Березкина О.В. Исследование истории расширенной семьи на материале романа Л. Улицкой "Медея и ее дети"

Психология и психотерапия часто обращались к известным произведениям искусства, используя их для иллюстраций своих теорий. В психотерапии эта традиция началась с З. Фрейда, который применял психоанализ к творчеству Софокла, Шекспира, Достоевского и многих других. Литературные произведения удобно использовать для теоретических исследований в психотерапии, разбирая с определенной точки зрения описанные в них "случаи" и иллюстрируя на их примере различные аспекты психотерапевтических теорий. В семейной психотерапии для иллюстрации такого параметра семейной системы, как семейные правила и лучшего понимания драматических последствий их нарушения А. Я. Варга ссылается на примеры из классической русской литературы [1] на "Анну Каренину", " Грозу", "Бесприданницу", а особенно на повесть Ф. М. Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели". В основе таких иллюстраций или исследований лежит литературный текст, а значит все, что известно психотерапевту известно и всем читателям, и можно легко проследить сам процесс анализа текста и то, как применяются теоретические положения и к каким выводам приходит сам психотерапевт. Это значит, что подобные работы, могут служить пособием при обучении студентов.

Выбор литературного произведения как базы исследования ведет и к ряду ограничений: мы не можем задавать вопросы литературным героям, проверяя таким образом правильность наших теоретических выводов, не можем применять никаких психотерапевтических воздействий (но можем фантазировать об этом).

Выбранное для подобного исследования литературное произведение должно обладать рядом качеств:

· оно должно содержать необходимое для анализа количество информации;

· изложенная информация должна быть "художественно правдива", то есть не обязательно содержать описание реальных событий и персонажей, но соответствовать жизненным законам, психологической правде, как она понимается кругом читателей, относящихся к определенному социокультурному слою.

Роман Людмилы Улицкой "Медея и ее дети" [2] отвечает этим требованиям, и изложенная в нем история нескольких поколений большой семьи и способ подачи материала делает возможным его использование для исследования семейной истории. Значимым является время место действия романа - он охватывает период с начала двадцатого века по его восьмидесятые года. Действие происходит в России, так что исторический контекст событий, описанных в романе, является общим для истории семей наших современников, в том числе и реальных клиентов.

Исследуя текст романа, студенты могут увидеть, как изолированные семейные события образуют связный целостный паттерн, определяемый законами функционирования всей семейной системы, научатся использовать теоретические положения теории семейных систем, теории Боуэна, метод геннограмм |1,3,4|. Однажды известный американский психотерапевт представитель стратегического направления семейной психотерапии Клу Манадес |5| высказала такое признание: "Каждый психотерапевт - детектив, а достигнутые им благоприятные результаты лечения - плод успешно проведенного расследования". Выяснение семейной истории - одного из основных параметров функционирования семейной системы - является реальной задачей, с которой сталкивается семейных психотерапевт. Семьи повторяют сами себя, то, что происходит в одном поколении часто повторяется и в следующем, те же темы проигрываются из поколения в поколения, хотя актуальное поведение людей может иметь различные формы. Мюррей Боуэн назвал это многопоколенным переходом семейных паттернов, то есть паттерны взаимоотношений предыдущих поколений могут обеспечить неявные модели для семейного функционирования в следующих поколениях. Также "социальная среда семьи" - расширенная семья, сеть знакомств и отношений на работе влияют на семейную мифологию, передающуюся из поколения в поколение [6].

Исследование истории семьи

Само название романа Людмилы Улицкой "Медея и ее дети" указывает на то, что центральной темой для автора является семья. Писатель пытается художественно осмыслить чувство принадлежности к семье, влияние этого чувства на судьбу человека, его поступки и восприятие себя и других. Для автора история семьи и всех ее членов чрезвычайно важна, поэтому роман содержит подробнейшую информацию не только об основных событиях в жизни героев, но и множество имен близких и дальних родственников, даты рождения, заключения браков, смерти. Эти факты не даются прямо в хронологической последовательности, а часто сообщаются в отступлениях, как бы "к слову" по мере развертывания повествования о событиях, действие которых происходит в 1976-1977 годах. Поражает, что вся информация, вычисленная из различных фактов, приведенных в разных местах книги, не содержит никаких противоречий. Это, скорее всего, говорит о том, что для автора вся эта объемная семейная хронология чрезвычайно важна, необходима для выполнения его художественной задачи. Нам же это дает возможность составить довольно подробную генограмму описываемой расширенной семьи и проанализировать ее семейную историю, правила и мифы.

Одной из центральных фигур (почти символической) является Медея, крымская гречанка, ровесница века. Ее вдовство длится уже более двадцати лет, и она "хранит верность образу вдовы в черных одеждах, который очень ей пришелся". Своих детей у нее нет. Облик ее необычен, аристократичен, она похожа на ненаписанный Гойей портрет. Она уникальна: единственная из огромной семьи Феодосийских греков продолжающая жить в родных местах, хозяйка здешних мест, известных ей как "содержимое собственного буфета". Она обладает способностями, которые ее молодые родственники склонны даже объяснять мистически. Она очень наблюдательна. Например, у нее дар находить редкие вещи, или от нее невозможно скрыть личную жизнь. Даже ее собаку-дворняжку звали по особенному - Нюкта, как древнегреческую богиню ночи. В чем же уникальность Медеи, как и уникальность других женщин этой семьи? Они подсознательно знают, что "через понтийских мореходов получили, вероятно, каплю царской крови, почетное родство с теми царицами, всегда обращенными к зрителю в профиль, которые пряли шерсть, ткали хитоны и выделывали сыр для своих мужей, царей Итаки и Микен". Надо отметить, что все женщины этой семьи исключительно умелые хозяйки.

Бездетная Медея собирала в своем доме в Крыму многочисленных племянников и внучатых племянников, она испытывала к ним живой интерес, который к старости даже усиливался. Племянников было более тридцати, график составляли еще зимой, более двадцати человек четырехкомнатный дом не выдерживал, то есть для ее родственников очень важно было посетить ее. Про этот дом сказано, что он ощущался, как бы, в центре мироздания, а вокруг него происходило медленное движение, гор, облаков, овечьих отар. "Пуп земли", - сказал про это место покойный Медеин муж, и они купили там дом и перебрались в Поселок из Феодосии. В этом доме были особые правила, особый распорядок, кому из племянников они не нравились, тот больше не приезжал, то есть переставал быть членом семьи Медеи, о них в книге не содержится никаких сведений, кроме того, что такие случаи были. Сами родственники Медеи, хотя и приезжали в Крым отдыхать, не считали себя курортниками, и, что характерно, местные жители, соседи не относились к ним, как к отдыхающим.

Для всех членов этой семьи, а для Медеи в особенности, характерно такое восприятие людей, когда человек воспринимается через свою семейную или даже родовую принадлежность. Всегда упоминается, откуда человек родом, кто его родители, как он взрослел. Для любой его черты внешности, качества, или свойства характера подбирается семейная аналогия. Считается, что по наследству передаются не только генетические черты, но и свойства характера.

Медея была из очень большой семьи (рис. 2.1): у нее было двенадцать братьев и сестер, дети рождались аккуратно в конце лета, каждые два года. Она была шестым ребенком. Дед ее Харлампий Синопли имел братьев и сестер (упоминается его брат-священник и младшая сестра Поликсена, к потомкам которой принадлежит муж автора, поэтому повествование и ведется, как бы, изнутри семьи). У него долго (тридцать лет) не было детей. У его обеих жен были многочисленные выкидыши и шесть раз рождались мертвые младенцы. Наконец родился сын Георгий. Это богом данный ребенок: его мать по обету дошла до Киева, а родив и выкормив малыша, до самой смерти держала благодарственный пост. Можно догадываться о нагруженности той роли, которую он играл в семье.

Рис. 2.1.

У самого Георгия было тринадцать детей. Эти факты также оценивались как наследственные семейные черты: "Даже семейная плодовитость расщепилась на две линии: одни, как Харлампий, годами не могли произвести на свет хоть самого малого ребеночка, другие, напротив, сыпали в мир красноголовую мелочь, не придавая этому большого значения". Женой Георгия была Матильда Цырули, привезенная им из Батума и вышедшая замуж за него уже беременной. Это было в 1890 году. Она была из многодетной семьи. Ее замужеству предшествовала какая-то трагическая любовная история. О ней Медея узнает из письма, найденного после смерти матери и сохраненного. Медея вообще хранила все документы и письма, у нее был настоящий семейный архив, в котором лежали даже тринадцать прядей волос от первой стрижки всех детей Синопли. Семья жила в большом доме деда Харлампия, который умер в 1910 году. Он был богатым негоциантом, но к старости разорился. Сын Георгий был судовым механиком, можно предположить, что он часто отсутствовал. Отношения в семье были теплыми и традиционными: мать управлялась с хозяйством и детьми, старшие помогали ей, при принятии важных решений, касающихся воспитания детей, она советовалась с мужем. Существовала мужская и женская работы, как во всех традиционных семьях. В общем, это была счастливая семья.

Несчастье случилось в 1916 году. Седьмого октября взорвался корабль, на котором отец Медеи был судовым механиком. Корабль подняли только через три года, а тогда символические похороны погибших моряков показались младшим детям чем-то вроде парада, с оркестром и оружейным салютом. Они не сумели осознать смерть отца. Мать была беременна и должна была родить в этот раз в середине октября. Она умирает родами вместе с ребенком.

Медея первой узнает о смерти матери, придя навещать ее в больницу. В это время она в семье является функциональной старшей дочерью, единственная старшая сестра Анеля уже несколько лет как вышла замуж и уехала в Тифлис к мужу. Приезжают родственники и забирают четырех младших детей. В книге сообщается пусть и коротко, но о судьбе каждого из них. Если они выживают, их судьба вписывается в контекст истории всей семьи. С этого момента возникает традиция приемных детей, причем родственных по крови (см. генограмму рис. 2.1). Семья старшей сестры Медеи Анели, вырастив Настю, младшую сестру, в 1937 году берут в семью племянников мужа Нину и Тимура, с семьей которых до ареста их родителей они не общались. Дети становятся полноправными членами семьи, они, и впоследствии их дети, будут ездить погостить в Крым в дом Медеи. В семье старшего брата Медеи Федора усыновят мальчика Шурика, который окажется принадлежащим к семье и по крови.

С Медеей остаются трое детей, не желающих с ней расставаться: двухлетний Дмитрос, четырехлетний Константин и восьмилетняя Александра. Ее поддерживает старая нянька Пелагея, дальняя родственница Харлампия. "Пока я жива, пусть меньшие растут в доме", - говорит она, понимая семейную ценность Дома. Так в 16 лет Медея становится замещающей матерью и главной женщиной в семье, наследницей Дома. Этими событиями можно объяснить и ту связующую центральную роль, которую будет она играть для своих племянников в расширенной семье. Некоторые из них также будут исполнять замещающие роли.

Одним из самых близких людей для Медеи, ее подругой на протяжении всей жизни, с гимназических лет была ее подруга Елена. Она происходила из богатой и культурнейшей армянской семьи. Ее родители выбрали Медею в компаньонки своей дочери не только по тому, что Медея была лучшей ученицей в классе. Семья Медеи принадлежала к совсем другому социальному слою, но мать Елены Амрик Тиграновна, Тифлисская армянка, придя в дом к Синопли, увидела в их быте знакомые с детства черты, такую бы казалось незначительную вещь, как сходство кулинарных пристрастий. Детские воспоминания умилили ее и внушили доверие к незнакомой семье. Но главное - в семье Леночки Степанян также ценились традиции, принадлежность к роду, как и в семье Синопли.

В двадцатом году Леночка выходит замуж за старшего брата Медеи Федора и уезжает с ним в Узбекистан. Это - решение Медеи, она "сосватала ее твердой рукой", Федор женился по первому ее слову. Есть рациональное объяснение - Леночку надо спасать, она дочь министра правительства Крыма, - но этот факт указывает на то, что к этому времени Медея окончательно стала главой семьи, она может принять решение, касающееся судьбы даже старшего брата. И хотя Елена Степанян "вовсе не помышляла о том, чтобы стать женой простоватого грека из феодосийского предместья, старшего брата задушевной гимназической подруги", - брак удался.. Более того, модель поведения Леночки - одна из ценимых в семье Синопли: Медея "чрезвычайно ценила тех, кто как ее мать, бабка, подруга Елена, совершали и незначительные, и самые важные поступки тем единственным способом, который был возможен для Медеи, - серьезно и окончательно". Подобным же устройством обладали брат деда Харлампия, отец Дионисий, который был духовным наставником Медеи, и ее брат Афанасий, ушедший в монахи в двадцатых годах в Болгарии и ставшей потом афонским старцем. Сходными свойствами отличается и племянник Георгий, сын Елены и Федора (он переселится в Крым и унаследует семейную роль Медеи в расширенной семье). За эти качества Медея в семье считалась праведницей. На формировании характера Медеи сказалась история ее батумской тетки, жены Сидора, старшего брата матери и ее близкой подруги (здесь можно предположить некую аналогию отношениям Медея-Елена - Федор). Согласно семейной легенде она умерла от горя на похоронах своего мужа, погибшего от несчастного случая. "Именно в ее честь и получила Медея свое столь необычное для греков имя…"

Но такая нравственная цельность, самоотверженность и стойкость характера не была единственной моделью поведения для женщин семьи Синопли (в больших семьях, где много народу, много родственников всегда существуют более одной модели поведения). Другого способа жизни придерживалась младшая и любимая сестра Медеи - Александра, Сандрочка по-домашнему, и ее младшая дочь Ника.

История Александры

Кода умерли родители, Сандре было восемь лет. Она осталась с Медеей, к которой была очень привязана. Старшая сестра со всей ответственностью взяла на себя заботу о младших детях, об их воспитании и устройстве в жизни, то есть выполняла родительские функции. Считалось, что Сандрочка "от природы легкомысленная, но вовсе не дурочка". "… Сандра с детства вела себя так, как хотела ее левая нога, и Медея никогда не могла понять этого непостижимого для нее закона левой ноги, закона прихоти, сиюминутного желания, каприза или страсти". Этот "закон левой ноги" будет довольно распространен среди племянников Медеи вообще, и в потомстве Сандры в частности. Медея оказывается чрезвычайно терпима к такому невозможному для нее самой способу поведения, о котором будет - ведь это одна из моделей поведения, принятых в ее семье.

Рис. 2.2.

Первым мужем Сандры стал Алексей Кириллович Миллер, доцент, энтомолог из уважаемой профессорской семьи, "главный предок был из петровских немцев" (рис. 2.2). Ему было под сорок, и он давно был женат, жена его тоже была доцентом, гидробиологом, он был "убежденно-нравственный, физиологически порядочный" и вовсе не склонный к адюльтеру, но чем-то приглянулся Сандрочке и никуда от нее не делся. Впрочем, выяснилось, что он был старинным знакомым семьи: еще будучи студентом, снимал комнату у них в доме. Она забеременела, а он уехал в Москву, уверенной, что скоро вернется за ней. Переустройство прежней жизни потребовало от него многих усилий и заняло много времени. Сандрочка совершенно не беспокоилась о том, что он может исчезнуть также внезапно, как появился. Высказывается предположение о происхождении ее "природного" легкомыслия - "безмятежность ее основывалась на уверенности, что Медея возьмет на себя и этого ребенка, как взяла как- то и саму Сандру с братьями". Сандра - младшая сестра и обладает многими психологическими характеристиками, свойственными младшим детям. Сын Сандры родился в Феодосии под присмотром тети Медеи, которая стала его крестной матерью и испытывала к нему хорошо осознаваемые материнские чувства. Через две недели приехал Алексей Кириллович и увез их в Москву. Обратим внимание на то, что Сандрина мать также вышла замуж, уже будучи беременна.

Легкая на любовь и равнодушная к богатству Сандра обожала блеск. Первый брак ее блестящим не был - это были три самых скучных года в ее жизни. Закончился этот брак скандально: муж застал ее с любовником-красавцем, глухонемым истопником, который был, конечно же, только эпизодом в ее жизни. После этого отношения их прервались. Ее младшая дочь Ника будет не только не бояться подобных скандалов, а даже получать от них удовольствие. Само слово "скандальный" употребляется также один раз по отношению к событию в жизни матери - Матильды: она вошла в дом своего мужа скандально непорожней. Можно предположить, что до определенного времени она также придерживалась "легкомысленной модели поведения", но, выйдя замуж, стала жить по другим правилам.

Сандра же долго оставалась верной себе: у нее были разные блестящие связи на протяжении почти всей ее жизни. "Замуж во второй раз она вышла замуж за военного, ладного и голосистого охотника до украинских песен, Евгения Китаева, родила от него дочь Лидию, а потом и этот брак замялся. Хотя они не разводились, но жили порознь, и вторая дочь, Вера, родившаяся перед войной, была от другого отца, человека с таким громким именем, что Китаев скромно молчал о своей семейной жизни до самой своей гибели. Последняя дочь Александра, родившаяся в сорок седьмом, через три года после его гибели, тоже пошла под его веселую фамилию". Александра легко брала деньги и получала иную помощь от любовников, не делая из этого никакой проблемы. Она легко меняла не только надоедающих ей быстро мужчин, но и профессии. Долгие годы она не была склонна к постоянству, к супружеству.

По отношению к своим детям она была теплой, хорошей матерью, умелой, проворной хозяйкой. В ее доме царила "веселая любовь детей к матери и теплая дружба между всеми" Эти отношения были хорошо знакомы ей по родительской семье, а отца она потеряла рано и, по-видимому, у нее не было прочной модели супружеских отношений. Дети не мешали ее личной жизни, они не воспринимались как помеха для следующего супружества. Они не составляли всю ее жизнь, а только часть ее, - это было общее правило отношения к детям в ее расширенной семье.

"Когда Александре перевалило за пятьдесят, и на огонь ее потускневших волос уже не летели тучи поклонников, она вздохнула и сказала себе: - Ну что ж, пора…" Она впервые в жизни сделала осознанный выбор партнера для совместной жизни. Ее внимание привлек Иван Исаевич Пряничников, театральный краснодеревщик. Был он не стар, на год другой младше, было в нем какое-то особенное достоинство. Она принялась соблазнять его не столько собой, как любовника, сколько своим домом, уютом, вкусной домашней едой, атмосферой любви и даже своими детьми (а Иван Исаевич к тому времени был человек одинокий). Первый подарок он сделал не лично ей, а, как бы дому, - принес кровать для младшей дочери Александры Ники. Сблизило их большое неизгладимое несчастье: старший сын Александры Сергей вместе со своей женой погибли в автокатастрофе. "Их отношения как будто навсегда остались освещены этим трагическим событием, да и сама Александра, казалось уже не способна праздновать свою жизнь, как делала от самой ранней юности, невзирая ни на какие обстоятельства войны, мира или вселенского потопа". Это говорит о том, что она, как и мать под влиянием трагических событий переменила модель поведения. Она становится преданной женой, серьезной и ответственной, будет растить внуков, помогать детям, брак ее будет долгим и удачным.

Ника

Ника была поздним ребенком Александры и ярким представителем семейных традиций. Ей шел тринадцатый год, когда погиб ее старший брат Сергей и в доме появилась его дочь семилетняя Маша. Маша после гибели родителей какое-то время жила у дедушки и бабушки со стороны своей матери, где перенесла тяжелое нервное расстройство и совершила попытку самоубийства. В семью к Александре она попала после психиатрической клиники, и нуждалась в любви и постоянной заботе. Ника стала выполнять для Маши ту же замещающую роль, которую когда-то выполняла Медея по отношении к ее матери Александре, только Ника была младше Медеи.

Маша переехала к бабушке как раз в то время, когда Ника охладела к игре в куклы, и живая Маша заменила ей всех Кать и Ляль, на которых она так долго упражняла смутные материнские инстинкты. Все куклы со всей их одеждой и другими атрибутами перешли к Маше. Ника почувствовала себя главой большой семьи с дочкой Машей и кучей игрушечных внучек.

В последствии Ника выбрала для себя мамину модель поведения. К шестнадцати годам она стала пользоваться ошеломляющим успехом, заводила бурные романы, бросила школу. Сандра не ворчала, не устраивала бессмысленных объяснений а, казалось, и сама получала удовольствие от успехов дочери. Она помнила себя молодой. Сандра устроила ее в театрально-художественное училище, и в последствии Ника стала успешным художником по театральным костюмам. Артистическая среда тоже пришлась как нельзя более кстати - там было где развернуться. Впрочем, одной этой средой она не ограничивалась. Ника, как охотник, чуяла любовную дичь даже чужую. Как когда-то мать, "она обеими руками гребла к себе удовольствия, большие и малые, а горькие ягоды и мелкие камешки легко сплевывала, не придавая им большого значения". К середине семидесятых она была в процессе развода со своим вторым мужем, от обоих браков у нее были дети Катя тринадцати лет и Лиза - шести (рис 2.3). Она обладала кучей женских умений, веселым легким характером, родственным чувством, была крупной, рыжеволосой (что являлось одним из отличительных семейных признаков). Медея ее особо выделяла, она была, несомненно, из их семьи. Впоследствии она в третий раз выйдет замуж за итальянца и, как это часто было в ее расширенной семье, уедет с ним далеко из родных мест. Муж ее богатый остроумный и обаятельный толстяк, Ника выглядит настоящей матроной и страшно любит, когда в ее богатый дом в Равенне приезжают родственники из России, что не удивительно.

Рис. 2.3.

Замужество Медеи

Когда Медея вырастила младших братьев и проводила сестру Сандру с мужем и ребенком в Москву, ей шло уже к тридцати. Братья все меньше нуждались в Медее, часто отсутствовали (у них, как у всех подростков была своя жизнь) и скоро должны были покинуть дом - они собирались ехать учиться. Медея очень привязалась к своему новорожденному племяннику, она со всей полнотой переживала свое несостоявшееся материнство, иногда ей казалось, что грудь ее наливается молоком. После расставания с ним и Сандрой, Медея испытала чувство глубокой внутренней пустоты и потери. Медея исполнила замещающую роль для своих младших братьев и сестры, и теперь они покидали дом. То, что переживала Медея, называлось синдромом покинутого гнезда. Молодость ее прошла в заботах взрослой женщины, и не было у нее юношеских романов, флиртов и ухаживаний. Тут она и познакомилась со своим будущим мужем.

Знакомство было рабочим: он работал зубным врачом в санатории, а Медея у него в кабинете медицинской сестрой. (Для нее логично было избрать помогающую профессию. Она была медицинской сестрой высокой квалификации и широкого профиля и работала до глубокой старости.) Звали врача Самуил Мендес, он был еврей с богатым революционным прошлым. Он был оживлен, вечно весел, по-своему остроумен, красноречив с женщинами, которым делал комплементы и назначал свидания прямо в зубоврачебном кресле, не стесняясь Медеи, и робок с мужчинами. Наблюдательной Медеи пришло в голову, что веселый дантист боится мужчин. Она, как всегда, оказалась права.

Однажды всех сотрудников санатория вызвали на какое-то собрание государственной важности, какие часто случались в те годы. Самуил Яковлевич сидел в последнем ряду, рядом с Медеей и был не объяснимо взволнован. Он дергался, подпрыгивал на стуле, был явно испуган и что-то бормотал. Поймав ее взгляд, а она наблюдала за ним, он схватил ее руку и затих. Так и сидел до конца собрания, подергиваясь лицом и бормоча что-то.

На следующий день он пригласил Медею в ресторан, где, волнуясь, рассказал ей свою историю, пытаясь объяснить свое вчерашнее поведение. Он сказал, что у него нервное заболевание. Он был профессиональным революционером, занимался в основном агитационной работой. В тысяча девятьсот двадцатом году он был определен в подразделение ЧОН и выехал для изъятия хлеба. Приказ был заранее дан: укрывальщиков расстрелять для устрашения. Самуил не смог отдать приказ к расстрелу, с ним случился нервный припадок, вроде эпилептического. Три месяца он пролежал в больнице, потом его комиссовали, и он с партийной работы ушел в дантисты, но болезнь полностью не прошла: " как надо партийную позицию проявить, а организм мой впадает в слабость и страх, как бы мне не упасть в припадок, в нервную горячку… как вчера на собрании… Но других недостатков у меня нет, Медея Георгиевна". По-видимому, Самуил Яковлевич страдал фобией и паническими атаками.

Самуил сделал Медее предложение, на редкость откровенно объясняя причину этого: "Когда вы взяли меня за руку, Медея Георгиевна…нет, простите, это я вас взял за руку, я почувствовал, что рядом с вами нет страха. И весь вечер я ничего к вам не испытывал, только чувство, что рядом с вами нет страха. Я проводил вас, вернулся домой, лег и решил, что я должен на вас жениться". Медея многие годы с презрением отвергала разного рода мужские предложения, и для дантиста не собиралась делать исключение, только думала, как отказать этому чудаку мягко, чтобы не обидеть. Он провожал ее домой, тонкой сильной рукой держал ее под руку, но при этом у нее было такое чувство, что это она его ведет. Брак их был предрешен. Медея чувствовала себя одинокой, мальчики выросли и уходили от нее, а Самуил нуждался в ее поддержке. На следующий день Медея тяжело заболела инфлюэнцей. Самуил Яковлевич ухаживал за ней с большим усердием. "К концу болезни он был влюблен в нее без памяти, а она чувствовала себя безмерно и незаслуженно счастливой: она не помнила, чтобы кто-нибудь приносил ей в постель чай, варил для нее бульон и подтыкал с боков одеяло". Самуил назовет это время их медовой болезнью (по аналогии с медовым месяцем). После болезни они поженились, и их брак оказался счастливым с первого и до последнего дня. Самуил умер от рака желудка в 1952 году.

Медея прожила жизнь женой одного мужа и продолжала жить его вдовой. Вдовство ее было гораздо длиннее замужества, а отношения с покойным мужем не прекращались, они были прекрасными и с годами даже улучшались. Облик его в конце концов приобрел значительность и монументальность, которой при жизни и в помине не было. Единственная горькая обида выпала ей от мужа, как это не странно, уже после его смерти. Иногда ей казалось, что обида полностью прошла, но вдруг ее охватывало горькое чувство, ей приходилось себя успокаивать, прилагать усилия, чтобы отогнать мысли о ней. Можно предположить, что именно невозможность объясниться с умершим мешала завершить прощание с покойным мужем в течение такого долгого времени.

Через год после смерти Самуила Медея стала по обычаю разбирать вещи покойного мужа и в его старой полевой сумке нашла письмо от сестры Сандрочки. Оно было адресовано Самуилу Мендесу, до востребования, из него Медея узнала, что отцом младшей дочери ее сестры Александры является ее муж. Письмо было написано бойким тоном, в нем было явно только желание избежать неприятной огласки. Легкомысленная Сандрочка не заметила инцеста. Неведомая никогда душевная тьма накатила на Медею. До позднего вечера просидела она не меняя позы.

Связь между ее мужем, все годы брака ее боготворившим, и сестрой Александрой, существом открытым ей до последней жилки, для которой она играла в детстве роль матери, была невозможна для Медеи. Она чувствовала, что какой- то высший запрет перейден. Особенно тяжело было ей то, что теперешнее положение не требовало от нее ни решений, ни действий, случившееся с ней было отзвуком давней истории. Все прежние несчастья в жизни - смерть родителей, болезнь мужа - требовали от нее физического и нравственного напряжения. Той же ночью Медея собирается в дорогу и едет в Ташкент к подруге Елене, в семью брата Федора (рис. 2.4). Это является хоть каким-то действием.

Рис. 2.4.

Покидая родные места в состоянии душевной тревоги, Медея привычно обращается к семейной истории. Этим и объясняется нерациональный выбор маршрута: она решает хотя бы часть пути, его начало, совершить по морю, от Керчи до Таганрога. Это объясняется так: "…она была приморским человеком: с раннего детства мужчины ее семьи уходили в море. В море погиб отец, морской дорогой ушел навсегда Александр Ашотович Степанян с Анаит и Арсеном, ветхий пароход увез из Батума тетку с двумя братьями, и даже сестра Анеля, вышедшая замуж за грузина из гористого Тифлиса, покидала когда-то дом с новой пристани милой Феодосии." И Медее везет в дороге, она добирается до места назначения без особых приключений.

Подруги давно не виделись, хотя регулярно переписывались. Медея наблюдает за бытом большой семьи брата, который ей известен по письмам. Брат Федор - в командировке и никто не мешает ежевечернему общению подруг. Они перебирали ранние воспоминания, начиная с гимназических, хохотали, вздыхали, плакали о тех, кого любили и кто пропал в дебрях прошлого. Что-то удерживает Медею от рассказа о письме, свежепережитая трагедия вдруг стала казаться ей какой-то неприличной.

Ей хорошо в этом доме, она читает французские романы и впервые в жизни испытывает наслаждение от безделья, от расслабления. По своей привычке Медея слегка наблюдает за детьми, ища в них семейные черты. К ее удивлению десятилетний приемный сын Шурик, взятый Федором из детского дома, куда он попал после смерти матери, по всем приметам свой, синоплинский: густо-рыжие веснушки усыпали его узкое лицо, а главное мизинец был короткий. Елена рассказала, что мать его была ссыльной поволжской немкой и работала у мужа на объекте. "Он нам очень пришелся к дому, очень пришелся", - говорила Елена. Медея слушала и молчала. Можно предположить, что именно эти наблюдения удерживали ее от откровений с подругой. Когда приехал брат Федор, он спросил Медею, узнает ли она их кровь в Шурике. Медея ответила, что узнала. "Все узнали, а она, святая дура, как ты ничего не видит", - неожиданно зло и горько сказал брат. Медея потом, лежа без сна, долго сопоставляла давние слова и взгляды и поняла, что секрет последнего Сандрочкиного ребенка ни для кого, кроме нее не был секретом. Знает ли правду Леночка о своем приемном сыне? "Мудрая Леночка, великая Леночка, - думала Медея, - она об этом и знать не хочет". Медея не поделилась с подругой своей горькой обидой. Через три дня она уехала домой. Письмо, лежащее не дне рюкзака перестало ее беспокоить. Почему? Медея увидела ситуацию аналогичную своей в родной ей семье брата, ее собственные обстоятельства перестали восприниматься как запредельные, они стали переносимыми. Медея справилась с собственным кризисным состоянием с помощью своей расширенной семьи. Ей открылось еще одно направление семейных событий, в рамки которого вполне уложилась ее беда. С Сандрочкой все же отношения прервутся на долгие годы, но на Нике, дочери сестры и своего мужа, это никак не будет отражаться.

История Маши

Маша - внучка Сандры, дочь ее сына Сергея. Таня, жена Сергея была генеральской дочерью, но, утверждается, что это было "не избитой характеристикой", а всего лишь биографической деталью". Говорится, что "от отца она унаследовала честолюбие, а от матери - красивый нос". Можно предположить, что Таня - отцовская дочка, характером в него. Из текста явствует: с матерью у нее были не гладкие отношения. Мать ее Вера Ивановна была из крестьян Вологодской губернии, у нее было голодное детство и бедная юность, что сказалось на ее психике: "Вера Ивановна раз и навсегда осталась трахнутой трофейной Германией, которую завез в конце сорок пятого года Петр Степанович (ее муж), человек не алчный, но и не растяпистый, в количестве одного товарного вагона, и с тех пор Вера Ивановна не могла остановиться, прикупала и прикупала добро". Это явление было типичным для офицерских жен в те годы. Отношения между родителями Татьяны были дисфункциональными. Генерал Гладышев не боялся властей, а только своей супруги: только она нарушала покой и портила нервы генералу. "Мужнин высокий чин и большую должность считала она как бы себе принадлежащими и умела стребовать все положенное ей. По ее разумению. При случае не стеснялась и скандал запустить. Этих скандалов и боялся Петр Степанович больше всего". Он тут же сдавался. Не в силах выносить общения с женой он дистанцировался от нее. Вставал рано, приходил поздно, работая по шестнадцать часов, любил инспекционные поездки на объекты и часто уезжал из Москвы. "С супругой по своей инициативе он и двух слов не говорил. Приходил, ужинал, зарывался скорей в ее шелковые пуховые одеяла и засыпал быстрым сном здорового человека". Таким образом, живя вместе с человеком, можно сохранять с ним огромную дистанцию, полностью устраняться от семейной жизни. Как выживала в этой семье Машина мать Таня, мы не знаем, но, выйдя замуж, она жила своей семьей отдельно от родителей, благо была такая возможность.

Трагедия случилась с Машей в ее последнее предшкольное лето. Она была на генеральской даче, где ей не нравилось. Вера Ивановна отличалась параноидной подозрительностью: ограничивала контакты внучки с другими детьми, запрещала приглашать подруг домой, говоря, что "они украдут". Маша позвонила родителям поздно вечером из дедова кабинета и горько жаловалась на жизнь. Таня обещала забрать ее через несколько дней, хотя это сильно нарушало планы семьи, она "сама еще не совсем забыла материнское воспитание". Когда родители ехали ее забирать, они попали в автокатастрофу и погибли.

Машу по просьбе генерала оставили бабушке Вере Ивановне, которая после смерти дочери не отпускала внучку от себя. Маша боялась ее и просила другую бабушку, Александру, забрать ее к себе. Сандра сочувствовала ей, именно в этот день она заметила на бледном лице Маши россыпь фамильных веснушек Синопли.

У Веры Ивановны после смерти дочери случилось психическое расстройство, которое в ее семье никто не замечал. Муж давно не общался с ней, а когда замечал необычное в ее поведении только злился и еще больше увеличивал дистанцию - уходил спать в кабинет. С ними еще жила домработница, которая не придавала значения странностям хозяйки, поскольку сама была стронута на почве еды, пережив в молодости знаменитый российский голод. "Она жила, чтобы есть". Обычно она не замечала ни приступов столбняка, нападающих на генеральшу, ни ее состояния сильного возбуждения, "а если и замечала, то объясняла это обычным образом: Верка - чистая сатана". Так получилось, что семилетняя девочка оказалась совершенно беззащитной во власти безумной женщины.

Травму потери родителей усугубил переезд Маши в другой дом, прежние связи прервались, ей казалось, что все ее прежние подруги умерли вместе с родителями. Она пошла в школу, больше никуда ее бабушка не выпускала, запрещала общаться с кем бы то ни было. После того, как домработница приводила Машу из школы, Вера Ивановна находилась с ней, она смотрела на внучку немигающими глазами и все время что-то бормотала, девочка не могла есть, играть, она молча плакала. Но самое страшное начиналось ночью. Маша долго не могла уснуть, ожидая прихода бабушки. Каждую ночь сумасшедшая женщина обвиняла ее в смерти родителей: " Убийца, убийца маленькая… Ты позвонила, вот они и поехали…из-за тебя все... Живи теперь, живи, радуйся…", - протяжно и внятно бормотала она. По воскресеньем Маша виделась с семьей другой своей бабушки, но ничего не говорила им, она верила этим обвинениям и боялась, что с ней перестанут общаться, если узнают, что она совершила. Ее реакция является обычной для детей этого возраста.

Состояние Маши ухудшалось. Ей стал сниться страшный сон. В этом сне ничего не происходило. Просто открывалась дверь из коридор в ее комнату (которая оказывалась чуть смещенной по отношению к реальной двери), из нее несло приближающимся ужасом, кто-то страшный должен был войти, и Маша с криком просыпалась. Это было усиленное переживание страха бабушкиного прихода. Маша совсем перестала спать ночью - боялась увидеть свой сон - и была близка к нервному истощению.

Однажды от домработницы она услышала о девушке из их дома, которая выбросилась из окна и "убилась насмерть". Этот рассказ произвел на нее впечатление. Она тут же попыталась открыть окно в своей комнате, но у нее не получилось. С этого дня Маша стала хорошо спать: оказывается, у нее есть возможность справиться с невыносимой ситуацией, возможность о которой она раньше не знала. Это успокаивало.

На зимние каникулы Маша должна была поехать с Никой в зимний лагерь. Она не просто очень хотела и ждала этого, для нее это был уход из страшной ситуации. Ника была единственной девочкой из ее прошлой жизни, с которой она продолжала общаться, у Маши были фантазии, что в лагере она встретит своих пропавших подруг, что прежняя ее жизнь как-то вернется. Она жила в счастливом ожидании, но накануне отъезда тяжело заболела. Когда она очнулась от болезни и поняла, что в лагерь уже не поедет, каникулы кончились. Горе ее было велико. Никакие утешения, что лето она проведет на даче у Сандры, не помогли. В восприятии ребенка лето было слишком далеко. В ту же ночь ей опять приснился ее страшный сон. Она хотела крикнуть и не могла. Находясь в страшном состоянии между сном и явью, Маша открыла окно (у нее на этот раз хватило сил открыть его) и бросилась вниз с одиннадцатого этажа.

Маша не разбилась, она упала на заваленную снегом балюстраду предыдущего этажа. Хватились ее из-за сквозняка и через полтора часа сняли с балюстрады, она была без сознания, но без повреждений. Генерал обратил, наконец, внимание на странное поведение своей жены, услышал, что она бормочет, и понял, что она сошла с ума. Он немедленно отправил ее в больницу, поклявшись, что ни дня больше не поведет с ней под одной крышей. Вера Ивановна умерла через семь лет в привилегированной психиатрической лечебнице.

После больницы Машу взяла к себе Сандра, там, в атмосфере любви и заботы, она постепенно поправилась, ночные страхи ее прошли. Но пережитое оставило в ее психике глубокий плохо осознаваемый след, как ее самою, так и ее близкими.

Маша рано начала писать стихи, рано вышла замуж, но на всю жизнь осталась подростком (она и на третьем десятке выглядела так: " стриженная под мальчика, подросткового телосложения, не взрослая женщина, тощий недоросток на вихлявых ножках"). Машин муж - Алик Шварц - был на несколько лет старше ее. Он был единственным ребенком в семье и обладал исключительными способностями к наукам.

Брак Алика и Маши совершался в беседах. Каждый вечер, встречаясь на кухне, они рассказывали друг другу о важном, что произошло с ними за день. Жизнь переживалась ими дважды: один раз непосредственно, один раз в избранном пересказе. Это был их стабилизатор брака. Судя по всему, их отношения были слабо дифференцированными, а роли в семье спутанными. "Для их особого родства Маша нашла и особое немецкое слово, разыскала его в каком-то учебнике языкознания - Geschwister. Ни в одном из известных языков такого слова не было, оно обозначало "брат и сестра", но в немецком соединении таился какой-то дополнительный смысл". Их сын (тоже Алик) называл папу - папой, в маму Машей, что указывает на ее статус. Муж был ей, если не отцом, то старшим братом. Он много работал, занимался наукой, а Маша сидела дома, писала, читала умные книжки. В силу перенесенной в детстве травмы Маше не удалось повзрослеть, и брак с Аликом предохранял ее от треволнений юности, к которым она не была готова. Она обладала таким трагическим восприятием жизни, что легкая связь или флирт с ней были не возможны. У Маши не было периода добрачных романов, она не испытала того свободного и безнаказанного полета чувств, который был одним из двух возможных способов существования юных женщин в этой семье. Для исполнения второй принятой в семье роли (в которой проявляют материнскую заботу и берут на себя ответственность за других), она не была достаточно взрослой, а обстоятельства жизни складывались так, что не подвели ее к ней. Маша и Алик прожили вместе уже девять лет, когда Маша вдруг влюбилась, она все же была из Семьи Медеи и, кроме веснушек и способностью к ночному виденью, обладала и другими семейными задатками, в частности эмоциональностью и чувственностью.

Случилась это весной 1976 года, и, конечно, в доме Медеи в Крыму, где часто случались бурные романы. Там среди родственной молодежи происходило "любовное томление" и весь воздух был "полон их взаимной тягой, тонким движением душ и тел". Удивительно, что в доме праведницы Медеи царила такая атмосфера.

Избранник ее по фамилии Бутонов был очень красив, обладал "античной телесной одаренностью" и был "совершенно глух к области духа" и абсолютно невербален. Он был талантливейшим массажистом и отличным любовником, женщинам никогда не отказывал. Маша, развитие которой оказалось задержанным, впервые в своей жизни испытала сильную сексуальную страсть.

Бутонов приехал в Крым отдохнуть всего на несколько дней. Остановившись у соседей Медеи, он тут же оказался вовлеченным в жизнь Семьи, границы которой были открытыми. Маша была не единственной, кто обратил внимание на Бутонова. Ника, конечно же, не могла пропустить мимо себя такой великолепный мужской экземпляр и по своему правилу не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня тут же переспала с ним. У Маши с Никой с детства были очень близкие отношения, они привыкли делиться друг с другом подробностями личной жизни. Рассказывала обычно Ника, а Маша восхищенно и с некоторой завистью внимала ее рассказам. Тут, Маша успела признаться первой, что влюбилась. Ника ничего ей не сказала, не хотела огорчать Машу случайным соперничеством. Она трезво оценивала Бутонова и не считала его подходящим объектом для серьезных чувств, парой для Маши: "нашла в кого влюбиться, идиотка". Она предложила ей свое лекарство: дать ему и успокоиться. Так, сама того не ведая, она подтолкнула любимую племянницу по направлению к будущей трагедии. У Маши не было Никиной легкости восприятия жизни. Она видела свою ситуацию нереальной, как в кино, она стремилась играть в Нику. Только так, не рефлексируя, Маша смогла последовать Никиному простому совету и стать любовницей Бутонова, который даже и не помышлял об этом. Никогда не испытанные ранее сексуальные ощущения потрясли ее. "Все было новое: руки, ноги, губы… Какое-то физическое чудо произошло… какое безумное счастье… Неужели то самое, за чем Ника всю жизнь охотится…" Уровень дифференциации личности у Маши был не высокий, она не могла разделить между собой разные по своей природе чувства, у нее они слипались, запутывались в один клубок. Пытаясь разобраться в них, она бессонными ночами писала стихи, которые выходили все талантливее. Никин совет не мог помочь ей.

После отъезда Ники отношения Маши с Бутоновым продолжались еще три дня, вернее три ночи, потом и он уехал в Москву. Маша совершенно не понимала его отношения к ней. Он приходил к ней каждую ночь, "заполняя собой все Машино тело вместе с душой и уходил на рассвете, оставляя ее каждый раз в остром ощущении новизны всего существа и обновления жизни", а днем вел себя как будто между ними ничего не было, умел держать дистанцию. У Маши появилась фантазия о ночном двойнике, восприятие реальности начало потихонечку искажаться.

Потом приехал муж Алик и рассказал ей о важнейшем событии в их жизни: он получил предложение эмигрировать в Америку, ему обещали там работу, о которой он не мог и мечтать. Еще две неделе назад Маша была бы в восторге, но сейчас мир ее так изменился, что она и думать об этом не могла. Она очень обрадовалась мужу, ей не хватало его внимание к своей внутренней жизни. Она прочитала ему новые стихи, он принял ее горячую исповедь о новом жизненном опыте. Ее немного знобило, лицо горело, зрачки были расширены. "Как это некстати", - подумал Алик, но мешать не стал. Это не просто отсутствие ревности, сексуальная верность не была значимой ценностью их брака, их близость была иного рода, на нее Бутонов не претендовал. Алик также как и Ника не осознал серьезности ситуации.

Отношения между Никой и Бутоновым возобновились по Машиной инициативе. Алик вернулся в Москву, а ей предстояло провести в Крыму еще полтора месяца с сыном, у которого был астматический бронхит. Она начала писать Бутонову письма, вкладывая в них только что написанные стихи. Он уже почти забыл о заурядном южном романе, которому эта милая девочка придавала, по-видимому, слишком большое значение. Он совершенно не собирался отвечать на ее "длинные письма со стихами и рассуждениями о вещах не то, чтобы ему не понятных, но ни на что не годных. Маша, не выдержав, позвонила Ники с просьбой поехать к Бутонову и узнать, почему тот не отвечает ей на письма, уж не случилось ли чего. Ника сначала отказалась, но Маша ее уговорила, и она поехала к Бутонову, и их отношения с ним как-то естественно возобновились. Ситуация показалось Нике забавной: "Машка, умница-преумница, влюбилась в такого элементарного пильщика". Нику отношения с Бутоновым, кроме чисто сексуальной стороны, привлекали своей легкостью, отсутствием взаимных обязательств. "А уж как они с Машкой посмеются, над всей этой историей, когда у нее схлынет пыл!", - думала она. Но пыл у Маши не схлынул. Едва вернувшись с Юга, она кинулась к Бутонову, и ее любовная горячка возобновилась.

Образовался треугольник Ника - Бутонов - Маша, причем Маша до поры не знала о существовании третьей стороны. Отношения по стороне Ника - Маша были не менее нагруженными, чем по любому другому направлению этого треугольника. Сказывалась и былая спутанность ролей в детстве, и двусмысленное положение Ники, сказать о котором ей казалось поздно, и то, что Маша за многие годы привыкла делиться самыми незначительными своими переживаниями с мужем, а теперь она не могла все ему рассказывать. Не выдерживая диадных отношений с Бутоновым, она исповедовалась Ники подробнейшим образом рассказывая обо всех деталях и событиях ее отношений с любовником. Бутонов же решил, что они обе все знают и обо всем договорились. Он обратил внимание на их противоположное поведение в сексуальных отношениях, различное отношение к нему: одна все время смеется, другая - плачет. У описываемого треугольника просматриваются аналогии с треугольником, сложившемся в предыдущем поколении: Никина мать, Сандра - Самуил, муж Медеи - и сама Медея. Вряд ли это простое совпадение. Мы не имеем возможности все выяснить, но можем сделать предположение, что речь идет о межпоколенной передаче очень опасного, разрушительного паттерна. Объяснение поведения Ники, которая много раз собиралась бросить Бутонова, но каждый раз возобновляла с ним отношения, одним легкомыслием не выглядят очень убедительным. Никина бурная жизнь продолжалась параллельно с их отношениями, и ей было, чем себя занять помимо Бутонова. В прошлый раз, раскрытие тайны треугольника Сандра - Самуил - Медея, уже после смерти Самуила привело к полному разрыву отношений между сестрами, очень близкими и дорогими друг другу людьми.

То, что рано или поздно должно было случиться - случилось. Ника забыла у Бутонова собственной работы косынку, которую Маша нашла. Она испытала даже не ревность, а величайшую боль. Ни Бутонов, ни Ника не пытались как-то выкрутиться, и советовали ей принять случившееся, как факт. Ника не понимала, почему Машей данная ситуация воспринимается, как просто невозможная. У нее усиливалась бессонница, а когда она принимала снотворное, то снился только один и тот же навязчивый, который сводился к одному: она искала Бутонова, догоняла его, а он ускользал, оборачиваясь как в сказке разными предметами. Уже и наяву мысли о Бутонове принимали форму навязчивости, она мысленно бесконечно вела с ним нескончаемые диалоги, с Никой она могла говорить только о нем. Между тем действительно важные с точки зрения Ники события: быстро приближающийся отъезд в эмиграцию, означающий разлуку с родительской семьей, может быть навсегда, - не волновали ее. Муж Алик был очень занят предотъездными хлопотами, работой, и они меньше общались. Он относился к ней с нежностью, как к больной, приносил транквилизаторы и торопился с отъездом.

В романе подробно описывается, как постепенно нарастают симптомы, появляются галлюцинации. Муж ее, врач, наконец-то, осознает всю серьезность ситуации и показывает ее знакомому врачу-психиатру, но от госпитализации пришлось отказаться - через две недели - отъезд. Маша не дожила до отъезда, встав ночью с постели в полубреду, она вдруг увидела наяву свой детский кошмарный сон: со смещенной дверью и ужасом входящим через нее. Она бросилась вниз с балкона. Было тоже время года, и погода была такой же, как в день ее первой суицидальной попытки (возможно, что было даже тоже число).

Это история показывает, что не все семейные способы поведения подходят для любого члена семьи, что для того, чтобы использовать определенную модель поведения, нужна соответствующая ей степень дифференциации и определенные психологические особенности, иначе это может привести к трагедии.

Смерть Маши собрала вместе представителей всех многочисленных ветвей обширного семейства Синопли, приехала и Медея и встретилась со своей сестрой Сандрой, с которой она не общалась около двадцати пяти лет. Великое горе объединило их, они будут тесно общаться до самой Медеиной смерти.

Некоторые параметры Семьи Меде

Одним из наиболее общих правил Семьи Медеи является их осознанная преемственность. В сознание членов семьи Медея - хранительница семейных правил, традиций, даже внешним своим обликом она напоминает жрицу. Она не высказывает свое мнение сама, словно жрицу ее надо вопрошать, просить совета, проявляя заинтересованность и готовность слушать. Она замкнута, не разговорчива, но когда она говорит - молодые родственники ловят каждое ее слово. Бездетная Медея является семейным экспертом по детям: молодые родители стремились привести к ней своих детей в последнее дошкольное лето, как бы, на погляд. Как уже говорилось, дом Медеи занимает особое место в семейном сознании. Это не просто дом, это в какой-то мере семейный храм. В романе описан ритуальный момент: каждый приезжающий привозит подарки, и Медея принимает их как будто не от своего имени, а от имени дома. Тут воспроизводится традиционный образ жизни семьи, Дом Медеи - наследник родового дома - дома Харлампия. "Медея росла в доме, где обед варили в котлах, мариновали баклажаны в бочках, а на крышах пудами сушили фрукты, отдававшие свои сладкие запахи соленому морскому ветерку. Между делом рождались новые братья и сестры и наполняли дом. К середине сезона теперешнее Медеино жилье, такое одинокое и молчаливое зимой, обилием детей и многолюдством напоминало дом ее детства. В огромных баках, поставленных на железные треноги (примечание: чем не храмовая принадлежность), постоянно кипятилось белье, на кухне всегда кто-то пил кофе или вино, приезжали гости из Коктебеля и Судака". Сама Медея недоумевала: "почему ее прожаренный солнцем и продутый морскими ветрами дом притягивает все это разноплеменное множество - из Литвы, из Грузии, из Сибири и Средней Азии". Множество то, конечно, разноплеменное, но все они члены одной расширенной семье - Семьи Медеи, чувство принадлежности к которой составляет семейную ценность. Значит, они стремятся посещать этот дом и привозить туда своих детей, чтобы те усвоили это чувство семейной принадлежности и семейные правила. Такой способ межпоколенной передачи самосознания семьи не прервется со смертью Медеи, ее племянник Георгий со своей второй женой Норой, с которой он познакомился тем памятным летом 1976 года в Доме Медеи поселится в Крыму (рис. 2.5). В его доме будет также многолюдно, а летняя кухня очень похожа на Медеину. Медее очень хотелось, чтобы именно он "вернулся сюда, чтобы опять Синопли, жили в здешних местах". Обратим внимание на то, что Георгия назвали в честь деда, отца Медеи. При первом знакомстве он показался своей будущей жене похожим на Одиссея, а Одиссей должен в конце концов вернуться на землю предков.

Рис. 2.5.

Для того чтобы принадлежать к Семье Медеи не обязательно, чтобы родство было кровным, его членом можно стать и через супружество, и через воспитание в семье. Один из способов вхождения в Семью - через детей: "женщины расходились с одними мужьями, выходили за других. Новые мужья воспитывали старых детей, рожали новых, сводные дети ходили друг другу в гости, а потом бывшие мужья приезжали сюда (прим. В Дом Медеи) с новыми женами и с новыми детьми, чтобы вместе со старшими провести отпуск".

Внешние границы Семьи открыты, Дом Медеи - открытый. В нем постоянно ждут приезда гостей, даже неожиданных. Оказавшиеся по соседству люди тут же могут быть привлечены к семейному времяпрепровождению, быть принятым в Доме Медеи просто: надо принимать семейные правила. Соответственно, внутренние границы - жесткие. Это касается не только подсистемы детей (семейное правило: младших детей кормят за отдельным столом), но и индивидуальных границ: в семье не принято вмешиваться в личную, часто очень бурную жизнь ее членов. Дети без сомнения представляют ценность, но это не единственная ценность семьи, их не воспитывают, а скорее растят. В этом процессе могут принимать участие не только родители, но и другие родственники. Возможно, эта традиция зародилась после смерти родителей Медеи. Детей легко перекидывают из дома в дом, от одних родственников к другим, детьми не тяготятся, выращивание их не является подвигом. Складывается такое впечатление, что дети, составляют некую общность - это общие дети - дети Медеи. Они усваивают семейные правила не только от родителей, но и от других взрослых родственников. Например, Георгий, племянник Медеи и ее будущий наследник, "вовсе не ставя перед собой никаких педагогических задач, из года в год давал детям своей родни ни с чем не сравнимые уроки жизни на земле. От него перенимали мальчики и девочки языческое и тонкое обращение с водой, с огнем, с деревом".

Одной из не вполне понятных особенностей Семьи Медеи является хорошо просматриваемая склонность ее членов к вступлению в брак с людьми других национальностей. Ни один из братьев или сестер Медеи не связал свою судьбу с греком, или хотя бы с уроженцем родных мест. Сама Медея вышла замуж за еврея, ее сестра Анеля за грузина, Сандра за обрусевшего немца; братья женились на армянке, француженке, латышке. Они легко покидали родные места. Эта традиция сохранилась и в следующих поколениях, например, дочь Федора и Елены - Наташа - вышла замуж за корейца, а третьем мужем Ники станет итальянец, и она уедет жить в Равенну. Приобщаясь к другой национальной культуре, живя далеко от родного Крыма, члены этой семьи не боятся потерять семейную идентичность, раствориться в другой культуре. Обычно, этого не происходит: они сами, да и их дети продолжают осознавать себя потомками семьи понтийских греков и, если есть возможность, приезжают в семейный храм - Дом Медеи. Можно попытаться пофантазировать, что способность сохранять самобытность в чуждом культурном окружении и одновременное стремление к основанию поселений в далеких местах - это не просто семейная традиция, а более древняя родовая, полученная от греческих колонистов. А может быть эта особенность происходит из семьи Матильды Цырули, матери Медеи. Она приехала в дом мужа из далекого Батума, и про ее брата известно, что он был женат на грузинке. Ничего точнее мы сказать не можем.

Еще одно семейное правило касается отношения к властям. Оно вполне осознается: "… в нашей семье есть одна хорошая традиция - держаться подальше от властей", - говорит Ника. Может, это правило возникло из опыта жизни во время революции и гражданской войны: с ранней юности Медея привыкла относиться к политическим переменам, как к смене погоды - "с готовностью все перетерпеть, зимой мерзнуть, летом потеть…", а может эта традиция долго хранилась в наследственной семейной шкатулке, а гражданская война просто дала новые примеры того, как опасно нарушать это правило. Избегать внимания властей можно, используя особенности собственного характера, как это произошло с Сандрочкой, сестрой Медеи: "ее гражданская неполноценность была установлена, и ее неискоренимое легкомыслие стало диагнозом, освобождающим ее от участия в великом деле построения... чего именно, Сандрочка не удосужилась вникать". К властям не принято испытывать сильные чувства любви и ненависти, в крайнем случае, отношение к ним определяется семейной историей. Это для других Сталин - великий вождь или великий злодей. Для Медеи за ним числится давний семейный вполне житейский счет. "Задолго до революции, в Батуме, он сбил с толку тетушкиного мужа Ираклия, и тот попал в неприятнейшую историю, связанную с ограблением банка, из которой вытянула его родня, собравши большие деньги…"

Миф Семьи Медеи

Для понимания того, что из себя представляет миф описываемой семьи, обратимся к тем чувствам, которые испытывает Медея, когда в церкви вписывает имена родных в списки для молитв "Об упокоении…" и "О здравии…"

"На этом самом месте, вписывая крупными идеальными буквами родные имена, она всегда переживала одно и тоже состояние: как будто она плывет по реке, а впереди от нее, разлетающимся треугольником, ее братья и сестры, их молодые и маленькие дети, а позади таким же веером, но гораздо более длинным, исчезающим в легкой ряби воды, ее родители, деды - словом, все предки, имена которых она знала, и те, чьи имена рассеялись в ушедшем времени". Таким самовосприятием, не всегда осознаваемым, обладают все члены этой семьи. Это почти родовое чувство - и есть некая формообразующая и объединяющая всех членов семьи идея. На вопрос "Кто мы?", они ответят: "Мы из Семьи Медеи". Поэтому они знают множество имен, дат и семейных историй из жизни дальних и близких родственников. Их так много, что на любой мыслимый и немыслимый случай найдется семейная аналогия, и человек всегда чувствует связь с семейной историей, ему легче принять решение, жизнь более переносима.

В силу нашей Российской истории такое восприятие жизни встречается не часто, страна пережила слишком много катаклизмов, множество людей потеряло родителей или связи с родственниками. Может это отличие от других семей и усиливает семейные чувства в родне Медеи.

"Это удивительно приятное чувство - принадлежать к семье Медеи, к такой большой семье, что всех их членов даже не знаешь в лицо и они теряются в перспективе бывшего, не бывшего и будущего", - пишет автор.

В заключение попытаемся подвести некий итог, дать более целостную гипотезу устройства описываемой семьи, рассматривая ее, как развивающийся и в то же время сохраняющий свою идентичность организм.

Семья Медеи - традиционная в семья в том смысле, что в ней сохраняются семейные традиции и правила, модели поведения. Эта семья в каком-то смысле асоциальна, она не меняется от того, в каком социуме она живет, поведенческие модели в ней определяются ее внутренними законами. Она не отдает государству роль по обеспечению своей безопасности, эти функции остаются в семье, поэтому в ней должны встречаться такие монументальные фигуры, как Медея. Женщины этой семьи ощущают в себе родство с древнегреческими царицами. Медея - царственная, жреческая материнская фигура, она не отдала свое достоинство социуму, "иная над ней власть", - говорит про нее Георгий.

Если же женщина этой семьи ищет партнера, то ее поведение также не регламентируется никакими правилами социума (когда царица ищет любви никакие внешние законы на нее не распространяются). В этом смысле две основные женские роли Семьи взаимодополняют друг друга. "Легкомысленные женщины" знают, что их дети найдут признание в семье, независимо от того рождены они в браке или нет; чтобы не случилось, их детей вырастят. Из истории семьи известно, что при необходимости эти роли могут переходить одна в другую. Так семья вбирает в себя новые соки, новую кровь и при этом сохраняет свою идентичность.

В романе, в силу его специфики, большее внимание уделяется женщинам, но мы знаем, что мужчины этой семьи также являются значимыми фигурами, носителями семейных качеств и традиций, способными передавать их следующим поколениям. Так наследником Медеи становится ее племянник Георгий. Он обладает сходным с ней нравственным устройством, семейным чувством и достаточной тонкостью организации. Получивший свое имя в честь деда он, когда приходит время и это становится необходимым для Семьи, возвращается жить на родину предков, как Одиссей на Итаку. Георгий строит свой Дом, наследник Дома Медеи, который в свою очередь был наследником Дома прадеда, старого Харлампия. Он принимает на себя жреческую, антично-царственную роль Медеи в семье, традиции не прерываются.

Остановимся на том, как трагедия Маши вписывается в семейную историю ее расширенной семьи. Мать ее была из семьи, правила и весь стиль жизни которой разительно отличались от жизни семьи ее отца, Семьи Медеи. (Как случился этот брак, мы можем только фантазировать.) Семья Машиной матери (Генеральская семья) была дисфункциональной, и Маша была триангулирована в семью даже не столько родителей, сколько в семью деда. После гибели родителей этот процесс принял особо патологический характер. В силу процессов семейной проекции, Маше, хотя она с 7 лет и росла в Семье Медеи, было трудно принять одну из семейных женских ролей Синопли. Это вкупе с перенесенной ей травмой также было причиной ее невзросления. Но природной семейной эмоциональностью она обладала, и готовностью отдавать себя в любви - тоже. Любовные чувства, безопасные для других членов семьи, стали для нее причиной трагедии. В силу своей истории она была слишком хрупкой и не могла выносить разлук и дистанций. Некоторые роли для своего исполнения требуют определенной степени дифференцированности. Если степень дифференцированности не достаточна, то это приводит к дисфункции. Маша таким дисфункциональным способом смогла исполнить одну из семейных женских ролей: своей трагедией она собрала, сплотила всю семью.

Литература

1. Варга А. Я. Системная семейная психотерапия. Краткий лекционный курс. СПб.: Речь, 2001.

2. Улицкая Л. Медея и ее дети. М.: Вагриус, 1996.

3. Черников А. В. Интегративная модель системной семейной психотерапевтической диагностики. Тематическое приложение к журналу "Семейная психология и семейная терапия".М., 1997

4. Боуэн М. Теория семейных систем Мюррея Боуэна. М.: "Когито-Центр",2005

5. Маданес К., М.:Стратегическая семейная терапия. Независимая фирма "Класс",1999

6. Витакер К. Полночные размышления семейного терапевта. М.: Независимая фирма "Класс", 1998.