§ 3. Картезианский переворот и ведущая финальная идея обоснования науки - Эдмунд Гуссерль и его Картезианские размышления - Неизвестен - Философы и их философия

Таким образом, мы, каждый для себя и в себе, на­чинаем с начала, с радикального решения начинаю­щих философов вывести прежде всего из игры все до сих пор значимые для нас убеждения, а вместе с ними и все наши науки. Ведущей идеей наших размышле­ний будет, как и у Декарта, идея науки, которую сле­дует обосновать в радикальной подлинности, и, в конечном итоге, идея универсальной науки. Но по­скольку мы не располагаем никакой предданной наукой в качестве примера такого рода подлин­ной1 — ведь мы не придаем значимости ни одной из них, — то как обстоит дело с несомненностью самой этой идеи, идеи науки, подлежащей абсолютному обоснованию?

1 Вероятно, одно слово в этом месте пропущено.

Имеется ли здесь в виду некая право­мерная финальная идея, возможная цель возможной практики? Очевидно мы не можем сделать и такого предположения, не говоря уже о том, чтобы считать заранее установленными какие-либо нормы таких возможностей или хотя бы некую будто бы само со­бой разумеющуюся форму стиля, подобающую под­линной науке, как таковой. Ибо, в конце концов, это означало бы принять в качестве предпосылки целую логику как теорию науки, в то время как и она долж­на быть вовлечена в ниспровержение всех наук. Де­карт сам ориентировался на идеал определенной науки — геометрии, или математического естествоз­нания. Как роковой предрассудок этот идеал тяготе­ет над столетиями, а также, не будучи критически взвешен, определяет и ход самих «Размышлений». Для Декарта само собой заранее разумелось, что универ­сальная наука имеет вид дедуктивной системы, все здание которой должно опираться на аксиоматичес­кий фундамент, служащий основанием дедукции. Роль, подобную той, что в геометрии отводилась гео­метрическим аксиомам, у Декарта применительно к универсальной науке играет аксиома абсолютной самодостоверности ego вместе с врожденными это­му ego аксиоматическими принципами, — разница только в том, что этот аксиоматический фундамент лежит еще глубже геометрического и призван содей­ствовать последнему обоснованию самой геометрии.

Все это нам следует оставить в стороне. Как начи­нающие философы, мы не признаем пока никакого нормативного идеала науки, и лишь в той мере, в ка­кой мы создадим его себе заново, мы и сможем им располагать1.

1 См. первое из примечаний Романа Ингардена (далее: Ингарден, 1 и т. д.).

Но от всеобщей цели абсолютного обоснования науки мы из-за этого не откажемся. Ведь, подобно тому, как дело обстояло с «Размышлениями» Декар­та, она должна постоянно мотивировать ход наших размышлений и в них постепенно принять образ конкретной определенности. Нам следует только быть осторожными в выборе способа, которым мы устанавливаем ее как цель, — мы даже не можем пред­варительно судить о ее возможности. Но как же вы­яснить, в чем состоит этот способ целеполагания, и тем самым предохранить себя от ошибок?

Всеобщую идею науки мы получаем, конечно, от фактически данных наук. Если при нашей радикаль­ной критической установке они будут считаться на­уками лишь предположительно, то в том же смысле всего лишь предположительной должна стать и их всеобщая финальная идея. Мы не знаем, таким обра­зом, осуществима ли она вообще. И все же, в форме такого предполагания и в некой неопределенной, зыбкой всеобщности, мы ею обладаем; обладаем, сле­довательно, и идеей некой философии, а именно, такой философии, о которой неизвестно, осуществи­ма ли она и каким образом. Мы принимаем ее как предварительную презумпцию, на которую пытаем­ся опереться, которой для пробы позволяем пока ру­ководить нами в наших размышлениях. Тщательно обдумаем, как следовало бы нам представить ее в виде некоторой возможности, а затем и осуществить. Ко­нечно, обстоятельства, в которых мы поначалу ока­жемся, будут непривычными, — но какже их избежать, если наш радикализм должен стать действительным, а не оставаться пустым жестом. Итак, набравшись тер­пения, двинемся дальше.