5.4. Введение понятия мономании - Введение к изучению философского наследия Фуко - Неизвестен - Философы и их философия

Полученное представление о безумии не оставляло эксперту большой свободы. Безумие расценивалось как прочное и относительно стабильное состояние, что явно изменяло характеристику нездорового индивида и лишало его способности рассуждать и ясно мыслить. Подобное состояние было легко обнаружить, не прибегая к знаниям эксперта. Чтобы доказать свое право на судебную власть над безумием, а это стало стратегической задачей для психиатра, ему следовало быть способным представлять безумие как нечто, что не обязательно очевидно, что не проявляется постоянно и не воздействует лишь на умственные способности. В этом отношении понятие мономании приобрело решающее значение.

Понятие мономании обращается к состоянию, при котором свойство личностной конституции выделено таким образом, что делает ее патологическим случаем. Жан Эскироль ввел это понятие в 1819 году в Словаре медицинских знаний. Концепция безумия, которая лежит в основе этого понятия, однако, имеет более длинную и более сложную историю. Во времена Эскироля уже появились другие родственные понятия, терминологически фиксирующие концепт мономании. Пинель, например, говорил относительно “мании бреда” (“manie sans delire”) в своем учебнике 1810 года. Этот термин обозначал форму безумия, которая не должна была проявляться в каждом очевидном расстройстве интеллектуальных способностей. Франц Йозеф Галл (1758—1828) и Иоганн Кристоф Спурцхайм, основатели френологии, рассуждали об умственных состояниях подобного рода. Они пользовались понятиями “парциаль­ного безумия” (alienation partielle) и “рассудочного помешательства” (alienation raisonnante) по меньшей мере, с 1812 года. Другими более поздними членами этого концептуального кластера были “ясное безумие” (folie lucide) Улисса Трелата и “периодическое безумие” (folie periodique) В. Биго. Эта “новая топография невменяемости” не была исключительно французской. Английские авторы, последователи Джеймса Коуэла При­чарда, предпочитали понятие “морального помешательства”.

Решающим аспектом этой концепции было то, что она определяла умственную жизнь как внутренне замкнутую, частичную и непоследовательную. Тогда как юридическое понятие помешательства развивало положение о “единстве спо­соб­ностей рассудка у не сумасшедших”, выдвинувшие теорию мономании называли безумие “разложением умственной жизни на несвязную серию событий”. С помощью этого концепта психиатры могли доказывать, что даже более значительные и опасные формы помешательства могут сочетаться с самым изобретательным интеллектом. Подобное было возможно, поскольку безумие рассматривалось как частичное условие, при котором мог быть поврежден только один сектор мышления, тогда как другие оставались неповрежденными и периодически себя проявляли. Из-за фрагментарного и неустойчивого характера безумия, даже наиболее опасное помешательство могло, следовательно, не всплыть на поверхность, но лишь на мгновение, причем то мгновение, когда совершалось чудовищное преступление. Из этого следует вывод, который некоторые психиатры ясно проводили, а многие не-психиатры не менее явно отвергали: так как наиболее опасные формы безумия были наиболее трудны для обнаружения, и так как они часто маячат позади наиболее отвратительных и сложных уголовных дел, психиатрическая экспертиза была просто необходима в зале суда. С самого начала психиатры непосредственно применяли эти понятия к преступным действиям. Эскироль употребляет понятие “преступная мономания” в своей статье 1819 года, но впервые этот концепт был применен в сфере уголовного правосудия его учеником Этьенном-Жаном Жорже (1795—1828). В 1825 году в одной из брошюр Жорже обсуждал пять недавно произошедших и широко-известных уголовных дел. Он утверждал, что отсутствие психиатрической экспертизы вызвало ошибку правосудия в трех из пяти этих дел. Три человека приговоренных к смертной казни были не способны нести ответственность за свои преступления, поскольку они страдали умственными заболеваниями, которые остались незамеченными. Жорже говорил об этом умственном заболевании как о “мономании убийства”, т.е. как о виде умопомешательства, которое ясно выражается в патологическом желании убить, и никак иначе.

Брошюру и другое свое сочинение он опубликовал в тот же год, взбудоражив тем самым юридическую общественность. Жорже не только сообщил об уже закрытых уголовных делах, которые в некотором смысле вовсе не соответствовали букве закона, но и подверг сомнению компетентность судей. Наиболее острая ответная реакция последовала со стороны юриста по имени Элиас Реньо. Его работа “О степени компетенции врачей в судебных вопросах, касающихся умственных помешательств” (1828) явилась открытым выпадом против всей психиатрической “экспертизы”, а не только против использования ее в судебной практике. Нападки, предпринятые Реньо в его работе, были признаны довольно оскорбительными и обсуждались не только психиатрами, но и всей медицинской общественностью в целом.

Понятие мономании убийства приобрело научный вес, когда Эскироль впервые рассмотрел его в своей работе в 1827 году (“Заметки о мономании убийства”), а затем посвятил ему целую главу в своей работе “Об умственных болезнях, рассмотренных на основании медицинских, гигиенических и судебно-медицинских докладов” в 1838 году. В ней Эскироль приводит перечень симптомов: субъект совершает преступление без соучастника и без мотива; его преступление не всегда направлено против знакомых людей, а когда преступление осуществлено “для него все кончено, цель достигнута; после убийства он успокаивается и не думает скрываться”. Эта поздняя работа также содержала тройную категоризацию мономании, проявляющуюся в таких формах психического расстройства как: инстинктивная, интеллектуальная, аффективная.

К.К.А. Марк последовал примеру Эскироля в двух своих медико-юридических работах “Судебно-медицинские рассуждения о мономании и в частности о мономании поджога” (1833) и “О рассмотрении помешательства на основании этих докладов с судебно-медицинскими вопросами” (1840). Марк полагал, что мономанические действия являются инстинктивными и автоматическими, не ставящими во главу угла аргументацию, и тем самым они не подлежат наказанию по закону. Он также показывал отличие интеллектуальной мономании, с одной стороны, и, с другой стороны, инстинктивной, которая влияет на волю человека (или нравственное поведение) и не сопровождается иллюзиями или расстройствами познавательных способностей.

Судебная точка зрения относительно мономании убийства, по-видимому, может быть сведена к часто повторявшемуся ответу одного чиновника Марку: “Если мономания является болезнью, то тогда, когда она приводит к уголовным преступлениям, она должна быть приведена на Гревскую площадь” (место в Париже, где со времен Карла VI и до эпохи Реставрации уголовные наказания приводились в исполнении). И во Франции и в Англии некоторые судьи открыто призывали присяжных игнорировать экспертов, которые использовали данное понятие.

Медицинские эксперты использовали понятие мономании убийства в суде уже в 1826 году в ходе дела Корнье. Это понятие вскоре применили в качестве диагноза и за пределами залов суда, в частности в тех психиатрических приютах, которыми руководили соратники Эскироля. Например, между 1826 и 1833 годами “оно являлось наиболее распространенным диагнозом, который ставился пациентам Шарантона, в среднем 45 процентам от общего числа больных”. Кроме того, понятие мономании убийства также стало популярным и общераспространенным в прессе и литературе. Эта популярность была выражена благодаря изобилию его спецификаций. Понятие мономании было связано не только с убийством, но и с некоторыми менее фатальными формами девиации, а именно: пьянством (дипсомания); сексуальными наклонностями (эротомания); самоубийством (суицидная мономания); религиозными чувствами (демономания); расстройствами сна (сомномания) и самооценкой или амбициями (мегаломания). Преступления подобные краже (клептомания) и поджогу (пиро­мания) также были мономанизированы. Широкие культурные и критические коннотации были сведены к статусу концепта. Особенно часто мегаломанию представляли в качестве возрастного заболевания.

При рассмотрении этого широкого интереса к мономании, и конечном и постепенном согласии судей, несколько удивляет, что психиатры довольно быстро отказались от этого понятия после середины столетия. Острая дискуссия внутри психиатрической общественности разгорелась уже в 1852 году, когда один из ведущих психиатров из числа последователей Эскироля, Ж.П. Фальре (1794—1870) отверг это понятие. В 1854 году он опубликовал статью с многозначительным названием: “О несуществующей мономании убийства”. Ученик Фальре Б.А. Морель (1809—1873) стал автором откровенной критики понятия мономании. В 1853—1854 годах этот вопрос обсуждался в Медико-психологическом обществе (основанном в 1852 году). Там состоялось массированное выступление некоторых психиатров, и хотя эта затянувшаяся дискуссия не дала результатов в виде явного отказа от понятия, “она успешно рассеяла ауру, которая в течение нескольких десятилетий окружала понятие мономании”. К 1866 году мономания исчезла из поля теоретических дискуссий психиатров, а к 1870 году она также была исключена из списка диагнозов, допустимых в Сальпетриере.