Клу Маданес. Достижения в стратегической семейной терапии - Эволюция психотерапии. Сборник статей. Т. 1. Семейный портрет в интерьере. Семейная терапия - Дж.К. Зейга

Клу Маданес — член директората Института семейной терапии в Вашингтоне. Она — автор двух книг по семейной терапии; приобрела известность благодаря своим новаторским подходам в психотерапии и практике супервизии.

Изучение социальных условий жизни индивида, которое особенно интенсивно продвигалось в шестидесятых и семидесятых годах, позволило дать новое объяснение мотивации человеческого поведения. Внимание клиницистов сместилось с отдельной личности на нуклеарную семью и ее расширенную форму, включающую более отдаленных родственников.

Исследователи выделили различные виды семейных структур, подчеркнули необходимость сохранения относительных границ между поколениями, а также отметили, что любая структура организована по принципу иерархии. Как показали наблюдения, люди с выраженной симптоматикой, как правило, вовлечены в ненормальные иерархические отношения, когда семьей, например, командует ребенок. Задача заключается в выявлении таких искаженных иерархий и поиске путей их нормализации. Как было установлено, симптоматическое поведение обладает адаптивностью, то есть в ненормальных условиях человек и ведет себя ненормально. Вопрос заключался в том, как представить и описать семью в целостности ее социального контекста и каким образом изменить поведение ее членов.

Г. Бейтсон, Д. Джексон, Дж. Хейли и Дж. Уиклэнд (1956 г.) предположили, что патогенными условия становятся в том случае, когда человек получает двойственное сообщение, уровни которого несовместимы по своему значению. Подобно этому может возникать и организационная дилемма, когда некая структура соединяет в себе взаимно не согласующиеся иерархии. Такого рода структуре неизбежно сопутствуют конфликтные уровни коммуникации или, говоря иначе, симптоматическое поведение (Mada­nes, 1981).

Программа исследований Г. Бейтсона была посвящена изучению конфликтных уровней непроизвольных “посланий”, “сообщений”, содержательная парадоксальность которых получила отражение в термине “двойная связь” (double bind). Если раньше безумие и другие симптомы рассматривались как явления индивидуального порядка, то теперь в них стали видеть одну из форм коммуникативного поведения. Однако системные особенности семьи, в условиях которых происходит подобное общение, оставались вне внимания. Мать может, например, сказать своему ребенку: “Мне хотелось бы, чтобы ты по своей воле сделал так, как я скажу”. На такой странный набор посланий и реакция будет необычной. Причина столь удивительного способа общения может объясняться либо характером женщины, либо ее вынужденной реакцией на поведение ребенка со странностями в общении. В любом случае требуется осмысление более широкого круга социальных и психологических условий, к которым вынуждены приспосабливаться члены семьи.

Смысл двойственных посланий раскрывается с большей полнотой, если их рассматривать сквозь призму тех противоречий, которые отличают систему внутрисемейной иерархии. Мать, которая требует от ребенка подчинения себе, но как бы по его собственной воле, является частью структуры, где: 1) она, по праву родителя, занимает главенствующее положение по отношению к ребенку, но 2) ребенок тоже управляет матерью либо силой своего симптоматического поведения, либо вступая в коалицию с другими значимыми членами семьи. Как мать она должна руководить ребенком, но, с учетом указанных обстоятельств, вместо этого лишь выражает беспомощную просьбу, чтобы тот соблаговолил послушаться ее (Haley, 1981).

В любой структуре есть своя иерархия, иначе говоря, находится кто-то один, кто берет в свои руки власть и ответственность за все, что происходит в рамках данной структуры. По закону, отец и мать обязаны заботиться о своих детях. По мере взросления последних родители постепенно ограничивают свои властные полномочия, а дети все больше принимают на себя ответственность за собственную жизнь. С наступлением их взрослости наступает равенство и в отношениях. И последний этап, когда на плечи “детей” ложится забота о престарелых родителях.

В браке вопросы иерархии решаются супругами путем разделения сфер власти и ответственности. Один, например, принимает все финансовые решения, другой отвечает за отношения с родственниками. Каждый главенствует в одной области и подчиняется в другой.

В семье всегда есть доминирующие лица, которые отвечают и решают за остальных. В их функции входят также помощь, защита, утешение, воспитание и забота о других членах семьи. Более естественной является такая иерархия, когда родители отвечают за детей, а не наоборот. Поэтому и власти у родителей больше. В зависимости от времени и обстоятельств супруги попеременно опекают и защищают друг друга.

Когда у ребенка начинают проявляться формы поведения, которое принято называть симптоматическим или проблемным, родители выражают свою заботу, прибегая либо к наказанию, либо к усиленной опеке. Таким образом, благодаря нарушениям в поведении ребенок обретает власть над родителями, в каком-то смысле определяя их поступки, времяпрепровождение, содержание разговоров и тому подобное. Те отклонения от нормы, которые отличают поведение ребенка, заставляют уделять ему еще больше внимания. В итоге в семье формируются две конфликтные иерархические структуры: и родители и ребенок одновременно находятся и в главенствующем и в подчиненном положении по отношению друг к другу. Эта несообразность может превратиться в “обратную” иерархию, когда родители теряют над ребенком всякую власть и тот начинает доминировать, внушая им ужас эксцентричностью, необузданностью или жестокостью своего поведения.

Если симптомы или проблемы появляются в поведении одного из супругов, то и здесь возникают сразу две несовместимые иерархии. С одной стороны, “проблемная” половина супружеской пары находится на нижней ступеньке, поскольку она (или он) больна и беспомощна, а та, что оказывает помощь, перемещается на ступеньку выше. С другой — та же проблемная половина получает своеобразное превосходство, поскольку помощь безуспешна, усилия тщетны, и нормальная половинка супружеской пары попадает в зависимость, подчиняя свою жизнь больной. Подобную ситуацию могут вызвать такие симптомы, как депрессия, алкоголизм, страхи, тревоги и психосоматические заболевания.

Симптом можно определить как “неконгруэнтное послание”, в том смысле, что человек ведет себя несуразно, прибегая к таким способам  поведения, которые приносят несчастье и ему самому и другим, отказываясь при этом брать ответственность на себя под предлогом, что все происходит непреднамеренно. В более широком понимании симптом можно рассматривать как следствие или даже соответствие — внутренне рассогласованной позиции: если человек одновременно беспомощен и в то же время властен по отношению к другим, его поведение обязательно станет симптоматическим.

Метафоры взаимодействия

Желание узнать, почему каждый человек поступает именно так, а не иначе, и делает клиническую работу столь привлекательной для нас, терапевтов. Это удивительная загадка, почему человеку свойствен определенный тип поведения, и не меньшая загадка — что с этим делать. Одна из такого рода тайн скрывается в области метафорической коммуникации.

Общение людей построено по принципу аналогии. Передаваемые ими сообщения приобретают смысл только в контексте других сообщений. Построенное на аналогии сообщение, как правило, несет в себе скрытую информацию, которая отличается от прямого, открыто выраженного смысла и подразумевает некую неявную просьбу или повеление. Например, сообщая мужу, что у нее болит голова, жена, помимо прямой констатации внутреннего состояния, может как бы проводить аналогию с ним, выражая неудовлетворенность своим положением в семье. Возможно, в ее сообщении содержится обращение к мужу принять больше участия в заботах о детях.

Можно предположить, что поведение вообще во многом основано на аналогиях и метафорах разной степени абстракции. Поведение одного человека можно считать аналогичным поведению другого, когда в нем обнаруживается некое сходство, при этом не важно, если в целом ряде других отношений эти люди абсолютно не совпадают. В тех же случаях, когда чьи-либо действия символизируют или замещают собой нечто другое, символом или заменой чего они выступают, можно говорить о метафоричности поведения. Симптоматическое поведение можно в определенном смысле рассматривать и как аналогию и как метафору.

1) Симптом, сообщая о внутреннем состоянии человека, может также служить метафорой другого его внутреннего состояния. Так, головная боль у ребенка выражает порой более чем один определенный вид боли.

2) Симптом, будучи сообщением о внутреннем состоянии одного члена семьи, может в то же время выступать аналогией или метафорой по отношению к симптому или внутреннему состоянию кого-либо другого из домочадцев. Например, когда ребенок не хочет идти в школу, он нередко выражает этим не только свой страх, но и страхи матери. Детский страх аналогичен материнскому (если в основе лежит сходная причина) и в то же время выступает метафорой (поскольку символизирует или передает страх матери).

Исходя из таких представлений, позволительно предположить, что взаимодействия людей также построены на аналогии и могут быть действительно поняты только в контексте других взаимодействий. Таким образом, цепочка, которую они образуют, обычно содержит в себе некий сопутствующий смысл, который существенно отличается от явно выраженного.

Взаимоотношения между двумя членами семьи построены на аналогии или на метафоре, если они замещают отношения в другой семейной диаде. Допустим, жена чем-то огорчена и муж, как обычно, утешает и успокаивает ее. При появлении периодических головных болей у сына мать будет точно так же утешать и успокаивать его, как это делал муж по отношению к ней. Оказывая помощь сыну, мать, хотя бы на время ее занятости ребенком, перестает быть той беспомощной женщиной, какой она привычно выступает в своих отношениях с мужем. Иначе говоря, отношения между матерью и сыном замещают собой отношения между мужем и женой.

Бывает и так, что вся система взаимодействий в семье, возникшая “вокруг” симптома одного из ее представителей, может быть метафорой или замещением системы взаимодействий, сложившейся ранее в связи с другой семейной проблемой. Например, если в поведении или здоровье одного из детей возникает неблагополучие, отец, мать и остальные дети будут стараться помочь ему  точно так же, как они задолго до этого проявляли свою заботу о матери. При этом фокусирование на детской проблеме невольно будет наносить ущерб взаимодействиям, центром которых была мать.

Различие между буквальным и метафорическим смыслом сообщения — предмет исследований в современной психопатологии. Интерес к метафоре сопутствовал развитию психоанализа, он находит место и в теории о природе шизофрении и в гештальт-психологии. Так, например, считается, что шизофрения представляет собой трудность в разграничении буквального и метафорического уровней сообщения. Поколения психотерапевтов бьются над расшифровкой метафор шизофреников, полагая, что, поняв их, они придут к разгадке тайны психоза. И психодинамическая, и экспериентальная терапия в большой степени основываются на понимании метафор, поскольку ими одинаково богаты как язык взрослых, так и игры детей.

Правда, во всех этих теориях всегда наблюдалась некоторая путаница между собственно коммуникацией и тем, что под коммуникацией мыслится в теоретическом плане. Относительную ясность в этот вопрос внес Корзыбский (1941), подчеркнув, что карта — это отнюдь не сама территория. Используя этот образ, психоанализ можно рассматривать как теорию метафор, где постоянно происходит путаница между картой и территорией. Эдипова драма, например, зачастую воспринимается не как метафора, или карта, а как реальный факт.

Следуя этому традиционному интересу, современные исследователи прибегают ко все более сложным построениям, описывая на языке метафор причудливое сплетение выявленных взаимодействий. Но надо заметить, что метафора системы и метафора как продукт воображения — это далеко не одно и то же. Соответственно, и анализ метафоры, где находит отражение цепочка последовательных взаимодействий, существенно отличается от анализа, в фокусе которого — метафора послания или действия. На мой взгляд, научное исследование поднимается на более высокий уровень, когда метафорическая коммуникация осмысливается на языке не только индивидуальных посланий, но и систем взаимодействия или взаимоотношений (Madanes, 1984).

Исследования подобного рода служат мостиком между, с одной стороны, индивидуальной психодинамической и экспериентальной терапией, задача которых состоит в расшифровке, понимании метафоры, и, с другой — семейной терапией, в фокусе интересов которой находятся структурная организации семьи и паттерны внутрисемейных взаимодействий.

Власть в семье и межличностное воздействие

В своих попытках оказать взаимную помощь члены семьи не всегда благоприятно воздействуют друг на друга — вместо того, чтобы работать с проблемой, они нередко страраются отвлечь от нее внимание, тем самым лишь оттягивая ее решение и создавая новые трудности.

Например, сосредоточив все свое внимание на появившихся в поведении ребенка нарушениях, родители тем самым получают передышку от собственных конфликтов и более того — косвенный повод уладить свои несогласия. Так, мать, возможно, полностью уйдет в заботы о “проблемном” ребенке, вместо того чтобы “пилить” мужа или, вопреки его желаниям, подталкивать его все выше по ступенькам карьеры. С другой стороны, возникшие у ребенка трудности дают отцу возможность почувствовать себя нужным семье и как раз в тот момент, когда так остро ощущается холодность и отчужденность жены. Таким образом, проблемы в поведении, делая ребенка якобы беспомощным, помогают ему по-своему защитить своих родителей, предупредив угрозу разрыва их отношений, и как помощник в сохранении семьи он, без сомнения, силен.

Возникает вопрос: кому принадлежит инициатива в данной ситуации? Ребенок ли “разрабатывает план” помощи родителям или родители подталкивают ребенка к подобному поведению? Может, это делает отец, чтобы не разбираться с трудностями жены, или жена, чтобы освободить мужа от его забот о ней? Вопрос на самом деле не столько в определении истины, сколько в том, как расставить акценты в семейных событиях и в какой последовательности их выстроить, чтобы выбрать надежную стратегию, ведущую к позитивным изменениям в семье.

Шутка и юмор

Шутка и юмор — важные составляющие моей терапевтической стратегии. Иногда люди выглядят неоправданно мрачно, и неожиданная шутка может мгновенно вызвать перемену в поведении, настроив на поиск новых вариантов выхода из кризиса. Юмористическое переопределение проблемы, в шутливой форме поданная интерпретация или даже директивное указание терапевта меньше всего ожидаются семьей. Но это невольное изумление вызывает прилив сил, наполняет ситуацию драматическим смыслом, подталкивает членов семьи к действию, пробуждая у них желание изменить сложившийся порядок вещей, а терапевту позволяет предельно использовать свой творческий потенциал, чтобы преодолеть все “ухищрения” симптома.

Юмор подразумевает способность мыслить на разных уровнях и в этом смысле он схож с метафорической коммуникацией. Когда терапевт, обсуждая с супругами их сексуальные отношения, прибегает к метафоре о вкусном обеде или о партии в теннис, шутливый аспект сообщения выступает сразу же, едва установливается связь между двумя его уровнями. Мышление на параллельных уровнях предполагает и допускает известную непоследовательность, алогичность общения. Его участники перескакивают с одной темы на другую, устанавливают немыслимые связи и ассоциации между, казалось бы, совершенно не сопоставимыми вещами, что одновременно со смехом приводит к терапевтическому эффекту.

В качестве примера шутливой формы терапии расскажу об одной семье, где молодой человек страдал пристрастием к азартным играм. Пагубное увлечение помешало ему сделать карьеру, став, в конце концов, даже угрозой самой его жизни, поскольку из-за огромных долгов он оказался заложником мафии. Отец молодого человека был известным медиком, преуспевали в делах брат и сестра, дружно выражавшие свое негодование тем, что мать и тетка беспрестанно ссужали бездельника деньгами или платили за него залог, чтобы в очередной раз вызволить из тюрьмы.

Терапевт растолковал матери и тетке, что молодому человеку необходима их опека и наставления именно в том, что составляет смысл его жизни — в игре. Раз в неделю мать и тетка должны были ходить с юношей на бега и, устроившись по обе стороны от него, изучать лошадей и жокеев, чтобы не ошибиться в ставках, заявляя во всеуслышание: “Поставь-ка на черную, не лошадь, а за­гля­денье!” или “Погляди-ка на того жокея в красном, у него такое приятное лицо, ставь только на него”. И все в этом роде должно было исходить от двух маленьких милых старушек, которые должны были еще и старательно оттирать от своего подопечного его прежних дружков. Точно так же им поручалось охранять его и в очереди, где приходилось выстаивать, чтобы сделать ставки. Одна должна была стоять впереди, другая — позади молодого человека. Деньги разрешалось давать только тогда, когда он соглашался поставить на выбранную ими лошадь.

Мало того, каждый вечер матери и тетке, призвав на подмогу еще кого-нибудь из членов семьи, полагалось играть в покер или какую-либо другую азартную игру. При этом старушкам вменялось в обязанность постоянно критиковать игру своего поднадзорного и учить его уму-разуму за карточным столом.

Поначалу семья была озадачена такими указаниями, тем более что пожилые дамы сроду не бывали на бегах и не держали в руках карт. Однако они пообещали в короткий срок овладеть карточным искусством, чтобы на должном уровне поучать и критиковать юношу. Молодой человек прямо-таки дошел до белого каления, особенно во время одной из сессий, где происходила репетиция того, как мать и тетка отправятся с ним на бега, и вторично — когда репетировали игру в покер. Не менее активно включились в действо сестра и брат, тем более, что у них уже не было сил смотреть, как их брат-игрок транжирит семейные денежки. Глава семьи вначале отнесся ко всей затее сдержанно, но весьма оживился, когда терапевт заметил, что если проблему и не удастся решить, то по крайней мере можно будет выявить, не страдают ли такой же пагубной страстью и другие члены семьи. Дело кончилось тем, что терпение молодого человека лопнуло и он заявил терапевту, что тот ничего не смыслит в настоящей игре, а вся эта канитель ему надоела, и он решил пойти работать, отдать долги и начать новую жизнь. Так он и поступил.

Стратегия парадокса

Как правило, большинство клиентов не внемлют хорошему совету. Терапевты находятся в невыгодном положении, поскольку люди, с которыми им приходится иметь дело, не очень склонны безоговорочно им верить. Как правило, приходится прибегать к косвенному воздействию. В своей практике я часто прошу членов семьи сделать, в порядке шутливого сотрудничества с терапевтом, что-нибудь такое, что может казаться несуразным и совершенно не связанным с терапией, но быть, тем не менее, вполне терапевтичным. Предлагаю две разработанные мною стратегии.

Игровое воспроизведение действия симптома

Члены семьи в шутливой форме изображают то, в чем, по мнению психотерапевта, заключается функция симптома. Вся эта игра, конечно, должна воспроизводить действие симптома не буквально, а в емкой, лаконичной, в определенной мере символической и шутливой манере. Парадокс воспроизведения симптома заключается в том, что действующие лица семейной драмы меняются ролями. Например, у дочери — суицидальный синдром. Терапевт просит мать изобразить подавленное состояние, а дочь должна ее утешать. Или ребенок страдает от страхов — тогда испуг изображает родитель, а ребенок его успокаивает. Терапевт рассматривает функцию симптома как выражение завуалированного призыв о помощи со стороны родителя, в данном случае отца, на который так же завуалированно, то есть с помощью симптоматического поведения, отвечает ребенок, помогая отцу. Когда симптом воспроизводится в шутливой форме, парадокс заключается в том, что отец просит о помощи открыто и ребенок так же открыто помогает ему.

Еще один пример, проясняющий эту технику, названную “парадоксальной интервенцией”. Мать приводит на консультацию ре­бенка, которого мучают ночные кошмары. Сама она недавно вышла повторно замуж за человека старше нее и к тому же не вы­ка­зывающего особого интереса к ее детям. На одной из сессий он от­крыто заявил, что не собирается становиться для них отцом. Тем не менее отчим был к ним достаточно добр, а дети, в свою очередь, при­вязались к нему, находя, что с ним интересно. Однако определенная дистанция, по инициативе отчима, между ними сохранялась. Родной отец детей жил в другом городе. Мать все силы отдавала работе, не переставая в то же время мучиться сомнениями в пра­вильности определивших ее жизнь решений и опасаясь за благо­получие детей. Она призналась, что ее изводят страхи и тревоги.

Во время сессии я попросила мать изобразить, как бы она испугалась, увидев таракана (та еще раньше сказала, что ее трясет при виде этой мерзости). Отчим должен был позвать мальчика на помощь. Они хватаются за руки, бегут на крик матери, и мальчик давит таракана ногой. В другой сценке мать изображала ужас при виде проникшего в дом вора. “Джимми, на помощь! Надо спасать маму!” — снова кричит отчим, и они вдвоем дают отпор взломщику. Сценки надо было повторять несколько раз во время сессии и проигрывать их каждый вечер у себя дома.

Смысл задания заключался в том, что страхи ребенка были метафорическим выражением страхов матери, которая в скрытой форме как бы просила ребенка помочь ей сделать отчима отзывчивым, заботливым, словом, полноценным членом семьи. Появление симптома, требующего внимания отчима, было таким же скрытым ответом мальчика на материнский призыв о помощи.

Когда ситуация разыгрывалась по заданию психотерапевта, мать напрямую взывала о помощи и ребенок так же открыто бросался в ответ на ее призыв вместе с отчимом, который первым хватал мальчика за руку и говорил, что надо делать. Близость ребенка и отчима как раз и была заветным желанием матери, а отсутствие таковой — причиной ее страхов. На следующей сессии отчим объяснил терапевту, что понял смысл его усилий и что нет больше нужды разыгрывать сценки. Он вместе с мальчиком придумает более увлекательные и интересные занятия. Ночные кошмары прекратились (Madanes, 1984).

Еще один пример касается двух сестер-подростков, которые несколько раз пытались покончить жизнь самоубийством. Их мать намеревалась развестись с отцом, и тот всем своим удрученным видом словно просил дочерей помочь ему удержать жену от этого рокового шага. Попытки самоубийства были формой той скрытой помощи, которая должна была заставить мать остаться с семьей и любящим мужем. Представленная в драматургической форме проблема открыла отцу глаза на то, насколько его депрессия была пагубна для дочерей, и он сам в корне перестроил свои отношения с женой и девочками (Madanes, 1984).

Парадоксальная интервенция применима в тех случаях, когда терапевт понимает: симптом выгоден ребенку лишь при условии, если он помогает в семье кому-то еще (обычно — родителям), даже если подобная “помощь” и служит для всех источником несчастья. Если мы видим не только “выгоду” ребенка, но также и скрытое требование помощи, которое исходит от кого-то из домочадцев, тогда стратегия проста: скрытую форму помощи перевести в открытую, позволив ребенку, вместо симптоматического поведения, открыто прийти на помощь тому, кто в этом нуждается. И еще одно условие: сам терапевт должен быть убежден, что ребенок движим главным образом любовью и заботой. Но тот же самый метод вряд ли окажется полезным, если каприз, враждебность и противодействие родителям — это все, что нам удалось разглядеть в поступках ребенка. Не потому, что парадоксальная интервенция может причинить вред, а просто не удастся получить поддержки со стороны семьи: она откажет нам в сотудничестве.

Предписание перестройки семейной иерархии

Смысл этой стратегии сводится к тому, чтобы на детей возложить ответственность за родителей. Детям (или одному из них) дается поручение взять на себя заботу о какой-либо стороне жизни своих родителей, например о том, чтобы у них было лучше настроение и они чувствовали себя чуточку счастливее. В иных случаях детям предписывается заботиться друг о друге, выполняя функции родителей. Таким методом можно воспользоваться, когда родители, сетующие на неуправляемое поведение детей, сами по своей натуре являются людьми беспомощными, слабовольными, малоспособными к функции воспитания. Уместен он и в случае, когда один из родителей страдает алкоголизмом или употребляет наркотики и по этой причине не способен выполнять родительские обязанности.

Когда детям поручается присматривать за родителями (реально или хотя бы в плане воображения), тронутые заботой родители и сами становятся внимательнее и ласковее к детям. Парадоксальность терапевтического “предписания” заключается в данном случае в том, что в ответ на жалобу родителей, встревоженных и недовольных тем, что дети совсем “вышли из-под контроля”, терапевт не только окончательно выводит детей из-под родительского контроля, но более того — делает их ответственными за родителей. Новая семейная иерархия — мы называем ее “обратной” — побуждает родителей задуматься о своих недостатках и уделять больше внимания детям, что является шагом к восстановлению естественной иерархии в семье.

Нет необходимости вникать в причины родительского небрежения. Важно выдвинуть разумные и достаточно убедительные для семьи доводы, разъясняющие, чем вызвана такая необходимость: поручить детям заботу о родителях. Возможны, например, такие аргументы: родители чувствуют себя не очень счастливыми и нуждаются в том, чтобы кто-то научил их, как быть счстливее, или они устали на работе, им хотелось бы на время облегчить лежащий на них груз ответственности. Какими бы ни были эти аргументы, перед детьми должны быть поставлены конкретные задачи и предложены конкретные темы, которые они могли бы обсудить во время терапевтической встречи. Атмосфера во время сессии должна быть непринужденной, благожелательной и не лишенной юмора.

Когда дети выражают любовь к родителям (отдавая свои распоряжения, принимая на себя реальную заботу о них или фантазируя, как бы они заботились, если бы могли), те и сами становятся не только более отзывчивыми и заботливыми по отношению к детям, но и более уверенными в решении своих собственных проблем. Дети нередко проявляют удивительную мудрость, придумывая указания и советы для своих родителей. При правильном содействии психотерапевта их помощь неоценима.

Наделяя детей властью — в реальном или воображаемом планах, — очень важно оказывать им поддержку в тех случаях, когда их участие в родительской судьбе проявляется позитивно и наполнено положительным смыслом, и противодействовать, когда оно сводится преимущественно к критике. Это поможет заблокировать действия внутрисемейных коалиций, которые нередко складываются между детьми и одним из родителей против другого, что лишь усугубляет семейные нелады. Ребенок не получит возможности открыто выражать тот скрытый критицизм, с которым один из супругов относится к другому. И напротив, союз между детьми всячески поощряется: поддерживая друг друга, они меньше нуждаются в коалициях. Родители, со своей стороны, в таких случаях с удовлетворением отмечают, как сильны духом, дружны и доброжелательны дети по отношению друг к другу и к ним самим. Дети же, видя, как их родители меняются к лучшему, не могут не радоваться тому, что их усилия не прошли даром. У них появляются чувство самоуважения, сознание своей полезности для других, повышается самооценка, а с ростом самооценки собственные проблемы детей разрешаются сами собой. Все это способствует оздоровлению семейных отношений.

Данная стратегия хороша при работе как с застенчивыми, замкнутыми детьми, так и с буйными сорванцами, причем всех возрастов. Вне зависимости от специфики трудностей ребенка, терапевт будет ближе к успеху, если ему удастся призвать на помощь чувство юмора, столь свойственное детям, и пробудить естественное чувство любви между детьми и родителями, как бы глубоко оно ни было спрятано. Стратегия особенно результативна в работе с теми семьями, где родители открыто пренебрегают детьми. Во время сессии от них не приходится ждать проявлений сколько-нибудь заметных чувств — любовь и заботу, главным образом, выражают дети.

Парадоксальность этого метода особенно очевидна в тех случаях, когда родительская беспомощность и безразличие или союз одного родителя с детьми против другого являются не чем иным, как скрытой надеждой, что ответственность за семейные дела возьмут на себя дети. В соответствии с указаниями терапевта, скрытая просьба о помощи превращается в открытую, и дело кончается тем, что, действуя уже вопреки этим указаниям, родители возвращаются к заботе о детях и о самих себе. Терапевт реализует свою стратегию, апеллируя к природному чувству привязанности между детьми и родителями, к альтруизму детей, а также их способности к метафорической форме общения (Madanes, 1984).

Заключение

В заключение хочу заметить, что техники стратегической терапии выглядят порой обманчиво простыми, оставаясь при этом по своему существу весьма сложными. Впечатление простоты создается шутливой, игровой формой терапии, на которую всегда готовы откликнуться и дети, и тот ребенок, который живет внутри каждого из нас. Использование метауровней, парадокса и метафоры сообщает технике достаточную сложность. Пикассо как-то сказал (1973): “Искусство — это ложь, которая позволяет нам познать истину” и еще: “С помощью искусства мы выражаем наше представление о том, что не является природой”. Так и психотерапия, которую я описала: там тоже немало вымысла и многое творится как бы “понарошку”, что позволяет, как ни странно, приблизить истину. Изображая то, чем не является реальная жизнь, эта терапия, тем не менее, проясняет, что же такое реальная жизнь на самом деле.

Литература

Bateson, G., Jackson, D.D., Haley, J., & Weakland, J. (1956). Toward a Theory of Schizophrenia. Behavioral Science, 1 (4), 251—264.

Haley, J. (1981). Foreword. In C. Madanes, Strategic Family Therapy. San Francisco: Jossey-Bass.

Korzybski, A. (1941). Science and Sanity. New York: Science Press.

Picasso, P. (1973). Quoted in The Arts, 1923, reprinted in The New York Times, obituary.