Верю, что не верю или не верю, что верю?

               Вопрос веры присутствует перманентно в сознательной жизни человека, но за верой всегда присутствует тень сомнения, даже тогда, когда вера проявляется фанатично. Столь же фанатично может проявляться и неверие.

               На всю жизнь запомнил, как умирал мой дед по материнской линии. Прожившего 76 лет, когда то разбитного мужика, вырастившего и воспитавшего семерых детей, я запомнил в свои 14 лет как сухого, почти ничего не видящего старика, курившего папиросы «Север» на лавочке у калитки под березой, росшей возле самого дома. Он решил умереть на майские праздники, когда, по традиции, в доме собиралась вся наша многочисленная родня. Все уже знали это и ждали его любимого сына, который ехал из Новокузнецка и без которого дед умирать не хотел. Кто то из родни, наверное бабушка, отыскала старый нательный крестик и попыталась надеть его деду на шею. Дед в гневе, уже из последних сил, отказался. Так и умер на руках у приехавшего сына без креста. Прожив тяжелую, полную страданий жизнь, он не верил, что там кто-то есть, потому что, если бы был, то, по мнению деда, он бы не допустил этих страданий. Не допустил бы несправедливости, царящей в этом мире. Тело деда похоронили, а его неприкаянная душа поселилась во мне своими сомнениями.

             В этой истории, на самом деле, кроме отрицания существования объекта веры, присутствует еще и обида за свою жизнь, за существующую несправедливость. А если есть обида, то значит, есть нечто, ставшее ее причиной. Или некто. Отрицание подтверждает наличие объекта отрицания, что, собственно, не секрет. Вся полемика складывается вокруг объекта, либо образовавшейся, ввиду его явного отсутствия, пустоты. Конфликт между верующим и неверующим это все равно, что спор между двумя индивидами, один из которых страдает фобией, а другой паническими атаками. Одному, как бы, хорошо известен объект страха, а другой с ним, как бы, не знаком, но страдают, при этом, оба. Причем оба, в своем споре, далеки от истины, что, собственно, и является причиной их страданий.

           Объект веры для верующего, в моем понимании, это, в первую очередь, объект страха, с которым есть способ договориться. Если выполнять определенные, принятые в таких случаях, действия, по отношению к этому объекту, то тревожность понижается. В свою очередь, отрицание объекта веры так же может понижать тревожность, ведь если нет объекта, то и бояться некого. Однако, отрицание одного, уже само по себе, является верой в отрицание.

           Вопрос, почему одному человеку выгодно верить, а другому выгодно не верить заставляет задуматься о природе этого феномена и, тем самым, переводит рассуждения из плоскости философии в плоскость психологии. Которая, в свою очередь, переводит способность верить, либо отрицать в разряд симптомов.

           Наличие веры, либо ее отсутствие, как симптом, определяется из порядка символов, которые ставятся в приоритет и являются означающими для субъекта и из отношения к ним. Отношение, в свою очередь, выражает стремление в удовлетворении желания той части психики субъекта, к названию которой точнее, чем лакановский Другой ничего больше не подходит.

          Если для удовлетворения желания Другого необходимо отрицание, то субъект отрицает, но не самого Другого, а его символические репрезентации, как не удовлетворяющие желанию. Поскольку субъекту жизненно необходима связь с Другим, то отрицание одних репрезентаций приводит к поиску других. Так, например, отрицая существование бога, можно начать верить в силу науки или коллективное бессознательное.

          Если для удовлетворения желания Другого нужна вера, то субъект верит и, через веру поддерживает связь с ним.

          Ирония в том, что в обоих случаях, принимая одни репрезентации Другого и не принимая другие, мы стремимся приблизиться к нему и одновременно разрушаем эту связь.