Карл А. Витакер. Двадцатилетие семейной терапии: о динамике американской семьи — семейное бессознательное - Эволюция психотерапии. Сборник статей. Т. 1. Семейный портрет в интерьере. Семейная терапия - Дж.К. Зейга

Карл Витакер (доктор медицины, Университет в Сиракьюс, 1936 год) занимается психотерапией более сорока лет. В течении девяти лет он возглавлял кафедру психиатрии на медицинском отделении Университета в Эмори и почти два десятилетия был профессором психиатрии в медицинском отделении Висконсинского Университета. Один из основателей семейной терапии, Витакер отмечен наградой за особые заслуги в этой области, присужденной ему Американской ассоциацией супружеской и семейной терапии. Его метод получил название “экспериентальной школы” (experiential school).

Витакер написал в соавторстве две книги, еще в одной — выступил в качестве редактора. Его методу посвящено отдельное издание. Он участвовал также в создании более шестидесяти книг, где выступал автором предисловий, вступлений и отдельных глав. Кроме того, им опубликованы более семидесяти докладов. В течение длительного периода К. Витакер был президентом Американской академии психотерапии.

Данное выступление можно условно разделить на две части: диагноз и терапия. В первой части дается описание трех типов семей: подобное подразделение помогает понять семейную динамику. Во второй — излагается суть самого метода терапии, который во главу угла ставит внутренний потенциал семьи с заложенными в нем возможностями самоизлечения.

Я бы представил историю своей жизни как сочинение на тему, непосредственно связанную с темой нашего форума: “Социально изолированное детство на ферме в горах Адирондак”. Высшее образование я получил в Сиракьюс, став специалистом по акушерству и гинекологии, но затем, увлекшись шизофренией, свернул с пути истинного в психиатрию. С 1940 по 1945 год я работал с правонарушителями, используя игровую терапию. С 1946 по 1956 год — занимался клинической практикой: пациенты — больные шизофренией. Мы использовали метод терапии, где отношения с пациентами строились по модели “приемных родителей”. Наши подопечные жили в специально арендованном доме под круглосуточным присмотром сестер-непрофессионалов. Я работал с каждым пациентом индивидуально, встречаясь с ним четыре раза в неделю. Период лечения длился от полугода до трех-четырех лет.

У нас сложилась хорошая команда профессионалов. С 1956 по 1965 год, работая все той же небольшой командой, мы расширили нашу практику, включив отдельных клиентов с разнообразной симптоматикой, семейные пары, целые семьи и группы.

С 1965 по 1985 год я перешел к работе с семьями, понимая под семьей единицу, включающую два поколения и более.

Трехколенная семейная структура

Мои наблюдения — результат сорокапятилетней клинической практики, протекавшей в чрезвычайно благоприятных условиях, за которые я признателен двум университетам. Мне оказывали бескорыстное творческое содействие, предоставляя достаточно времени для частной практики и исследовательской деятельности, а также позволяя привлекать к моей работе студентов и коллег-психотерапевтов. В большинстве случаев лечение проводилось не в одиночку, и даже не “в четыре руки”, а одной слаженной командой терапевтов. Мои наблюдения можно уподобить профессиональному багажу механика из автомастерской, который не очень-то разбирается в разных научных тонкостях своего дела, оставаясь тем не менее его знатоком. Кроме того, надо учесть, что за последние двадцать лет через мои руки в основном проходили среднегабаритные машины. Работа в гетто Атланты в предшествующие десять лет тоже дала мне немало, но не о ней речь в этом докладе.

Возможно, я буду лучше понят, если скажу, что выступаю не в качестве теоретика, а скорее семейного антрополога, который наблюдает за тем, как семьи, изменяясь, преодолевают превратности судьбы. Вот об этих изменениях я и хочу поговорить. Излагая свои взгляды, надеюсь удержаться в границах собственного “наблюдательного пункта”, не приписывая себе и не прибегая к обобщению тех выводов и заключений, которые принадлежат другим работающим в нашей области коллегам. Не буду извиняться, если кому-то моя позиция покажется наивной.

Я убежден, что в широком понимании семья — не только продукт взаимодействия социальных ролей и социальных правил, не только биокультурная динамическая сила, но также живой организм. По сути своей семья — это субъект или территория, состоящая, как и индивид, из собственно физической территории плюс сочетания различных физиологических и психологических сил. Нет сомнений, что физические или, если хотите, анатомические факторы в известной степени определяют физиологические, а эти, в свою очередь, оставляют свой отпечаток на психологии. Естественно, что каждая из этих трех территорий испытывает на себе воздействие двух других.

Типы семей

В общем смысле семьи можно подразделить на три типа: биопсихосоциальные, психосоциальные и социальные.

К биопсихосоциальным относятся так называемые естественные семьи, которые состоят из двух пар старшего поколения, пары родителей и детей. Напряжение в такой единице достигает опасно высокой черты — все 220 вольт! — и определяется биологическими или, иначе говоря, генетическими идентификациями. Столь высокое напряжение не может не приводить к “коротким замыканиям” внутри семьи и к выбросу мощных электрических разрядов в окружающее пространство. Сходства и совпадения между прародителями, родителями и детьми столь же сильны, сколь и неизбежны. Уникальность ситуации заключается в том, что, стоит только одному члену семьи вглядеться в лицо другого, как он сразу же обнаруживает в нем определенные физические и символические компоненты своей собственной личности. А это еще больше поднимает глубинное напряжение.

В процессе семейной терапии семья легко разрастается до пяти поколений, когда старики начинают вспоминать своих собственных бабушек и дедушек. Подчас обсуждение этих давних подробностей по своему накалу не уступает разговору о собственных внуках. Хотя связь между родителями супругов с той и другой стороны носит чисто психосоциальный характер, каждое поколение, оставляя неизгладимый отпечаток на следующем и воспроизводя “фамильные” черты, тем самым вносит свою лепту в динамику семейно-брачных отношений. Из поколения в поколение передается семейное бессознательное, либо усиленное, либо ослабленное опытом каждого последующего поколения, но тем не менее сохраняющее вектор своего напряжения. Величина напряжения внутри семейной единицы определяется силой, с которой действуют негативные векторы. Война между мужем и женой или между родителямим и прародителями с одной и другой стороны напоминает психологическое самоубийство или гражданскую войну. По характеру процесса напряжение всегда здесь достигает наивысшего накала, хотя по внешним проявлениям оно может выглядеть даже низким.

Для описания супружеской или другой формы интимной связи между мужчиной и женщиной можно использовать термин психосоциальный брак. Напряжение в этом случае пониже, в пределах 110 вольт, и оно не столь опасно. Это объясняется тем, что партнеры не только уже сделали свой психологический выбор, но и вложили немало душевных сил друг в друга и в свой союз, свою команду. Вот вам самая простая иллюстрация. Я познакомился со своей будущей женой Мюриэль в 1935 году, после двух лет ухаживания мы поженились, у нас родилось шестеро детей, а сейчас у нас уже десять внуков. Пятьдесят вместе прожитых лет, поверьте, — это немалое вложение капитала. Причем следует отметить, что размеры подобных “инвестиций” в значительной степени зависят от того, насколько партнеры настроены на продолжительность и прочность своей связи. Брак можно определить как решение, принятое одной целостной личностью, связать себя с другой целостной личностью с гарантией неразрывности этой связи, хотя возможность разрыва и не исключается. Если, паче чаяния, такой разрыв произойдет, но его удастся ликвидировать, семья, как кость в месте перелома, становится еще крепче и служит еще более надежным фундаментом для взаимной психотерапии и пожизненной разрядки напряженности. Сделанные в семью вложения не подлежат возврату, как безотзывный взнос. Никто не имеет права трогать основной капитал, партнеры могут пользоваться только процентами, по своему усмотрению либо пополняя ими исходный капитал, либо переводя их на отдельный счет.

Психосоциальная семья существует в разных вариантах: второй брак, третий брак, наличие детей от первого брака, появление но­вых детей от второго или третьего брака. Все это создает весьма слож­­ную  динамическую субструктуру стресса. Эта субструктура мо­жет скрываться за наслоениями других подобного же типа дина­миче­ских сплетений, которые используются членами семьи индивидуально, а также за разнообразием динамических маневров, характеризующих психологические союзы и социальные блоки внутри семьи.

Возьмем для примера женщину, вышедшую вторично замуж. Она, безусловно, привнесет во второй брак все то положительное, равно как и отрицательное, что было ею накоплено в первом браке. По сути, она живет в параноидальном ожидании, что ее второе замужество окажется копией первого. Если у нее есть дети от первого брака, она полагает, что второй муж станет для них отцом. Это столь же глубокое заблуждение, как и то, что с первым браком раз и навсегда покончено и в сердце не осталось ни любви, ни обиды на первого мужа. Одну часть подспудной эмоциональной динамики составляет, таким образом, ожидание, что второй муж окажется тем самым человеком, который сможет справиться с ее детьми от первого брака, другую — ложная уверенность мужа в том, что все связанное с первым браком осталось у жены в прошлом, а впереди только бесконечная радость взаимной любви.

Нечто похожее происходит и с женившимся вторично мужчиной, причем, во многом — неосознанно для него самого. Он хранит память обо всем, что вложено в первый брак, и втайне надеется, что вторая жена станет хорошей матерью для его детей, в отличие от первой жены, которая оказалась плохой матерью. Вторая жена, конечно, не в силах оправдать таких надежд, во всяком случае, если не прибегнет к некоторым маневрам и хитростям, чтобы поддержать заблуждение мужа. Второй муж вскоре обнаруживает, что, хотя на него и рассчитывают как на нового отца, он, в сущности, становится частью семейного треугольника. Как только новоиспеченный родитель пытается всерьез взяться за воспитание пасынков, выясняется, что связь между матерью и ее детьми гораздо сильнее, чем между ним и его новой супругой. Таким образом, он обречен всегда терпеть поражение.

Между тем ее и его дети, сохраняя естественную в их положении верность родным отцу и матери, делают все возможное, чтобы расстроить новый союз. Они не только отказываются поддерживать ролевые усилия своих сводных родителей, направленные на них с самыми лучшими намерениями, но и используют естественно возникающее у тех напряжение, чтобы расколоть супружескую пару, а затем, добившись расторжения брака и возврата к прежним семьям, извлечь из всего этого эдипову выгоду для себя. Скрытая динамика еще более осложняется с появлением новорожденного от второго брака. Событие вызывает чувства ревности и горечи у сводных детей, они еще больнее ощущают отсутствие одного из родных родителей и воочию убеждаются, чего лишились с утратой полной генетической семьи. Появляется новый биологический треугольник в дополнение к уже существующим “мать-дети-отчим” и “отец-дети-мачеха”.

Напряжение в отношениях прямого и приемного родителей усиливается нередко до карикатурной степени, благодаря наличию четырех пар представителей старшего поколения. Эти восемь человек связаны с обоими супругами в новом браке психологически и биологически, в то время как сохраняются их родственные узы и с бывшими супругами. Получившийся в результате семейный “салат” из трех поколений по своей взрывоопасности не уступает политической ситуации на Ближнем Востоке. Ни один родитель не потерпит, чтобы зять или невестка увели у него единокровного внука или внучку. Поэтому старики живут в состоянии двусторонней паранойи.

Как правило, все эти подводные течения в семейном бессознательном глубоко скрыты под внешне благополучной оболочкой. По правде говоря, многие семьи даже не вникают в существование этой скрытой динамики и проявляют такие чудеса неосознанной приспособляемости и изворотливости, что искренне верят в тишь и гладь своей семейной жизни. Но эта умиротворяющая картинка напоминает здание Организации Объединенных Наций, которое показывают туристам, не подозревающим о том, какие баталии идут внутри.

Не лишне будет заметить, что в биологических союзах напряжение всегда выше, чем в связях психологического или социального характера. Ситуация в метафорическом плане напоминает положение евреев, поселившихся на Западном берегу Иордана, либо иммигрантов из Мексики или с Карибских островов, пытающихся обосноваться в Соединенных Штатах.

Социальная семья

Совершенно очевидно, что биопсихосоциальная и психосоциальная семьи представляют собой явления совершенно разных классов. В свою очередь, нет надобности в бифокальных очках, чтобы понять,что социальная семья не является вариантом первых двух. К наиболее ярким примерам социальной семьи можно отнести некоторые студенческие организации, футбольные, теннисные и другие спортивные команды. Социальная общность этих групп не исключает психологической динамики, которая подкрепляет организационные процессы. Напряжение здесь порядка 6 вольт, в отличие от 110 и 220, отмечавшихся в предшествующих случаях. Сплоченные воедино одиннадцать футболистов или команда из двух теннисистов служат наглядным свидетельством того, что целое — больше, чем просто сумма составляющих его частей, что каждый член команды не только вносит свой вклад в союз, но и черпает в нем силы. Конечно, при распаде такого союза последствия несоизмеримы с тем разрушением, которое вызывает развод в биологической или психосоциальной семье.

Если продолжить нашу финансовую метафору, то основной капитал при вложениях в социальный союз может быть реинвестирован в другую социальную связь. Иначе говоря, отношения в такого рода семье, или команде, неизбежно имеют конец, который оформляется на основе мирной договоренности с использованием уже существующих, хорошо известных принципов общественного урегулирования подобных ситуации. Психосоциальный брак предполагает войну двух или четырех сторон, с союзниками по обе стороны от линии фронта и со своими психосоциальными и экономическими мотивами. Внутри социальной семьи также может возникать отрицательная динамика, но, как правило, она не переходит в войну, поскольку на первом месте стоят корпоративные интересы, да и длительность союза заведомо ограничена временными рамками. В какой-то степени этот союз напоминает приемную семью.

Принимая на воспитание ребенка, биологическая или психосоциальная семья подспудно устанавливает с ним социальную связь, которая имеет как бы пробный, временный характер. Отношения с приемным ребенком подразумевают лимитированные “вложения”, поскольку будущее этих отношений лишено определенности и нет ничего, что гарантировало бы их длительность. Приемный ребенок и приемные родители принадлежат к одной и той же социальной семейной группе, и здесь применима та же динамика, что и в деловом или спортивном партнерстве.

Обсуждение сути семейных отношений дает необыкновенно богатую пищу для метафорического мышления. Я, например, представляю себе семью не как союз двух лиц, а как контракт между двумя семьями, каждая из которых выставляет своего “козла отпущения”, чтобы продлить род. Поскольку борьба, которую ведет семья ради продления рода, практически не имеет конца, времени оказывается более чем достаточно, чтобы подспудная динамика семейной истории проявилась сполна, как бы хитроумно она ни скрывалась и как бы искусно ни приукрашивалась.

Динамика семьи из трех поколений

Если исходить из предположения, что скрытая динамика во всех семьях в принципе идентична, как идентична психическая и телесная организация людей, то можно говорить о существовании некой нормы и отклонений от нее. Метафорически я представляю семью в виде колеса, где осью, средоточием всех душевных связей, является мать. Дети — спицы, соединяющие мать и отца. Обод колеса — отец, берущий на себя функцию посредника между миром семьи и внешним миром. Управление семьей как многоколенной культурой строится на подсознательном уровне, в значительной мере определяемом векторами прошлых решений. Распределение властных полномочий в семье отражает ее динамику как целостности, которая включает влияния наследственности, жизненного опыта, давлений окружающей среды на семейные подгруппы, состоящие из родителей и детей, мужчин и женщин, семейных диад или треугольников и пр.

Если начать с поколения стариков, то первое, с чем мы, скорее всего, здесь столкнемся, это скрытая племенная война. Когда заключается брак их детей (второе поколение), старшие поколения с обеих сторон начинают выступать в роли приемных родителей. Та и другая сторона заключают своего рода психологическую сделку. Второе поколение, вырвавшись из-под родительской опеки, пытается утвердить свою самостоятельность: молодые делом доказывают свою половую зрелость, что, по их мнению, и говорит о взрослости, хотя процесс их личностного становления еще далек от завершения. Брак, таким образом, являет собой симбиоз двух шестнадцатилетних индивидов в одно тридцатидвухлетнее целое с целью ознаменовать свое вступление во взрослость. Брак можно также представить как двусторонний псевдотерапевтический сговор: о лучшем муже нельзя и мечтать, надо только помочь ему избавиться от алкоголизма; она для него — то, что надо, правда, командовать любит, но он ее обломает. Этот тайный контракт определяет отношения на долгие годы. Амброз Бирс в своей книге “Словарь Дьявола” определил брак как сообщество, объединяющее хозяина, хозяйку и двух рабов, хотя в супружество вступили только двое.

Брак осложняется множеством скрытых символических ожиданий. Так, каждый партнер рассчитывает, что другой заменит ему мать и обеспечит такую же защиту и надежность. Вложенное друг в друга чувство любви со временем становится практической основой для конкретизации этих ожиданий. Здесь можно обнаружить и отголоски эдипова комплекса, когда муж воспринимает жену как отражение своей детской романтической увлеченности матерью, а жена видит в муже воплощение своей чувственной привязанности к отцу. Профессиональный психотерапевт должен уметь разобраться в этой сложной и скрытой структуре двустороннего психологического “инцеста”, осененного треугольниками ревности.

В зрелом браке, хотя и в меньшей степени, проигрываются также братско-сестринские взаимоотношения, имевшие место в ее детстве и в его детстве. Первый ребенок как телесное воплощение оргастической стороны супружеской жизни знаменует многое своим появлением. В частности, этот первенец — реализованная проекция смутных фантазий четырехлетней девчушки о беременности от своего папы. Далее, по негласному соглашению, молодые отец и мать воспринимают своего малыша в символическом плане, как мать матери. С его появлением эта новая семья, состоящая теперь из двух поколений, обретает стабильность и защищенность материнского дома. Для отца символом его матери служит второй ребенок, напоминая об отчем доме как надежной модели, по которой следует строить собственную семейную жизнь.

Появление третьего ребенка, как правило, совпадает с тайным желанием матери укрепить свою власть в семье через детей, поскольку вклад отца, как заметила Маргарет Мид, больше связан с орудиями труда и реалиями внешнего мира. С обоюдного согласия супругов, третий ребенок становится как бы партнером отца, товарищем в его играх, отвлекая его, хотя бы психологически, от соблазна завести роман на стороне, даже если предмет его чрезмерного внимания оказывается трактором или докторской диссертацией. Следуя этой схеме дальше, можно предположить, что для четвертого ребенка уже не найдется символического смысла и семейная динамическая система не затронет его в такой степени, как первых трех детей.

Кстати говоря, огромное воздействие на структуру характеров и формирование ролей в семье оказывает опыт супругов, пережитый до, во время и после беременности. Особенно ощутимый след оставляют такие события, как смерть матери жены или матери мужа, любой неожиданный взлет или, напротив, падение в отношениях семьи с внешним миром. Значимость появления ребенка может в большой степени зависеть от подобных факторов. Самым сильным искажением в жизни этого второго поколения является, безусловно, разрыв супружеских уз и вторичное вступление в брак.

Детям как индивидам или как определенной системе отношений могут также отводиться роли, связанные с реинкарнацией родительского прошлого: бывший возлюбленный матери, бывшая подружка отца, братья и сестры матери, братья и сестры отца... Все это с достаточной точностью и с большим или меньшим напряжением находит свое отражение в динамике жизненного стиля новой семьи. Помимо этого, дети нередко выступают в качестве контркультуральной модели, противопоставляющей себя родительскому стилю жизни. Эта функция может проявиться в форме социального конформизма или социального бунта, разного рода посредничества в отношениях между родителями и обществом или Богом. Например, шизофреник может всю жизнь разоблачать свою мать с ее детским обманом относительно непорочности его появления на свет. Другой пример: сын, который не хочет, чтобы его отец нарушал закон, утаивая налоги, сам, в знак протеста, начинает нарушать закон, угоняя чужие машины.

Психотерапевт как наблюдатель со стороны

Установление терапевтических отношений начинается с того, что принято называть диагнозом, но что должно быть названо, на мой взгляд, договоренностью о терапевтическом союзе. С этой минуты начинается развитие процесса, в котором терапевт отождествляется с тем, что составляет семейную боль. Его заинтересованность и участие действуют как анестезия, необходимость в которой возникает прежде всего в моменты конфронтации с клиентом. Инициатива в заключении союза должна исходить от психо­терапевта, и у нее есть некий внутренний план: терапевт старается расположить себя к ищущей его помощи семье, установить внутреннюю связь с нею. Не следует стремиться изменить характер кого-либо из членов семьи или семью в целом. Статичность традиционного диагностического процесса, выступающая в форме вопросов типа “У него депрессия?” или “У нее гипервозбудимость?”, предполагает отрицание личности и, что еще важнее, — отрицание отношений. Поэтому лучше всего сразу пресечь попытки клиентов ставить диагноз своим родственникам, как и попытку охарактеризовать себя.

Лучший способ установить терапевтический союз — позволить каж­дому члену семьи рассказать об отношениях между двумя или тре­мя значимыми другими, исключая разве что самого себя. Из этих опи­саний сложится целостная картина семейных взаимоотношений, а также их динамики. По идее Фреда Форда (Ford & Herrick, 1974), одни семьи живут по принципу “двое против всего мира”, другие — “каждый за себя”, принцип третьих — “дети прежде всего”.

Наиболее выразительные результаты при подобном подходе достигаются, когда терапевт просит дать оценку взаимоотношениям между родителями каждого из супругов. Можно узнать массу важного, например, из рассказа мужа об укладе семейной жизни тестя и тещи. В ходе таких бесед терапевт постепенно начинает накапливать, аккумулируя в себе, пеструю совокупность семейных восприятий, благодаря чему в итоге вырисовывается общая картина, где находят место ценностные и нравственные критерии семьи и то, как этим критериям следуют семейные подгруппы. Когда представление о семье становится достаточно четким, терапевт может позволить себе вспомнить, что любые варианты взаимоотношений, так же как и любая патология, достаточно типичны и в качестве типических проявлений встречаются во многих семьях. Подобное обобщение равнозначно утверждению, что люди пользуются, в принципе, одной и той же исходной системой защит — различаются лишь специфическое соотношение ее компонентов в каждом конкретном случае и степень их эффективности. Руководствуясь такой установкой, терапевт облегчает себе выполнение достаточно трудной задачи: помочь семье за внешними проявлениями увидеть подлинные пружины внутрисемейных отношений.

По ходу дела, наблюдая внутрисемейные взаимодействия, терапевт может осторожно приступить к интерпретации процесса, ни на минуту не забывая, что проявляемое им участие к семье, забота о ее благоденствии подобно анестезии перед хирургической операцией, должны предшествовать моментам неизбежной конфронтации. Такой параллелизм терапевтического воздействия приобретает особую важность, когда терапевт действует опосредованно, обращаясь к одному из членов семьи не прямо, а через другого. “Просачивание” в сознание членов семьи какой-либо конкретной идеи, касающейся изменения строя или духа их взаимоотношений, происходит органичнее, когда терапевт “переопределяет” те описания, которые дает себе семья, используя самого себя в качестве метамодели. Точно так же безопаснее начинать беседу с каких-нибудь самых дальних родственников, переходя затем к отцу отца, отцу матери, матери отца, матери матери, к отцу, детям и, наконец, к самой матери, поскольку она тоньше, чем кто-либо, воспринимает отношения в семье, а значит, следует по возможности более бережно относиться к этой ее способности. В иных случаях, чем шире диапазон суждений терапевта и чем они отвлеченнее, тем его “атаки” на семью успешнее. При этом он может с пониманием принимать факт, так сказать, универсальной паранойи и всеобщего — всех со всеми — отождествления. Посеяв исподволь семена своих идей, психотерапевт может даже позволить себе отрицать их соответствие действительности. Его отношения с семьей станут лишь еще более открытыми, если он позволит себе признаться в собственных отклонениях и внутренних сомнениях.

Возможность войти в роль пациента позволяет терапевту избавиться от заблуждений насчет собственной исключительности и устанавливает тот образец открытости, которому может последовать семья. В свою очередь, и члены семьи расстанутся с иллюзией, что перед ними — всесильный чародей, который, как по мановению волшебной палочки, может устроить все. Это крайне важно, чтобы терапевт мог поделиться, с пользой для дела, своими тревогами и посещающим его порой чувством абсурда. Семья начинает осознавать, что действительность — многоликая проекция терапевта, его внутреннего мира, его опыта. Мир данной семьи становится просто лишь одним из вариантов человеческого существования. Терапевту не возбраняется в свободной ассоциативной манере делиться фрагментами собственного прошлого, даже если его воспоминания не имеют прямого отношения к семейной проблеме. Однако следует ограничить или вообще отказаться от откровений о своей личной жизни, которая охватывает текущий момент, равно как и не требовать подобных откровений от членов семьи. Вообще лучше вовсе избегать каких-либо параллелей между семьей и текущей личной жизнью терапевта, хотя бы потому, что его домочадцы имеют право на анонимность. Свободные ассоциации терапевта — привилегия самого терапевта, а право на приватность — привилегия его семьи.

Работая с клиентами, я всегда стараюсь поддерживать в себе убеждение, что каждая наша встреча  может быть как первой, так и последней. Терапевт не знает, когда семья придет к нему впервые. Но каждая последующая встреча может оказаться “разводом” или по крайней мере разрывом между семьей как приемным ребенком и терапевтом — приемным родителем.

Трудно переоценить то значение, которое в нашем деле имеет четкость собственных убеждений. Вне этого условия невозможно сохранить границу между тем, что говорит и делает терапевт, или микро­космом психотерапии, — и микрокосмом семьи, то есть жиз­ненным стилем и системой верований многих ее поколений. Дело тера­певта — помочь членам семьи перебороть их страстное желание изменить стиль жизни, одномоментно укрепляя мощь своего “фамильного” патриотизма. Но самый жизненный стиль семьи, сложившиеся семейные паттерны не подлежат реорганизации со стороны — это сугубо внутреннее семейное дело. Терапевт призван защищать право семьи на сохранение тайны доверенной ему информации, заверив клиентов, что ничей взгляд не проникнет в их жизнь и тем более ни один факт не будет оглашен самим терапевтом.

Требуется много времени и скрытой, не видимой глазу работы, чтобы в семье наступили желаемые перемены. Изменение — загадочный и трудно объяснимый процесс. Особую психологическую насыщенность ему придают мечты и страхи, надежды и разочарования участников семейной драмы, а также та их способность, благодаря которой они предстают то в своем подлинном, а то и в карикатурном виде. Терапия помогает снизить напряжение в отношениях, расшатать и ослабить действие ранее заданных программ поведения и подготовить почву для постепенного перепрограммирования семьи как единого организма. Девяносто процентов семейной динамики остаются вне ведения терапевта. Тем не менее, случаются такие счастливые события, когда развитие совместной терапевтической мечты принимает чрезвычайно активный характер и в исходе общих усилий (либо во время лечения, либо в последующий период) весь уклад жизни семьи меняется, причем в желательном для обеих сторон направлении.

И еще, терапевту следует строго следить за тем, чтобы сбор необходимой информации не превратился в подглядывание в замочную скважину. Если такой интимный интерес побуждается собственным образом жизни, то его лучше утолить в специализированных магазинах для взрослых, где всегда можно найти печатную и видеопродукцию на интересующую его тему. В таких случаях не лишне проконсультироваться у своего психотерапевта. Чтобы нейтрализовать подобного типа соблазны, терапевт и сам может подсказать семье, как приглядывать за ним.

Терапевту следует сопротивляться попыткам той или иной семейной подгруппы завербовать его в свою “команду” — одностороннее объединение способно разрушить целостность семейного организма, хотя сами члены семьи, в силу своих фобий или защитных реакций, могут как вступать в семейные группировки, так и выходить из них. В общесемейной динамике всегда присутствует описанная исследователями индивидуальная динамика, которая нередко приобретает заостренные черты под влиянием сложившихся внутрисемейных альянсов или состояния холодной войны между семьей в целом и той или иной ее подгруппой.

Большую, разветвленную семью можно сравнить с Организацией Объединенных Наций, только политическая борьба идет в ней на межродовом уровне. В силу причудливого стечения обстоятельств генеральным секретарем семейной ООН становится психотерапевт, избранный, правда, на относительно короткий срок и с весьма ограниченными полномочиями. Собственная личность — единственная его сила. Отождествление с семьей — дань, которую он платит. Крайне важно, чтобы терапевт не переставал сознавать, что его интроекция — Семья как таковая, а не та конкретная семья, которая в данный момент ищет его помощи. И, наконец, терапевту необходимо постоянно удерживать баланс, не позволяя себе глубоко увязнуть в семейных делах, но и не допуская излишней отстраненности со своей стороны. Тем самым он предлагает семье такую модель отношений, которая дает возможность отдельным ее представителям и подгруппам с большей свободой отделяться друг от друга, что, в конечном итоге, способствует и большей свободе в том, чтобы принадлежать друг другу.

Психотерапевт лицом к лицу с семейной системой

Терапевтический процесс, как и понимание семейной динамики, определяются в основном системой убеждений и ценностей самого психотерапевта. Благодаря тем его способностям, которые отличают его как индивида, а также способности работать в тандеме с другими терапевтами лечебный процесс выступает не как попытка некой подсистемы изменить систему, воздействуя на нее снизу вверх, а как работа одной системы с другой. Убеждения терапевта включают в себя в качестве компонентов познанное, или накопленный багаж знаний, познаваемое, то есть доступное пониманию благодаря пережитому опыту и последующему его анализу, и непознаваемое, то есть то, что остается за пределами нашего интеллектуального постижения. К вторичным факторам личности терапевта и системы его убеждений я отношу рациональное начало (интеллектуально-техническая основа, политические взгляды) и иррациональное (сокровенная часть опыта, его оценка и символизация). Сюда же относятся элементы самообмана, корни которого надо искать в особенностях либо культуры, либо самой личности профессионала. Они могут вписываться или не вписываться в один из четырех типичных характерологических паттернов: параноидный, простой, кататонический и гебефренический.

В процессе взаимодействия терапевта как личности и семейной системы эти компоненты образуют контекст встреч, определяют обоюдную мотивацию и двусторонний характер обмена жизненным опытом. Деловые качества терапевта, его операциональное мастерство — результат прежде всего его собственной целостности, его роста и не в последнюю очередь — его способности расширять присущее человеку чувство принадлежности семье — той, где родился, и той, что создал сам. Благодаря всему этому становится возможным диалектическое равновесие между принадлежностью другим и чувством собственной индивидуальности. Профессиональное применение этого диалектического баланса между индивидуацией и принадлежностью и называется терапевтическим союзом, поскольку в его основе лежит умение терапевта отделять свою функциональную роль от своего личного образа жизни.

Ловушки и лабиринты терапевтического процесса

Каждый, кто причастен к терапевтической практике, знает, что там нас ждет ряд “ловушек”, создающих угрозу терапевтическому процессу. Наиболее очевидные среди них: рассказы о прошлом, боль — настоящего, страх перед будущим, искус обольщения и миф волшебства. Терапевта подстерегают разного рода опасности: затеряться в лабиринтах беспардонного копания в чужой жизни, поддаться возбуждающему чувству идентификации, соскользнуть на терапию для самого терапевта, удрать от реалий собственной жизни, увлечься совместным с клиентом построением иллюзорных схем и, наконец, не устоять перед искушением продлить симбиоз до бесконечности.

В таких ситуациях возможен ряд терапевтических ходов, может быть, не совсем техничных, но зато полезных под углом зрения собственной безопасности и ее обеспечения. К наиболее критическим моментам в терапевтическом союзе я отношу: соединение сторон, индивидуацию, воссоединение и расторжение. Работая с проекциями, которые возникают при переносе, можно поменяться ролями с клиентом, изображая откровенную скуку, терапевтически манипулируя переносом либо, напротив, бурно отрицая все. Можно также прервать поток семейных проекций и фантазий, прямо указав на скрытый в них подтекст, или начать параллельную игру, рассказав нечто похожее из фантазий самого терапевта. Допускаю, что в иные минуты, накоротке, можно признаться и в каких-то отклонениях, которым подвержен сам. Все это сообщает пациентам опыт равного с терапевтом участия в работе, избавляя их от чувства, что только им приходится раскрывать о себе всю подноготную.

Иногда следует открыто возразить против проекций, к которым прибегает семья, независимо от того, есть в них доля истины или нет. Как уже говорилось выше, полезно временами незаметно брать на себя роль пациента, повернув ситуацию таким образом, чтобы семья становилась терапевтом. Такие приемы ослабляют напряжение, особенно в тех случаях, когда, например, затрагивается проблема изменения.

Для пользы дела иногда неплохо призвать на помощь кого-нибудь из старших коллег, расширив тем самым возрастной диапазон участников, встретившихся на почве того или иного конкретного случая. Подобное сотрудничество осуществляется на началах либо ко-терапии либо просто приглашения нового лица для участия в одной из встреч.

Терапевт может дать понять семье, что он не всемогущ. Это пойдет лишь на пользу делу, поскольку семья должна верить прежде всего в собственные силы, сознавая, что только от нее зависит и только сама она решает, имеет ли смысл продолжать лечебный процесс. И наконец, терапевту стоит постепенно “накапливать” признаки, свидетельствующие о том, что терапевтический союз близится к завершению, поскольку эти отношения носят временный характер и их прекращение знаменует собой успех лечения.

Литература

Ford, F. & Herrick, J. (1974, Janury), Family Rules — Family Lifestyle. Amer. Jnl. Orthopsych. 44, I.