Гронский А.В. Психологический эксперимент «Если бы я жил в 1937 году»: методы письменного самоотчета и метод структурированного опроса в исследовании отдаленных психологических последствий коллективной травмы, связанной с политическими репрессиями

Аннотация

В статье представлено продолжение исследования, направленного на выявление отдаленных психологических последствий коллективной травмы, вызванной массовыми политическими репрессиями. Использовались метод письменного самоотчета и метод структурированного письменного опроса. Полученные данные дают основание полагать, что отдаленные последствия проявляются в виде тревожности, страхов, повышенного самоконтроля, недоверия к людям, закрытости в общении.

Ключевые слова: коллективная травма, тоталитаризм, политические репрессии, посттоталитарные установки, межпоколенческая передача, трансгенерационная передача

Введение

В данной статье представлено продолжение эмпирического исследования, начатого нами осенью 2019 г. и направленного на выявление отдаленных психологических последствий государственного политического террора, имевшего место на территории бывшего Советского союза, и механизмов трансгенерационной или межпоколенческой передачи, связанного с ним опыта.

Предметная область межпоколенческой передачи психической травмы является достаточно новой для отечественной психологии. И, скорее всего, поэтому в отечественной психологии в настоящее время нет специфичных стандартизированных методик, которые могут быть использованы для ее изучения (из зарубежных методик можно упомянуть опросник Я. Даниэли (Danieli, Norris, Lindert, Paisner, 2015)).

Традиционными методами в этом направлении исследований является анализ психотерапевтических случаев и анализ геносоциограмм. (Шутценбергер, 2005) Несмотря на свои преимущества, они также имеют и ограничения. Безусловным достоинством анализа случаев длительной психотерапии является то, что он позволяет составить подробное представление о жизни конкретного индивида, проследить возможные причинно-следственные связи между событиями и переживаниями.  Но, в то же время, он может быть применен только к относительно небольшому количеству людей, и только к тем, кто обратился за психотерапевтической помощью. Поэтому возникают трудности при экстраполяции таких наблюдений на более широкие выборки. Кроме того, при его применении есть и трудности методического характера: психотерапия клиента/пациента не является научным исследовательским проектом, поэтому интересующий исследователя материал может появиться только случайно, а тема исторической травмы, сама по себе, без специальной фокусировки, не так часто спонтанно всплывает в психотерапии.

Ограничения имеет и применение метода анализа геносоциограмм. Построение качественной геносоциограммы требует значительных временных затрат, а нередко и финансовых затрат со стороны испытуемого, а также его большой личностной вовлеченности в исследование. Поэтому с его помощью весьма затруднительно сделать большое количество наблюдений.

В связи с этим, нами был предпринят поиск дополнительных методик, которые могут быть использованы для обследования групп респондентов с целью изучения психологических последствий социальных событий и механизмов межпоколенческой и трансгенерационной трансляции психического опыта. Поскольку, как указывалось выше, специфичных методик в данной предметной области пока не существует, нами было принято решение опираться на наиболее доступные общепринятые методы психологического исследования. Однако было необходимо придать им форму, соответствующую цели исследования.

На первом этапе исследования, проведенного в ноябре-декабре 2019 г., нами использовался метод группового полуструктурированного интервью. Особенности условий, в которых проводилось исследование, были связаны с тем, что респондентами являлись студенты вуза, поэтому проведение интервью даже в групповой форме сталкивалось с определенными организационными ограничениями. В результате с помощью интервью нам удалось опросить только 21 человека. Поэтому в продолжение исследования стал использоваться метод письменных самоотчетов. В письменных эссе участникам предлагалось ответить на заранее составленный список открытых вопросов. Вопросы касались осведомленности участников опроса о сталинских репрессиях и их мнения о том, повлиял ли этот исторический опыт и каким именно образом на них самих и на их близких (родителей, бабушек/дедушек). Такая методика позволила значительно расширить аудиторию респондентов, охватив письменным опросом 177 человек. (Гронский, 2020[1]) На основании полученных ответов была составлена пилотная версия структурированного опросника посттоталитарных установок.

Несмотря на большое количество интересной информации, результаты первого этапа исследования с использованием групповых интервью и письменных самоотчетов вызывали сомнения относительно полноты полученных с помощью этого метода сведений относительно влияния политического террора в СССР на характер родителей респондентов и на участников опроса лично. Обоснованность этих сомнений была подтверждена результатами структурированного опроса, проведенного с помощью структурированного опросника посттоталитарных установок в феврале-марте 2020 г. (Гронский, 2020[2])

На основании опыта предыдущего опроса нами было сделано предположение, что добиться большей полноты и точности, предоставляемых в самоотчетах сведений, можно, во-первых, за счет конкретизации вопросов, во-вторых, за счет повышения эмоциональной вовлеченности респондентов в процесс исследования. Это побудило нас провести следующий эксперимент, ход и результаты которого представлены далее.

1. Характеристика выборки, методы исследования и план эксперимента

В исследовании приняли участие 41 человек, 34 женщины и 7 мужчин в возрасте от 20 до 24 лет (средний возраст 21 год, Mo=21). Из них 28 студентов 4 курса психологического факультета (24 женщины и 4 мужчины в возрасте от 21 до 24 лет, средний возраст 21 год, Mo=21) и 13 студентов 5 курса лечебного факультета медицинского университета (10 женщин и 3 мужчины в возрасте от 21 до 24 лет, средний возраст 22 года, Mo=22).

Эксперимент, который условно может быть назван «Если бы я жил в 1937 году» включал два этапа. Первый этап представлял собой имагинативный разогрев. После объяснения целей исследования экспериментатор просил участников вспомнить виденные ими художественные фильмы и прочитанные книги, в которых рассказывалось о политических репрессиях сталинского периода, затем предлагал, используя воображение, мысленно перенестись в этот период («Вообразите, как будто вы живете в период конца 30х-начала 50х гг. прошлого века, в так называемую эпоху сталинских репрессий») и представить, что им пришлось прожить в нем год или несколько лет. Цель этого этапа заключалась в том, чтобы побудить респондентов эмоционально и интеллектуально включиться в тему исследования, активизировать их креативность при ответе на вопросы.

Конечно, с одной стороны, такой метод получения представления о поведении людей в прошлом можно упрекнуть в произвольности, но, с другой, психологическая реконструкция с помощью эмпатического вчувствования является частью психоисторических исследований (Демоз, 2000), а также используется в некоторых направлениях психотерапии, в частности, в психодраме и социодраме. (Морено, 2001)

На втором этапе эксперимента участникам предлагалось письменно ответить на заранее сформулированные открытые вопросы, представленные на бланке. Опираясь на принципы феноменологического исследования (Улановский, 2007), при конструировании вопросов мы исходили лишь из самой общей гипотезы о том, что в экстремальной психотравмирующей ситуации люди создают «правила выживания» (Варга, Маркитантова, Черепанов, 2017), которые будут передаваться и проявляться у представителей следующих поколений в виде привычных малоосознаваемых когнитивных, эмоциональных и поведенческих паттернов. Полученные в самоотчетах данные также анализировались в соответствии с принципами феноменологического метода исследования посредством выделения встречающихся в них смысловых единиц и тем (кластеров смысловых единиц). Под смысловой единицей понималась отдельная эмоция или элемент поведения. Близкие по значению смысловые единицы для удобства систематизации информации объединялись в темы.

Респондентам предлагалось ответить на пять вопросов:

1. Как вам кажется, какие эмоции, чувства вы бы испытывали, если бы жили в условиях того времени?

2. Какие правила поведения выработали бы для себя в повседневной жизни?

3. Каким правилам поведения учили бы своих детей?

4. Можете ли вы отметить какие либо черты поведения, записанные вами при ответах на предыдущие вопросы, у своих близких – родителей, бабушек, дедушек? Какие?

5. Можете ли отметить какие-либо из эмоций и черт поведения, записанных при ответах на первые три вопроса у себя лично? Какие?

Также все участники заполнили разработанный нами структурированный опросник посттоталитарных установок. Текущая версия опросника включала 40 заданий.  Утверждения опросника содержат утверждения, которые характеризуют паттерны эмоционального, когнитивного и поведенческого реагирования, которые предположительно могли быть сформированы под влиянием тоталитарного опыта предыдущих поколений, транслироваться от поколения к поколению и являться элементами приспособления к жизни в тоталитарном или другом несвободном обществе – страх выражать собственное мнение, ориентация на властные авторитеты, политическая пассивность, равнодушие к нарушениям прав человека. Опросник включает две шкалы. Шкала личных посттоталитарных установок содержит утверждения, касающиеся способов поведения, мышления и эмоционального реагирования самих респондентов. Шкала родительских посланий содержат вопросы и утверждения, касающиеся вербального и невербального поведения семейного окружения.

Заполнение опросника изначально не входило в план эксперимента и рассматривалось как процедура отдельного исследования. Однако при беглом ознакомлении с ответами выявилось значительное расхождение между письменными ответами в свободной форме на открытые вопросы эксперимента и ответами на вопросы опросника, предполагающими однозначный ответ. Поэтому было решено более детально сопоставить полученные данные.

Для математической обработки данных использовались методы описательной статистики и метод сравнения групп.

 2. Полученные результаты и их анализ        

2.1. Результаты анализа смысловых единиц

При ответе на вопрос 1 («Как вам кажется, какие эмоции, чувства вы бы испытывали, если бы жили в условиях того времени?») респондентами назывались такие эмоции и эмоциональные состояния, как страх, тревожность, «страх за своих близких», «неуверенность в завтрашнем дне», «чувство незащищенности», подавленность, грусть, отчаяние, беспомощность, обида, гнев, злость, «злоба», «чувство несправедливости», «ненависть к правительству», «негатив к власти».

Эти смысловые единицы были сгруппированы в четыре темы: «тревога-страх-неуверенность», «подавленность-безнадежность», «беспомощность-незащищенность» и «обида-гнев-ненависть». Наибольшее количество ответов респондентов укладываются в первую тему – в рамках этой темы высказывания сделали 35 участников, т.е. 85%. Второе место по частоте упоминаний заняли темы «подавленность-безнадежность» и «обида-гнев-ненависть» – по 15 упоминаний, т.е. по 36,5%. Четвертое место заняла тема «беспомощность-незащищенность» – 9 упоминаний (22%).

При анализе ответов на вопрос 2 («Какие правила поведения вы выработали бы для себя в повседневной жизни?») было выделено 11 тем, которые приведены ниже в порядке частоты упоминания:

Самыми упоминаемыми были смысловые единицы, которые мы объединили в тему названную «самоконтроль».  Такого рода высказывания подразумевали стремление контролировать свои спонтанные реакции, быть осторожным в высказываниях («Следить за языком», «Быть осторожным, обдумывать каждый шаг, слово», «Молчать, не говорить лишнего»). Подобные по смыслу утверждения сделали 26 человек (63%).

Вторую по частоте упоминания тему мы обозначили как «недоверие к людям» – подозрительное отношение к незнакомым людям, ощущение потенциальной угрозы с их стороны («Никому не доверять», «Не быть открытым с чужими людьми, скрывать свои чувства, мысли»). Такого рода высказывания сделали 15 человек (36%).

Следующая часто упоминаемая тема – «стремление быть незаметным» – включала высказывания, обозначающие тенденцию не выделяться, не привлекать к себе внимания («Не высовываться – не выделяться, слиться с толпой», «Быть как все»). Было обнаружено 14 высказываний (34%) такого рода.

Под общим названием «подчинение» мы объединили высказывания, несущие смысл вынужденного принятия правил, навязываемых социальной средой и государством («Делать, что говорят вышестоящие люди», «Участвовать в политической жизни страны», «Жить по правилам»). Такого рода смысловые единицы упомянули 6 респондентов (14%).

Высказывания, имеющие смысл приоритетности интересов семьи, необходимости полагаться только на свою семью, необходимости скрывать от посторонних то, что происходит в семье, мы объединили в одну общую тему, которую назвали «стремление к замкнутости в границах семьи» («Семья важнее и безопаснее друзей», «Не выделяться и жить так, чтобы ничего плохого не касалось моих близких»). Было обнаружено 5 высказываний (12%), относящихся к этой теме.

Следующую тему мы обозначили как «внешнее приспособление с сохранением внутренней автономии». В нее мы сгруппировали высказывания близкие по значению к теме «подчинение», но подразумевающие наряду с внешней демонстрацией подчинения сохранение за собой права иметь внутри себя точку зрения отличную от навязываемой государством, т.е. феномен, который вслед за Дж. Оруэллом, стали именовать  «двоемыслием» («Адаптироваться под внешнюю обстановку, открыто не выражать недовольство», «Думать свое, делать как все»). Упоминаний такого рода смысловых единиц при ответе на вопрос было 4 (10%).

Тему подразумевающую, стремление избежать участия в политической жизни общества и ее обсуждения, мы обозначили как «Избегание политики (аполитичность)» («Не высказываться о политическом режиме, политике», «Уехала бы в глухую тихую местность, деревню», «Пассивность в выражении взглядов»). Такого рода высказываний было 4 (10%).

Следующие выделенные нами темы упоминались в ответах по три раза:

«Избегание конфликтов» – избегание межличностных взаимодействий, которые могут вызвать недовольство, гнев других людей («Не отстаивать свою точку зрения»,  «Не бычить», «Быть удобным»). 3 упоминания (7%).

«Уход в профессиональную деятельность, работу» («Упорный труд», «Больше работать», «Любить свою работу»). 3 упоминания (7%).

Под названием «идеализм» мы объединили высказывания, которые, на наш взгляд, отражают попытку найти опору в высших моральных ценностях, оптимизме, качествах характера («Настроиться на позитивный лад», «Искать во всем положительные стороны», «Быть смелым и верить в лучшее», «Стойкость и сильный дух»). 3 упоминания (7%).

Под названием «борьба» были объединены высказывания, выражающие желание протестовать против несправедливости, отстаивать свои права («Не изменила бы своего поведения, устраивала бы бунт против несправедливости власти», «Быть сильным, бороться за себя»). Такие смысловые единицы были упомянуты 2 раза (5%).

Тема, названная нами «бережливость» («Запасать продукты») была упомянута 1 раз (2,5%).

При ответе на вопрос 3 («Каким правилам поведения учили бы своих детей?») респондентами, в целом, были названы те же стратегии, которые были представлены выше. Ниже они приведены в порядке частоты упоминания.

Самоконтроль («Держать под контролем свои чувства, воздерживаться от высказывания собственной точки зрения», «Быть осторожным с высказываниями», «Не говорить ничего «лишнего», «Лучше промолчать, умнее будешь», «Знать кому, что и когда можно говорить», «Говорить с осторожностью при публике», «Следи за языком», «Быть всегда не чеку», «Не говорить о том, что власть делает неправильно»). 23 упоминания (56%).

Недоверие к людям («Не доверять никому», «Больше делиться с родителями своими мыслями. Но не высказывать их на улице, в школе», «Не доверять незнакомым», «Знать, кому и что можно говорить»). 15 упоминаний (37%).

Стремление быть незаметным («Быть тихим», «Не выделяться, быть как все», «Не высовываться»). 10 упоминаний (24%).

Стремление к замкнутости в границах семьи («Не приводить друзей в дом», «Рассчитывать на себя и свою семью», «Семья важнее и безопаснее друзей», «Всегда быть около родителей», «Не выносить сор из избы», «Оберегать близких и держаться семьи», «Хранить в себе все, что происходит в семье»). 7 упоминаний (17%).

Идеализм («Жить честно, учиться и трудиться много», «Уверенность в себе, рациональность», «Ответственность», «Быть сильным и не сдаваться», «Стараться искать во всем положительные стороны», «Быть добрым», «Быть смелым, достойно себя вести», «Вера в справедливость и терпение», «Уважение к другим людям»). Высказывания в рамках темы сделали 6 участников (14%).

Уход в профессиональную деятельность («Хорошо учиться и любить свою профессию», «Быть усердным в учебе и не привлекать внимания»). 4 упоминания (9%).

Избегание конфликтов. 3 упоминания (7%).

Внешнее приспособление с сохранением внутренней автономии («Мыслить по своему, делать как нужно», «Думай своей головой, но лишний раз не показывай свое недовольство», «Притворяться истинными детьми Советского союза»). 3 упоминания (7%).

Подчинение («Слушать, что говорят»). 1 упоминание (2,5%).       

Бережливость («Делать запасы продовольствия»). 1 упоминание (2,5%).      

Другие смысловые единицы, упомянутые при ответе на этот вопрос:

Такую стратегию как  «воспитание самостоятельности» у детей указал 1 человек (2,5%).

2 участницы (5%) указали на нежелание иметь детей в такой социально-политической обстановке.

Как известно, психологические наблюдения за социальным поведением людей в период сталинского СССР не проводились и не могли проводиться, и, соответственно, нет научных публикаций на эту тему, но, в целом, характеристики эмоциональных состояний и поведенческих тенденций, указанных респондентами, близки к той информации, которую можно найти в документальных источниках и художественной литературе, написанной очевидцами того времени.

Конечно же, основной интерес для нас представляли вопросы, касающиеся актуального поведения респондентов и их близких. На вопрос 4 («Можете ли вы отметить какие-либо черты поведения, записанные вами при ответах на предыдущие вопросы, у своих близких – родителей, бабушек, дедушек? Какие?») 10 опрошенных из всей выборки (24%) ответили, что не наблюдали таких черт поведения у своих близких. Остальные 31 участник назвали хотя бы по одной черте (min=1, max=3, Mo=1). Ниже приведены встречающиеся в ответах  темы и смысловые единицы в порядке частоты их упоминания в текстах:

Самоконтроль («Скромность, робость, осторожность», «Следят за тем, кому и что говорят»). 9 упоминаний (22 %).

Общая тревожность («быть настороже», «тревожность», «постоянный контроль происходящих вокруг событий», «обсессивно-компульсивные действия», «вдруг что-нибудь плохое случится неожиданно»). 7 упоминаний (17%).

Повышенная озабоченность мнением окружающих («Постоянное беспокойство о том, что подумают соседи, окружающие»). 4 упоминания (10%).

Недоверие к людям («Не хвастаться перед другими», «Никому не доверять», «Подозрительность к различным мелочам», «Осторожно заводят новые знакомства»). 4 упоминания (10%).

 Подчинение («Смирение», «Жить «по правилам»). 4 упоминания (10%).

Стремление к замкнутости в границах семьи («Стремление хранить семейные секреты», «Разговоры на тему политики, критика власти всегда только в кругу семьи», «Всегда защищают свою семью»). 4 упоминания (10%).

Сосредоточенность на профессиональной деятельности («Трудолюбие, хорошая успеваемость», «Упорство в труде», «Любят свою профессию»). 3 упоминания (7%).

Бережливость («У дедушки и бабушки запасы продуктов, предметов первой необходимости», «Мама очень бережливая в плане еды»). 3 упоминания (7%).

Избегание конфликтов («Сдержанность в проявлении негативных эмоций», «Быть удобным»). 2 упоминания (5%).

Закрытость в общении («закрытость», «скрытность»). 2 упоминания (5%).

Аполитичность («Бабушка и дедушка никогда не говорят про политику»). 1 упоминание (2,5%).

Борьба («Моя прабабушка боролась за равенство»). 1 упоминание (2,5%).

 «Властный характер» как семейная черта. 1 упоминание (2,5%).

На вопрос 5 («Можете ли отметить какие-либо из эмоций и черт поведения, записанных при ответах на первые три вопроса у себя лично? Какие?») 8 участников (20%) дали отрицательный ответ или оставили поле пустым. Смысловые единицы, которые упоминали остальные участники, распределились следующим образом:

Самоконтроль («Контроль над своими чувствами, стараюсь открыто их не проявлять», «Стремление говорить на политические темы в пределах своей семьи», «Отмечаю у себя сдержанность и осторожность в поведении», «Молчать, не говорить лишнего», «Слежение за высказываниями во всех сферах жизни», «Боязнь лишний раз высказать свое мнение»). 9 упоминаний (22%).

Общая тревожность («Страх, что произойдет что-то плохое», «Страх непредсказуемых событий»), «Тревожность, страх», «Осторожность», «Быть настороже»). 8 упоминаний (19,5%)

Недоверие к людям («Осторожность в общении», «Избирательность в установлении отношений», «Не доверяю людям», «Рассказывать минимум информации о себе новым людям»). 5 упоминаний (12%).

Стремление к замкнутости в границах семьи («Доверять только семье, не ждать помощи от других», «Защита своей семьи, близких», «Не люблю много говорить о делах семьи», «Стремление к хранению каких-то семейных тайн»). 4 участника (10%).

«Закрытость» в общении. 3 упоминания (7%).

Стремление быть незаметным («Желание не выделяться, быть как все»). 3 упоминания (7%). 

Повышенная чувствительность к несправедливости («Мне обидно, когда кого-то обижают незаслуженно», «Злость из-за несправедливости»). 3 упоминания (7%).

Агрессия и злость («Гнев и злость», «Злость, неудовлетворенность»). 3 упоминания (7%).

Идеализм («Стойкость, ответственность», «Воспитывать в себе сильного человека», «Быть здесь и сейчас», «Настрой на позитивный исход», «Верить в себя и справедливость»). 3 упоминания (7%).

 Аполитичность («Пассивность во взглядах по причине безразличия», «Не интересуюсь политикой»). 2 упоминания (5%).

Негативное отношение к государственной власти. («Нелестное отношение к правительству»). 2 упоминания (5%).

Повышенная озабоченность мнением окружающих («Часто думаю о том, что подумают другие люди»). 1 упоминание (2,5%).

Избегание конфликтов. 1 упоминание (2,5%).

Страх политических репрессий» («Боюсь политических репрессий»). 1 упоминание (2,5%).

Чаще всего в ответах упоминалась одна тема (Mo=1).

Таким образом, самыми распространенными темами при характеристике, как поведения родителей, так и собственного поведения, оказались самоконтроль и общая тревожность. Также значительная часть высказываний при ответах на эти два вопроса касалась тревоги и напряженности, связанной с межличностными взаимодействиями – недоверие к людям, стремление не привлекать внимания, страх чужого мнения, закрытость в общении, избегание конфликтов.

Следует подчеркнуть, что представленные в подавляющем большинстве ответов стратегии поведения представляют собой формы аутопластической адаптации по классификации Ф.Александера, когда при столкновении с трудной ситуацией в целях приспособления индивид предпочитает изменять себя, а не окружающую среду. Примером стратегии аллопластической адаптации, т.е. стремления к изменению внешней среды, является стратегия, которую мы условно обозначили как «борьба». Однако упоминалась она крайне редко – дважды в ответах на вопрос о том, какие бы правила выработали для себя респонденты в воображаемой ситуации политического террора, и один раз при характеристике поведения представителей предыдущих поколений. В описаниях воображаемых правил поведения для детей и в описании своего собственного поведения такая стратегия не упоминалась ни разу. На наш взгляд, такие линии поведения как фиксация на семейном окружении, уход в профессиональную деятельность и безразличие к политике (аполитичность) в целом можно рассматривать как социально-одобряемые стратегии социально-политического эскапизма. Можно предположить, что аутопластический тип адаптационных стратегий преобладает в силу того, что способы аллопластической адаптации к социально-политическому строю в условиях даже «мягкого» тоталитарного политического режима либо совершенно неэффективны, либо чреваты серьезными опасностями и издержками. В связи с этим можно вспомнить судьбы правозащитников и диссидентов в брежневском СССР.

Безусловно, нет оснований полагать, что единственными или главными причинами таких феноменов, как общая тревожность, стремление замкнуться в границах семейного окружения, страх чужого мнения, избегание конфликтов, являются только тоталитарный контроль и страх перед репрессиями государства. Тем не менее, упоминание их в вопросах на ответы побуждает задуматься об исследовании того, в какой степени политические репрессии в СССР повлияли на стиль межличностного общения и внутрисемейного взаимодействия.

2.2. Сравнение групп разных учебных специальностей

При сравнении количества упоминаемых смысловых единиц с использованием U-критерия Манна-Уитни при ответах на вопросы 1, 2, 3 и 4 не было выявлено статистически значимых различий между группами лечебного и психологического факультетов. Но в то же время обращало на себя внимание то, что студенты-психологи более детально и нюансировано описывали предполагаемое эмоциональное состояние при ответе на вопрос 1 («Как вам кажется, какие эмоции, чувства вы бы испытывали, если бы жили в условиях того времени?»), давали более подробные и развернутые ответы на вопросы 2, 3, 4.

Анализ протоколов исследования показал, что около пятой части студентов психологического факультета, – 6 из 28, – не обнаружили у своих близких черт поведения, описанных ими при ответах на предыдущие вопросы (вопрос 4). Аналогичный показатель в группе лечебного факультета оказался более высоким – 4 из 13, т.е. почти треть.

Статистически значимые различия при сравнении с использованием U-критерия Манна-Уитни (U=76,5, p<0,05) были обнаружены при сравнении количества упоминаемых смысловых единиц в ответах  на вопрос 5 («Можете ли отметить какие-либо из эмоций и черт поведения, записанных при ответах на первые три вопроса у себя лично? Какие?»). Из группы психологического факультета только 1 человек из 28 не обнаружил у себя никаких черт поведения и эмоционального реагирования, упомянутых им при ответах на первые три вопроса.  Среди студентов лечебного факультета это соотношение составило 7 из 13, т.е. таких черт у себя не обнаружили более половины участников опрошенной группы.    

Конечно же, возник вопрос о причинах этих различий. На наш взгляд, ответ на него дало сопоставление текстов свободных письменных ответов с ответами на вопросы структурированного опросника.

2.3. Сравнение с данными структурированного опроса

Как указывалось выше, в настоящем эксперименте использовалась версия структурированного опросника посттоталитарных установок, включающая 40 заданий. Для сравнения с данными самоотчета были  использованы не все задания опросника, а только входящие в шкалу родительских посланий, а также часть заданий шкалы личных посттоталитарных установок.

Общая тенденция для групп обоих факультетов заключалась в том, что при заполнении структурированного опросника респонденты отмечали значительно большее количество смысловых единиц, относящихся к искомым особенностям поведения, нежели упоминали в текстах свободных самоотчетов.

При сравнении среднего количества положительных ответов в структурированном опроснике, касающихся родительских посланий, со средним количеством смысловых единиц, упоминаемых в ответе на вопрос 4 самоотчета («Можете ли вы отметить какие-либо черты поведения, записанные вами при ответах на предыдущие вопросы, у своих близких – родителей, бабушек, дедушек? Какие?») во всей выборке были выявлены статистически значимые различия по t-критерию Стьюдента (t=9,3, p<0,01).

Как уже указывалось выше, при ответе на этот вопрос десять человек не обнаружили у своих близких ни одной такой черты. В то же время анализ протоколов структурированного опросника показал, что при заполнении шкалы родительских посланий каждый участник отметил как минимум одно утверждение. Большинство опрошенных отметили по 3 утверждения из предложенного списка (Mo=3, min=1, max=8).

Распределение утвердительных ответов на вопросы и утверждения шкалы посттоталитарных родительских посланий представлено в таблице 1.

Таблица 1. Распределение утвердительных ответов на вопросы/утверждения шкалы посттоталитарных родительских посланий.

Если обратиться к наиболее выраженным показателям, то они свидетельствуют о том, что в семьях респондентов в 80% случаев представители старших поколений вербально транслировали установку о беспомощности  и неспособности влиять на политическую жизнь страны, в 68% случаев демонстрировали пример аполитичности. Можно предположить, что отсутствие интереса к политике связано с ощущением беспомощности и неспособности как-либо влиять на политические процессы. Утверждение 10 в таблице сформулировано в обратной формулировке. Это означает, что в 85% случаев близкие из ближайшего семейного окружения респондентов избегают делать критические высказывания о власти публично. Следует подчеркнуть, что эти тенденции не получили явного отражения в свободных письменных ответах респондентов.

Что касается второй шкалы структурированного опросника ? шкалы личных посттоталитарных установок, ? то для сравнения с данными письменных самоотчетов о личных эмоциональных и поведенческих чертах из нее были выбраны утверждения близкие по смыслу к встречающимся в самоотчетах высказываниям. В целом по выборке при сравнении среднего количества ответов, совпадающих с ключом шкалы личных посттоталитарных установок структурированного опросника, со средним количеством смысловых единиц, упоминаемых в ответах на вопрос 5 самоотчета («Можете ли отметить какие-либо из эмоций и черт поведения, записанных при ответах на первые три вопроса у себя лично?»), как и в предыдущем случае были выявлены статистически значимые различия по t-критерию Стьюдента (t=-10,2, p<0,01).

При ответе на этот вопрос в письменном самоотчете участниками чаще всего упоминалась одна характеристика (Mo=1, min=0, max=3), относящаяся к их личности. А 8 человек не обнаружили у себя ни одной черты, упоминаемой в самоотчетах при ответах на вопросы 1-3. При заполнении же структурированного опросника большинство участников дали по 5 ответов (Mo=5, min=1, max=10), совпадающих с ключом. Распределение утвердительных ответов на вопросы шкалы посттоталитарных личных установок представлено в таблице 2.

Таблица 2. Распределение утвердительных ответов на вопросы шкалы личных посттоталитарных установок.

Если остановиться на наиболее высоких показателях, то их можно интерпретировать как свидетельствующие о том, что более половины респондентов боятся открыто высказывать свое мнение о политике и сверяются с невидимым цензором, что пересекается с темами самоконтроля и недоверия к людям, нашедшими отражение в письменных самоотчетах. 66% предпочитают занимать конформную позицию ради поддержания бесконфликтных отношений, что пересекается с темой избегания конфликтов. 59% утвердительно ответили на вопрос о страхе перед повторением широкомасштабных политических репрессий. Это наталкивает на размышление о том, не является ли этот феномен проявлением трансгенерационного страха. (Шутценбергер, 2005, с. 43) Вопрос 10 в таблице 2 является вопросом с обратной формулировкой. Соответственно более половины участников эксперимента не верят, что их мнение имеет значение и может влиять на общественную жизнь. Это опять-таки пересекается с темой «беспомощность-незащищенность», проявившейся при ответе на первый вопрос письменного самоотчета.

Особый интерес у нас вызвали протоколы структурированного опросника тех участников, которые при написании самоотчетов не указали ни одной смысловой единицы при ответах на вопрос 5(«Можете ли отметить какие-либо из эмоций и черт поведения, записанных при ответах на первые три вопроса у себя лично?»). Таких участников было 8 человек ? 7 студентов лечебного факультета и 1 студент психологического факультета. Следовало выяснить насколько отсутствие ответов или отрицательный ответ в самоотчете соответствовали тому, что у данных респондентов отсутствуют искомые поведенческие черты, либо отсутствие ответа или отрицательный ответ были вызваны другими причинами. При изучении протоколов структурированного опросника оказалось, что все из этих респондентов дали то или иное количество совпадающих с ключом ответов на задания шкалы личных посттоталитарных установок. Большинство респондентов из этой подгруппы  дали по 7 совпадающих с ключом ответов (Mo=7, min=3, max=7). Процентное распределение утвердительных ответов на вопросы структурированного опросника в этой подгруппе (n=8) в сравнении с ответами подгруппы, давшей ответы на вопрос 5 самоотчета (n=33) представлено в таблице 3.

Таблица 3. Сравнение процентного распределения утвердительных ответов на вопросы шкалы личных посттоталитарных установок подгруппы, не ответившей на вопрос 5 (n=8), и подгруппы, ответившей на вопрос 5 (n=33)

Хотя наблюдаются некоторые различия в показателях по отдельным утверждениям, в виду малого количества наблюдений не представляется возможным сделать обоснованное предположение, являются ли эти расхождения проявлением какой-то закономерности или просто артефактом исследования. Более значимым нам представляется расхождение между субъективной самооценкой и оценкой с помощью направленных вопросов структурированного опросника.

Первоначально у нас была гипотеза, что отсутствие ответов на 4 и 5 вопросы может быть связано с отрицанием влияния опыта прошлых поколений, как не являющегося актуальным для современности. Такого рода комментарии нам приходилось слышать в ходе этого и предыдущих опросов. Однако существенное расхождение между свободными ответами в самоотчетах и ответами на вопросы структурированного опросника наталкивает на мысль, что неполнота ответов связана в большей мере с тем, что многие аспекты собственного и чужого поведения могут не рефлексироваться отвечающими. И чтобы получить информацию о них необходимо задавать более целенаправленные и конкретизированные вопросы.

Эта объяснительная гипотеза подтверждается уже упомянутым выше различием в ответах студентов лечебного и студентов психологического факультетов.  В частности, более половины студентов группы лечебного факультета не нашли у себя черт, про которые спрашивал вопрос 5 эксперимента, а среди студентов-психологов таких черт у себя не обнаружил только 1 участник из 28. Анализ протоколов структурированного опросника показал, что отсутствие ответов обусловлены отнюдь не отсутствием искомых черт поведения у данных респондентов и их близких, а другими факторами. Мы полагаем, что эти факторы связаны с различиями  медицинского и психологического образования и связанной с этим сформированностью навыков саморефлексии. В силу специфики психологического образования у студентов-психологов в большей степени развита способность к самонаблюдению и наблюдению за поведением других людей. Кроме того, как мы указывали в предыдущих публикациях (Гронский, 2020[1]), мы полагаем, что отдаленные последствия исторической травмы проявляются, прежде всего, на уровне неосознаваемой, процедурной памяти, воспринимаются как вполне привычные автоматизированные, само собой разумеющиеся действия, и поэтому являются достаточно трудными для сознательной саморефлексии. По всей видимости, этим и объясняется то, что студенты-психологи в силу своей подготовки чаще замечали искомые черты у себя и окружающих. На наш взгляд, обнаруженное рассогласование в ответах близко к феноменам, которые хорошо знакомы практикующим психотерапевтам: Нередко клиенты психотерапии отказываются признать у себя поведение, которое кажется очевидным для сторонних наблюдателей. Для того чтобы клиент признал его как свое собственное требуется обратная связь и уточняющие вопросы. А способность клиентов идентифицировать и описывать свои эмоциональные состояния и поведенческие паттерны постепенно повышается по мере развития навыков самоосознавания.

2.4. Сравнение с данными предыдущего опроса с использованием письменных самоотчетов

Результаты проведенного эксперимента показали, что 76% участников обнаружили у себя хотя бы одну черту, которую теоретически можно связать с влиянием тоталитарного опыта предшествующих поколений. Эти данные довольно сильно контрастируют с результатами, полученными нами в предыдущем опросе с помощью письменных эссе, проведенного осенью 2019 г. (Гронский, [1]) Только 25% участников предыдущего опроса указали, что считают, что исторический опыт политического террора каким-либо образом повлиял на их личность. Большинство полагали, что это проявляется в их ценностных установках, негативном отношении к политическим репрессиям. И только 7% отметили связанные с этим конкретные характерологические и поведенческие черты. В настоящем эксперименте в письменных самоотчетах 80,5% (33 участника из 41) назвали хотя бы одну характерологическую черту, которую гипотетически можно связать с последствиями коллективной исторической травмы, вызванной политическим террором.

41% участников предыдущего опроса указали, что считают, что исторический опыт политических репрессий оказал влияние на установки и поведение близких старшего поколения (родителей, бабушек и дедушек).  В нынешнем эксперименте 75% (31 участник из 41) отметили у своих близких хотя бы одну черту, которая совпадает с теми, которые они описывали, характеризуя способы приспособления к обществу, в котором происходят массовые политические репрессии. Мы объясняем эти различия в количественных показателях изменением процедуры исследования.

При анализе текстов опроса 2019 г. были выявлены следующие смысловые единицы и темы: настороженность и гиперконтроль своего поведения, страх повторения массовых репрессий в настоящем, негативное отношение к стране и ее истории, сверхценное отношение к еде и бережливость.  Эти темы совпадают с темами, проявившимися в последнем опросе. Однако в нем также был выявлен и ряд новых тем, касающихся межличностных и внутрисемейных отношений: стремление к замкнутости в семейных границах (установка доверять и полагаться только на членов своей семьи, хранение семейных секретов, приоритет семейных интересов); недоверие к людям; стремление избегать конфликтных взаимодействий; страх чужого мнения; страх привлечь внимание. Также проявились такие темы как аполитичность; фиксация внимания на профессиональной деятельности и профессиональных достижениях; гнев и агрессия; стремление опереться на нравственные качества или позитивные свойства своей личности («идеализм»).

Мы считаем, что на основании полученных данных не следует делать поспешных выводов о причинной обусловленности выявленных феноменов. В дальнейших исследованиях следует уточнить, мог ли и в какой мере на эти тенденции в поведении и мышлении повлиять опыт государственного политического террора.

На наш взгляд, особый интерес представляет тема, которая была названа нами «стремлением к замкнутости в семейных границах». Безусловно, это явление, также как и склонность к бережливости и экономии, нельзя объяснять только влиянием политических репрессий. Доминирование для индивида семейных интересов может быть связано с остаточным влиянием традиций патриархального уклада жизни. Как известно, стремление к сокрытию того, что происходит внутри семьи, может быть обусловлено и драматическими событиями, которые происходят в ней, и которые стыдно предъявлять окружающим. Но в то же время семья может восприниматься и как единственный островок безопасности в потенциально опасном и враждебном мире. Из устных рассказов потомков репрессированных, переживших раскулачивание или депортацию, нам известно, что у своих предков они наблюдали склонность скрывать все, что происходит на приватной, домашней территории, даже самые нейтральные вещи.

На наш взгляд, на то, каким образом стремление замкнуться в семейном окружении, а также аполитичность могут быть связаны с политическим террором, проливает свет идея, высказанная Ханной Арендт. Арендт заимствовала у Бертольда Брехта поэтическое выражение «темные времена». С ее точки зрения в «темные времена», к которым, безусловно, относятся и времена тоталитарных диктатур, формируется особый тип взаимоотношений между людьми склонный игнорировать социальную реальность: «Те, кто в такие времена жил и ими был сформирован, видимо, всегда были склонны презирать мир и публичное пространство и, насколько возможно, их игнорировать <…> В такие времена <…> развивается особый вид человечности». (Арендт, 2003, с. 21) Она писала, что оборотной стороной таких человеческих взаимоотношений является «радикальная утрата мира» и «страшная атрофия всех реагирующих на него органов». (Арендт, 2003, с. 22)

В связи с такими чертами поведения как недоверие к людям, страх чужого мнения, закрытость в общении можно вспомнить еще одну ее идею. Арендт высказывала предположение, что периодические чистки и групповые ликвидации, наказание за связь с врагом в сталинском СССР были направлены на то, чтобы разрушить все привычные социальные и семейные связи между людьми. (Арендт, 1996) В такой ситуации подозрительность и недоверие, безусловно, должны были стать стратегиями выживания.

Конечно, нельзя перечисленные выше тенденции поспешно объяснять только влиянием травмы массовых репрессий, пережитой предыдущими поколениями. Но, в то же время до более тщательной проверки нельзя и сбрасывать ее влияние со счетов.

Заключение

Выводы, которые могут быть сделаны на основе результатов проведенного исследования, касаются, во-первых, самих методов исследования, во-вторых, содержания полученных ответов.

В целом, по сравнению со студентами лечебного факультета студенты психологического факультета в письменных самоотчетах давали более полные и развернутые ответы на поставленные вопросы, значительно реже оставляли поставленные вопросы без ответа. Мы связываем это со спецификой психологического образования и как следствием более развитыми способностями к наблюдению за поведением других людей, саморефлексии и описанию опыта. Это позволяет сделать вывод о том, что полнота информации, получаемой с помощью свободных письменных самоотчетов, в значительной степени зависит от степени развитости этих способностей у респондентов.

При сравнении данных письменных самоотчетов и данных, полученных в результате заполнения структурированного опросника, было выявлено, что при заполнении структурированного опросника респонденты отмечали значимо большее количество смысловых единиц, относящихся к теме исследования, чем упоминали в письменных отчетах, написанных в свободной форме. Это создает впечатление, что структурированный опрос может предоставить более полную и достоверную информацию, и говорит о том, что для получения более полных и точных ответов необходимо предварительное конструирование точных и конкретизированных вопросов. Тем не менее, для конструирования таких вопросов необходимо уже обладать предварительной информацией об изучаемом предмете. Поэтому, не смотря на указанные ограничения, свободные самоотчеты, на наш взгляд, дают основу для того, чтобы строить гипотезы, и на их основе формулировать более сфокусированные открытые и закрытые вопросы, которые могут использоваться в структурированных письменных опросах или интервью. Мы полагаем, что метод самоотчетов, несмотря на его ограничения, весьма продуктивен для изучения рассматриваемой в статье темы.

Что касается содержательной стороны ответов, то, как и в предыдущем опросе, наиболее часто упоминаемыми смысловыми единицами были тревожность, страхи, повышенный самоконтроль. Также повторилась тема бережливости и сверхценного отношения к еде. Хотя, как мы упоминали ранее, едва ли ее можно считать специфическим последствием исключительно политических репрессий. Повторилась и тема негативного отношения к государственной власти. В то же время выявился и ряд качественно новых смысловых единиц, касающихся межличностных отношений и жизненных приоритетов – недоверие к людям, стремление максимально сконцентрироваться на учебной и профессиональной деятельности, закрытость в общении и др. Особый интерес представляют такие тенденции, как стремление доверять и полагаться только на близкое семейное окружение, хранить семейные секреты.

При анализе ответов на вопросы структурированного опросника в целом проявились те же тенденции, что и при ответе на открытые вопросы, но более выпукло: Более половины респондентов склоны скрывать свое мнение о политических вопросах от незнакомых людей и сверять свои высказывания с невидимым цензором. Более половины предпочитают бесконфликтные отношения отстаиванию своих политических ценностей и не верят, что их мнение может влиять на политическую жизнь страны. Более половины испытывают смутный страх перед масштабными политическими репрессиями. Треть полагает, что для того чтобы избежать репрессий нужно контролировать свои высказывания и поступки.

В какой мере выявленные в опросе стратегии межличностного поведения могли быть вызваны опытом массовых политических репрессий, а в какой обусловлены другими факторами, следует уточнить в дальнейших исследованиях. А также остается открытым вопрос, в какой степени личные установки респондентов, проявившиеся при ответах на вопросы и относящиеся к их социально-политическому поведению, обусловлены родительскими вербальными и невербальными посланиями, а в какой мере индуцированы актуальной социально-политической ситуацией.

Psychological experiment "If I lived in 1937": methods of written self-report and structured interviewing in the study of the long-term psychological consequences of collective trauma caused by political repression

Annotation

In the article continuation of study directed on exploration for collective trauma inducted by mass political repressions in USSR long-term consequences is presented. The method of written self-report and the method of structured written survey were used as research methods. According to the answers of the respondents long-term consequences appear as anxiety, fears, increased self-control, distrust of people, closed communication, etc. The possibilities and limitations of the research methods used are discussed.

Keywords: collective trauma, totalitarianism, political repression, post-totalitarian attitudes, intergenerational transmission, transgenerational transmission