М. Шлик ПОВОРОТ В ФИЛОСОФИИ - Аналитическая философия. Избранные тексты (Изд. Московского унив. 1993) - Неизвестен - Философия как наука

Время от времени учреждают призы за лучший очерк по вопросу: что достигнуто философией за некоторый период? Этот период обычно начинают именем какого-нибудь великого мыслителя, а завершение его видят в “настоящем”. При этом предполагаются, что прогресс философия ко времени данного мыслителя несомненен, что же касается дальнейших достиже­ний, то они неясны.

Подобные вопросы выражают явное недоверие к философии того периода, который только что закончился. Создается впе­чатление, что мы имеем дело со скрытой формулировкой вопро­са: а есть ли вообще хоть какое-то продвижение в философии за этот период? Ибо если бы мы были уверены, что достижения имеются, мы также знали бы, в чем они состоят.

Если мы относимся к прошлому менее скептически и видим в его философии непрерывный ряд развития, то оправданием такому отношению может служить лишь повышенное чувство почтительности, с которым мы рассматриваем все, что занима­ет достойное место в истории. Кроме того, по крайней мере древние философы продемонстрировали свою способность ока­зывать историческое влияние. Поэтому в суждениях о них име­ется в виду скорее их историческая, нежели действительная значимость, особенно если мы — как это часто бывает — не от­важиваемся различать то и другое.

Очень редко наиболее способные из мыслителей считали, что результаты предшествующего философствования, включая и классические образцы, являются несомненными. Это доказыва­ется тем, что почти каждая новая система начинает все снача­ла—.каждый мыслитель ищет свое собственное основание и не желает стоять на плечах предшественников. Декарт (не без причины) чувствовал, что начинает все совершенно по-новому; Спиноза верил, что его математическая форма (конечно, вто­ростепенная) является открытием подлинного философского метода; Кант был убежден, что предложенный им путь в кон­це концов превратит философию в науку. Примеры можно мно­жить, ибо практически все великие мыслители стремились про­вести радикальную реформу философии и считали это сущест­венно важной задачей.

Эту особенность философии так часто описывали, о ней так часто сожалели, что бесполезно было бы вновь все это обсуж­дать. Молчаливый скептицизм и воздержание от суждений ка­жутся единственно правильным отношением к проблеме. Опыт двух тысяч лет, видимо, научил, что попытки положить конец хаосу систем и изменить судьбу философии нельзя более при­нимать всерьез. Указание на то, что успех в решении самых упрямых проблем был все же достигнут, знающего человека не убедит; ибо есть опасность, что философия просто никогда и не доходила до постановки подлинных “проблем”.

Я говорю об этой широко известной анархии философских позиций, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что я в полной мере осознаю масштаб и значение того взгляда, кото­рый хотел бы сейчас высказать. Я убежден, что мы сейчас пе­реживаем решающий поворот в философии, и наше мнение о том, что бесплодному конфликту систем пришел конец, можно оправдать вполне объективными соображениями. Уже сейчас мы обладаем методами, которые делают такие конфликты в принципе ненужными, и следует лишь решительным образом их применить.

Новое зародилось в логике. Лейбниц смутно видел начало, Бертран Рассел и Готлоб Фреге проделали важную работу в последние десятилетия, но первым, кто приблизился к решаю­щему повороту, был Людвиг Витгенштейн (в его “Логико-фи­лософском трактате”, 1922).

Хорошо известно, что в последние десятилетия математики разработали новые логические методы, вначале главным образом для решения своих собственных проблем, которые не мог­ли быть решены с помощью традиционных методов. Развитая таким образом логика обнаружила свои преимущества и в дру­гих областях и вскоре, несомненно, вытеснит старые формы. Является ли эта логика мощным средством, которое в принципе пoзволит нам встать над всеми философскими конфликта­ми? Дает ли она нам общие правила, с помощью которых все традиционные проблемы философии могут быть решены, по крайней мере принципиально?

Если все дело только в этом, то я вряд ли вправе говорить о совершенно новой ситуации. Ибо здесь был бы только посте­пенный, как бы технический прогресс (как, например, в том случае, когда изобретение двигателя внутреннего сгорания в конце концов решило проблему полетов). Как бы высоко мы ни ценили новые методы, понятно, что ничего фундаментально­го нельзя достигнуть единственно с помощью развития метода. Поворот—следовательно, необходимо объяснять не логикой са­мой по себе, но чем-то совершенно другим. Конечно, он был вызван логикой и сделался возможным именно благодаря ей. Однако суть дела в чем-то гораздо более глубоком, а именно в вопросе о природе самой логики.

Довольно давно уже был высказан взгляд, что логическое в некотором смысле есть чисто формальное; это мнение часто повторялось, однако не было ясности относительно природы чистых форм. Ключ к пониманию их происхождения следует искать в том факте, что всякое познание есть выражение, или репрезентация. А именно познание  выражает факт, который в познании познается. Это может случиться весьма по-разному, в рамках разных языков, с помощью любой произвольной систе­мы знаков. Все эти возможные способы репрезентации — если они действительно выражают, одно и то же знание—должны иметь что-то общее; и это общее в них есть их логическая форма.

Так что все знание является знанием лишь в силу его формы. Именно через форму оно репрезентирует познанный факт. Но саму форму нельзя в свою очередь репрезентировать. Она одна имеет отношение к познанию. Все остальное в выражении несущественно и случайно и не отличается, скажем, от чернил, с помощью которых мы записываем утверждения.

Это простое замечание имеет чрезвычайно важные послед­ствия. Помимо всего прочего, оно позволяет нам избавиться от традиционных проблем “теории познания”. Исследования, ка­сающиеся человеческой “способности к познанию”, если и по­скольку они не становятся частью психологии, заменяются тог­да соображениями, касающимися природы выражения, или ре­презентации, т. е. всякого возможного “языка” в самом общем смысле этого слова. Вопросы об “истинности и границах познания” исчезают. Познаваемо все, что может быть выражено, и это является тем предметом, относительно которого—можно задавать осмысленные вопросы. Не существует, следовательно, вопросов,  на которые в принципе нельзя дать ответа, не сущест­вует проблем, которые не имеют решения. То, что принималось раньше за такие вопросы, суть не подлинные вопросы, а бес­смысленные цепочки слов. Разумеется, внешне они выглядят как вопросы, поскольку удовлетворяют обычным правилам грамматики, но на самом деле состоят из пустых звуков, ибо нарушают более глубокие внутренние правила логического син­таксиса, обнаруженные с помощью новых способов анализа.

Если мы встречаемся с подлинной проблемой, то в теории всегда можно открыть путь, приводящий к ее решению. Ибо очевидно, что указание пути решения совпадает с указанием смысла этой проблемы. Практическое следование по этому пу­ти может, конечно, затрудняться обстоятельствами фактическо­го порядка—например, недостатком человеческих способностей.  Акт верификации, к которому в конце концов приводит путь  решения, всегда одинаков; это некий определенный факт, который подтвержден наблюдением и непосредственным опытом. Таким способом определятся истинность {или ложность) каждого утверждения — в обыденной жизни или в науке. И не существует других способов проверки и подтверждения истин,  кроме наблюдения и эмпирической науки. Всякая наука (если и поскольку мы понимаем под этим словом -содержание, а не че­ловеческие приспособления для его открытия) есть система по­знавательных предложение— т. е. истинных утверждений опыта. И все науки в целом, включая и утверждения обыденной жиз­ни, есть система—познаний. Не существует (в добавлении к этому) какой-то области “философских” истин. Философия не является системой утверждений; это не наука.

 Но тогда что же это? Конечно, это не наука, но тем не менее она есть нечто столь значительное и важное, что ее, как и раньше, можно удостоить звания Царицы Наук. Ибо нигде не записано, что Царица Наук сама должна быть наукой. Поворот, происходящий сегодня, характеризуется тем, что мы видим в философии не систему познаваний, но систему действий, философия— такая деятельность, которая позволяет обнаруживать или определять значение предложений. С помощью философии предложения объясняются; с помощью  науки они верифицируются. Наука занимается истинностью предложений, а философия— тем, что они на самом деле означают. Содержание, душа и дух науки состоят, естественно, в том, что именно в действительности означают ее предложения; философская деятельность по наделению смыслом есть, таким образом, альфа и омега всего научного знания. Это понимали и раньше, когда говорили, что философия одновременно и лежит в основа­нии, и является высшей точкой в здании науки. Правда, оши­бочно полагали, что фундамент состоит из “философских” пред­ложений — предложений теории познания, а венцом являются философские предложения, называемые метафизикой.

Легко видеть, что в задачу философии не входит формули­рование предложений—наделение предложений смыслом не может быть осуществлено с помощью самих предложений. Ибо если, скажем, я говорю о смысле моих слов, применяя разъяс­няющие предложения и определения, т. е. с помощью других. слов, следовало бы спросить в свою очередь о смысле этих разъясняющих слов и т. д. Это не может продолжаться до бес­конечности и всегда приходит в конечном счете к указаниям на то, что имеется в виду и, таким образом, к реальным ак­там; однако сами эти действия не могут быть далее разъясне­ны, да они и не нуждаются в разъяснении. Окончательное на­деление смыслом, таким образом, всегда происходит с помощью деяний. Именно деяния, или действия, доставляют философскую деятельность.

Одной из самых серьезных ошибок прошлого была вера в то, что действительное значение и подлинное содержание точно так же формулируются в виде предложений и, следовательно, могут быть репрезентированы в познавательных предложениях. Это было ошибкой “метафизики”. Усилия метафизиков всегда были направлены на абсурдную цель —выразить чиcтоe каче­ство (“сущность” вещей) с помощью познавательных предло­жений, т.е. высказать невысказываемое. Качества не могут быть “высказаны”. Они могут быть лишь показаны в опыте. Однако к этому показыванию познавание не имеет никакого отношения.

Таким образом, метафизика гибнет не потому, что человече­ский разум не в состоянии разрешить ее задач (как, к примеру, думал Кант), но потому, что таких задач не существует. С об­наружением ошибочных формулировок этой проблемы объясня­ется также и история метафизических споров.

Если наша концепция в главном верна, мы должны быть способны обосновать ее и исторически. Следует объяснить изменение в смысле слова “философия”.

Вот в чем здесь дело. Если в древности (и даже до самого последнего времени) философия считалась тождественной вся­кому чисто теоретическому научному исследованию, то это ука­зывает на тот факт, что наука была в состоянии сама выпол­нять задачу прояснения собственных фундаментальных поня­тий. Эмансипация специальных наук от философии доказывает, что смысл некоторых фундаментальных понятий стал доста­точно ясен, чтобы обеспечить в дальнейшем успешную работу с ними. Если сегодня этика и эстетика, а зачастую также пси­хология считаются ответвлениями философии, это означает, что они не обладают пока достаточно ясными базисными понятия­ми, что их усилия до сих пор направлены главным образом на смысл собственных утверждений. Наконец, если внутри уже установившейся науки в какой-то момент возникает вдруг не­обходимость заново поразмыслить над истинным смыслом фун­даментальных понятий и в результате достигается более глу­бокое понимание их смысла, это сразу же считается выдающим­ся философским достижением. Все согласны, например, что ра­бота Эйнштейна, направленная на анализ смысла утверждений о времени и пространстве, была философским достижением. Здесь мы должны добавить, что решающие и эпохальные шаги в науке всегда имеют такой характер; они предполагают про­яснение смысла фундаментальных утверждений, и только те достигают в них успеха, кто способен к философской деятель­ности. Великий исследователи- всегда философ.

Часто также название “философия” применяется к дейст­виям, которые направлены не на чистое познание, а на поведе­ние в жизни. Это вполне понятно. Ибо мудрый человек возвы­шается над неразумной толпой только тем, что может указать более ясно смысл утверждений и вопросов, относящихся к жиз­ненным отношениям, фактам и желаниям.

Поворот в философии означает также решительный отказ от ошибочных путей, которые были намечены во второй половине XIX века и привели к совершенно неправильным оценкам того, что такое философия. Я имею в виду представление об индук­тивном характере философии и соответственно убеждение, что философия состоит исключительно из предложений, обладаю­щих гипотетической истинностью. Идея о том, что предложения философии лишь вероятны, не была ранее популярной. Мысли­тели прошлого отвергли бы такую идею как несовместимую с достоинствами философии, и в этом проявлялось здоровое ин­стинктивное ощущение, что философия должна заниматься по­иском последних оснований познания. Обратной стороной медали была догма о том, что философия ищет безусловно истин­ные априорные аксиомы; это мы должны рассматривать как крайне неудачное выражение указанного инстинкта, особенно в свете того, что философия вообще не состоит из предложе­ний. Однако мы тоже верим в достоинство философии и счита­ем. несовместимыми с ним недостоверность и вероятность; и мы рады, что решающий поворот делает невозможными такие кон­цепции. Ибо понятия вероятности или недостоверности просто неприложимы к действиям по осмыслению, которые образуют философию. Она должна устанавливать смысл предложений как нечто явно окончательное. Либо у нас есть этот смысл, и тогда мы знаем, что означает это предложение, либо мы не обладаем таким знанием и в этом случае имеем дело с пустыми словами, а вовсе не с предложениями. Нет ничего, что было бы посередине, и не может быть и речи о “вероятности” того, что некоторый данный смысл является верным. Таким образом, со­вершив поворот, философия доказывает достоверный характер своих предложений еще яснее, чем раньше.

И только за счет такого поворота может быть прекращен спор систем. Я повторяю: в результате нового взгляда на вещи мы можем сегодня считать этот опор практически законченным. Надеюсь, что это будет со всей ясностью отражено на страни­цах данного журнала в начальный период его существования.

Разумеется, останутся еще многочисленные попятные дви­жения. Конечно, многие философы столетиями еще будут бро­дить по проторенным путям и обсуждать старые псевдопробле­мы. Но в конце концов их перестанут слушать: они станут на­поминать актеров, которые продолжают играть даже после то­го, как аудитория опустела. И тогда не будет необходимости обсуждать какие-то особые “философские проблемы”, ибо мож­но будет по-философски говорить о каких угодно проблемах, т. е. обсуждать их ясно и осмысленно.