Прощай, вина. Прощай, надежда.

Есть люди, которые с остервенением пытаются исправить все вокруг. Борются со сквернословием, читают нотацию тем, кто не надел бахилы и всегда знают без каких идиотов мир был бы лучше. 
А есть те, которые наоборот. Как будто смотрят сквозь вину. И есть что-то почти пугающее в том рвении, с которым они пытаются стать «хорошими», оставаясь, при этом, виноватыми. 

В обоих случаях срабатывает одна установка: лучшая защита — это нападение. Только в первом нападают на мир, а во втором на себя. 

Не будем сейчас рассматривать тех, кто не относится к этим полярностям. Если реакция гибка и согласуется с контекстом, то она здоровая. 
И тех, кто нападает на мир тоже пока оставим в покое. Здесь все более-менее понятно. У них такая инструкция: находим объект недовольства, проецируем на него причины всех несчастий и активно с ним боремся. Зачем? Элементарно, Ватсон! Пока я сражаюсь с ветряными мельницами, я гарантированно не думаю о собственных проблемах. 

Ну а как быть с теми, кто идет по жизни, не снимая груз вины? «Если б я...», «если бы не я» и все в таком духе. При этом они отличаются хорошей эмпатией и способны проникновенно сопереживать. Могут оправдать любого, кроме себя. 
Зачем им это? Это ведь не просто прилипшая привычка. Это стратегия. Косвенно или прямо она обслуживает важную потребность. Но вот какую? 
Первое, что приходит в голову — они хотят, чтобы их пожалели. Но это самое обманчивое в мире впечатление. Принимать сочувствие им удается с большим трудом. Они не падают, рыдая, в колени. С ними не нужен рулон одноразовых жилеток. Их потребность глубже, чем быть выслушанными и прочувствованными. 

Как правило, эти люди сильно страдали. Сильно без преувеличения. И особенно жестко приходилось в детстве, когда ты беззащитен по определению. Ты маленький, происходит что-то ужасное. Родители дерутся, кричат друг на друга, кричат на тебя, бьют, игнорируют. Из этого нельзя вырваться и это невозможно осознать. Но хочется прекратить. 

И тогда есть два пути. Первый — уйти в воображаемый мир и найти там спасение. А второй — принять вину за все происходящее на себя. Как попытка сохранить хоть какой-то контроль и защититься от разрушающего ужаса, которого быть не должно. 
Потому что, если ты «плохой» и все из-за тебя, то есть шанс это исправить — стать «хорошим». Пока сохраняется вера в свою причастность, в свою (пусть даже непонятную) вину, сохраняется и надежда. И распрощаться с этой надеждой можно лишь тогда, когда есть ресурсы принять несправедливость мира. То, что зло — это иногда просто зло, а не наказание. У ребенка этих ресурсов нет и быть не может. У взрослого есть шанс. 

Однако, даже будучи взрослым, эту связь вины и надежды почти невозможно обнаружить самостоятельно. Когда она есть, то человек с ней в глубоком слиянии. Но если он приходит на психотерапию с какой-то другой темой, то этот момент может быть высвечен в контакте и задать важный вектор для работы. 
Осознование своего бессилия грозит отчаянием. Оно разрушительно. Поэтому каждый защищается как может. Однако, с бессилием можно и нужно встречаться без защит. Но для этого нужна поддержка человека, который умеет быть устойчивым. Я это хорошо знаю и как клиент и как психотерапевт. 

Когда мы попадаем в свои бессознательные процессы, мы не замечаем этого. Но зато они хорошо видны специально обученному наблюдателю. Например, хроническая вина, переживать которую проще, чем свою тотальную беспомощность. Туда можно посмотреть. Сначала осторожно, потом смелее. Допустить, что ты не виноват. А, самое главное, что ты хороший. Сейчас. Как есть. Ты ценен и заслуживаешь любви. И нет твоей вины в том, что тебе ее не давали, что с тобой дурно поступали. Плохое случается просто так. Это ужасно. И не все зависит от нас. 

Когда ты взрослый, ты можешь искать поддержку и любовь там, где тебе их могут дать. У взрослого есть выбор, которого часто лишен ребенок. И если он выжил и вырос, защищаясь как мог, то это главная его победа. А потом приходит время оставить защиты, которые стали бременем. И если это удается, жизнь действительно меняется к лучшему.