Важны ли личные реакции психотерапевта для терапии?

Терапия не для терапевта, а для клиента. Наши реакции не так важны для клиента, мы лишь поддерживаем его self-процесс

Это одно из самых распространенных и твердых убеждений, пронизывающих психотерапию с момента ее основания. На первый взгляд, оно представляется вполне естественным, поскольку психотерапевт – это человек, который оказывает некую услугу по психологической помощи другому человеку, получая взамен оговоренное в терапевтическом контракте вознаграждение. Разумеется, что фокус терапевтического внимания при этом оказывается на клиенте и его жизни. 

Однако это мнение справедливо лишь до тех пор, пока клиент рассматривается отдельно от его жизненного пространства, а инструментом терапии оказываются техники той или иной терапевтической школы. С появлением терапии, фокусированной на контакте и переживании, и основанной на представлениях о поле, ситуация претерпевает значительные изменения. Так, терапевт из обладателя инструментов изменения превращается собственно в средство терапевтической динамики. При этом реакции терапевта в контакте с клиентом и осознаваемые им феномены становятся неотъемлемой частью жизни клиента. Причем сказанное справедливо даже в том случае, если в фокусе внимания терапии находятся не отношения терапевта и клиента (поскольку они не всегда актуальны), а жизненная история, рассказываемая последним. Таким образом, терапевт оказывается вовлеченным в процесс изменения клиента, причем вовлеченным своей жизнью. Разумеется, в этом процессе изменяется не только клиент, но и терапевт.

Представления о том, что терапевт – это профессионал, обслуживающий self клиента, оставаясь при этом в стороне, должны быть подвергнуты пересмотру. Попытка настаивать на сохранении этого убеждения в качестве руководящего правила для терапии переживанием может оказаться попросту вредным. Данный тезис является оборотной стороной терапевтического высокомерия, о котором я писал выше. В нем терапевт оказывается низведен до роли инструмента психологической помощи, ни более, ни менее. Разумеется, что при этом свобода терапевта, а, следовательно, и качество терапевтического контакта не могут не пострадать. Ограничение свободы терапевта с необходимостью предполагает ограничение свободы и у клиента, поскольку именно психологическая динамика контакта выступает важнейшим терапевтическим фактором.

В дополнение к сказанному я бы хотел уделить внимание одному размышлению, имеющему отношение к предмету психотерапии. В течение длительного времени существования психотерапии общественное и профессиональное сознание рассматривало психотерапию как процесс, в котором клиент получал помощь в связи со своими психологическими, психическими или психосоматическими проблемами. При этом психотерапевт представлялся как эксперт в области психического здоровья, в профессиональном фокусе внимания которого находился другой человек. Задача психотерапии сводилась к взаимодействию с клиентом с целью его изменения. Таким образом, предметом психотерапии являлся сам человек и его внутренний мир. Появление гештальт-терапии сделало очевидным еще один профессиональный аспект, касающийся предмета психотерапии. Поскольку self в этой парадигме представляет собой процесс организации контакта в поле организм/среда, постольку психотерапевт становится экспертом в области контакта. Терапевтические изменения в этом случае опосредуются экспериментами в области контакта. Объектом профессии становится собственно контакт, а ее предметом – способ его организации.

Однако даже такая трансформация предмета психотерапии не в полной мере соответствует психотерапевтической реальности. Феноменологический подход и теория поля, лежащие в основании диалоговой модели контакта и психотерапии, вносят свои довольно значительные коррективы в понимание предмета нашей профессии. Мы никогда не узнаем другого человека, поскольку имеем дело не с содержимым его внутреннего мира, а лишь с тем, что является фактом нашего сознания, т.е. феноменом. Сами себя мы тоже не в состоянии достоверно познать по этой же причине. Способ организации контакта также является нам только в тех его аспектах, которые мы осознаем непосредственно или опосредованно. Все остальное – лишь домыслы, догадки и гипотезы, которые не имеют шансов быть когда-либо подтверждены или опровергнуты.

Мы имеем дело с феноменами поля, а не с внутренним миром человека и способом организации им контакта в поле. Но не следует отчаиваться – стремление к истине никогда не было целью психотерапии. А вот повышение качества жизни человека доступно психотерапевтическому влиянию и вне доступа к его внутреннему миру. Тем более, что простейшей реальностью существования являются те самые феномены поля, содержание и динамика которых вполне доступна для психотерапии. Таким образом, психотерапевт является специалистом не по человеку и его психике, и даже не по способу организации контакта (как еще недавно мы думали), а по динамике поля. Феноменологическая динамика – это единственное, что доступно нам в процессе психотерапии. Отслеживая спонтанное течение возникающих и исчезающих феноменов поля в процессе терапевтического диалога, мы тем самым способствуем восстановлению естественной витальности человека.

Вернемся к обсуждаемому нами тезису оппонентов диалоговой модели терапии относительно того, что пространство терапии должно оставаться пространством для клиента, а не для терапевта. Поскольку сущность психотерапии заключается в сопровождении феноменологической динамики поля, было бы несправедливым искусственным образом исключить из поля значительную его часть. Тем самым мы лишь осложняем ситуацию терапии, раз за разом приходя в тупик, так как блокируем множественные возможности для трансформации феноменологического поля. Зачастую выходом из такого рода тупиков является размещение в процессе переживания феноменов, осознаваемых терапевтом, что инициирует высвобождение ресурсов осознавания у клиента. 

http://pogodin.kiev.ua/news/vajny-li-lichnye-reakcii-psihoterapevta-dlya-terapii