Безумный субъект .Исторический опыт безумия. “История безумия в классическую эпоху” - Введение к изучению философского наследия Фуко - Неизвестен

(1961; 1972 — переработанное издание)

[на русском языке — 1997]

1. Эта работа и эта проблема наиболее хорошо могут быть исследованы в контексте всего творчества Фуко. Сама по себе попытка написать историю безумия на Западе в 16—18 веках утрачивает свой смысл, если не предпринимается в связи с рассмотрением истории западных институтов, литературно-художественных опытов, механизмов власти и знания, но, прежде всего, в связи с историей субъективности.

2. Согласно мысли Фуко, субъект не является безличной трансисторической величиной, но всегда оказывается продуктом определенного исторического опыта. Этот опыт складывается на пересечении трех онтологий или трех форм отношений — отношения человека к самому себе, отношения власти и отношения знания. Предметом данного исследования является Безумный субъект, то есть субъект, который является продуктом исторического опыта безумия.

3. Безумие также не является универсальной трансисторической константой. Пристальное общественное внимание проблема безумия привлекла лишь к началу 17 века, а еще более — в 18 веке. До тех пор она была растворена в пределах более широкой проблемы неразумия. Археологическое исследование опыта безумия тем самым выводит Фуко к рассмотрению его той всеобщей структуры, в которую безумие было помещено до определенного времени.

4. Опыт неразумия обнаруживает себя в пределах того социального порядка, который начал складываться на Западе в 15 веке. Речь идет о раннем буржуазном обществе. Обществу этого типа с самого начала было присуще стремление к внутренней стабильности и желание покончить с явлениями того рода, которые угрожали его безопасности. К 15 веку на Западе практически было покончено с одной из самых страшных опасностей — проказой. Образ прокаженного, несущего на себе знаки смерти, был вытеснен, но его место занял образ неразумного субъекта. Прежние лепрозории очень скоро оказались заселены новыми обитателями — неразумными индивидами.

5. В 16 и 17 веках были применены новые формы социального обращения с неразумными. Прежде всего, это социальная изоляция, с соответствующими ей моральной дисквалификацией и порицанием. Рост народонаселения в 16 и 17 веках все меньше позволял западному обществу освобождаться от своих дисквалифицированных представителей посредством изгнания, побуждая их странствовать из города в город или сплавляя на “кораблях дураков” в море.

6. Новые формы социального обращения с неразумными сопровождаются также и новыми формами социальной чувствительности, которая развивается на Западе, как в протестантских, так и в католических странах. В 16—17 веках распространяется идея о всеобщей необходимости труда, ценности материального благополучия и преуспевания. Неразумием называют теперь всякое поведение, не удовлетворяющее этим представлениям. Стремление к поддержанию должного общественного порядка выливается в практику “великого заточения” неразумия. Неразумные подвергаются исключению и оцеплению от имени Разума, который берет на себя полномочия по поддержанию социального порядка.

7. Неразумие — это прежде всего юридическая категория. Неразумными считаются лица, понесшие поражение в своих гражданских правах. Более детального различения в области неразумия вплоть до 18 века не проводилось. Именно поэтому в число неразумных включались преступники, моты, тунеядцы, венерики, больные, извращенцы и помешанные.

8. Основанием для внутренней дифференциации в области неразумия стала практика исправительных работ, которая начала разворачиваться с 17 века в Англии, Франции и Германии. На основе функции трудоспособности целый ряд проявлений неразумия был отмежеван от других видов неразумия, и открылась возможность отделить трудоспособных неразумных от нетрудоспособных, к числу которых нередко относились помешанные.

9. Наряду с этим, вплоть до самого конца 18 века помешанных, пребывавших в Общем Госпитале и подобных ему местах изоляции, не лечили и вообще не применяли в их отношении никаких медицинских представлений и воздействий.

10. По мере превращения безумия в социальную проблему к 17 веку на Западе стихает и сам голос безумца. Еще в 16 веке он звучал на улицах и площадях, ему находилось место в литературных опытах Себастьяна Бранта и Эразма Роттердамского, он обнаруживал себя в космических видениях Босха. Социальная практика изоляции неразумия лишает безумие присущего ему места в культуре. Рационалистическая философия Декарта становится решающей победой Разума над неразумием, после чего всякий возможный диалог Разума и неразумия прекращается, уступая место монологу Разума.

11. Медицинское знание оказывается способным сформулировать представление о безумии лишь к концу 18 века. До тех пор никакого теоретического рассмотрения психических заболеваний не существовало. Фуко настаивает на том, что медицинский дискурс о безумии сложился лишь тогда, когда был выработан юридический опыт теоретизирования о всей сфере неразумия и ее отдельных элементов.

12. В 17 и 18 веках медицинское знание рассматривало широкий круг вопросов, связанных с тем, что позже стало называться психическими заболеваниями, в качестве иных проблем. Дело касалось изучения болезней тела, головы, органов. Медицинское знание этого времени стремится следовать идеалам классического познания. Однако составить всеобъемлющую таблицу для всех разновидностей безумия не удается ни одному из ученых 17—18 веков. Создают множество взаимоисключающих друг друга классификаций, что рождает известную теоретическую неудовлетворенность: безумие не может быть представлено как самоочевидный объект познания.

13. Классическое познание склонно рассуждать о безумии либо при помощи моральных суждений, либо при помощи естественнонаучных. Безумие — это либо неумеренная страсть, либо строго детерминированная механика животных духов и нервной ткани. Но такая трактовка безумия не является двойственной. В классическую эпоху общей сферой взаимодействия страсти и патологии является воображение, или, используя терминологию этих времен, бред. Создать всеобщую нозографию нервных болезней — значит создать всеобщую теорию воображения. Однако классическая эпоха не может создать эту теорию.

14. Причин этого затруднения оказывается несколько. Во-первых, разработка научных классификаций воображения с неизбежностью вводит в поле именования множество различных форм неразумия, поскольку именно в области воображения безумие и неразумие наиболее тесно переплетены между собой. Во-вторых, концептуальным построениям классификаторской медицины оказывается сопротивление со стороны более старых теоретизаций, добытых в опыте непосредственной практики обращения с помешанными. Эти теоретизации группируют весь опыт безумия вокруг очень узкой группы понятий: мания, меланхолия, слабоумие (В 19 веке воспользуются как раз именно этими концептуальными построениями, добавив к ним общий паралич, истерию, ипохондрию, психоз, паранойю и шизофрению). В-третьих, классификаторское медицинское знание остается в стороне от конкретного медицинского опыта, который структурируется вокруг пары “врач—больной”, и где на основе установления терапевтических процедур, курсов и систем лечения, вырабатывается свой строй знаний о болезни.

15. Медицинская практика 17—18 веков уделяет проблемам классификации второстепенное значение. Ее основу составляет широкий комплекс мер, имеющих двустороннее воздействие на нервнобольных. Это либо моральное воздействие (увещевание, убеждение, рассуждение), либо физиотерапевтическое (холодный душ, укрепление организма посредством лекарств, очищения, вращение на центрифуге). Важным является произошедший на исходе 18 века отказ от идеи универсального чудодейственного средства и переход к тактике длительного курса лечения, где врач ведет долгую и постоянную борьбу с болезнью в организме больного.

16. Вторая половина 18 века отмечена ростом общественной паники из-за существующих в центре больших городов больниц, которые мыслятся как источники заразы и всяческих неприятностей. Начинает разворачиваться социальная компания по взятию этих мест под пристальный санитарный контроль. Функции контроля и самые широкие полномочия по наведению порядка в этих богадельнях общество вручает врачам. В 1793 и 1795 годах в парижские Бисетр и Сальпетриер приходит первый врач. Это был Филипп Пинель. Одновременно с этим событием просвещенное буржуазное правительство принимает к рассмотрению целый ряд проектов, посвященных преобразованию богаделен в открытые для просвещенного разума граждан театры болезней.

17. Особой разновидностью общественного беспокойства на исходе 18 века был смутный страх перед безумием. Этот страх сопровождался строгой теоретической концептуализацией проблемы, но она распознавалась лишь на уровне восприятия, которое предшествует всякому научному познанию. На протяжении всего 18 века это восприятие подкреплялось, с одной стороны, расширением чисто юридических оценок безумия, которые вырабатывались на основе соответствующих инспекций в госпиталях, а, с другой стороны, все возрастающим контингентом безумцев в госпиталях, которых все более отчетливо стали отличать от остальной массы обитателей изоляторов.

18. Общественное беспокойство перед безумием, а равно юридический дискурс об этой специфической форме неразумия породили к концу 18 века форму больничного восприятия безумия. Этот род восприятия не характеризовал безумцев как больных, но лишь как особую разновидность неразумных, более всех отмеченных знаком смерти и несущих в себе бессмысленность языка.

19. Приход врачей (Пинель, Тьюк) в больницы способствовал новому сдвигу в сознании безумия. Безумцы стали постепенно превращаться в больных. Но еще раньше этому предшествовало изменение социальной чувствительности, достигнутое вмешательством просвещенных врачей в дела и распорядок больниц. Безумцы из источника великого страха на рубеже 18—19 веков стали превращаться в объект жалости, а позже — филантропии и социальной поддержки. Приход врачей в общие больницы преследовал совсем иную цель, нежели была достигнута. От них ждали жестких и решительных действий по наведению дисциплины, а получили в итоге новый медицинский опыт отношения к безумию.

20. Вторая половина 18 века знаменует кризис политики изоляции в Англии и Франции. Рост населения, разорение массы мелких землевладельцев, безработица обозначили всю никчемность изоляции, которая прежде предназначалась именно для утилизации лишних людей. Вырабатывается мнение, что изоляторы не уничтожают бедность, но наоборот порождают ее. Новая экономическая мысль (Тюрго, Дюпон де Немур) рассчитывает на то, что бедность сама должна изживать себя и ни в коем случае не следует водворять ее в замкнутое пространство изоляторов. Наряду с этим развивается и новая мораль, утверждающая, что изоляторы не способствуют изживанию болезней. Местом, где болезнь может быть побеждена естественным способом, называется семья.

21. Этот кризис ведет к важному следствию. На исходе 18 века бедность и болезнь становятся частным делом и начинают относиться к сфере индивидуального и семейного существования, и именно поэтому безумие получает публичный статус. Революционное сознание всемерно стремится придать огласке и обозрению все то, что прежде было сокрыто под покровами изоляции. Направление врачей в больницы преследовало эту цель. Пинель и его соратники были призваны вывести на свет просвещенного разума все скрывающиеся здесь язвы общества.

22. Появление врачей в больницах, случившееся в самый разгар правовой реформы превращало безумие из юридической проблемы в медицинскую (первоначально лишь в пределах лечебницы). Безумие извлекается из тьмы и становится объектом непосредственного врачебного надзора. 19 век в лице позитивного знания закрепит эту формулу: безумец — это объект медицинского наблюдения. Лишь психоанализ введет в эту структуру речевую практику. Но эта речь будет всего лишь речью-объектом, речью, через которую безумие исследуется в своей истине под пристальным взором психиатра.

23. Взгляд психиатра является важнейшим инструментом медицинской объективации безумия. Вторым инструментом оказывается новый режим, применяемый теперь в лечебницах, Ведущим элементов в нем выступает труд помешанных. Для психиатрии рубежа 18—19 веков выздоровление безумцев сводится к появлению у них способности исполнять ту или иную социальную обязанность, трудиться и вести себя как свойственно людям в обществе.

24. У этой идеи выздоровления безумца, введенной Пинелем и Тьюком, есть чрезвычайно важное для всей концепции Фуко последствие. Вот оно. Выздоравливающий безумец не становится Человеком, но превращается в признанный и одобренный моралью социальный тип. Лишь в свете самой истины безумия постигается великая тайна человеческой природы.

25. Эволюция безумия совпала с изменениями в социальных институтах. Семья, которой общество стало доверять больных бедных, стала пространством социальной ответственности. Только безумцы были выведены за пределы семейного круга. Помещая безумца в психиатрическую лечебницу, просвещенная медицина рубежа 18—19 столетий вместо отсутствующей семьи создает ее декорацию. Социальная структура буржуазной семьи символически воссоздается в лечебнице.

26. Из этого тоже вытекает значительное последствие. Бесконечно укрепляется авторитет врача, который начинает играть роль Отца в этом симуляционном фамильном пространстве лечебницы. Теоретический строй психиатрии складывается из проблемных элементов семейных связей. В психоанализе будет развернута самая широкая гамма этих проблем: Эдипов комплекс, инцест, страх наказания и т.п.

27. Прослеженная Фуко история безумия по замыслу самого автора явилась необычной формой археологического изыскания основ психологии, то есть того рода знания, которое не раз позже было названо ведущей формой гуманитарных наук. Иными словами, показанный Фуко исторический опыт безумия — это один из вариантов истории формирования современного субъекта. В поле этого опыта движутся, прежде всего, силы власти и знания, поэтому безумный субъект рождается как продукт их трансформаций.