Рот П. Картография ландшафта: уровни интерпретации переноса

В "Руководстве для клинициста к прочтению Фрейда" Питер Джовакини (Giovacchini, 1982) приводит материал из своей практики, который мне хотелось бы процитировать здесь, чтобы затем обсудить ряд интересных вопросов, им поднятых.

"В ходе анализа моя 27-ми летняя пациентка видела сон, в котором она танцевала. Все вокруг было словно в дымке, но она смогла разглядеть серый костюм мужчины, пригласившего ее на танец. Они танцевали, перемещаясь по комнате, и внезапно партнер направил ее в угол и там прижался к ней. Она ощутила его эрегированный пенис. Поскольку я часто надевал серые костюмы и перенос был отчетливо эротичным, я подумал, что этот сон был очевидной аллюзией на ее сексуальные чувства ко мне. Также я знал, что она борется со своими импульсами и защищается от них. Желая последовать за этой темой, я попросил ее дать свободные ассоциации к сновидению, поскольку она была склонна рассматривать другие, как будто бы не относящиеся к делу вопросы. Пациентка нерешительно заговорила о некоторых элементах сна, таких как его туманность. Затем я направил ее внимание на человека в сером костюме. Она молчала приблизительно минуту, а затем пришла в состояние, как мне показалось, чрезвычайной тревоги. Наконец она сообщила об ощущении сильного головокружения: она чувствовала, как кушетка бешено вращается. Постепенно эти ощущения утихли, и она продолжила говорить, но совершенно при этом не касалась своего сновидения. Меня охватило жгучее любопытство, и я прервал ее вопросом о сновидении. "Какое сновидение?" - наивно спросила она. К моему изумлению, она совершенно его забыла. Тогда я пересказал этот сон, у меня получилось помочь ей припомнить его. Снова я обратил ее внимание на мужчину в сером костюме, и снова она почувствовала, как закружилась кушетка, и сновидение было полностью стерто из ее памяти. Я сделал третью попытку - с теми же результатами. Испытывая эти ощущения вращения, она описала вихрь, который всасывал в себя ее мысли. Отчетливо казалось, что воспоминание об этом сне втягивается в какую-то скрытую расселину ее психики" (Giovacchini, 1982: 13).

Джовакини использует этот материал, чтобы обсудить (и отвергнуть) понятие первичного вытеснения. Я же, опираясь на него, хочу поднять другую тему: вопрос о том, как мы выбираем, что интерпретировать своим пациентам - на какой уровень интерпретации мы выходим или какой уровень нам "подходит". Я выбрала этот материал из-за его отчетливости, яркости, прямоты и несложности, а также потому, что, на мой взгляд, его можно понимать несколькими различными способами.

1) В первую очередь можно считать, что в этом материале речь идет "об" отце пациентки, возможно - реальном, внешнем отце, но почти точно - об образе ее отца, внутреннем отце. В этом отношении данный эпизод напоминает фрейдовский "случай Доры": господин К. и отец Доры прижимаются к ней. Но в ходе сеанса Джовакини это не интерпретирует. "Вы видели сон о своем отце; вы боитесь признать такие свои мысли об отце" - можно представить, что Фрейд (того периода, когда он анализировал Дору) дает подобную интерпретацию этой пациентке. И в некотором смысле это было бы справедливым.

2) "Вы боитесь своего сновидения, потому что оно обо мне". Насколько я понимаю, Джовакини понял материал своей пациентки именно на этом уровне. Он показывает нам аналитика, который в ходе сеанса пытается говорить со своей пациенткой о мыслях, которые возникают у нее о нем ночью и называются сновидением. "Я часто надеваю серые костюмы - мужчина из сновидения был одет в серый костюм - ночью у вас возникла эта фантазия обо мне".

Это интерпретация о переносе специфических качеств, обособленных и изолированных - и с ними имеют дело с определенной дистанции.

Но конечно, существуют другие способы рассмотрения данного материала. Другие уровни значения, которые никоим образом не отрицают те, что я уже упомянула, но добавляют что-то новое.

3) Кто-то как аналитик мог бы почувствовать и сказать нечто в таком роде: "Есть что-то, что происходит прямо сейчас, на этом сеансе, где я, интерпретирующий Вам нечто, воспринимаюсь как мужчина из сновидения. Словно бы сон воспроизводит себя здесь". В этом случае женщина на сеансе и женщина, видящая сон - один и тот же человек, и это же относится к аналитику. Само сновидение можно понять как изображение взгляда пациентки на взаимоотношения со своим аналитиком: картину, которую она не полностью сознает, но которая появляется на сеансе так же, как и в сновидении.

4) Далее, что тесно связано с предыдущим уровнем, мы могли бы рассмотреть, как некая комбинация напряжения пациентки и затруднений, которое оно вызывает у аналитика, приводит к выпавшему из рассмотрения отклику аналитика, создающему данную ситуацию: фактически, на сеансе разыгрывается внутреннее отношение, и в этом разыгрывании принимают участие как аналитик, так и пациентка.

Когда это происходит - в ходе каждого анализа - самую важную интерпретацию аналитик должен дать самому себе; в случае Джовакини он мог бы спросить себя: "Почему я обнаруживаю, что вновь и вновь загоняю пациентку в угол? Почему я давлю на нее своими вопросами?" Поработав с этим в уме, он мог бы гораздо свободнее размышлять над тем, как обратиться к пациентке. Например, в некоторых ситуациях он мог бы сказать что-то подобное: "Похоже, мы оказались в ситуации, когда я вновь и вновь преследую Вас или загоняю Вас в угол так, что это Вас пугает, подобно ситуации в Вашем сновидении".

В данной главе мне не хотелось бы углубляться в то, как возник этот тупик и кто в этом виноват. Каждому аналитику важно думать о том, кто кого втягивает в действие, но здесь я хотела бы сосредоточиться на различных уровнях, функционирующих одновременно - поскольку, будучи аналитиками, мы должны выбирать участок, где вмешательство наиболее полезно.

В каждом анализе обязательно возникают моменты, когда можно сказать: "Тот, кого Вы боитесь - Ваш отец, и Вы чувствуете, что мужчина в сером костюме - это отец" (интерпретация уровня 1). Бывают также периоды, когда появление аналитика в сновидении совершенно не Эго-синтонно: как будто это случилось ночью, и пациент на сеансе не знает об этом или этого не признает. Тогда в качестве аналитика на сеансе Вы пытаетесь познакомить свою пациентку с теми ее аспектами и внутренними объектными отношениями, которые она осознанно не переживает или о которых не знает (уровень 2). И большая часть повседневной работы в анализе связана с тем, как пациенты ощущают наше разыгрывание, и как они действительно втягивают нас в разыгрывание на сеансе сценариев их внутреннего мира: чтобы сохранять свой внутренний статус-кво, чтобы поддержать себя в своем видении мира и так далее (уровень 3). Фактически, иногда такое разыгрывание может, к сожалению, оказаться необходимым, чтобы мы осознали, что происходит. И как аналитики мы должны внимательно следить за ролью, которую здесь играют наши собственные тревоги и защитные механизмы (уровень 4). Так что нам необходимо держать в уме весь этот ландшафт, со всеми уровнями взаимодействия, уровнями внутренней и внешней реальности. Мы должны уметь поддерживать нечто вроде свободно парящего сознавания различных уровней нашего переживания опыта наших пациентов. И затем мы должны решить, где будет наиболее полезным наше вмешательство. Но мы всегда должны помнить, что, сделав выбор и сосредоточив внимание на одном из аспектов коммуникации пациента, мы должны удерживать в уме и осознавать также и другие аспекты.

Клинический материал

Теперь я хотела бы предоставить более обширно собственный клинический материал, чтобы мы могли рассмотреть этот процесс более подробно. Моя пациентка - 35-летняя женщина из Южной Америки. Она высокая и стройная, выдающаяся ее черта - огромная масса вьющихся рыжих волос. В раннем детстве она несколько лет прожила одна с матерью, пока отец находился в деловой командировке. Мать она описывала как веселую, красивую и богемную женщину; отец, который стал жить с ними более постоянно, когда моей пациентке было уже около трех лет, был старше матери и обладал твердым характером, так что пациентка и ее мать называли его "наша скала".

В настоящее время пациентка замужем, и у нее трое детей - дочь А, маленький сын В и восьмимесячная девочка С.

Она владеет небольшой компанией, специализирующейся на исследованиях рынка, и в описываемый мною период занималась новым проектом, который сулил ей хорошие перспективы. Поскольку этот проект финансировался недостаточно и был спекулятивным, она нанимала студентов и временных работников на неполный рабочий день. Муж ее был успешным бизнесменом, но финансовые обстоятельства семьи сильно колебались. Поэтому возникли проблемы с выплатой моего гонорара, и несколько месяцев она вообще мне не платила. У нее были хорошие оправдания, но в то же время казалось, что она не относится к этой проблеме серьезно. Я никак не могла определиться, что же мне делать: я знала, что у этой женщины могут возникать серьезные нарушения и она может причинить вред другим, что она остро нуждается в анализе; по опыту общения с ней я понимала, что ее дети окажутся в опасности, если анализ закончится. Поэтому я позволила этой ситуации затянуться. Сознательно я беспокоилась о ее психическом состоянии и о ее детях. Оглядываясь назад, я понимаю, что должны были быть также и бессознательные причины тому, что я слишком долго не становилась с ней строгой: я хотела нравиться пациентке, меня слишком устраивало, что она меня идеализирует, я недооценивала ее способность соблазнять и так далее. Но она начала приходить в маниакальное состояние, становилась все большим диктатором со мной и дома, и я стала понимать, что моя недостаточная твердость в денежном вопросе этому способствует. Я также все больше осознавала свою обиду на ее отношение ко мне. Так что я обратилась к тому, что, по моему мнению, происходило, и стала с ней строже, указывая на опасные для нее последствия того, как она со мной поступала, не платя мне, и сообщила ей, что к этому надо относиться серьезно.

Я хочу изложить сеансы, которые произошли в среду и в четверг одной из недель вскоре после этого, но сначала вкратце опишу понедельничный и вторничный сеансы для понимания подтекста.

Понедельник

Пациентка рассказала мне, что провела выходные, работая над проектом - у нее были тяжелые встречи с сотрудниками, которые жаловались, что она не дает им выполнять свою работу. Она переделала опросники, изменила все процедуры - по ее словам, "переписала сценарий" - и притом значительно. Каждого из сотрудников она пригласила в свой загородный дом на выходных; теперь она думала, что это решение было ошибкой, поскольку очевидно заставило их завидовать - ведь они по большей части безработные, а дом у нее восхитительный: туда-сюда сновала служанка, присутствовали также няня и садовник. Она говорила о том, как трудно должно было быть для этих нуждающихся людей наблюдать все это.

Интонация пациентки и манера говорить поражали и передавали очень специфическую установку; она говорила, как выражаются французы, "de haut en bas" [высокомерно]. Я подумала, что она проводит для меня нечто вроде экскурсии по ее прекрасной, богатой, полнокровной жизни, и мне надлежит переполниться восторгом и завистью.

Вкратце, я намекнула ей, что когда она описывала свои выходные, я полагаю, она воспринимала меня подобной "нуждающейся сотруднице", завистливо наблюдающей за ней и всем ее достоянием. Я сказала, что думаю, ее потребность в такого типа ситуации между нами была, в частности, спровоцирована тем, что она поняла свою потребность в анализе и поэтому -необходимость заплатить мне. Также я сказала, что ее описание выходных выглядит попыткой обратить в противоположное то, что иначе она могла бы почувствовать на выходных: как уверена она была в том, что является достойным зависти центром всего, и как ужасно было бы признать мою центральную роль для нее.

Вторник

Пациентка вернулась к понедельничному сеансу и той интерпретации, которую я ей предоставила. Она сказала, что в действительности кое-что не сообщила мне о выходных; не только о последних выходных, но о том, что вообще происходит на выходных: она сходит с ума. На этих выходных она возмущалась и кричала на мужа: он от нее отстраняется, всегда на работе, удерживает ее на дистанции и "отрезан" от нее. Она кричала и даже ударила его. Дети находились в комнате - по ее словам, часто случалось так, что дети находились поблизости во время этих яростных стычек с мужем. Затем она решила, что просто "должна" сказать своей старшей дочери, насколько сильны ее подозрения относительно деловых командировок мужа в Европу: она была "уверена", что у него там любовная связь, и полагала, что дочери следует это знать. Подразумевалось, что отец дочери занимается чем-то грязным, сексуальным и порочным, и дочь должна это знать.

Я сказала ей, что, полагаю, она хотела дать мне знать, насколько она не могла сдерживаться и удерживать внутри себя свой гнев на меня на выходных - это было реальное переживание выходных, в противоположность тому обращенному переживанию, о котором она рассказала мне в понедельник. Я связала ее нападки на мужа с этим гневом на меня, гневом за мою недоступность. Она молчала. Я чувствовала, что она слушает. Затем я добавила кое-что еще: думаю, ее яростные стычки с мужем должны были наблюдаться детьми, поскольку они должны были быть наблюдателями страсти и насилия сексуальных родителей - в этом присутствовало ее собственное понимание родителей, обусловленное ее неистовыми нападениями на них.

Я сказала: хотя она настаивает на том, что ничего не чувствует относительно моих выходных - ни обеспокоенности, ни любопытства - или относительно моих отношений с мужчиной, который отвечает по телефону, когда она звонит мне домой, она показала, что есть ребенок, которого ужасает, приводит в смятение и выводит из себя то, что делают родители - но это не может быть она сама, это должны быть ее дети, особенно дочь. Она вынуждает свою дочь испытывать эти чувства, чувства, которые, по ее ощущениям, ей самой испытывать было бы невыносимо.

Обсуждение

В ходе сеанса в понедельник было дано описание выходных, которое я могла интерпретировать в духе "Когда вы говорите "они", вы имеете в виду меня". Я была "ими" (бедными сотрудниками, стремящимися получить работу), кого вынудили завидовать всему, чем она обладает. Я полагала, что она проецировала зависть в сотрудников, которые замещающих меня. В то же время она относилась ко мне с презрением более непосредственно, не выплачивая мне вознаграждение, и я полагала, что все это поведение служило защитой от ее собственной зависти, или защитой от признания моей значимости в качестве ее аналитика. Она делает себя центром всего. В примере Джовакини это соответствует высказыванию "мужчина в сером костюме - это я". Бедные завистливые сотрудники на выходных были мной (уровень 2).

К тому времени, когда я сделала эту интерпретацию в понедельник, я проработала и преодолела свое ощущение бессилия в связи с тем, что она мне не платит; я не сердилась на пациентку и не чувствовала себя презираемой. Я чувствовала себя достаточно сильной и уверенной в своих позитивных чувствах по отношению к пациентке, чтобы давать ей интерпретации твердо, но не унижая ее при этом.

Интерпретация в таком духе, сделанная в понедельник, позволила ей принести на сеанс действительно плохое отыгрывание - реальный опыт выходных - во вторник. Моя интерпретация вторничного материала (излагаю в очень сжатом виде) сосредоточивалась на том, что происходило "вовне", т. е. на выходных, с ее семьей, но я рассматривала это как введение к тому, что происходит здесь, чтобы получить возможность прояснить ее внутренний мир: "Внутри Вас словно бы разворачивается сновидение, куда я вовлечена в качестве части пары, которая вынуждает Вас чувствовать ужасную ревность и на которую Вы яростно нападаете в исполненном ревности гневе. Подвергшись нападению, эта пара становится неистовой, и Вы отыгрываете ситуацию со своим мужем и вынуждаете детей выносить это страдание". Это была сильная интерпретация, и делая ее, я принимала в расчет ряд черт моей пациентки, и самое важное - ее способность выдерживать некоторую долю вину.

Мне пришлось подождать следующего сеанса, чтобы увидеть, как пациентка справляется с данной интерпретацией. Я скажу больше об этих взаимодействиях и о том, как я их понимаю, далее. Следующие два сеанса я рассмотрю подробно.

Среда

Пациентка рассказала мне, что она охвачена ужасной паникой; предыдущей ночью она не могла из-за этого спать. Она отчаянно паниковала по поводу загрязнения окружающей среды. (Дело было в июле, стояла сильная жара.) Пациентка говорила долго; по радио сообщали, сколь высок уровень загрязнения, ее приводил в ужас эта ситуация и возможные последствия для ее семьи. Она чувствовала, что яд повсюду. Она закрыла все окна, но от него не спрячешься. Очевидно, ее терзала сильная тревога.

Она рассказывает мне, что сделала со сказанным мною на предыдущем сеансе, - подумала я. Это касалось в основном того, что она говорила мне о помещении чрезвычайно болезненных, ужасных чувств в своих детей, и сегодняшний сеанс был посвящен миллионам бесконечно малых частиц, отравляющих ее детей, ее мужа и ее саму. Мне нужно было понять для себя, чувствует ли пациентка, что я отравляла ее вчера, когда говорила нечто, ощущавшееся ею жестоким и убийственным, или же она в первую очередь говорит о том, что сделала с угрозой вины, возникшей на предыдущем сеансе. По моим ощущениям было справедливо последнее. Я подумала, что таким образом пациентка справляется с виной, которая стала угрожать ей, когда она начала видеть, как обращается со своими детьми и, на заднем плане, со мной в своей душе. Она спроецировала яд в атмосферу, и поэтому он ощущался исходящим не от нее, но извне; причиняющее боль переживание вины не возникало в ее душе, вина разрушалась, фрагментировалась на мелкие кусочки и затем возвращалась к ней извне. Я понимаю, что вследствие краткости моего описания понедельничного и вторничного сеансов некоторым читателем покажется неубедительным, что материал среды стал откликом на вторничный сеанс. В том, что "загрязнение", которого она боялась в среду, связано со вторничным сеансом, меня убедили как серьезность отклика пациентки во вторник, так и уровень тревожности в среду.

Я чувствовала, что пациентке нужно, чтобы я свела эти обескураживающие частички ее переживания вместе и показала ей, как болезненны эти чувства, но предполагая при этом, что она с моей помощью может узнать и вынести их.

Поэтому я напомнила ей о вчерашнем сеансе, когда она рассказывала мне о чрезвычайно отравляющих чувствах, которые она вталкивала во всех своих детей, особенно в старшую дочь. Она боится признать, чт? она чувствовала по отношению ко мне на выходных, и что она чувствует в душе по отношению к своим родителям, поэтому она проецирует эти чувства в своих детей, - сказала я. И тогда, поскольку она также любит своих детей и не хочет им навредить, ей угрожает опасность почувствовать себя очень виновно перед ними. Такая вина слишком болезненна; поэтому она исторгает ее, и яд, ужасный вред (badness) оказывается в воздухе вокруг их всех - но не в ней.

Последовал короткий вдох, и через секунду она сказала: "Это ужасно. Вы знаете, случись пожар, я бы пожертвовала жизнью ради своих детей. Но вот как я с ними обращаюсь". Она сделала паузу, и затем продолжила: "Разве не ужасно, как мы можем обращаться с теми, кого любим?"

Как страшно осознавать, к?к она обращается со своими детьми, - сказала я. И через секунду добавила, что думаю, фактически она не может вынести мысли о причиняемом ею вреде, поэтому изменяет его, распыляя это чувство в окружающем мире. "Как мы обращаемся с теми, кого любим" - сказать так, значит сделать это не столько касающимся ее и ее детей, но чем-то общим, повсеместным. Она на мгновение задумалась и произнесла: "Вы имеете в виду, что я на самом деле это не принимаю".

Комментарий. В этот момент сеанса я удерживаю внимание пациентки на том, что, по моему мнению, ей необходимо знать, и все еще нацеливаюсь на то, что происходит между нею и детьми. Я не обращаюсь к тому, что происходит здесь, между пациенткой и мною. Я остро осознаю, что эпицентр затруднений, о которых она говорит, - это ее взаимоотношения со мной в переносе. Первоисточником ее ревности, чувства покинутости, гнева безусловно являются ее первые объектные отношения, а теперь - текущие фантазии о себе и обо мне. Но эти чувства в защитных целях сместились к тому, что происходит с ее семьей, и я обращаюсь к тому, что происходит в ее семье и как, согласно наблюдениям, на это влияет происходящее внутри нее и между нами.

В этом смысле я все еще нахожусь в области интерпретации уровня 2. Я интерпретирую в переносе, но в переносе, как он проявляет себя вне непосредственной ситуации здесь-и-сейчас данного сеанса. Я хочу подчеркнуть, что говорю о комплексных манифестациях переноса: о том, как пациентка использует проективную идентификацию, чтобы избавиться от невыносимых чувств и поддержать свое ощущение равновесия, о воздействии на нее этих проективных маневров и так далее.

Но я очень хорошо понимаю, что всегда, когда мы разговариваем обо всем этом в кабинете, я не оказываюсь внезапно нейтральной по отношению к пациентке. Отношения переноса (которые я ранее обозначила уровнем 3) поддерживаются все время, и я это осознаю, и жду того момента, когда смогу обсудить их. Пока что у нас в распоряжении остается еще около двадцати минут сеанса, и я без излишнего беспокойства позволяю ему развиваться, а текущим отношениям между нами - становиться яснее.

Через несколько минут пациентка сказала, что думает о своем отце. Обычно он был с ней мил, возможно, для того, чтобы угодить матери, которая ее обожала. (Она сказала так: "чтобы мама оставалась доброй" (sweet)). Но однажды, когда пациентка была еще очень мала и матери не было дома, она упала и порезала лоб. Она все кричала и кричала. Отец посадил ее на кухонный стол, промыл порез, заклеил пластырем и сказал: "А теперь прекращай вопить. Сейчас твоей матери здесь нет". Она подумала, как это было грубо и жестко с его стороны … назвать ее лгуньей.

Интересно, не кажусь ли случайно я ей похожей на отца в этой истории, сказала я. И не кажется ли ей, что, когда я настаивала на необходимости заплатить мне и когда демонстрировала ей, как она относится ко мне и к своей семье, она почувствовала, что милая, добрая и покладистая я, подобная обожавшей ее матери, ушла, и она осталась с грубым и жестким отцом - со мною, которую, по ее ощущениям, не обманет ее плач. Я сказала, - полагаю, она думает, что существую я, поддающаяся соблазну, подобная ее матери, которая позволяет себя обмануть - например, позволяет ей не платить, - и существую грубая и жесткая я, не поддающаяся соблазну, и она боится, что останется наедине с этим моим "отцовским" аспектом.

Теперь я обратилась к картине того, что происходит между нами. Лежащие в ее основе отношения переноса кажутся мне соответствующими уровню 3.

Минуту она молчала, а затем принялась говорить о своей грудной дочери: "Ее не сбросишь: вы подходите к ней, оставляете ее плакать на сорок минут, она не прекращает, просто плачет и плачет, и пытается залезть к вам на шею - ее не сбросишь. Но она так уязвима, она всего лишь младенец - я не могу оставить ее, не могу уложить".

Я сказала: думаю, это было изображение ребенка-чудовища. Мне кажется, это не было описание С, несмотря на то, что пациентка чувствовала в данный момент, но - изображение ее самой, пользующейся своей уязвимостью для обретения абсолютной власти.

"Что вы имеете в виду?" - спросила она.

Я ответила: полагаю, для нее очень болезненно и тяжело начинать осознавать, что она думает, что временами я вынуждена - страшась ее настоящей уязвимости - платить за ее жизнь (за ее анализ, ее слуг и т. д.). Когда она мне не платит, я, по сути, плачу за то, чтобы она жила так, как ей нравится - и она чувствует, что я не способна "сбросить" ее.

Она сказала: "Да". Это был конец сеанса.

Комментарий

Оглядываясь назад, я думаю, что не рассмотрела должным образом на этом сеансе, чт? произошло, когда пациентка перешла от "вот как я обращаюсь со своими детьми" к "разве не ужасно, как мы можем обращаться с теми, кого мы любим?". Осознавая, как лишается (denuding) значения этот материал, как пациентка использует свою уязвимость вне анализа и как это отражается на моем поведении, я все же упустила нечто важное в том, что происходило на сеансе: а именно, что ее понимание интерпретации ("вот как я обращаюсь со своими детьми") быстро превратилось в ублажение меня, соблазнение - она делала это, чтобы я оставалась "доброй". Чтобы вернуться от "я" (как "я обращаюсь") к "мы" (как "мы обращаемся"). По сути, я не была соблазнена - я показала ей, что она не приняла интерпретацию. Но в тот момент я не увидела, насколько ее тактика соблазна пронизывает весь анализ. Думаю, моя неподатливость и вызвала материал, касающийся отца - она почувствовала, что по крайней мере на мгновение ее покинула обожающая мать, и с ней жесткий, неуступчивый отец. После этого пациентка напомнила мне о девочке-чудовище, которая не хочет быть "сброшенной" и которая, я думаю, в этот момент совершенно уверена, что обожающая мама вернется снова.

Итак, я не отыграла с пациенткой, я не поддалась соблазну, но и не осознала как следует все тонкости и вездесущесть происходящего соблазнения. Подобно Джовакини в его интерпретации сновидения своей пациентки, я проигнорировала то, как определенные вещи проигрывались на нашем сеансе.

Четверг

Пациентка опоздала на несколько минут, помолчала, а затем сказала, что она такая сонная, такая усталая. "Я просто не могу включиться", - отметила она.

Я сказала, что это конец недели, последний сеанс на этой неделе, и ранее на этой неделе она предупредила нас о том, что происходит на выходных. "На выходных - настоящее безумие", - сказала она во вторник. Но сейчас она "отключена".

Думаю, тем самым я пыталась ввести ее в контакт с теми чувствами, которыми она была охвачена ранее на этой неделе, и показать, от чего она, возможно, отключена.

"М-м-м-м". Долгая пауза. "Когда Вы вчера сказали о моей панике …, когда Вы объясняли ее через … ну, знаете, загрязнение, когда Вы говорили об этом как о выражении сопротивления, чтобы заниматься чем-то другим, анализом …, ну, я думала …, у меня часто возникает чувство паники и в самолетах тоже. Я не выношу перелетов". Затем последовала долгая история о том, как она была вынуждена добираться на континент на корабле, потому что ненавидит летать на самолетах. "Я думала об этом … в связи с моей обеспокоенностью загрязнением". Пауза. Затем она начала сначала: "У Вашего объяснения моей паники есть некий простой смысл… Я удивилась, почему никто не паникует в связи с загрязнением …, и подумала: "Я боюсь летать …, она права …, я действительно организую свою жизнь, организую все так, чтобы не думать"".

Меня очень насторожил этот материал. Я не сомневалась, что факты именно таковы: в общем-то, я знала, что она боится путешествовать на самолете. Но я подумала, что эмоционально материал был не тем, чем казался - я решила, что она все еще была "отключена", но пыталась соблазнить меня, говоря нечто такое, что мне, по ее мнению, хотелось бы услышать. Так что я сказала, - думаю, под поверхностью ее слов сейчас что-то происходит, похоже, она говорит мне нечто вроде: "Почему бы не поговорить о моих проблемах с воздушными перелетами …, мы могли бы распространить вчерашнее обсуждение на близкую проблему", - но мне кажется, что это заманивание в нечестную ситуацию, в своего рода притворный анализ.

Комментарий

Думаю, здесь я осознавала ту особенность данного сеанса, которую упустила на предыдущем: каким образом пациентка пыталась, иногда успешно, соблазнить меня поверить, что мы работаем, тогда как в действительности происходило нечто иное - соблазнительное общение, построенное на восхищении друг другом. Вчера я отметила, как она лишила смысла (denuded) свое согласие со мной ("Вот как я обращаюсь со своими детьми"). Но я не заметила, что это было попыткой успокоить и соблазнить меня. На этом, четверговом сеансе соблазнение стало отчетливее …, по крайней мере, для меня. Так что теперь моя интерпретация находилась на уровне 3, но также и на уровне 4, поскольку она учитывала признание мною собственных сильных чувств относительно того, что происходит между нами. Она была направлена не на слова, но на женщину, эти слова произносящую, и на мои чувства относительно затруднений на сеансе.

Она быстро проворчала: "Я устала, сегодня четверг", а затем, через минуту-другую молчания, внезапно сказала: "Этой ночью мне снился сон. Вчера я ходила на встречу со Стивеном, спрашивала, нельзя ли нам воспользоваться его студией звукозаписи. Во сне я прихожу на встречу со Стивеном, и он просит меня побыть его ассистентом, немного помочь ему с проектом, которым на самом деле руковожу я. Про себя я подумала: "Я ушла от этого". Во сне я иду в туалет…". В этот момент она прервалась и добавила ассоциацию: "В этом здании на первом этаже туалет сломан. На его двери висит табличка, направляющая в другой туалет, на другом этаже. Но на самом деле сломан не туалет, а только дверная ручка - вся проблема в том, что дверь не закрывается. Вчера утром в другом туалете кто-то был, и поэтому я пошла в тот, на котором табличка "Не работает". Но там сломана только дверная ручка, так что я рискнула, а дверь подперла сумочкой". На этом ассоциация закончилась, и пациентка продолжила рассказывать сновидение: "Во сне я нахожусь в уборной. В здании. В школе или вроде того. Стивен просит меня поучаствовать - я думаю: "Я делаю это потому, что выручаю его, ассистирую ему. Не уверена, что хочу этим заниматься, да и вообще, на самом деле я ушла от этого". Я в очень хорошем настроении - подобное великолепное настроение у меня связано с моим проектом. Я обнаруживаю там пурпурный шнур, вроде электропроводки, но он очень необычный: очень симпатичный, блестящий и пурпурный. Я кручу и верчу его; он симпатичный. А затем он начинает раскрываться (unravel) - внутри находятся все эти страшные черные провода… Я вижу, что они оголяются и находятся под напряжением, и думаю, что это наверняка опасно". После паузы она говорит: "В этом сне у меня было превосходное настроение. И я думала: "Я ушла". Полагаю, сон был именно об этом".

Я сказала, что думаю, это сновидение - об опасном душевном состоянии, в котором она находится. И добавила, - думаю, по ее ощущениям, я словно Стивен в этом сне: прошу ее поучаствовать в анализе, тогда как она чувствует себя прекрасно и ощущает, что "ушла" от того, чтобы быть моей пациенткой, которой нужен анализ, и стала директором, режиссером и организатором. Она выручит меня, заплатив мне, а также (полагаю, она занималась этим раньше в ходе сеанса) она выручает меня, якобы подхватывая мои интерпретации, якобы участвуя в своем анализе - но это лишь спектакль, и на самом деле она чувствует себя выше этого. Я связала этот момент с туалетом: правила - не для нее. Запрещающие знаки - не для нее. Она объясняет себе это тем, что ее потребность очень сильна, но я думаю, здесь присутствует ее отчаянная потребность чувствовать, что она может нарушать все правила, переходить все границы. И вследствие этого, полагаю, она думает, что в действительности "разоблачает" (unravel) меня.

Она сказала: "О!" А затем: "Да".

Через мгновение я указала на пурпурное платье, в которое была одета.

Она спросила: "А вчера Вы были в этом платье?" После того как я ответила утвердительно, она сказала: "Да, шнур был именно этого пурпурного цвета". Здесь я просто отмечу, что мы прошли полный цикл и вернулись к материалу Джовакини: мужчина в сером костюме - это я; пурпурный шнур - это я. Я сказала, - думаю, когда она чувствует, что выручит меня, заплатив и участвуя в анализе, поскольку я этого хочу, как ранее на этом сеансе, она ощущает, что может крутить и вертеть мною в моем пурпурном платье как угодно; что может манипулировать мною, говоря, какое оно симпатичное, соблазняя меня быть симпатичной, добиваясь, "чтобы я оставалась доброй". Но полагаю, некоторая ее часть, по крайней мере в сновидении, похоже, знала, что здесь присутствует нечто черное, темное, мерзкое и опасное.

Несколько минут она молчала, а затем сказала: "Какое облегчение. Когда я чувствую, что я - особый случай… Я всегда чувствую, что почему-то я - особый случай …, но в этом нет облегчения. Но когда Вы говорите то, что говорите …, полагаю, это должно соприкасаться …, в этом всегда почему-то есть облегчение".

Я почувствовала отчетливое различие между этим откликом и тем, какой пациентка была в начале сеанса, когда я чувствовала, что она пытается соблазнить меня. Теперь я верила ей. Это был конец сеанса.

В примере, который приводит доктор Джовакини, есть сновидение, и есть происходящее на сеансе, и это выглядит как два вполне отдельные события. Здесь же мы видим, каким образом в сновидении проявляется взаимодействие в переносе, в анализе: как в сновидении, так и на сеансах пациентка может быть преисполненной "хорошим" чувством, но это чувство всемогущее - пациентка вновь и вновь прибегает к проективным маневрам, в которых кто-то другой (сотрудники в понедельник, ее дети во вторник, требовательный младенец в среду, Стивен в сновидении, и в основе всего этого - я в анализе всякий раз, когда она чувствует, что меня можно соблазнить, манипулировать или управлять мною) должен испытывать чувства, которые она не может вынести: ревность, зависимость, зависть, нужду и потому, по ее мнению, собственное ничтожество. В этом смысле сновидение является отражением отношений, а отношения - отражением сновидения. Думаю, пациентка смогла рассказать мне о сновидении, поскольку иногда она хотела реального понимания, реального знания себя самой, реальных отношений со мной, - больше, чем хотела "чувствовать себя хорошо" и быть "особым случаем". Чтобы испытать это ощущение реального знания себя - с моей и со своей стороны, - ей необходимо посмотреть на черные провода внутри "симпатичности", на опасность, тающуюся внутри фактора хорошего настроения. Конечно, она лишь ненадолго способна посмотреть на это, а затем вынуждена "уходить".

Заключение

В своей статье 1972 года "Критическая оценка статьи Джеймса Стрэйчи о природе терапевтического действия психоанализа" Герберт Розенфельд обсуждает некоторые аспекты доклада Ханны Сигал, в 1961 году прочитанного на Эдинбургском Конгрессе.

"Она особенно подчеркивает значимость анализа процессов расщепления, проекции и всемогущества. Она приводит примеры аналитического материала, где даются мутативные интерпретации переноса. /…/ Она обсуждает пациента, который жаловался на нарушения способности справляться со своей работой. Он спроецировал свою жадную, деструктивную, грязную часть в аналитика и затем отверг (denied) ее и распылил во множество объектов во внешнем мире, которые, как ему казалось, его преследовали. Опираясь на сновидение, в котором пациент чувствовал, как его захватывали и преследовали курильщики, Сигал смогла дать переносную интерпретацию аналитика как преследователя, который в результате действия проективной идентификации репрезентирует жадные, деструктивные части пациента. Сигал сообщает, что благодаря этому аналитическому опыту и сходным ситуациям пациент смог установить лучший контакт с агрессивными частями своей самости, что укрепило его Эго. Он также смог лучше выстраивать более реальные взаимоотношения с аналитиком, чему мешали отщепленные персекуторные объектные отношения. Описание Сигал иллюстрирует, как интерпретации переноса могут запускать мутативный процесс, но за этим должны следовать периоды проработки, чтобы мутативное развитие могло продолжаться и укрепляться. Здесь важно отчетливо понимать, что как подробная интерпретация переноса, так и процесс проработки не только включают в себя исследование фантазий пациента и его поведения в переносе, но также связывают конфликты пациента, во всех их деталях, с его текущей жизненной ситуацией и с прошлым" (Rosenfeld, 1972: 456-457).

На представленных мною сеансах уверенность в отношении того, что происходит между пациенткой и мной, появилась только на последнем сеансе недели, когда вместе сошлись материал сновидения и наше понимание его разыгрывания в переносе. В этой точке пациентка и я смогли полностью сосредоточиться на исследовании превратностей отношений переноса, и взаимодействие обрело важный смысл для нас обоих. Но чтобы добраться до этой точки, нам пришлось немало побродить по ландшафту предоставляемого пациенткой материала. Описать это можно, например, сказав, что какое-то время я обнаруживаю, что занимаюсь в основном тем, что я назвала интерпретациями уровня 2, интерпретациями, которые не сосредоточены в первую очередь на текущем моменте, на происходящем в кабинете. Но они тоже сложны и являются попыткой понять - нарисовать карту того, что пациентка делает с затруднительными и даже невыносимыми психическими состояниями. Когда во вторник я говорила пациентке о том, что она делала со своими детьми на выходных, связывая это с ее собственным ощущением насилия из-за отрыва от меня, я рассказывала ей о сложной последовательности расщепления, проекций и проективных идентификаций, а затем - о том, какое воздействие эти проекции и проективные идентификации оказали на нее: насколько виновной и преследуемой они ее сделали. Некоторым читателям, возможно, покажется, что было бы лучше сосредоточиться целиком на проекциях в детей, а не связывать их с тем, что происходило в переносе. В общем, я была уверена, что сочувствующее понимание пациенткой своих собственных чувств в ситуации оставленности, а также ревности и гнева, которые эти чувства в ней возбудили, позволит ей понять, почему она была вынуждена проецировать эти чувства в детей. Иначе говоря, это поможет ей понять нечто такое, что в противном случае могло показаться ее беспричинной жестокостью. (Конечно, я не могла ей помочь, но надеялась, что в итоге это позволит ей не совершать столь массивные проекции в своих детей.)

Я думаю, для того, чтобы привести пациентку к моментам, когда она могла прекратить "уходить" и взглянуть на то, что находится внутри, я должна была решиться проследовать за ней по довольно широкому ландшафту ее опыта. Я должна была быть готовой к воздействию на меня различных уровней этого опыта, чтобы нарисовать карту того, как внутренние объекты пациентки оказались спроецированными в ее семью, коллег и с особой силой - в меня. В итоге я не сомневалась, что именно в прояснении текущих отношений переноса в анализе я могла оказать на нее какое-либо реальное влияние. Но я думала, что могла бы не получить полного знания об этом, не узнать обо всем богатстве, отражающем опыт пациентки, без того, чтобы позволить себе и ей в какой-то мере побродить по широким просторам ее жизни. Поэтому я не интерпретировала - и не могла интерпретировать - только на уровне 3 и уровне 4, хотя и пыталась постоянно осознавать то, что происходило на этих уровнях, и возвращаться к этому. Настоящая убежденность в понимании внутреннего мира пациентки и ее отношений со своими объектами по-настоящему возникла у меня лишь благодаря опыту, который позволил мне мыслить и интерпретировать на уровнях 3 и 4. Но добраться до этого опыта я смогла, лишь позволив пациентке и самой себе включиться в широкий спектр ее переживаний.

Когда мы как аналитики работаем хорошо, мы со своими пациентами оказываемся в совершенно особом эмоциональном ландшафте. Нас постоянно используют для коммуникации, разыгрывания и раскрытия внутренних драм пациента. Эти драмы до некоторой степени довольно просты: их цель - поддерживать равновесие пациента, ограждать его от чрезмерной тревоги, восстанавливать его ощущение способности справиться с внутренней и внешней реальностью. Но именно многочисленность способов проигрывания каждым пациентом - и каждой парой пациент-аналитик - экстернализации этих драм определяют богатство и разнообразие, саму жизненность каждого отдельно взятого анализа. Наше чувство уверенной ориентации во внутреннем мире пациента обеспечивается в конечном счете нашим пониманием здесь-и-сейчас отношений переноса, разворачивающихся между нами - это, как я сказала, и есть эпицентр эмоционального значения анализа. И я думаю, что как аналитики мы постоянно удерживаем одну часть нашей души на этом уровне - ведь именно здесь мы так или иначе постоянно живем на сеансе. Это я назвала уровнями 3 и 4 понимания и интерпретации. Но я думаю, что многое из того, что наполняет, обогащает и расцвечивает анализ, осуществляется на другом уровне, в то время когда мы знакомимся с характером и разнообразием особого мира нашего особого пациента.

Литература

1. Giovacchini, P. (1982) A Clinician's Guide to Reading Freud, New York: Jason Aronson.

2. Rosenfeld, H. (1972) 'A critical appreciation of James Strachey's paper on the nature of the therapeutic action of psychoanalysis', International Journal of Psychoanalysis, 53: 455-461.

3. Segal, H. [1961] (1962) 'The curative factors in psychoanalysis', International Journal of Psychoanalysis, 43: 212-217; перепечатано в: The Work of Hanna Segal: A Kleinian Approach to Clinical Practice, New York/London: Jason Aronson (1981)

4. в мягкой обложке: Maresfield Library, London: Free Association Books (1986).