О работе психотерапевта в фильме "Умница Уилл Хантинг"

Как правило, гениальность в кинематографе проявляются в тандеме с психическими и поведенческими расстройствами. Прежде чем приступить к просмотру фильма «Умница Уилл Хантинг» я настроилась на знакомство с талантливым героем, имеющим психиатрический диагноз. Я заблуждалась, ожидая увидеть помешательство, манию или ОКР столь излюбленные сценаристами.

В центре сюжета молодой человек, обладающий эйдетической памятью и феноменальными способностями в точных науках, в частности, в дискретной математике, что позволяет ему совершать открытия в алгебраических теориях и комбинаторики, что не остается незамеченным профессором, который жаждет раскрыть потенциал юного дарования и ради этого предлагает сотрудничество (параллельно освобождая от тюремного заключения), одним из условий которого являлись еженедельные сеансы психотерапии.

И тут, казалось бы, что еще нужно парню из неблагополучного района Бостона, ведь раскрываются такие перспективы! Однако, Уилл не замотивирован на развитие и не принимает, а, временами. даже игнорирует в пассивно-агрессивной форме попытки 5 психотерапевтов наладить с ним контакт.

Возникает вполне закономерный вопрос – зачем он это делает и почему ни один из специалистов не справился с задачей?

Во – первых, он боится. Боится сломать годами устоявшиеся взгляды и убеждения, относительно себя. Боится вскрыть свой «панцирь» эмоциональных мук, вины («я – причина всех проблем»), пережитого в детстве абьюза (отчим тушил о ребенка сигареты). Ему страшно выйти за пределы привычной атмосферы, ведь есть риск лишиться имеющейся, пусть и мнимой опоры (возможности просчитывать неудачи и сводить их к минимуму, не углубляясь в отношения и тем самым закрепляя избегающее поведение.) или быть отвергнутым, непонятым, так как не единожды разочаровывался в людях (приемные семьи сменяли друг друга с неимоверной быстротой).

А всё девиантное поведение, которое мы наблюдаем на протяжении первых 40 минут (драки, хамство) – ничто иное, как выработанный годами метод выплеска злости, обиды, отчаяния. Плюс асоциальные поступки выступают в качестве способа обезопасить себя от очередных потерь и боли (посыл «я не уязвим!», «меня не проведешь!»), бессознательный «крик» о помощи, сигнал об острой потребности любить, быть принятым со всеми достоинствами и недостатками.

Во-вторых, предшествующие Шону психотерапевты занимали явную авторитарную позицию «сверху», а один не преминул упрекнуть Уилла в его деяниях и прочесть лекции в стиле «что такое хорошо и что такое плохо», навязывая свое мировоззрение и дальнейшую стратегию «полезного и правильного» поведения, не фокусируясь на истинных интересах клиента/пациента и не учитывая чувства молодого человека, тем самым дистанцируясь и подавляя его инициативу.

Шон Мэгуайр выделился среди всех специалистов, умудрившись создать достаточно стабильный раппорт на первых сеансах, намеренно передав инициативу клиенту и подстроившись под Уилла форматом общения (употребляя сленг, внедряя в речь нецензурные выражения) и стилем поведения. Шон выбрал оптимальный вариант взаимодействия на равных – принцип сотрудничества, где каждый несет ответственность в соответствии с обозначенными ролями и их функционалом.

Одновременно с этим психотерапевт сумел выстроить границы дозволенного в рамках психотерапевтических сеансов, что явно далось ему нелегко, поскольку сам Шон имеет сложности с не пережитой утратой супруги и, в идеале, ему не следовало без личной терапии и супервизии браться за случай Уилла Хантинга. Но, принимая во внимание художественное «оформление» режиссером работы психотерапевта, можно считать, что это пошло на пользу обоим, так как самораскрытие психотерапевта при знакомстве (сцена с конфликтом Шона и Уилла, когда тот оскорбил его умершую супругу) поспособствовала заложению фундамента искренних взаимоотношений и СОдействия, СОучастия в диаде психотерапевт-клиент. Шон «завоевал» доверие парня, которое столь ценно и актуально в терапии и в построении близких межличностных контактов, которые Уилл себе «запрещал» (разрывая отношения, которые могли зайти далеко, как, например, со Скайлар). Психотерапевту удалось показать и научить Уилла доверять, чего так избегал и во что не мог поверить молодой человек.

По факту, получилось, что некоторая схожесть судеб Уилла и Шона, которую однажды подметил Ламбо, помогла организовать атмосферу взаимной терапии:

Шон начал принимать смерть близкого человека, позволил себе двигаться дальше, а не прозябать в унынии. Причем этому поспособствовал перенос, т.к. постепенно специалист сам стал следовать рекомендациям, которые транслировал для Уилла. Так же терапевт сознательно или вовсе не отдавая себе в этом отчет стал для Хантинга родительской фигурой – отцом (заметно в обращении «сынок»), тактично восполняя собой дефицит значимого взрослого, понимающего, принимающего, воспитывающего и где-то даже любящего Уилла как сына.

Такое положение дел расположило молодого человека к проработке деструктивной модели поведения, порой, саботируя, и «отыгрывая», и корректируя механизмы взаимодействия с людьми, входящими в его жизнь. 

В результате, можно отметить, что год «вынужденной» для Уилла терапии завершился успешно и немало задач было решено, в частности:

Снят груз вины и боли;

Стабилизирован эмоциональный фон и найден наиболее продуктивный способ выражения эмоций;

Принятие себя и идентификация, ведь, в итоге Хантинг познал свои истинные интересы и устремления, задав самостоятельно нужные и важные координаты для персонального развития;

Молодой человек открылся новому опыту, перестав жить книжными цитатами. Он доверился отношениям с девушкой, разрешив любить себе и познав собственную ценность в глазах другого.