Варданян А. Когда одной консультации может быть достаточно

О консультации просила тетя мальчика, описывая его поведение, типичное для ребенка-психотика. «У него это началось недавно и все ухудшается».

Звонок в дверь был заглушён воплями ребенка. Открыв, я увидела женщину средних лет, пытающуюся втащить на порог ребенка лет 6, который отчаянно сопротивлялся. В этой баталии участвовали трое: две женщины - одна спереди, другая сзади - пытались сдвинуть с места вопящего и упирающегося мальчика. Они его тянули, толкали, уговаривали и умоляли. Сцена затягивалась. Бабушка наконец одной ногой вступила в прихожую и тянула за руку вопящее тело ребенка. Тетка пыталась подтолкнуть ребенка в спину, мягко уговаривая: «Ты же согласился прийти».

Монотонность вопля не выражала ни отчаяния, ни агрессии. Словно кто-то нажал на кнопку, и она издает сигнал. Такую же механичность выражало застывшее в вопле лицо-маска. Рот вопил на одной ноте, тело упиралось, отталкивало.

Утомленная борьбой бабушка явно пришла в отчаяние. Ее беспомощный вопрос «Что делать?» позволил мне вступить в действие.

- Что такое? - спросила я и, предложив подождать, не заставлять его, вошла в кабинет и, взяв ведерко с «Лего», вернулась к ним.

Я обратилась к мальчику, вложила в его руку ведерко (он стоял в той же позе) и, взяв его за другую руку, сказала: «Иди за мной, посмотри все комнаты, не бойся, здесь нет ничего страшного. Если не понравится, уйдешь».

Он молча переступил через порог, но, остановившись у открытой двери кабинета, произнес:

- Хочу домой! - и снова вопль.

Женщины вошли в кабинет. Он же, стоя у двери с ведерком, монотонно продолжал с небольшими паузами:

- Хочу домой! - но напор вопля слегка ослабел.

Бабушка, воспользовавшись паузой, быстро уселась в кресле, женщина - в другом, поодаль, а я стояла напротив мальчика, который, войдя и поставив ведерко у ног, все нудил: «Пойдем... хочу домой», - но уже не так громко. Я вновь обратилась к нему:

- Ты пойдешь домой, конечно! Если не хочешь со мной разговаривать, это твое право. Но твоя тетя звонила мне, и ты это знаешь. Они очень беспокоятся, не знают, что с тобой происходит. Раз уж ты с ними пришел, дай им возможность рассказать, что произошло. А ты займись чем-нибудь. Вот игрушки, бумага, фломастеры. Можешь послушать, можешь поиграть...

Стоя напротив меня, он не выражал ни малейших признаков заинтересованности - абсолютно непроницаемое лицо, безучастная поза. Этот не по годам крупный ребенок был словно лишен эмоциональности.

- Выбирай, чем хочешь заняться, - повторила я и устроилась на диване напротив бабушки.

Он продолжал стоять, потом начал медленно ходить взад-вперед на цыпочках, затем встал за спиной бабушки лицом к стенке и так застыл.

- Давно это так? - спросила я бабушку.
- Чем дальше, тем хуже. А что, вы тоже так думаете?
- Как? - уточнила я.
- Ну... - протянула неопределенно бабушка. Возникла пауза. Женщина в кресле тоже молчала.
- Я пока ничего не думаю, так как пока ничего не знаю, кроме того, что вы мне сказали по телефону - что вашей дочери нет в городе и поведение внука внушает вам опасения. Но давайте начнем сначала, о том, что было до того, как ваш внук родился, о его родителях, об их браке, беременности; о том, почему внук с вами, о вас.

Слушая бабушку, я наблюдала за мальчиком. Он не притронулся ни к одной игрушке. Он лишь менял свое место в пространстве, лишь несколько раз проронил словно для себя «пойдем... домой...», но неназойливо, осторожно и даже слегка отстраненно.

Эмоционально насыщенная речь бабушки была полна субъективных устоявшихся оценок и суждений в отношении фактов, ситуаций и персонажей группы, представляющей две семьи.

Эта уставшая, обремененная заботами и ответственностью симпатичная женщина средних лет страдала от чувства вины («Я же понимаю, что не могу заменить ему маму!»), скрытой агрессии («Я же говорила» или «Я боюсь, когда они его забирают»).

Краткое изложение ее рассказа, дополненное уточняющими вопросами, позволит понять историю мальчика и причины изменений его состояния, ныне напоминающего аутизм и имеющего психотическую симптоматику.

Мать мальчика (младшая дочь в семье бабушки) - яркая, способная, общительная, интересная. Очень активная. Влюбилась до беспамятства в отца мальчика («Они такие разные. Я знала, что ничего не получится, но разве они слушают?»). Мать не препятствовала браку дочери («слишком ее люблю»), отец тоже не вмешивался, чтобы не обидеть дочь.

Отец ребенка всегда был «гадким утенком» в своей семье. Молчун, никогда не понять, о чем он думает, что хочет («Я до сих пор не верю, что он способен объясниться в любви, любить»).

Бабушка по отцу - авторитарный деспот. Она не препятствовала браку сына («Еще бы, такую девочку получил! Она же солнце, полное жизни и любви!»).

Участия в жизни молодых и внука семья отца практически не принимала. Дед (отец отца) умер рано, и всю свою привязанность свекровь подарила младшему сыну. А отец ребенка для нее что есть, что нет.

Молодая пара поселилась в семье родителей жены. Ничто не омрачало жизнь молодоженов. Беременность наступила не сразу (спустя 2 года), но оказалась желанной только для мамы ребенка. «Он (отец ребенка) отнесся к этому так, словно его это не касалось».

С рождением ребенка молодые как бы охладели друг к другу. «Она (дочь) наконец стала понимать, с каким эгоистом связала свою жизнь».

Роды были несложные, ребенок родился нормальным, развивался хорошо, но условия ухода были тяжелыми (годы блокады и энергетического кризиса), молодая мама впала в легкую депрессию. А отец ребенка через некоторое время (мальчик едва начал ходить) ушел жить в дом к своей матери. К ребенку не проявлял никакого интереса.

Вскоре он уехал на год за рубеж, оставив жену с ребенком без средств к существованию. («Можно подумать, до этого содержал! Так, периодически что-нибудь зарабатывал, в основном мечтал и овладевал новой специальностью».)

Еще через год, когда мальчику исполнилось три года, его отец вернулся: хотя карьера за рубежом была достаточно успешной, жизнь на чужбине оказалась для него неприемлемой. Отношения так и не наладились, и они решили окончательно расстаться.

Молодая безработная мама оставила своего сына, которому уже исполнилось 3,5 года, с бабушкой и отправилась на заработки за рубеж. («Выбирать не приходилось. Семья распалась: сын с семьей в одной стране, муж (дед мальчика) - в другой, а дочь (мама мальчика) - в третьей. Бабушка должна смотреть за внуком, пока дочка не устроится окончательно. «Даже к мужу не могу с ним поехать, так как нет условий, муж живет в общежитии. А здесь все-таки его (мальчика) дом, книги, игрушки - и потом, он же с детства со мной...»)

Сейчас мальчику 5 лет. Уже полгода, как отец мальчика начал проявлять неожиданный интерес к сыну. Вначале приходил сам, а сейчас забирает мальчика к себе. Он зарабатывает достаточно денег благодаря своей новой специальности. Бабушку беспокоят две проблемы - изменившееся состояние мальчика («Стал нелюдим, ни с кем не общается, с ним говоришь, а он как будто не слышит, вы видели»). Бабушка объясняет это тем, что мальчик очень скучает по матери. Она старается его развлекать, занимает всевозможными делами и развлечениями. Но чем больше бабушка старается, тем больше обозляется внук («Я боюсь, что моя дочь не узнает сына; ну что я сделала не так?»).

- Поработайте с ним, - предложила женщина, - может, что-нибудь получится.

Оставив ее вопрос открытым, я перевела разговор на другую тему - тревогу бабушки, связанную с посещением внуком «того дома» («А вдруг его там обидят, я так боюсь»).

Эту проблему бабушка разрешила сама, быстро переработав мой вопрос:

- А мальчик ходит к отцу с удовольствием?
- Он туда рвется.

Я продолжила:

- Ваша тревога связана с вашей ответственностью, но если мальчик рвется туда...
- Да, - прерывает она меня, - напрасно я беспокоюсь, значит, ему с отцом хорошо.

Далее наступает самая важная часть беседы, психотерапевтический эффект которой проявился почти мгновенно. Так всегда происходит в случаях, когда слово несет желанное право на свободу выбора, право быть собой!

Я перевожу разговор на тему отца мальчика и показываю бабушке на явную нетерпимость по отношению к зятю.

- Вам не нравится ваш зять? - спрашиваю я ее. Вместо ответа на мой вопрос она произносит:
- А этот, как назло, его копия.

Я:

- И что? Это плохо? Вы хотите, чтобы он был другим?
- Я мечтаю, чтобы он был хоть чем-нибудь похож на мою дочь, - произносит бабушка.
- Да, - соглашаюсь я, - понимаю ваше желание. Но, возможно, что-то есть в вашем зяте, отце мальчика, нечто такое особенное, что вы, наверное, не замечаете, может быть, не понимаете...

Она внимательно слушает, не перебивая меня, на лице появляется подобие смущения. Я продолжаю:

- Ведь за что-то очень важное его полюбила, как вы говорите, безумно, такая женщина, как ваша дочь. Они были счастливы настолько, что она даже захотела иметь от него ребенка, к рождению которого он, возможно, еще не был готов. Но сейчас, когда он дозрел до отцовства, за что-то это самое, особенное, сын тянется к нему. Этот, как вы говорите, «гадкий утенок», может, и в самом деле «лебедь», - и он нашел свое место в жизни, как вы говорите, «добился успеха сам, у него непростой путь в жизни».
- Да, он все это начал с азов. Он в самом деле очень умный. - Нотки нетерпимости в голосе бабушки погасли. Она молчит в неопределенном ожидании.
- Наши дети имеют право быть самими собой, вопреки нашим благим пожеланиям.

Вдруг я неожиданно обнаружила, что мальчик очень внимательно вслушивается. Стоя как вкопанный в центре кабинета лицом ко мне, он напряженно, как бы сквозь меня, буравит стену глазами.

- И ваш внук, - продолжаю я, быстро переводя взгляд на бабушку, - может быть очень счастливым и любимым, на кого бы он ни был похож - на своего отца, мать, деда, вас или вообще ни на кого. Главное ведь быть самим собой. И ему дано это право - быть таким, какой он есть. Его папа и мама любят его таким, какой он есть, за то, что он у них есть вот такой. Даже если мама сегодня так далеко, она все время думает о сыне, скучает, - все это я уже говорю для мальчика, взглядом поймав, что он направляется к дивану, к моему месту.

Все это я говорила для мальчика, и, чтобы не смущать его, я смотрела только на бабушку и тетю, но я была уверена, что он слышит все. Я ощущала близость, а вскоре почувствовала на своем плече его головку. Боясь спугнуть его, я продолжала говорить, ощущая некоторую напряженность одной половины своего тела, правой стороны, к которой он доверчиво прильнул. Поймав напряжение во взгляде бабушки, я поняла, что говорю почти шепотом, словно боясь спугнуть задремавшего ребенка.

Я продолжала говорить о том, как скучает мама, как много работает, чтобы иметь возможность приехать или забрать к себе сына. Затем говорила о том, как скучает и страдает без мамы сын.

В заключение я перевела тему на бабушку.

- Разве вы виноваты, что так сложилось? Зато как прекрасно, что у вашей дочери есть вы, такая чудесная мама, которой она доверяет своего сына. Вы не беспокойтесь, - успокоила я ее, - скучать, тосковать - тяжело, но с этим можно справиться. Не надо бояться за него, развлекать и отвлекать. Об этом можно поговорить честно и по-взрослому. Вы ведь тоже скучаете?
- Еще как, - с горечью вздохнула бабушка и прослезилась.
- Да, я понимаю, но вам можно, а ему нельзя скучать? Вы страдаете, а ему нельзя страдать? Мне кажется, это по-человечески и вполне нормально - любить, переживать, ждать встречи, страдать. Мальчику гораздо труднее, когда вы притворяетесь, жалея его, отвлекаете. За что жалеть? Мама и папа здоровы, живы, любят его, заботятся о нем, а еще он такой счастливый, что окружен любящими и заботливыми бабушками и дедушкой, дядями, тетями и друзьями.
- Вы правы, - соглашается бабушка, - я, наверное, была очень беспокойной, все-таки не мой ребенок. Но он очень изменился. Я боюсь, что мать не узнает его, - и начинает просить меня о психотерапии для мальчика.

Я не соглашаюсь с ее предложением и вношу в свою очередь свое предложение:

- Не будем спешить. Оставьте мальчика в покое. Не теребите его развлечениями и своими тревогами и жалостью. Делитесь с ним своими сомнениями, спрашивайте о его желаниях, а не предвосхищайте их: не хочет - не на до, не настаивайте - будь то еда, сон, одежда или прогулка. Займитесь собой и понаблюдайте за ним. Позвоните мне через месяц, полтора, тогда подумаем, что делать, а если надо - пригласим и папу.

Бабушка еще раз попробовала настоять, говоря о пользе психотерапии для ребенка, но потом приняла мой довод о том, что на это должно быть прежде всего согласие ребенка, которого пока еще не было, и необходимо дать ему на это время.

Мальчик сидел рядом со мной и уже не прислонялся ко мне. В какой момент это произошло, я не заметила. Я повернулась и обратилась к нему, прямо смотря в глаза. Он не уклонился от этой встречи взглядов.

- Ты все слышал и можешь высказать бабушке свое мнение. Но решай все сам. Если захочешь еще раз прийти, скажешь бабушке или папе, или тете (которая за всю встречу не произнесла ничего, кроме подтверждения, что он перестал играть с детьми и отзываться на свое имя).

Напоследок бабушка спросила:

- Вы думаете, что все в порядке?

Я ответила честно:

- Не в порядке, но так бывает иногда и с нормальными детьми в сложной ситуации. И это не обязательно болезнь.

Я призналась, что тоже вначале приняла это за преддверие аутизма, но все увиденное и услышанное позволяет мне надеяться, что происходящее - в пределах индивидуальной нормы в ситуации кризиса.

- Подождем! Дайте свободу выбора мальчику и наблюдайте. Я буду ждать звонка.

Через две недели позвонила не бабушка, а та самая тетя. Она взахлеб рассказала о том, что мальчика не узнать. Очень изменился, играет с детьми, ходит во двор, стал гораздо самостоятельнее. Все эти новости перемешивались с благодарностями от лица бабушки, которая вроде бы собирается начать свою терапию. «Было бы кстати», - подумала я, но ничего не сказала.

На ее вопрос: «Теперь я даже боюсь поверить, что все уже позади; неужели это эффект той одной консультации?» - я ответила уклончиво:

- Возможно, мальчик услышал для себя самое главное, и это объясняет все позитивные изменения, которые могут быть устойчивыми для обоих.

Тетка полюбопытствовала, что же особенного услышал мальчик, но я сохранила его секрет, сказав, что это касается только самого мальчика.

Это действительно касалось только его, его права выбора идентификации с отцом, которого бабушка, а может быть, и мама так и не приняли. Он получил это право, вернее, обрел его из моих слов. Он мне поверил, и ему этого оказалось достаточно, чтобы дать себе право быть самим собой, любить отца без чувства вины за предательство и страха быть отвергнутым. Ему больше незачем прятаться в психотической симптоматике. Запретное - дозволено!

После этого звонка я о них не слышала, но и сегодня, спустя 4 года, я также не сомневаюсь, что все у них в порядке. Для такого умного, тонкого мальчика одной-единственной консультации оказалось достаточно.