Этчегоен (1991) уделяет примерно 190 страниц предмету интерпретации, а PEP-архив[1] содержит более 500 статей, в названиях которых присутствует слово «интерпретация». В известном смысле кажется нелепым пытаться в нескольких строчках предложить новые и актуальные идеи. Существует риск, что новые идеи могут быть не релевантными, а релевантные идеи могут быть отнюдь не новыми. Габбард (Gabbard, 2000, р. 97) дает следующее определение интерпретации:

«Интерпретация – это пояснительное утверждение, которое связывает чувства, мысли, поведение или симптом с его бессознательными значениями или происхождением».

В наиболее экспрессивных формах лечения, интерпретация рассматривается в качестве основного инструмента терапевта (Greenson, 1967). В самой простейшей форме интерпретация предполагает трансформировать нечто бессознательное, то, что ранее не осознавалось, в осознанное.

Например, терапевт может сказать опоздавшему пациенту: "Возможно, причиной вашего опоздания является страх, что я буду реагировать на ваши успехи так же, как ваш отец". В зависимости от особенностей данного этапа терапии и готовности пациента слышать интерпретации могут быть направлены на перенос (как в этом примере), на проблемы, касающиеся не только переноса, но и на прошлую или нынешнюю ситуации пациента или на сопротивление и фантазии пациента. Следуя общему принципу, терапевт не обращается к бессознательному содержанию через интерпретацию, пока материал не станет почти сознательным и, следовательно, относительно доступным для осознания пациента.

Согласно этому определению, оценка степени осознанности или бессознательности материала, выраженного в словесном повествовании о чувствах, относится к сознательному мастерству или вполне управляемой интуиции аналитика.

Другие аналитики, характеризуют интерпретацию отчасти как связывание текущих чувств и хранимых в памяти воспоминаний. Так, Аппельбаум (Appelbaum, 1981, р. 1662167) говорит, что интерпретацию можно понимать

«как словесный обмен, в котором пациенту помогают найти новое значение переживаний, соединяя его текущие чувства, фантазии, желания и симптомы с прошлым опытом, который он проживает в новых отношениях с психотерапевтом».

Возникает интересный вопрос: какой объем материала "до интерпретации" или "вне интерпретации" мы должны рассматривать в качестве составной части интерпретации? На этот вопрос трудно дать ответ, и я вернусь к нему позже.

Аналитик школы Кохута,Баш дает очень простое определение интерпретации:

«Интерпретация определяется как объяснение или придание смысла. Когда сам пациент беспрепятственно что-то объясняет нам и/или себе, тогда для нас нет необходимости говорить. Мы интерпретируем, когда считаем, что пришли к пониманию чего-то, касающегося пациента, что он не может определить или понять без нашей помощи. Что-то стоит на пути к пониманию, и мы должны удалить препятствие, которое технически называется защитой, и надеемся добиться этого с помощью наших объяснений» (Basch, 1985, р. 32).

К данной части презентации вы можете самостоятельно подобрать примеры из вашей аналитической работы, когда вы «объясняли что-то пациенту, который не мог бы понять этого без вашей помощи». Или подумайте о том, как вы «открыли новый смысл в переживаниях пациента, соединяя текущие чувства, фантазии, желания и симптомы с опытом воспоминаний, который проявлялся «здесь-и-сейчас».

Я возьму на себя смелость развить некоторые идеи, которые не противоречат тому, что я описал, но создают определенное пространство для дальнейших размышлений.

В основе рассуждений Фрейда лежит идея о том, что анализ – это коммуникация между двумя бессознательными. Как следствие этого, саму по себе психоаналитическую интерпретацию можно рассматривать как бессознательный акт. Фрейд прямо не говорит об этом, но я предложил бы далее исследовать эту идею.

Как я уже говорил, в психоаналитической литературе интерпретации, особенно интерпретации переноса, являются своеобразным благородным отличительным знаком (знаком пробы) нашей профессии. Как предполагает Аппельбаум, интерпретация понимается, как словесный обмен, в котором пациенту помогают найти новый смысл своего опыта, соединяя текущие чувства, фантазии, желания и симптомы с воспоминаниями, поскольку он заново проживает это в новых отношениях с терапевтом. Из этого следует, что многое должно произойти между пациентом и терапевтом, прежде чем могут быть установлены такие связи. Что происходит в интерсубъективном аналитическом пространстве во время подготовительных процессов, «на пути к тому, что мы обозначаем как интерпретация»? Сколько всего интересного может происходить: развиваются процессы продуктивные, творческие, а также катастрофические, разрушительные и ингибирующие.

Интерпретация как наиболее очерченный акт аналитика может рассматриваться в качестве «завершения» движения от информации к уточнению и далее к интерпретации (Etchegoyen, 1991) или от «разъяснений к конфронтации и далее к интерпретации» (Kernberg et al., 1989). Или как начало другого процесса, состоящего из последовательности «интерпретация – проработка – завершение». В этом случае проработка стремится к интеграции слов, «содержащих конкретное представление», и слов, имеющих «символическую репрезентацию» (Anzieu, 1970).

В создании интерпретации аналитик сталкивается с необходимостью решить: должна ли интерпретация относиться к историческому или текущему материалу и, опираясь на текущий материал, должна ли она быть направлена на перенос или на отношения, существующие помимо переноса (экстратрансферентные отношения).

Можно обсуждать, насколько сознательными являются эти выборы, но тем не менее они существуют как выборы, и при определении интерпретации должна быть принята во внимание дихотомия прошлого и настоящего. В конечном счете в формировании интерпретации играет роль контекст: позиции психоаналитика, его молчание и его интервенции (вмешательства) относительно правил, времени и оплаты. Контекст часто заслоняет содержание, а также затеняет цели, т.е. климат может затмить предмет исследования и причину внимания к нему. Таким образом, Абрамс (Abrams, 1992) предполагает, что изучение концепции интерпретации разъясняет категории контекста, содержания и цели, или намерения.

Все эти характеристики являются необходимыми условиями обсуждения и исследования в целях понимания концепции интерпретации. Описанные выше ступени (стадии) создания интерпретации следующим образом обозначены разными авторами. Этчегоен говорит об «информации – прояснении – интерпретации» (Etchegoyen, 1991); Кернберг (Kernberg et al., 1989) описывает «прояснение – конфронтацию – интерпретацию» или «интерпретацию – проработку – завершение».

Это методика, которая помогает аналитику в процессе создания интерпретации. Благодаря интерпретации бессознательное пациента выходит на свет или на поверхность как результат коммуникации между аналитиком и пациентом с помощью «технических средств» аналитика. Коммуникация между аналитиком и анализандом, которая выводит на свет или на поверхность загадочное бессознательное, отражается через сознательную, преднамеренную рациональность аналитика.

Можно ли по-разному рассматривать интерпретации, принимая во внимание различие между сознательным и бессознательным актом? На этот вопрос можно дать утвердительный ответ, и одним из аргументов «за» может быть то, что предполагаемая рациональность аналитика в предоставлении интерпретаций не обязательно является пошаговым процессом логических умозаключений или результатом сознательного выбора аналитика. Это можно рассматривать как предваряющую намерение (интенцию) «рациональность», ограниченную рамками аналитического слушания, т.е. связанную со слушанием, которое одинаково внимательно и к бессознательному аналитика, и к бессознательному анализанда, бессознательные сообщения которых находятся абсолютного вне всякого контроля.

Таким образом, интерпретация может рассматриваться как психоаналитический акт, в котором не связанные между собой части дискурса анализанда, представляя его способы мышления и модели привязанности, определенным образом соединяются друг с другом, а сам по себе акт связывания является процессом, имеющим непосредственное отношение к бессознательному. Это соединение может рассматриваться как совместное создание чего-то нового, личного нарратива/рассказа анализанда, который до начала анализа был представлен в виде фрагментов еще не организованной истории. Можно представить это как процесс, в котором происходит связывание прежде разорванных на части или расплывчатых историй, болезненным образом встававших между разъединенными событиями в жизни анализанда.

Клинический случай

45-летняя анализандка, терапевт, замужем, имеет троих детей. В начале анализа она говорила о детской травме. Анализандка была яркой и опытной, готовой давать объяснения любым чувствам, который она переживала в повседневных ситуациях. В то же время на этом фоне у нее всегда было ощущение, что то, что она говорила, было неважным и неинтересным для аналитика. У нее не было объяснений этому чувству, что-то было в ее теле. Много раз, особенно на протяжении первых лет анализа, она начинала сессии, рассказывая об этом чувстве и выражая его. Она как бы хотела начать с предоставления некого оправдания для себя, уменьшая значение своих слов, или наказывая себя, или же ограждая самость от некоторых неприятных ощущений и аффектов, которые на самом деле не были ей известны.

Прошли месяцы, пока постепенно аналитик обнаружил, как тонко, говоря почти шепотом, она отрицала заявления, которые она перед этим сделала. Это случалось чаще, когда заявления/утверждения были длинными и носили преимущественно объясняющий характер. Все это вызвало у аналитика ощущение, что чем ближе приближалась анализандка к чему-то болезненному или странному/необъяснимому, она не могла преодолеть ингибицию относительно продолжения своего повествования, а вместо этого она, сомневаясь/в нерешительности, начинала говорить: "Я думаю", "Я верю", "А может быть, это и не так – я не знаю ". После того как она начинала так говорить, ее голова становилась пустой.

Все это может быть признаками сопротивления, и аналитик много раз исследовал с анализандкой такую возможность. На определенном этапе, который продолжался более одной сессии, аналитик указал на различные фрагменты в ее рассказе и представлении событий, и в ритмичности изменений ее чувств. Что-то делало важным для ее бессознательного создание этих преград, тупиков, компульсивных повторений в аналитической работе. Аналитик акцентировал внимание на ее чувствах, связанных с тем, что никто не пытался спасти ее (от травматической ситуации в детском возрасте). А также он указал на ее постоянное бессознательное отыгрывание ощущения, что ни у кого никогда не будет стремления спасти ее.

Он также отметил ее чувства, связанные с тем, что никто не возьмет на себя ответственность за происходящее – и ее постоянное ощущение, что основная ответственность за семью как функционирующую систему с хорошей атмосферой лежит на ее плечах. Когда это усиливается, она впадает в фазу внутренней (а иногда и внешней) ярости.

У нее доминировала бессознательная потребность наказывать других. В анализе это не давало ей возможность почувствовать уверенность в том, что когда-нибудь произойдет хотя бы какое-то изменение. Это приводило ее к отрицанию возможности изменений, связанных с тем, что она говорила.

В моменты интерпретации фрагменты нарратива/повествования – болезненные, субъективные, но еще не личные – становятся подлинно личными. Они становятся знанием, принадлежащим самому себе, но самому себе как другому (Ricoeur, 1992). В этом смысле единственная «рациональность» аналитика в акте интерпретации заключается в соединении двух бессознательных полей в процессе совместного творчества.

Я пытаюсь передать идею о том, что, за сознательным участием аналитика в совместном создании нарративов/повествований пациента, существует нечто однозначно бессознательное, с которым мы можем вступать в контакт в акте интерпретации. Что-то не поддающееся наблюдению или какие-либо манифестации, которые не достигают уровня (объективно) наблюдаемых проявлений (манифестаций). Я думаю, что трансгрессия/ нарушение пределов сознательной интерпретации связано с тем, что описания (дескрипции), повествования (нарративы) и доказательства саморефлексии – это ДНК сознательной части психики анализанда, в то же время отмеченные инаковостью (различиями), которые чужды и неразличимы в собственном слушании анализанда.

Интерпретация может быть, но не обязательно является пояснительным повествованием, которое связывает прошлое, настоящее и перенос. Интерпретация может быть предложением, словом, ассоциативным означающим или просто стихотворным ритмом в дискурсе анализанда. В последующих ситуациях аналитик столкнется с тем, как он делает уместные и необдуманные утверждения/заявления, которые удивляют его самого. Он может найти слова в потоках означающих, вытекающих из фантазматических отношений между субъектом и Другим, в которых играют роль желаемые и невысказанные означающие. В этой ситуации не в счет дистанция между бессознательными, принадлежащими аналитику и анализанду, хотя все еще преобладает асимметрия в аналитическом отношении. Подразумевается такое отношение к бессознательной территории, при котором подлинное слушание аналитика и его слова, имеющие отметку означающих, способствуют музыкальности слушания, а также тому, что для анализанда начинает звучать никогда не слышанная музыка.

Интерпретация, выраженная в метафоре музыкальности, может быть тем, что вдохновляет вмешательство (интервенцию), которое одновременно растворяет узлы в цепи означающих и открывает новые возможные значения: она трансформирует миметическое (подражательное) «конкретное представление» в полисемическую (многозначную) «символическую репрезентацию», превращая неотрефлексированные отражения в отрефлексированные идентификации. Интерпретация трансформирует ошибочное понимание пространства внутреннего Другого в самом себе в признание того, что я помещен в область символического Другого и поэтому никогда не являюсь исключительно собой и что это вместо того, чтобы быть катастрофой, открывает возможность для развития во множестве направлений.

Такого рода интерпретация не является рутинным действием, чем-то, что аналитик прочитал или услышал у кого-то другого, который это описал или рассказал, а потом рефлексивно взял и перенес эти чужие знания на свои случаи. Не является она и тем, что аналитик более или менее в деталях разработал до начала сессии на основе рационального понимания своих правильных идей, возникших в ходе предыдущих сессий. Рутинные интерпретации являются важным инструментом как часть нашего профессионального мастерства. Но инспирированная (вдохновенная) интерпретация, наоборот, по сути своей, другая. По словам Мельтцера,

"Под инспирированной (вдохновенной) интерпретацией я имею в виду утверждение (заявление), которое не имеет поясняющего значения ... но приводит к тому, что аналитик отказывается от своей педагогической позиции, соответствующей инфантильным структурам личности пациента, в пользу содружества с взрослой частью пациента в приключении, которое включает в себя риск всего анализа" (Meltzer, 1994, р. 302).

Когда аналитик делает инспирированные (вдохновенные) интерпретации, впервые собирая вместе разрозненные элементы, на самом деле в своем комментарии он поддерживает психические изменения. Если пациент хорошо переносит интерпретацию и продолжает работать над ней, такая проработка составляет основу интроекции истины пациентом, что само по себе становится катализатором изменений. Инспирированные (вдохновенные) интерпретации, как правило, являются результатом бессознательного сотрудничества между пациентом и аналитиком и анонсируют зарождение психической структуры, которая рассматривается в содержании (Bollas, 1996).

Фрейд писал, что у него «есть все основания утверждать, что каждый человек обладает своим собственным бессознательным инструментом, с помощью которого он может интерпретировать выраженные в словах проявления бессознательного других людей» (Freud, 1923, р. 320). На мой взгляд, он создал рамку для лаборатории Фауста, которая поддерживается нашим психоаналитическим интересом к бессознательному, которому мы отдали наши души. Результаты этой встречи не могут быть предсказаны с полной достоверностью.

Странным образом инспирированная (вдохновенная) интерпретация является психоаналитическим актом, который в равной мере является следствием деятельности бессознательного и профессионального мастерства аналитика. Такая интерпретация приносит облегчение и приводит к прекращению некоторых бессознательных процессов у анализанда, в то же время открывая некоторые другие, а может быть, даже каскад новых возможностей установления эмоциональных связей, формирования идентичности и символов.

Литература

1. Abrams S. Interpretation: A Dialogue Psychoanal // Psychoanal. Inq., 1992.12. 196–207.
2. Anzieu D. Éléments d'une théorie de l'interprétation // Revue Francaise de Psychanalyse. 1970. 34. 3–67.
3. Appelbaum A. Beyond Interpretation: A Response from Beyond Psychoanalysis // Psychoanal. Inq. 1981. 1.167–185.
4. Basch M.F. 3 Interpretation: Toward a Developmental Model // Progress in Self Psychology. 1985. 1. 33–42.
5. Bollas C. Figures And Their Functions: On The Oedipal Structure Of A Psychoanalysis // Psychoanal. Quarterly. 1996. 65. 1–20.
6. Etchegoyen H. R. The fundamentals of psychoanalytic technique. London: Karnac Books, 1991.
7. Freud S. Psychoanalysis and Libido Theory // Freud S. S.E. 1923. V. 18.
8. Gabbard G.O. Psychodynamic Psychiatry in Clinical Practice. Washington: American Psychiatric Press, 2000.
9. Greenson R.R. The technique and practice of psychoanalysis. N Y: International Universities Press, 1967.
10. Kernberg O. F. Institutional problems of psychoanalytical education // J. Am. Psychoanal. Assoc. 1986. 34. 799–834.
11. Meltzer D. Routine and inspired interpretations: their relation to the weaning process in analysis // A.Hahn (Ed.). Sincerity and other works London: Karnac Books, 1994. P. 290–306.
12. Ricoeur P. Oneself as another. Chicago: University of Chicago Press, 1992.

Примечания: