Погодин И.А. Нужна ли концепция сопротивления психотерапии? Взгляд с позиции диалогово-феноменологического подхода

Аннотация

Настоящая работа представляет собой попытку провести ревизию традиционной и фундаментальной для психотерапии концепции – сопротивления. По мнению автора, представления о сопротивлении, которые легли в основу возникновения психотерапии как профессии более столетия назад и с тех пор определявшие так или иначе направления в ее развитии, не являются необходимыми для прогресса этой профессии. Более того, в них заложены как ни парадоксально, препятствия для ее развития. По крайней мере, утверждаемое в статье верно для диалогово-феноменологической психотерапии – модели, фокусированной на переживании. Автором рассматривается альтернатива психотерапевтической теории и практике, которой нет необходимости в концепции сопротивления.

Ключевые слова: диалогово-феноменологическая психотерапия, переживание, сопротивление, феномен, осознавание, принцип децентрализации власти, феноменологическое поле.

В этой работе речь пойдет о проблеме, имеющей ключевое значение для психотерапии – и для теории, и для практики. Как известно, именно появление представлений о сопротивлении позволило появиться психотерапии как отдельной отрасли психологической помощи. Традиционно также принято думать, что использование в своей практике специалистом представлений о сопротивлении отличает психотерапию от психологического консультирования. Что и говорить – тема сопротивления очень богатая для психотерапии, она изменила облик нашей профессии за последние сто лет с момента ее появления. Если взять всю совокупность статей, книг и заметок, опубликованных по различным проблемам психотерапии за все время ее существования, львиная их доля так или иначе затрагивает проблему сопротивления. В отрыве от идеи сопротивления психотерапия в большинстве случае уже не воспринимается.

Но так ли уж эта идея необходима для психотерапии? Несмотря на всю странность этого вопроса, я произношу его с полной серьезностью. Может ли психотерапии на уровне своей теории и практики обойтись без специфических представлений о сопротивлении? Полагаю, что может. Более того, думаю, не просто не утратит своей ценности, а наоборот, лишь приобретет не использованные до сих пор ресурсы.

Сущность и ограничения концепции сопротивления

Традиционно под сопротивлением понимается поведение клиента, которое препятствует прогрессу психотерапии. Обычно оно имеет отношение к изменениям, которые сознательно клиентом очень желаемы, но бессознательно его страшат. Иначе говоря, сопротивление – это комплексное явление, значительная часть которого лежит за пределами осознавания клиента. По крайней мере, та его часть, которая связана с мотивацией. Другими словами, если клиент саботирует процесс терапии явным или неявным способом, при этом не осознает этого, то он сопротивляется. И общая задача терапевта заключается в том, чтобы помочь клиенту осознать это и освободить процесс терапии от этого препятствия. Ну или сделать его предметом анализа или терапии. Специфика работы с сопротивлением, разумеется, является важной чертой, определяющих своеобразие той или иной школы психотерапии. Мне кажется, это является чуть ли не ключевым фактором методологии большинства психотерапевтических модальностей.

Но вот вопрос – кто и каким образом решает, что сейчас в процессе психотерапии мы имеем дело с сопротивлением? Ответ прост – разумеется, психотерапевт. Явным или неявным образом, но именно психотерапевт. При этом клиент может как вполне разделять это убеждение, будучи инфицированным этой концепцией терапевта, так и игнорировать его или активно противодействовать ему. В последнем случае, разумеется, сам факт саботажа уже является прямым доказательством сопротивления. Вот тут, на мой взгляд, и возникают основные сложности, а также формируется пространство для деформации процесса психотерапии и различного рода профессиональных злоупотреблений. Хочу отметить, что мои рассуждения, представленные в этой работе, имеют совершенно определенную позицию, свойственную психотерапии, фокусированной на переживании. Здесь и далее я буду говорить лишь об отношении к сопротивлению с позиции метода, единственная цель которого – восстановление и сопровождение естественного течения процесса переживания. Более того, я убежден, что с точки зрения методологии многих школ и модальностей психотерапии, все, сказанное мною далее, не будет иметь такого смысла и значения, какое оно приобретает в рамках методологии диалогово-феноменологической психотерапии.

Сопротивление как механизм обеспечения власти терапевта. Коль скоро обладателем инструмента сопротивления является терапевт, то, следовательно, ему и принадлежит власть над процессом психотерапии. Именно ему предстоит определить, в верном ли направлении движется психотерапия. И именно ему предстоит управлять этим процессом. Разумеется, что при таком положении вещей принцип децентрализации власти в поле будет просто подавлен, а сами полевые ресурсы останутся невостребованными. Индивидуалистическая и полевая парадигмы суть альтернативы. Любая попытка присвоить себе или другому власть за происходящее в контакте ведет к коллапсу полевого процесса. Переживание при этом попросту невозможно. Мы можем лишь механическим образом управлять остановленной динамикой, двигая ее вперед тем или иным проявлением волевого усилия.

Сопротивление как универсальный механизм обеспечивающий узурпацию власти концепции. Идея и представления о сопротивлении разворачиваются вне зависимости от мнения клиента. Сам этот статус обеспечивает неприкосновенность и справедливость содержания идеи. В том случае, если клиент с вниманием и пиететом относится к выдвигаемой явным или неявным образом терапевтом идее сопротивления, терапевт и клиент вступают в сговор относительно содержания этой концепции. Если сам клиент подтверждает справедливость моего мнения, то оно, разумеется, верно. Возьмем ситуацию, когда клиент просто-напросто игнорирует соответствующие послания и интервенции терапевта. Это означает на языке культа концепции сопротивления, что клиент пока не готов услышать вас. Когда же клиент открыто конфронтирует с вашей концепцией сопротивления, то самим этим фактом он участвует в доказательстве вашей правоты. Причем сила противодействия прямо пропорциональна истинности вашей идеи. В любом случае вам больше не вырваться за пределы возникшей идеи.

Сопротивление как концепция: коллапс переживания. Как уже вам стало, по всей видимости, очевидным, сопротивление представляет разновидность концепции. А отсюда вытекают и все следствия для природы поля. Во-первых, самим своим существованием концепция блокирует процесс переживания. Следовательно, психотерапия, фокусированная на переживании, просто немыслима с опорой на концепцию сопротивления. Во-вторых, наибольшая опасность для процесса психотерапии находится в том факте, что концепция вообще, равно как и концепция сопротивления в частности, имеет возможность структурировать поле под свое содержание. Поскольку любая концепция стремится к подтверждению, постольку и концепция сопротивления со временем будет структурировать поле, в котором вы будете обнаруживать все больше доказательств ее правоты.

Как любой бред стремится к систематизации, так и концепция сопротивления со временем ее использования в рамках того или иного терапевтического кейса становится все более стройной и логичной. Терапевт в каждой очередной сессии «видит» все больше доказательств своей правоты. На самом деле он в сговоре с клиентом с каждой сессией все больше формирует этот фактаж. Но сложности с деформацией психотерапевтического процесса здесь только начинаются. Двинемся дальше. В-третьих, любая концепция сопротивления предполагает с собой в связке концепцию работы с этим сопротивлением, в которой есть своя методология, своя техника, свои прогнозы, которые по ходу терапии, разумеется, должны частично или полностью оправдаться и пр. Получается этакий театр двух актеров, игра которых разворачивается по более или менее детально расписанному сценарию. Ну и, наконец, в четвертых, концепция сопротивления со всей беспощадностью блокирует возможность появления в поле феноменологических инноваций, которые не вписываются в ее собственное содержание. Теперь больше ничто не в состоянии потревожить концепцию. Терапевт и клиент живут в «тюрьме» иллюзии, которую создала для них та или иная концепция психотерапии. Как вы, наверное, понимаете, шансов для переживания при таком раскладе становится все меньше.

Сопротивление как способ бегства терапевта от опасной перспективы переживать контакт. Еще одна сложность при использовании концепции сопротивления заключается в том, что она оказывается зачастую универсальным коридором для бегства терапевта из трудной для переживания ситуации контакта. Я даже думаю, что сама идея сопротивления появилась как реализация такого желания. И по этой же причине она, полагаю, стала такой популярной на протяжении всего пути развития психотерапии как профессии. Всегда по умолчанию легче объяснить те феномены, которые возникают в контакте, чем переживать их. Последнее требует порой колоссального усилия и оно, разумеется, более опасно с точки зрения возможности для терапевта столкнуться с теми феноменами в поле, осознавать которые он не очень то и хотел бы. Витальность, которая появляется в тот или иной момент терапевтического контакта – единственный источник феноменологической динамики поля. Она может быть израсходована либо на переживание, либо на концептуализацию – они суть альтернативы. И если концептуализация определяет динамику, то места переживанию либо не остается вовсе, либо оно значительно затрудняется. Невозможно одновременно и концептуализировать свою жизнь, и переживать ее.

Сопротивление как «замораживание поля». Как и любая концепция, сопротивление фиксирует полевую динамику вокруг собственного содержания. Иногда даже значительно эффективнее остальных – в том случае, когда терапевт в этом особенно заинтересован. А как же иначе? Представьте себе сочетание двух факторов. С одной стороны вы встревоженный насмерть терапевт – встревоженный тем, что что-то в терапии идет не так или не так быстро, как хочется вам, или вообще в терапии наступил некий острый кризис. С другой стороны, кто-то из коллег или супервизор, или ваш «внутренний голос» говорят вам: «Да это же сопротивление (ну или перенос)! Клиент-то пограничный (или довербальный)!» И вот вся витальность поля, свернутая в пружину нарастающим кризисом терапии, мгновенно упаковывается в готовую подсказанную форму. Теперь попробуйте сказать себе: «Ладно, не концептуализируй, пожалуйста! Просто дай возможность полю течь своим потоком!» Уверен, что в большинстве случаев у вас ничего не получится, или произойдет с таким трудом, что потребует от вас остатков витальности. И это на фоне все существующего актуального соблазна придать форму и объяснение происходящему в процессе терапии. Эта задача по трудности в выполнимости значительно выигрывает традиционное испытание для любопытных под названием «Вот только не думай сейчас о белых как снег обезьянах!»

В данном контексте сложность возникает не только в том, что концепция становится очень влиятельной – об этом я писал выше. Дополнительную опасность я вижу в том, что такая ситуация фиксирует прегнантную динамику. Что это значит? Это означает, что фигура концепции сопротивления фиксирует все энергетические ресурсы вокруг себя, не давая возможность проявиться ФОНУ. А именно актуализация фона является необходимым условием восстановления переживания, да и для любых изменений в процессе психотерапии. Фон оказывается огорожен высокой стеной от узкого мира концепции сопротивления. И это при том, что все ресурсы для изменений терапевтического процесса и самого человека находятся именно там. Более того фон занимает радикально больший объем поля. И теперь как в старые времена «железного занавеса» ничто не может поколебать установившийся режим концепции сопротивления. Пока «берлинская стена сопротивления» не рухнет, статус-кво не может быть поколеблен. Все изменения в процессе психотерапии будут происходить лишь в рамках актуальной концепции «сопротивления». В итоге и терапевт и клиент станут гиперкомпетентными в вопросе сопротивления, но инновации не будут на протяжении всего этого времени поступать в процесс терапии.

Полагаю, не стоит больше критиковать универсальность концепции сопротивления и ее значения для психотерапии. Моя точка зрения, по всей видимости, уже достаточно прояснена, несмотря на то, что некоторое количество аргументов у меня еще и осталось. Поговорим сейчас немного о еще более глубоком положении классической психотерапии, которое является в некотором смысле ее фундаментом – о бессознательном.

Существует ли бессознательное?

Фундаментальной категорией, на которой основывается идея сопротивления, является бессознательное. Ну или неосознаваемое в настоящий момент, идею которого используют, например, в гештальт-терапии – в теории отличия, разумеется есть от идеи бессознательного как психической инстанции, на практике же применения – почти никаких. Мне иногда кажется, что бессознательному в современной психотерапии уделяется едва ли не большее место, чем осознаванию.

В процессе возникновения и развития любой школы психотерапии неизбежно встает вопрос об отношении ее к категории бессознательного. Не избежала этого и диалогово-феноменологическая психотерапия. Попробую ответить на этот вопрос.

Бессознательное существует, на мой взгляд, на правах некоей абстракции. Статус ее концептуальный. Правда, он дает терапевту довольно много власти. Порой слишком много, достаточно для того, чтобы убить всю жизнь в психотерапии. Как и в любую концепцию, в нее можно или верить, или нет. Это в некотором смысле исходная точка той или иной модели психотерапии: «Давайте с самого начала договоримся о том, что мы верим в бессознательное». В качестве опыта переживания бессознательного не существует. Следовательно категория бессознательного не является сколько-нибудь значимой для психотерапии, которая имеет своей целью переживание. Сказанное справедливо также и в отношении к неосознаваемому в настоящий момент, которое мне представляется компромиссом с базовой идеей бессознательного. Природа реальности феноменологична. Иначе говоря, феномен – это единственное, что говорит о реальности нашей жизни. Если мы верим в бессознательное или неосознаваемое в настоящий момент, мы автоматически допускаем, что в нашей Жизни есть нечто, что мы пока еще не знаем о себе, но можем узнать в процессе психотерапии, например. На этом, собственного говоря, и построены принципы психотерапии, апеллирующей к бессознательному.

Исходя из феноменологического основания психотерапии переживанием, статус реальности может быть присвоен лишь феноменам, т.е. фактам сознания. Неосознаваемое, таким образом, не может рассматриваться всерьез, поскольку в любом случае отсылает нас к представлениям о некоей субстанции. В этом тезисе прослеживается некоторая очевидная аналогия с исследованиями, лежащими в основании квантовой физики – то, что не попадает в фокус внимания наблюдателя, имеет свойство волны, следовательно, обладает статусом потенциальной реальности в ее «объективности» и измеримости. Реальностью нечто становится лишь в акте наблюдения. Таким образом, мы можем говорить об элементах поля как абстракции и феноменах как части реальности Жизни.

С этой точки зрения, концепция сопротивления иррелевантна психотерапии, фокусированной на переживании. По меньшей, мере иррелевантна. В худшем случае вредна, поскольку скорее структурирует поле под себя, ограничивая или вовсе блокируя возможность естественного течения переживания. Об этом я уже писал чуть выше.

О сопротивлении в гештальт-терапии: Механизмы прерывания контакта или формирующие поле паттерны?

Поговорим сейчас немного о том, каким образом понимается сопротивление в гештальт-терапии – материнской парадигме диалогово-феноменологической психотерапии. Это важно постольку, поскольку имеет ключевое значение для понимания сути некоторых терапевтических феноменов в психотерапии, фокусированной на переживании.

В гештальт-подходе сопротивление рассматривается через призму форм прерывания контакта, к каковым традиционно относят слияние, интроекцию, проекцию, дефлексию, ретрофлексию, эготизм и пр. Иначе говоря, сопротивление не позволяет организму в среде здоровым творческим способом удовлетворить свои актуальные потребности, останавливая его на разных этапах на этом пути. С другой стороны, названные формы сопротивления представляют собой способы нарушения ego-функции. Другими словами, они блокируют способность к творческому приспособлению, а следовательно, делают невозможным выбор, равно как и реализацию функции принятие/отвержение. И наконец, с третьей стороны, они же являются суть способами деформации границы-контакт. При одних формах сопротивления граница контакт как будто «вдавливается» в организм, при других организм как метастазы пронизывает поле среды, при третьих вообще стирается грань между организмом и средой. Вот такое тройственное понимание сопротивления свойственно гештальт-подходу. Разумеется, я описал его одним абзацем в самых общих чертах, поскольку в рамках данной работы не претендую на исчерпывающий анализ проблемы. Заинтересованных в теме читателей адресую к моим более ранним работам, где этот анализ был представлен подробно [1, 2].

Скажу сразу, что в целом такое понимание сопротивления основателями гештальт-терапии представляется мне прогрессивным по отношению к существующей на тот момент классической психодинамической идеологии сопротивления. Хотя, безусловно, и видится мне неким компромиссным решением, не согласующимся с ценностями созданной самим же гением Фрица Перлза и Пола Гудмена теории self в понимании его как процесса, разворачивающегося в поле [3]. Прогрессивным постольку, поскольку рассматривает сопротивление в динамике поля – как препятствие психическому процессу. При этом неизбежно порывает с классической традицией рассматривать психику как содержащуюся ВНУТРИ человека. Компромиссным же постольку, поскольку заимствует фундаментальные положения психодинамической традиции, которые ну просто никак не согласуются с ОЧЕНЬ прогрессивной и самое главное перспективной идеей self как процесса. Что находит отражение даже в некоторых названиях и определениях сущности тех или иных форм сопротивления.

Как же относится психотерапия, фокусированная на переживании, к такого рода пониманию сопротивления в гештальт-терапии? Так, например, что такое проекция, если внутреннего мира нет и просто нечего проецировать вовне? Поскольку если нет внутреннего мира, то нет и мира внешнего. И то, и другое суть абстракции – принятые профессиональным сообществом и разделяемым на уровне здравого смысла, но все же абстракции. Полагаю, при незначительных усилиях я бы нашел ответ на этот вопрос. С точки зрения диалогово-феноменологической теории поля, проекция могла бы быть рассмотрена как отторжение некоторых феноменов поля, присвоение их не себе, а иной абстракции. Таким образом, проекция – это некий акт рождения Другого. Идентификация при этом являлась бы комплементарным описанному механизмом – выступила бы в качестве акта рождения себя. Терапия же превратилась бы во взаимные акты рождения. Встреча проекций и идентификаций означала бы контакт. Если этот контакт присутственный, то терапия эффективнее.

Но эти мои размышления имели бы смысл лишь в том случае, если бы понятие проекции имело бы прикладное значение для практики психотерапии. Но для психотерапии, главная и единственная цель которой – переживание, концептуализация на тему проекции – лишь интеллектуальное предприятие, иррелевантное практике психотерапии как профессии. С одной стороны, ничего, кроме проекции и процесса идентичности не существует в качестве механизмов формирования полевой реальности. С другой, без них легко можно обойтись в процессе психотерапии, поскольку и то, и другое представляют собой концепции этой реальности и несводимы к ней. Есть лишь феномены, динамика переживания которых формирует тот или иной поток реальности жизни. Любая попытка их классификации и инвентаризации не сможет помочь достижению цели диалогово-феноменологической психотерапии.

Сказанное имеет аналогичное значение и для других полевых абстракций в виде конфлуэнции, интроекции, ретрофлексии, дефлексии, эготизма и пр. Они ни хороши, ни плохи – просто их невозможно «припарковать» к «пирсу» диалогово-феноменологической теории поля. В самом общем виде я бы рассматривал эти механизмы не в качестве способов прерывания контакта, а наоборот – как средства обеспечения его динамики. Иначе говоря, «проекцией», «ретрофлексией», «интроекцией» и др. мы строим контакт с другими людьми в связи с нашими актуальными потребностями. Контакт невозможно прервать по одной важной парадигмальной причине – он больше, чем мы! Более того, он является источником нас самих. Поэтому если бы мы и вправду смогли психически прервать контакт, то можно было бы констатировать, что нам удалось изобрести новую форму суицида. Причем, возможно, самого быстрого, эффективного и безболезненного.

Почему в описании своей промежуточной позиции я все время использую частицу бы? Потому что использование «механизмов сопротивления», равно как и самих этих категорий не является сколько-нибудь необходимым в психотерапии переживанием. Более того, полагаю, апеллирование к ним скорее усложнит задачу психотерапевта, который помогает развиваться динамике поля естественным образом, основанным исключительно на его собственной природе, движущей силой которой является естественная валентность. Такого рода концептуальное вмешательство скорее затормозит процесс, нежели фасилитирует его.

Как выглядит психотерапия, свободная от концепции сопротивления?

Как же выглядит диалогово-феноменологическая альтернатива психотерапии, основанной на парадигме сопротивления? Довольно просто – никакого сопротивления не существует! Оно могло бы существовать в психотерапии, у которой есть некое более или менее заданное направление и, следовательно, ожидания. Но психотерапия разворачивающееся в полном вакууме ожиданий (разумеется, создать такую профессиональную культуру на фоне западного мышления непросто, но вполне возможно, как показывает опыт), просто не предполагает возможности возникновения самой идеи сопротивления. Существуют лишь феномены, витальная динамика которых обеспечивает феноменологический поток, именуемый Жизнью, полем и пр. Вопрос лишь заключается в том, каким образом обеспечивается эта динамика. Фокус нашего внимания направлен исключительно в область переживания. Иначе говоря, мы поддерживаем лишь динамику, обеспечиваемую переживанием и просто наблюдаем за концептуальной динамикой.

А для этого наше профессиональное внимание чаще всего направлено в полевой сектор не фигуры, но фона. Помните, о чем мы не раз говорили ранее – важно не то, что вы сейчас осознаете, а как вы относитесь и как вы переживаете то, что осознаете. Содержание терапевтического процесса здесь не так важно, как отношение к нему – именно это отношение и создает динамику, насыщая полевой поток витальностью. Запомните и всегда в процессе психотерапии задавайте себе вопрос – как я отношусь и переживаю то, что сейчас происходит? Иначе говоря, в этом процесс мы передвигаемся все дальше в поле замечая, а ЧТО ЕЩЕ, кроме того, что уже появилось в процессе осознавания находится здесь рядом? Даже в том случае, если вас атаковал концептуальный «вирус» из вашего профессионального прошлого в виде убежденности, что клиент «интроецирует», «проецирует» или «ретрофлексирует», спросите себя и клиента (глагол «спросите» я использую в широком смысле – это не обязательно может быть вопрос), что ЕЩЕ КРОМЕ этого способа строить контакт друг с другом вы замечаете? Что «стучится» к вам из фона, а вы до сих пор глухи к этому стуку? И о чудо – довольно быстро вы забываете о проекции, интроекции или ретрофлексии. Вместо них появляются феномены, которые в свою очередь инициируют другие феномены и так без остановки. Имеет значение лишь одно – способ существования и динамики этих феноменов! Переживание поддерживаем, концепциям дружелюбно-безразлично-вежливо улыбаемся и машем.

Вся власть концепции сопротивления основана исключительно на изоляции ее от фона. По этой причине именно появление теории поля создало условия, при которых сопротивлению просто может не оказаться места. Сопротивляться можно лишь тому, что имеет определенный вектор. Сопротивляться естественной динамике так же естественно управляемого хаоса невозможно. В некотором смысле айкидо, если хотите. Как только естественная полевая связь фигуры и фона восстановлена, концепция сопротивления перестает быть необходимой и полезной. Если фокусироваться на работе с «сопротивлением», то «его» проявления лишь усиливаются от этого. Тем самым мы вкачиваем значительный объем витальности в ситуацию поля, динамически и содержательно определяемую «сопротивлением». Как итог – мы становимся все более компетентными в предмете «сопротивления» клиента. Но динамика поля при этом останавливается.

Задача диалогово-феноменологического терапевта заключается в том, чтобы постоянно обращать внимание на то, КАКИМ образом ФИГУРА связана с ФОНОМ. Если в фокусе внимания мы будем держать именно эту связь, то процесс терапии потечет сам собой. Его не нужно будет ускорять, разбирать «завалы сопротивления» на его пути. Мы сами – клиент и терапевт – станем составляющими этого процесса. В этом и заключается суть предлагаемого метода психотерапии. Не мы формируем и управляем переживанием в буквальном смысле слова. Скорее оно само управляет процессом терапии, в котором терапевт и клиент формируются, развиваются и взаимно меняют друг друга. Все, что нам нужно – не мешать происходить этому процессу. А вот это и является самым трудным.

Вспомогательными средствами, обеспечивающими такого рода естественный процесс, свободный от «сопротивления», являются восстановление чувствительности, осознавания, способности к свободному выбору и, разумеется, высокая степень психологического присутствия терапевта и клиента в терапевтическом контакте. Если мы поддерживаем свободный выбор в богатом диапазоне феноменов поля и размещаем наши интервенции в контакте с высокой степенью психологического присутствия, место «сопротивлению» просто не останется. Поверьте! Сегодня об этом свидетельствует богатый терапевтический опыт выпускников обучающих программ по диалогово-феноменологической психотерапии.

Чтобы быть справедливым до конца, отмечу все же одну неоспоримую пользу от появления в процессе психотерапии гипотезы о сопротивлении, или представлений о развитии переноса и контрпереноса. Если терапевт только начинает осваивать диалогово-феноменологическую модель психотерапии, то такие ситуации в терапевтической сессии всегда являются косвенным маркером какого-то актуального затруднения в контакте. А следовательно, его можно рассматривать как сигнал остановиться и вернуть себе энергию контакта. Другими словами, если у вас появилась идея о сопротивлении клиента или о его переносе на вас, остановитесь и оглянитесь вокруг – в фон происходящего. Наверняка вы сможете при небольших усилиях обнаружить много нового и интересного. Вот один небольшой пример, который позволит продемонстрировать это.

На одной из встреч супервизионной группы в фокусе внимания профессионального диалога оказалась проблема терапевтических интервенций в отношении одного типа трудных для участников группы клиентов, а именно людей, которые «сопротивляются» процессу терапии посредством опозданий, пропусков сессий или хотят прервать терапию. Обсуждение сконцентрировалось вокруг ответа на вопрос «Что делать с такими клиентами?». В результате разговора одна из участниц Б. попросила о супервизии случая, который она вела в настоящее время. Клиент, по описанию Б., был довольно «обесценивающим», высокомерным, иногда чрезмерно агрессивным. Кроме того, он довольно часто пропускал сессии, не предупреждая об этом. В процессе нашего диалога выяснилось, что постоянные пропуски сессий клиента, несмотря на широкое разнообразие интервенций Б., направленных на «работу с сопротивлением», были на всем протяжении пока еще недолгой терапии. На мой вопрос, как Б. обходится с этой сложностью, она ответила, что в последнее время ужесточила терапевтический контракт, однако, и после этого ничего не изменилось. Интерес Б. заключался в том, чтобы получить некоторые рекомендации из моего опыта работы с «подобными клиентами». Мое же любопытство было связано скорее с тем, каким образом Б. переживает происходящее, с какими желаниями и чувствами соприкасается в терапевтическом процессе и как с ними обходится. Б. сказала, что сердится на клиента, порой ее злость становится похожа на ярость, иногда ей даже хочется, чтобы он в очередной раз либо опоздал, либо не пришел вовсе. Однако, говоря все это, Б. представлялась мне очень уязвимым человеком, которого хотелось пожалеть. Рекомендации по восстановлению контроля в терапии, разумеется, в связи с этим не входили в мои планы. Вместо этого я предпочел поделиться возникшими реакциями, что вызвало сначала удивление, потом некоторое раздражение в мой адрес, проговорив которые она встретилась с выраженным чувством грусти и печали. Я попросил не останавливать процесс переживания, а, оставаясь в контакте со мной, попробовать дать жить и этой грусти (важно отметить, что на этом этапе нашего диалога следов от злости не осталось и вовсе). Очень скоро Б. сказала, что переживает сейчас боль, с которой ей непросто, поскольку чувствует себя очень ранимой и уязвимой. Я поблагодарил ее за смелость. По всей видимости, нелегко быть терапевтом и при этом осознавать себя ранимой и раненой клиентом. Несмотря на болезненный процесс переживания, Б. почувствовала себя значительно свободнее и даже увереннее. Разумеется, что необходимость в восстановлении контроля в терапии как самостоятельная и единственная цель утратила свое определяющее значение.

Не менее любопытны были и отклики участников группы. Многие обнаружили у себя боль и ранимость в отношении с теми или иными клиентами, которые представляются им «трудными и тяжелыми». Причем большинство терапевтов предпочитали рассматривать поведение клиента не через призму контакта с ними, в который сами вовлечены в полной мере, а опосредуя ее восприятие концепцией сопротивления. Попытки контроля клиентов, которые использовали терапевты, как правило, отражали их собственную уязвимость вне зависимости от лежащей в основе фрустрированной потребности. Вместо того, чтобы переживать боль в контакте с клиентом, они пытались обвинять клиента или контролировать его контрактом.

На следующей сессии Б. смогла разместить в контакте с клиентом процесс переживания своих чувств, что позволило осознать ей очень важные и обостренные в этих отношениях потребности, которые в течение всего времени терапии с этим клиентом были фрустрированы. Как для терапевтических отношений, так и для самих клиента и терапевта эта сессия оказалась переломной, после которой выросли оба. Именно оба, поскольку изменения участников любого контакта, и терапевтического, в частности, оказываются взаимозависимыми.

В качестве некоторого короткого резюме отмечу, что интервенция имеет возможность произвести значимые изменения, лишь будучи размещенной в присутственном диалоге, и если исходит из широкого полевого контекста. Если нет, то интервенция теряет свою силу и смысл, начиная питать какое-либо концептуальное образование типа «сопротивления». А отсюда – тенденция в реализации своей власти, мотив которой – страх.

Что важно знать относительно построения интервенций, а также особенностей их формулирования в диалогово-феноменологической психотерапии? Во-первых, необходимым условием успешной и, что немаловажно, экологичной интервенции является наличие присутственного контакта. Интервенция появляется в контакте и в свою очередь порождает в результате процесса переживания новую жизнь в нем. Во-вторых, интервенция должна исходить из феномена, относящегося к первичному опыту в поле. Только в этом случае вся энергия контакта достается этому феномену и насыщает интервенцию. В случае же, когда мы пытаемся формулировать политкорректно или с целью «экологичного» донесения до клиента интервенцию, то феномен не передает свою энергию интервенции. Часть этой энергии тратится на психологическую работу по сглаживанию остроты переживания, остаток перенаправляется на феномен-суррогат. В результате возбуждение, источником которого первоначально выступает первичный опыт, размещается в контакте искаженным образом, например, в форме стремления к контролю, власти или реализации «рэкетной» потребности (потребности-заменителя, т.е. некоторого суррогата).

Например, вместо того, чтобы сказать клиенту «Мне больно», поскольку именно это подсказывает первичный опыт и широкий полевой контекст, терапевт строит более сложную интервенцию, вторгаясь в контакт теми или иными теоретическими концепциями или сформированными в течение жизни представлениями. В этом процессе он начинает осознавать совсем другой феномен, например, тревогу, злость (с попыткой поставить клиента на место), обиду, стыд, жалость или попросту пытается наказать или «спасти» клиента. В результате зачастую отклик клиента носит комплементарно-зависимый или, наоборот, контрзависимый характер – обида, отыгрывание, повторение именно тех форм коммуникации, которые вызвали боль у терапевта и т.д. Так и существует сопротивление. И только интервенция, произведенная из сути опыта (а это связано с определенным риском и интимностью) может произвести изменения. Иногда такая интервенция обладает потрясающей силой.

Whether the Cconcept of Resistance to Psychotherapy? Looking from the Perspective of Dialogue-Phenomenological Approach

The article represents attempt to carry out audit of the concept, traditional and fundamental to psychotherapy – resistance. According to the author, ideas of resistance which formed the basis of psychotherapy as professions more than a century ago aren't necessary for progress of this profession. Moreover, obstacles for its development are in them. At least, it is right for the dialogue-phenomenological psychotherapy – the model focused on experience. The alternative of the psychotherapeutic theory and practice free from the concept of resistance is considered by the author.

Keywords: dialogue-phenomenological psychotherapy, experience, resistance, phenomenon, awareness, principle of decentralization of the power, phenomenological field.

Литература

1. Погодин И.А. Диалоговая гештальт-терапия: психотерапия переживанием / И.А. Погодин. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2012.

2. Погодин И.А. Диалоговая модель гештальт-терапии: сборник статей. В 5 т. Т 3. Введение в диалогово-феноменологическую концепцию контакта / И.А.Погодин. – Минск, 2009.

3. Перлз Ф., Гудмен П. Теория гештальттерапии. – М.: Институт Общегуманитарных исследований, 2001.