Погодин И.А. Концепция первичного опыта и ее значение для психотерапии

Ранее я уже предпринимал попытку описания сущности первичного и абстрагированного опыта [1], используя для этого метафору двухэтажного здания, первый этаж которого подчиняется законам первичного опыта, а второй – абстрагированного. Первичный опыт апеллирует исключительно к феноменам. При этом вопрос о принадлежности любого из элементов первичного опыта кому бы то ни было не имеет ровным счетом никакого смысла, поскольку поле еще не дифференцировано на субъекта и объекты. Их попросту не существует. Разумеется, такого рода «хаос»[1] не может существовать в сознании долгое время ввиду чрезвычайно высокой интенсивности контроля, характеризующего человеческую культуру. В обыденном сознании мы привыкли в большей степени апеллировать к абстрагированному опыту, в который трансформируется первичный при выделении в нем базовых абстракций, каковыми являются, например, субъект и объект, а также пространство и время. На первый взгляд, эти абстракции поля являются необходимым его свойством. Но только на первый взгляд. Далее я попытаюсь несколько развернуть свою позицию относительно роли абстракций для формирования реальности.

Соотношение первичного и вторичного опыта: субъект и объект как привычные абстракции поля

Нам кажется, что без представлений о Я, Ты, Он (а/и/о), Это и др. мышление перестанет существовать, за ним исчезнет речь, как следствие, исчезнут правила, нормы и ответственность, и в мире воцарится хаос, чреватый разрушением. Хотя справедливости ради стоит отметить, что до воображения себе такой картины дело просто не доходит, поскольку современного конвенционального мышления без рассматриваемых абстракций просто нет. Мы не умеем думать в терминах первичного опыта. Представьте себе на минутку, что вы осознаете нечто, чему невозможно приписать источник и ответственность. Например, чувствуете страх или радость, которым не можете дать никакой точки отсчета в пространстве и во времени. Как следствие, уже невозможно определить вы ли радуетесь или нет, сейчас это происходит или завтра. Не почувствовать панику при этом просто невозможно. Когда феномены и их непрекращающаяся динамика принадлежат полю, то ими оказывается совершенно невозможно управлять. Представление о том, что вы существуете, тут же утрачивается, поскольку больше нет ни субъекта, ни пространства, ни времени[2]. К счастью для участников этого эксперимента, привычка западного человека переживать опыт абстракциями, мгновенно восстанавливает статус-кво. При этом реальность приобретает свои устойчивые контуры – ощущения и чувства принадлежат тому или иному субъекту, а источником их является тот или иной объект.

Повторю, абстракции поля, на первый взгляд, представляются нам само собой разумеющимися и совершенно незаменимыми. Однако очевидность такого мнения лишь призрачна. Реальность существует также и до принудительного разделения поля на субъект и объект. Более того, эта реальность (реальность первичного опыта) зачастую оказывается гораздо более богатой и яркой, поскольку значительная часть феноменологии переживания просто-напросто отчуждается или ограничивается в силе проявления и витальности ввиду того, что совершенно не вписывается в представления о Я/ Он/ Это. Поэтому именно восстановление чувствительности к элементам первичного опыта и легло в основание диалогово-феноменологической психотерапии в качестве базового ее принципа.

Так, с этой позиции вопрос о принадлежности феномена, появившегося в терапевтическом контакте, утрачивает какой бы то ни было смысл. Имеет значение лишь то, каким образом этот феномен встраивается в текущую терапевтическую ситуацию и может ли он быть размещен в процессе переживания. При этом неважно, кому «принадлежит» этот феномен. Но принципиально – размещение его в свободном процессе переживания в терапевтическом контакте. Любые попытки приписать принадлежность феномена тому или иному субъекту терапевтического процесса носят исключительно волюнтаристский характер и уже производны от «невроза». Такое атрибутирование всегда предполагает централизацию власти[3], что уже само по себе деформирует контакт. Так, для того, чтобы приписать ответственность тому или иному участнику терапевтического процесса, необходимо локализовать власть у одного из его субъектов – терапевта или клиента. Искажающий вопрос всего один – кому принадлежит ответственность за динамику терапевтических отношений? При этом зачастую в погоне за «терапевтической правдой» утрачивается ценность самого феномена.

Если терапевт приписывает тот или иной феномен «неврозу» клиента, то вне зависимости от поведения последнего – он либо конфронтирует по этому поводу с терапевтом, либо соглашается с ним – феномен остается вне зоны переживания. При этом он скорее замораживает терапевтическую динамику, нежели поддерживает ее. Если же терапевт атрибутирует актуальный феномен сессии своему «неврозу», то снова терапевтический диалог и процесс переживания, который привязан к нему, должен будет приостановиться или деформироваться, поскольку в этой ситуации принято «не отягощать терапию личными проблемами терапевта». В результате терапевтический контакт оказывается лишен части его ценного содержания и динамики.

На мой взгляд, было бы в высшей степени высокомерным полагать, что мы как терапевты можем избавить терапию от влияния своего психологического своеобразия и уникальности. Даже более того, не просто высокомерным, но и в некотором смысле суицидальным, поскольку таким образом мы пытались бы уничтожить в актуальном контакте часть своей жизни. У нас нет другого инструмента терапии, кроме «своего невроза». Более честным было бы признать это и относиться к терапии как к пути совместного с клиентом развития – порой нелегкого и опасного, по крайней мере, для самооценки терапевта. Итак, любой феномен, появившийся в терапевтическом контакте, принадлежит этому контакту и больше ничему и никому. Или, если хотите, обоим его участникам. Причем степень претензий на собственность для того или иного феномена установить достоверно уже не удастся или будет лишь умозрительно-волюнтаристским.

Развитие клиента в терапии происходит зачастую через развитие терапевта. «Клиенты приходят к нам, жалуясь на проблемы, схожие с нашими собственными; как говорится, рыбак рыбака видит издалека» – таково распространенное мнение среди практикующих психотерапевтов. По всей видимости, такой способ интерпретации терапевтических феноменов менее болезненен для самолюбия специалиста. Другой, более очевидный, но менее приятный, способ объяснения заключается в том, что мы индуцируем терапевтическую тематику клиента «своим собственным[4] базовым дефектом», проявляющимся в способе организации контакта. Сказанное, однако, не имеет выраженных негативных коннотаций. Очевидным является факт, что клиент приходит именно к данному терапевту, а не к другому. А у терапевта все равно не будет другой «личности» (self-парадигмы), кроме той, что он обладает. Иначе говоря, мы лечим своим собственным «базовым дефектом». Процесс психотерапии представляет собой процесс попутного совместного развития клиента и терапевта. Причем развитие последнего является основной движущей силой развития первого.

Еще одним основанием для рассматриваемой позиции служит базовый для феноменологии тезис о том, что любой психический акт интенционален по своей сути[5] [2]. В процессе психотерапии совершенно невозможно элиминировать личную интенцию, лежащую в основе любой интервенции терапевта. Более того, в дополнение к предыдущему тезису о развитии стоит добавить, что именно интенции терапевта являются основанием терапевтического инструментария. Базовый тезис феноменологии: «Я такой потому, что ты есть» не оставляет нам иного выхода, как отпустить эти бесплодные и зачастую деструктивные попытки контроля терапевтического процесса. Повторю, важно лишь то, каким образом мы с клиентом обойдемся в нашем контакте с тем или иным феноменом, станет ли он элементом переживания или канет в Лету.

На этом этапе изложения своей позиции я могу столкнуться с возражениями сторонников феноменологического подхода, которые заключаются в лишении права на жизнь словосочетания «феномен первичного опыта». Поскольку феномен является, по определению, фактом сознания [2, 3], а сознание выступает неотъемлемым атрибутом субъекта, постольку категория феномен отсылает нас к уже дифференцированному абстракциями полю, т.е. вторичному опыту. Однако этот аргумент имеет значение лишь до тех пор, пока не подвергается сомнению необходимость атрибутировать сознание субъекту. Принцип децентрализации власти [4] позволяет нам вывести сознание из-под юрисдикции субъекта. Сознание, равно как, следовательно, и любой феномен принадлежит не субъекту, но полю.

Схожие с данными размышлениями идеи мы можем найти также и в естественных науках – физике, астрономии, математике. Так, например, квантовая физика основана на гипотезе о процессуальной природе реальности. Однако корни этой методологической позиции движутся еще далее в прошлое. Еще в позапрошлом столетии Э. Мах выдвинул свой вариант позитивизма. К. Ф. Вайцзеккер пишет об этом: «В любом случае надо попытаться выяснить, существует ли философия, которая объединяла бы субъект и объект в одну концептуальную структуру. Начав изучение физики, я был глубоко поражен в этом отношении философией Эрнста Маха. Поэтому перейду теперь к позитивизму, ибо Мах справедливо считается одним из величайших его представителей. Мне хотелось бы подчеркнуть, что меня поразила философия Маха больше, чем любой другой вариант позитивизма. Замысел Маха состоял в том, что можно обойтись без понятия субъекта ("Я") и без понятия вещи (или объекта), если говорить об "ощущениях" как единственной фундаментальной реальности. Он назвал их "элементами", ответив, что их можно называть и ощущениями, если кому-то нравится это обозначение, но в таком случае необходимо быть очень внимательным, чтобы понимать, что элементы – не опущения субъекта, которые вызываются объектами; наоборот, они – первичная реальность» [5, С. 117]. Далее он продолжает: «Используя более современный язык, можно назвать положительный источник ощущений вещью, а отрицательный источник – субъектом. Ощущения сходятся в некую единую точку? Тогда "Я", или что-то подобное и будет точкой единства ощущений» [6, С. 117].

Итак, надеюсь, мне удалось обосновать необходимость реабилитировать значение первичного опыта для переживания человека. Разумеется, это пока не означает смены парадигмы в методологии психологических наук и психотерапии. Рассматривая значение первичного опыта как источника психических актов, я не пытаюсь нивелировать ценность вторичного, абстрагированного, опыта. Построение отношений людьми друг с другом, процесс концептуализации практической и теоретической деятельности человека и др. невозможны без оперирования абстракциями субъекта и объекта. Однако важно понимать, что это абстракции, и быть внимательнее к тем процессам, которые происходят на «первом этаже психического».

К проблеме расщепления внутреннего мира и внешней реальности

Одним из следствий анализа соотношения первичного и абстрагированного опыта является возникающее сомнение в существовании базовой до сих пор категории психологии и психотерапии – внутреннего мира индивида. Словосочетания «внутренний мир», «внутренний ребенок», «внутренний цензор» и множество других теряют свое значение на фоне утраты определяющего положения абстрагированного опыта в сфере психического. Концепция полярностей, одна из самых популярных идей в различных направлениях психотерапии, также теряет смысл, равно как и любые представления о психических инстанциях. Соответственно не могут остаться недеконструированными представления о структуре психического. В реальности нет ничего внутреннего или внешнего, есть лишь поле и процесс переживания в нем. Переживание – это также процесс, принадлежащий полю, как и осознавание, на котором он основан. Это и есть базовая первичная реальность существования человека. Осваивая этот взгляд, у человека неизбежно постепенно стирается грань между внутренним и внешним. То, что раньше было внешним, становится внутренним, и наоборот – то, что мы в уверенности относили к внутренней жизни, становится внешней реальностью.

В процессе переживания и, следовательно, в существовании психической реальности комбинированы и первичный, и вторичный, абстрагированный, опыт. Акцент на первом мы ставим лишь по причине его привычной репрессии в структуре западного мышления. Для нас даже методологически они имеют равное значение ввиду соприродности их обоих сфере психологического. Привычным образом мы отвергаем возможность смешения внутреннего и внешнего. Но так ли уж это невозможно. Может быть, мы просто создали реальность, основанную на расщеплении внутреннего и внешнего, в которой и живем? При отказе от этой привычки (что возможно при возвращении власти творческому вектору переживания) гипотетически внутреннее может стать внешним и наоборот. Вспоминается увиденный недавно фильм «Персонаж», в котором жизнь писательницы, автора романа о жизни налогового инспектора, смешалась с жизнью этого самого главного героя. Им даже удалось встретиться в конце фильма и изменить финал романа. Отсюда возникает закономерный вопрос – является ли персонаж внутренней реальностью автора или принадлежностью поля?! Так ли уж нереально, чтобы персонажи наших грез и фантазий, жили в нашей жизни?! Если кто-то из нас сейчас пишет «свой роман», то стоит ли выбрасывать его за пределы реальности, заталкивая его в рамки «внутреннего мира»?

Мир, в котором мы живем, есть некоторое отражение романа жизни. Иногда в большем или меньшем приближении, иногда с точностью до каждой сцены и диалогов. Что я имею ввиду? Попробую пояснить этот тезис на нескольких примерах, имеющих различные аспекты его природы. Во-первых, сказанное имеет отношение к категориям судьбы, смысла жизни, своего предназначения. Традиционно, говоря о смысле жизни, мы подразумеваем под ним то, что мы можем открыть или обрести. Звучит это так, как если бы смысл и предназначение были фиксированы в рамках одной человеческой жизни. При этом жизнь человека рассматривается как развивающаяся в рамках той или иной внешней реальности, более или менее стабильной и объективной по своей сути. Так ли это на самом деле? Полагаем, что предназначение и судьба – это не нечто заданное, что можно обнаружить или открыть, ответив на вопрос: «В чем моя миссия, в чем смысл жизни, какова моя судьба и мое предназначение?» Скорее это нечто, что создается ежесекундно. Собственно говоря, это и есть процесс переживания, категория которого находится в фокусе внимания диалоговой модели психотерапии. Каждое мгновение своей жизни мы участвуем в ее создании, творя и миссию, и судьбу. Возможно, Бог создал Землю и человека не за 6 дней, а продолжает делать это все время в процессе переживания каждого из нас. Творение мира – это не некая историческая точка, а перманентный процесс. Нам же остается оставаться чувствительными к этому процессу, точнее, к полю, в котором он происходит. Собственно говоря, обретение своего смысла и предназначения суть процесс восстановления чувствительности к полю и переживания в нем.

Во-вторых, уже общим местом даже в обыденном сознании стало представление о том, что мы сами хозяева своей судьбы и можем конструировать ее самостоятельно: «Если очень чего-то хотеть, то оно обязательно сбудется». Психологические технологии, например, НЛП уже давно взяли на вооружение этот тезис, получивший, кстати сказать, и научное обоснование со стороны квантовой физики[6]. Если как можно более подробно субмодально собрать содержание той или иной мечты или фантазии о будущем, то она осуществится с большей степенью вероятности[7]. Усилить этот эффект, оказывается, можно еще за счет субмодальной репрезентации в настоящем некоторых промежуточных этапов на пути к поставленной цели. Так, «внутренний» мир становится «внешним». При «воспоминаниях» же происходит обратная трансформация «внешнего» мира во «внутренний». Таким образом некоторой искусственностью обладает не только разделение реальности на «внутреннюю» и «внешнюю», но также и традиционное деление опыта на воспоминания (прошлое), переживание (настоящее) и мечты (будущее). Об этом и поговорим далее.

Время и пространство как абстракции поля

До сих пор в качестве признака вторичного опыта я рассматривал наличие субъекта и объекта. Однако поле обладает не только этими атрибутами. В качестве неотъемлемых свойств нашей жизни выступают также, например, пространство и время. Обсуждения этих категорий мы пока коснулись лишь немного. Поэтому, опираясь на методологию диалогово-феноменологической психотерапии, нам следует каким-либо образом отнестись и к этим атрибутам поля. Анализ базовых категорий поля представляется мне не очень простым занятием, особенно учитывая множество стереотипов мышления, как бытового, так и научного, многие из которых в своей истории насчитывают тысячелетия. Всерьез ни одно из традиционных представлений о базовых атрибутах поля не подвергалось ревизии. Сказанное характерно даже для самых передовых и прогрессивных научных взглядов. Так, например, теория поля К. Левина, осуществив радикальный прорыв в психологии в сторону от парадигмы индивидуализма, описывая динамику полевых процессов, все же в полной мере оперировала категориями субъекта и объекта. То же касается и революционного прорыва в психотерапии в виде теории self, осуществленного авторами гештальт-терапии. Так, Ф. Перлз и П. Гудмен, говоря о self как процессе в поле, через несколько страниц описывают поле «организм/среда» [7]. Под сомнение базовые конструкты субъекта/объекта, несмотря на смещение внимания с них на собственную динамику поля, никогда не ставились. Еще более это справедливо для категорий пространства и времени. Ревизия их, нужно сказать, даже в рамках самых смелых философских и психологических концепций была лишь очень умеренной.

Мы считаем такое положение дел совершенно естественным. На представления о субъекте/объекте, пространстве и времени опирается наш мир, в котором мы живем. Мы создали его сами, и разрушить не имеем права. Учитывая необычность этого тезиса, поясним его. Что значит, что мы создали мир сами? Прежде, чем пояснить это утверждение, напомним читателю положение о двойственной природе переживания, принятое в диалогово-феноменологической психотерапии [8]. В обыденном сознании, равно как и в психологической науке [9], переживание представляет собой некоторую деятельность, направленную на ассимиляцию комплекса феноменов, вызванных тем или иным событием реальности, и тем самым на приспособление к этой реальности. Диалогово-феноменологическая же психотерапия, основываясь на полевой и феноменологической парадигме, обращает внимание на тот факт, что переживание не только и не столько выполняет функцию адаптации к существующей реальности, сколько ежесекундно создает ее заново. Такое свойство переживания я связываю с творческим вектором адаптации, который является первичным по отношению к вектору приспособительному. Разумеется, что создание реальности ввиду фиксирования или блокирования self-парадигмой процесса переживания, зачастую идет по замкнутому кругу, создавая одну и ту же феноменологическую картину. Так появляются представления об объективно наличествующей и стабильной во времени реальности. Эта стабильность может носить индивидуальный характер, в этом случае принимая множество названий – идентичность, самость, мировоззрение, характер и пр. Вместе с тем те же процессы диалектики творчества и адаптации внутри процесса переживания участвуют в создании более глобального продукта – представлений о мире в целом, которые разделяются большинством людей. Именно большинством, поскольку в противном случае реальность нашей жизни была бы значительно менее предсказуемой. Оставшееся меньшинство, не разделяющее принятые представления о реальности, либо подвергаются сегрегации по причине их «безумия» [10, 11], либо осмеиваются и преследуются в связи с инакомыслием, либо основывают новые парадигмы, школы и учения. Хотя зачастую все эти категории меньшинства отличаются между собой лишь наличием или отсутствием счастливого случая в их жизни.

Итак, заслуга в принятии устойчивых представлений о реальности принадлежит адаптационному вектору переживания. Он предполагает согласование людьми тех положений и убеждений относительно реальности, которые образуют концепции мира современного взрослого человека. Например, о природе смерти и рождения. Впрочем, так же, как и миллионы других концепций. Действительно, рождение и смерть являются лишь составляющими тех или иных концепций о мире. Проще говоря, как бы ни прозвучало это странно, рождение и смерть – это факты сознания, но не объективной реальности. Так, например, уже давно биологи находятся в недоумении, отчего человек умирает, если все клетки организма обновляются бесконечно. Я полагаю, люди умирают, соблюдая договоренности. Концепция гласит, что человек живет не более 80-120 лет. Средняя продолжительность жизни, варьирующая от региона к региону, колеблется где-нибудь от 32,2 лет (Свазиленд) до 82,75 лет (Андорра). И люди таки умирают в этом возрасте. Наша жизнь положена на алтарь негласных конвенциональных договоренностей. Есть и внутрисемейные негласные контракты на смерть. Так, многие люди умирают в раннем возрасте, соблюдая точно таким же образом контракт с семьей. Полагаю, что если бы этих договоренностей не было (это чисто теоретическое предположение) люди могли бы жить, лишь апеллируя к процессу переживания. Иначе говоря, бесконечно долго. Сказанное в полной мере относится также и к рождению. Никаких свидетельств тому, что у нас были или есть родители, не существует. Разве что, кроме собственно фактов сознания человека. Люди просто договорились о том, что каждый из нас появляется в результате, например, совокупления двух разнополых людей. В это и верим, создавая в своем сознании, как самих родителей, так и доказательства их существования в виде фотографий и видеозаписей. Итак, именно концепции поддерживают мир в стабильном виде. И распространяются они по аналогии с вирусом, заполняя гипотетическое пространство «внутреннего мира человека» [12].

Творческий же вектор переживания вносит инновации в концепции мира. Эти новообразования могут носить относительный характер, не затрагивая основ мировосприятия, либо быть более или менее революционными. В последнем случае коллективное сознание реагирует так, как любой организм реагирует на угрозу вторжения инородного тела, а именно отвержением или, в некоторых случаях, уничтожением. Говоря об основах мировосприятия, справедливости ради стоит отметить, что представления о реальности, разумеется, не являются идентичными у разных взрослых людей на планете. Они, очевидно, варьируют от культуры к культуре, от одной субкультуры – к другой, от одного индивида – к другому. Конечно, степень ригидности и тоталитарности культуры той или иной страны или региона накладывают свой отпечаток в виде уменьшения степени отличия между взрослыми гражданами.

Я неслучайно использую словосочетание взрослый человек, поскольку именно в процессе социализации представления о мире у нас становятся значительно более стабильными и порой даже ригидными. Дети же по причине приоритета в процессе переживания творческого вектора обладают менее устойчивыми представлениями о мире, создавая его ежедневно и ежеминутно заново. И лишь выдвигаемые для них «миром взрослых» условия социализации стимулируют развитие активности приспособительного вектора переживания, что происходит, разумеется, в ущерб творчеству. В среднем концепция мира ребенка приближается к мировоззрению взрослого человека к 8-12 годам. В это время адаптационный вектор переживания, выросший в своем значении «в полный рост» начинает свое стабилизирующее и в некотором смысле хронифицирующее влияние. Таким образом, концепция мира ретранслируется от поколения к поколению, представляя собой некую форму культурального вируса [13].

Вернемся же к обсуждению категорий времени и пространства как базовых абстракций поля. Отметим с самого начала, что сам по себе первичный опыт совершенно не предполагает апеллирования к этим абстракциям. В зоне первичного опыта нет представлений о «там» или «тогда». Конечно же, скажут мне, в психотерапии имеет значение только «здесь и сейчас». Но и это не совсем верно. «Здесь и сейчас» является не в меньшей степени абстракцией, чем «там и тогда»[8], поскольку также предполагает сегментирование опыта, часть из которого вытесняется за пределы переживания. Так, например, будущее и прошлое, а также отдаленные в пространстве события переживать невозможно. Разве что только через призму размещения их репрезентации в «здесь и сейчас». Например, важным постулатом гештальт-подхода в психотерапии является рекомендация размещения рассказов о событиях прошлого или фантазий о будущем в актуальном контакте. Так, как это актуально именно сегодня. В некотором смысле это движение вперед по сравнению с использованием сегментов поля под названием «прошлое» и «будущее» лишь в качестве фона, объясняющего актуальные проблемы и симптомы клиента. Тем не менее, сегменты поля, не вписывающиеся в «здесь и сейчас», оказываются как будто изгнанными из переживания. Как правило, воспоминания о прошлых событиях и фантазии воспринимаются с поправкой на их несвоевременность, что проявляется, например, в качестве переживания.

Повторю, что собственно первичный опыт не предполагает существования абстракций. В динамике возникающих феноменов нет значения, к какому сегменту поля они относятся. Нет вовсе пока никаких сегментов. В реальности, однако, такое положение вещей не случается сколько-нибудь продолжительное время. Мы привыкли мыслить и переживать, используя абстракции. Категории времени и пространства немедленно сегментируют осознавание и переживание. Часть абстрагированного опыта помещается в «здесь и сейчас», другая же транспортируется в «там и тогда». Психотерапевтический процесс, как правило, фокусируется в большей степени на первой части, тогда как вторая, подчиняясь принципу прегнантности, наделяет смыслом первую. Такое положение вещей представляется мне максимально привычным для человека современной цивилизации.

Причем договоренности об абстрагировании и сегментировании поля являются столь неоспоримыми и устойчивыми, что человек, вольно или невольно их нарушивший, рискует подвергнуться сегрегации на основании его безумия. И действительно, если кто-либо из нас вдруг начнет переживать феномены «прошлого», «будущего» или «отдаленного» так же ярко, как относящиеся к «здесь и сейчас», то, скорее всего, это вызовет подозрения со стороны окружающих людей в его душевной сохранности. Понятия «бред» и «галлюцинации» окажутся здесь как нельзя кстати. Тем не менее, науке и общественному сознанию, разумеется, известны случаи, когда одаренные[9] люди переживали происходящее в «прошлом» и «будущем», а также далеко от места их нахождения так отчетливо, что позволяло им маркировать это как реальность. Я уж не говорю о тысячелетних традициях разных народов, проявляющихся в ритуалах и носящих схожий характер, а также многочисленные кинофильмы и книги, в центре внимания которых находится способность людей актуально переживать «там и тогда».

Игнорировать эти факты, естественно, невозможно. Хотя, по-прежнему, западная цивилизация, нагружает особой ценностью абстракции поля – время, пространство, субъект/объект. Таким образом, первичный опыт время от времени «прорывается» сквозь сегментированное абстракциями поле в виде произведений искусства, сверхспособностей, различных психологических аномалий, древних ритуалов, снов и пр. Человек западной цивилизации постоянно ищет все новые способы доступа к первичному опыту, по возможности избегая сегрегации. Диалогово-феноменологическая психотерапия также акцентирует свое внимание на первичном опыте, позволяя в терапевтическом контакте Жить всем феноменам, в том числе и до трансформации их в абстрагированный опыт. При этом не имеет регулирующего для терапевтического процесса значения, к какому сегменту феноменологического поля относится тот или иной феномен.

***

Итак, время и пространство выступают в качестве абстракций поля. Первичный опыт, лежащий в основе переживания, не предполагает необходимости в них. Вторичный же опыт, корригирует процесс переживания, адаптируя его под концепцию мира западного человека, и отчуждая некоторые составляющие за пределы «здесь и сейчас». Поскольку именно в «настоящем», согласно традиционной модели, мира живет человек. Именно на этой идее и основан процесс психотерапии, которая является продуктом западной культуры[10]. Вне зависимости от направления и школы любая психотерапия ставит своей целью адаптацию человека в настоящем, поскольку Жизнь имеет отношение только к настоящему. Кстати говоря, развитие человека в онтогенезе от детства – к взрослости предполагает также смещение процесса переживания в зону настоящего. При этом прошлое и будущее тускнеют, будучи выведенными за рамки процесса Жизни и, тем самым, в некотором смысле девальвируются[11]. Но так ли уж оправдано расщепление переживания на временные зоны, одной из которых придается статус актуальной жизни, другой приписывается источник объяснения в виде причин настоящих психических явлений, а третья выполняет функцию прогнозирования, планирования и грез? Является ли необходимым принцип психического детерминизма для психотерапии? В достаточной ли степени мы используем ресурсы «прошлого» и «будущего» в рамках процесса переживания? Полагаю, что нет.

Литература

1. Погодин И.А. К вопросу о свойствах контакта // Диалоговая модель гештальт-терапии: сборник статей. В 5 т. Т 3. Введение в диалогово-феноменологическую концепцию контакта / И.А.Погодин. – Минск, 2009. – С. 24-41.
2. Гуссерль Э. Избранные работы / Сост. В.А.Куренной. – М.: Издательский дом «Территория будущего», 2005. (Серия «Университетская библиотека Александра Погорельского») – 464 с.
3. Хайдеггер М. Бытие и время. – СПб.: Наука, 2002. – 451 с.
4. Погодин И.А. Психотерапия в эпоху постмодерна / Гештальт гештальтов: Евро-Азиатский вестник гештальттерапии. – Выпуск 1. – 2007. – Москва, 2007. – С. 26-37.
5. Вайцзекер К.Ф. Физика и философия // Вопросы философии. – 1993. – №1. – С. 115-125.
6. Википедия: принцип неопределенности Гейзенберга.
7. Перлз Ф., Гудмен П. Теория гештальттерапии. – М.: Институт Общегуманитарных исследований, 2001. – 384 с.
8. Погодин И.А. Диалектика творческого и адаптационного векторов в переживании реальности // Диалоговая модель гештальт-терапии: сборник статей. В 2 т. Т 1. Философские и методологические основания диалоговой психотерапии / И.А.Погодин. – Минск, 2009. – С. 61-78.
9. Василюк Ф.Е. Психология переживания (анализ преодоления критических ситуаций). – М.: Издательство Московского университета, 1984. – 200 с.
10. Фуко М. История безумия в классическую эпоху. – СПб.: Университетская книга, 1997. – 576 с.
11. Фуко М. Ненормальные: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974-1975 учебном году. – СПб.: Наука, 2005. – 432с.
12. Погодин И. Вирусное измерение эволюции / Credo New: теоретический журнал. - № 4. – 2011. – С. 82-90.
13. Погодин И.А. Эволюция и экология вируса / Вестник гештальт-терапии (специальный авторский выпуск: «Психотерапия в эпоху постмодерна»). – Выпуск 5. – Минск, 2007. – С. 88-98.