во­просы культуры сами становятся навязанными ценностями — если оставаться «нейтральным», то это предполагает неявное присоединение к господствующей системе убеждений.

Феминистская критика поля в 1980-х гг. шире открыла дверь социальной тематике, и с тех пор поле продолжает расширять свое видение, выводя его за пределы отдельных семей. Терапев­ты признали, что многие отравляющие жизнеописания, затруд­няющие жизнь семьи, часто представляют собой крайние версии распространенных в нашем обществе сюжетов. Поэтому стало исследоваться то, как сказываются на семьях наши культурные установки по отношению к женщинам, представителям других рас и национальностей, людям, не похожим на других (напри­мер, с избыточным весом, иностранцам, физически или умст­венно неполноценным, гомосексуалистам или лесбиянкам) и неимущим. Кроме того, теперь терапия способствует тому, что­бы семьи исследовали, как воздействуют на их совместное вре­мяпровождение и жизненные выборы существующие в нашем обществе меркантильные устремления. Как однажды в семейной терапии стало неприемлемым рассматривать индивида вне кон­текста его семьи, больше неэффективно рассматривать семью в изоляции от таких факторов, как бедность, преступность, патриар­хат, расизм, гомофобия, классизм, чрезмерная занятость на ра­боте и меркантилизм.

Отравляющие культурные сюжеты неизбежно проникают в повествования членов семьи о себе и отражаются в том, как они взаимодействуют друг с другом. Эти культурные сюжеты по-раз­ному воздействуют на семьи — в зависимости от того, на какой ступени в социальной иерархии они находятся, и на отдельных членов семьи — в зависимости от того, какое место они занима­ют в семейной иерархии, — но эффект всегда коварен. Помогая членам семьи исследовать воздействие систем культурных убеж­дений на их жизнь, терапевты обеспечивают перспективу, опи­раясь на которую семьи могут сознательно решать, насколько они готовы уверовать в положения, которые раньше считали само со­бой разумеющимися. Эффект таких обсуждений заключается в том, что семьи выбираются из омута обид и взаимных обвине­ний в связи с проблемами, которые проистекают из неосознания социальных сил, направленных против них. Люди перестают ви­деть в себе и других жертву или обвиняемого, а становятся выжившими или героями, храбро противостоящими многочислен­ным ограничениям.

Эмили приветствовала возможность перепроверить массу сюжетов, которые она усвоила от представителей американского большинства — среднего класса — о черных, женщинах (особен­но крупных женщинах) и матерях-одиночках. Она также осозна­ла убеждения о жестокости молодых черных мужчин, наложившие отпечаток на то, как она воспринимала агрессивность Бранена, ко­торые происходили не только из средств массовой информации, но и из круга ее знакомых афроамериканок. Она по-другому увидела корни своего сильного рвения к финансовому успеху, которое заставляло ее работать полную рабочую неделю и про­должать учиться, одновременно воспитывая двух сыновей. Она поняла, что побудительный мотив этого не столько в американ­ском меркантилизме, сколько в сильном страхе бедности и расо­вых стереотипов, которые сопровождают его. Приняв во внима­ние эти сюжеты, вместо того чтобы бессознательно проживать их, Эмили стала лучше решать, во что верить и как себя вести.

ОДНОСТОРОННЕЕ ЗЕРКАЛО И ВИДЕОЗАПИСЬ

Ни одно описание влиятельных методов не было бы полным без упоминания техники одностороннего зеркала и видеозаписи. Впервые использованное Минухиным и его коллегами в Нью-Йорке, чтобы наблюдать и комментировать работу друг друга с семьями, одностороннее зеркало открыло окно в мир семейного процесса, чего прежде никогда не бывало. Односторонние зер­кала и видеозаписи позволили наблюдать семьи в действии — возможность, которая отчасти объясняет скорые концептуаль­ные и технические достижения семейной терапии.

Кроме того, эти технологии позволяют студентам наблюдать за техникой работы мастеров терапии, а супервизорам давать прямую и непосредственную обратную связь студентам, занима­ющимся с семьями. Живая и видеосуперизия стали стандартны­ми обучающими практиками в учебных заведениях по всей стра­не. Вместо того чтобы ждать окончания сессии, чтобы сказать терапевтам, что они делали неправильно, наблюдающий супе­рвизор может, не откладывая, предложить совет или попросить терапевта выйти посовещаться. Можно, наоборот, оставаться незамеченным наблюдателем, что воспитывает у терапевтов позицию отстраненного эксперта — ту, которую не приемлют постмодернистские терапевты, критикуя системно ориентиро­ванные виды терапии. Однако одностороннее зеркало делает возможным и командно ориентированный постмодернистский подход, когда группа терапевтов работает совместно с семьей и им нужно в разные моменты входить и выходить из терапевти­ческой комнаты.

Почти настолько же революционной, как одностороннее зеркало, является видеосъемка. Записывая на камеру и просмат­ривая свою работу, терапевты могут заметить малые действия и повторяемые паттерны семейной динамики, которые часто про­пускаются «живьем». Видеозапись также позволяет супервизо­рам и студентам тщательно изучать подробности сеанса, что не­оценимо для усвоершенствования терапевтической техники. Без этой возможности наблюдать за семьей, когда они демонстриру­ют текущие паттерны интеракций, трудно представить, что сис­темное мышление могло бы примениться когда-то в психотера­пии. (См. Liddle, Breunlin, & Schwartz, 1988 — для более подробной информации о том, как этот метод обучения повлиял на семей­ную терапию.)

Резюме

После знакомства с этой хронологией концепций и методов семейной терапии читатель может быть ошеломлен тем количе­ством концептуальных перемен, которым подверглось поле за несколько десятилетий своего существования. Из этой на пер­вый взгляд лишенной закономерности череды событий можно выделить паттерн. Фокус терапии постоянно расширялся, охва­тывая все больше и больше уровней контекста. Этот революци­онный процесс начался, когда терапевты увидели за отдельным индивидом его семью. Внезапно необъяснимое поведение кли­ентов стало более понятным. Первые семейные терапевты скон­центрировались на оценивании и изменении последовательнос­тей поведенческих интеракций, окружающих проблемы. Потом стало понятно, что эти последовательности представляют собой проявления базовой структуры семьи, и мишенью изменения стала структура. Затем структура семьи стала рассматриваться как продукт долгосрочного, мультигенеративного процесса, ко­торый управляется системами эмоциональных убеждений, и те­рапевты нацелили свои вмешательства на эти базовые убежде­ния. Не так давно терапевтов осенило, что эти системы убеждений не возникают в вакууме, — отсюда современный интерес к культурным влияниям.

Другая причина для подобных скачков истории поля заклю­чается в том, что, начав с бунта против психоаналитических и медицинских моделей, семейные терапевты заработали статус «белых ворон», ученость которых не признавалась. Всякий раз, когда семейная терапия начинала объединяться вокруг той или иной парадигмы или практики, так что она становилась домини­рующей перспективой, поле переизобретало само себя. Предла­галась новая метафора, а старая отвергалась, как устаревшая. Новое терапевтическое меньшинство становилось прогрессив­ным, низводя лидеров вышеупомянутой революции к состоянию реакционных «бывших».

В настоящее время многие терапевты отвергают системную позицию, относясь к ней как к модернистской и механистичной и, следовательно, менее полезной, чем новая нарративная мета­фора. Десятилетия исследований, концептуальных усовершенст­вований и технических разработок беспечно отброшены ради нового, улучшенного способа мышления. Хотя мы согласны с тем, что важно испытывать новые метафоры и практики и по­стоянно перепроверять старые, но вовсе не обязательно ради каждого шага вперед полностью отвергать прошлое. Наша цель состоит в том, чтобы постараться ухватить будоражащий дух но­вого, сохранив при этом уважение к вкладам гигантов, на чьих плечах мы стоим.

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

BatesonG. 1971. Steps to an ecology of mind. New York: Ballantine.

Bateson G. 1979. Mind and nature. New York: E. P. Dutton.

von Bertalanffy L. 1950. An outline of General System Theory. British Journal of the Philosophy of Science. 7:134—165.

von Bertalanffy L. 1967. Robots, men and minds. New York: George Braziller.

Breunlin D. С and Schwartz R. С 1986. Sequences: Toward a common denominator of family therapy. Family Process. 25£7—88.

С а р г a F. 1996. The web of life. New York: Anchor Books.

Carter B. and McGoldrick M., eds. 1999. The expanded family life cycle, 3rd ed. Boston: Allyn and Bacon.

Davidson, M. 1983. Uncommon sense: The life and thought of Ludwig von Bertalanffy. Los Angeles: J. P. Tarcher.

Haley J. 1985. Conversations with Erickson. Family Therapy Net-worker. 9(2):30-43.

Hoffman L. 1981. Foundations of family therapy. New York: Basic Books.

W e i n e r N. 1948. Cybernetics or control and communication in the ani­mal and the machine. Cambridge. MA: Technology Press.

ССЫЛКИ

Barnhill, L. and Longo, D. 1978. Fixation and regression in the family life cycle. Family Process. /7469—478.

BatesonG. 1951. Information and Codification: A philisophical ap­proach. In Communicfiton: The social matrix of psychiatry. J. Ruesch and G. В a t e s о n, eds. New York: Norton.

Bateson G. 1971. Steps toward an ecology of mind. New York: Bal-lantine.

BatesonG. 1979. Mind and nature. New York: E. P. Dutton.

Becvar, D. S. and Becvar, R. J. 1996. Family therapy: A systemic Inte­gration, 3rd ed. Boston: Allyn and Bacon.

Bowen M. 1978. Family therapy in clinical practice. New York: Jason Aronson.

Breunlin D. 1983. Therapy in stages: A life cycle view. In Clinical implications of the family life cycle, H. Liddle, ed. Rockville. MD: Aspen.

Breunlin D. 1988. Oscillation theory and family development. In Family transitions. C. F a 1 i с о v, ed. New York: Guillbrd Press.

Breunlin D. C, Schwartz R. С and Mackune Karrer B. M. 1992. Metaframework for systemic therapy. San Francisco: Jossey-Bass.

Carter E. and McGoldrick M., eds. 1980. The family life cycle: A framework for family therapy. New York: Gardner Press.

Carter E. and McGoldrick M., eds. 1999. The expanded family life cycle, 3rd ed. Boston: Allyn and Bacon.

Combrinck-Graham L. 1983. The family life cycle and families with young children. In Clinical implications of the family life cycle. H. Lid­dle, ed. Rockville: Aspen.

Combrinck-Graham L. 1985. A model for family development. Family Process. 24:139—150.

Combrinck-GrahamL. 1988. Adolescent sexuality in the family life cycle. In Family transitions, С Falicov, ed. New York: Guilford Press.

Davidson M. 1983. Uncommon sense. Los Angeles: J. P. Tarсher.

DuvallE. 1957. Family development. Philadelphia: Lippincott.

GleickJ. 1987. Chaos. London: Penguin Press.

Haley J. 1971. Family therapy: A radical change. In Changing fami­lies: A family therapy reader, J. Haley, ed. New York: Grune & Strallon.

Haley J. 1973. Uncommon therapy: The psychiatric techniques of Mil­ton H. Erickson. New York: Norton.

H a 1 e у J. 1980. Leaving home. New York: McGraw Hill.

Haley J. 1981. Reflections on therapy and other essays. Chevy Chase. MD: The Family Therapy Institute of Washington, DC.

H e 11 i ng e r B. 1998. Love's hidden symmetry. Zeig. Tucker & Co.

Hill R. and RodgersR. 1964. The developmental approach. In Handbook of marriage and the family. H.T.Christiansen, ed. Chicago: Rand McNally.

Hoffman L. 1971. Deviation-amplifying processes in natural groups. In Changing families: A family therapy reader, J. Haley, ed. New York: Grune & Stratton.

Hoffman L. 1981. Foundations of family therapy. New York: Basic Books.

Imber-Black E., Roberts J. and Whiling R. 1989. Rituals in families and family therapy. New York: Norton.

Kelly K. 1994. Out of control: The new biology of machines, social sys­tems and the economic world. Reading, MA: Addison-Wesley.

LiddleH.,BreunlinD.andSchwartzR.,eds. 1988. Thehand-book of family therapy training and supervision. New York: Guilford Press.

LuepnitzD. A. 1988. The family interpreted: Feminst theory in clini­cal practice. New York: Basic Books.

Minuchin S., 1974. Families and family therapy. Cambridge, MA: Harvard University Press.

Minuchin S. and Fishman, H. C. 1981. Family therapy techniques. Cambridge, MA: Harvard University Press.

Parsons T. and В a 1 e s R. P. 1955. Family, socialization and interac­tion process. New York: Free Press.

Paul N. 1969. The role of mourning and empathy in conjoint marital therapy. In Family therapy and disturbed families, G. Zuk and I. Boszor-menyi-Nagy, eds. Palo Alto, CA: Science and Behavior Books.

Satir V. 1972. Peoplemaking. Palo Alto, CA: Science and Behavior Books.

Satir V. 1988. The new peoplemaking. Palo Alto. CA: Science and Behavior Books.

S e ng e P. 1990. The fifth discipline: The art and practice of learning or­ganizations. New York: Doubleday/Currency.

Sheldrake R. 1988. The presence ofthe past: Morphic resonance and thefwbits of nature. London: Collins.

Sheldrake R. 1995. Seven experiments that could change the world. New York: Riverhead Books.

S i m о n R. 1982. Reflections on family therapy: An interview with Jay Haley. Family Therapy Networker. 6(5):\%—2f>.

Skynner R. 1981. An open systems, group analytic approach to

family therapy. In Handbook of family therapy, A. Gurman and D. К n i s к е г n, eds. New York: Brunner/Mazel.

S о 1 о m о n M. 1973. A developmental, conceptual premise for family therapy. Family Process. 72179—188.

Stanton A. and Schwartz M. 1964. The mental hospital. New York: Basic Books.

Von Bertalanffy L. 1986. General system theory. New York: George Braziller.

Wachtel E. F. and Wachtel P. L. 1986. Family dynamics in indi­vidual psychotherapy. New York: Guilford Press.

Watzlawick P., Beavin J. H. and Jackson D. D. 1967. Prag­matics of human communication. New York: Norton.

Watzlawick P., Weakland J. andPischR. 1974. Change: Prin­ciples of problem formation and problem resolution. New York: Norton.

WheatleyM. 1992. Leadership and the new science: Learning about organization from an orderly universe. San Francisco: Berrett-Koehler Pub­lishers.