Гештальт-терапия в работе с людьми, пережившими насилие

Какое-то время назад коллеги пригласили меня в разговор о работе с людьми, пережившими насилие и эта тема оставалась для меня открытой и подталкивала меня к описанию того, как я работаю, на что опираюсь в работе с этими клиентами.

Люди пережившие насилие.

Для меня важно именно так называть этих людей, а не жертвами. Я присматриваю за словами и тем смыслом, которым они могут быть нагружены и как эти смыслы могут влиять не только на ситуацию, но и на самого человека и его ощущение себя в своей собственной жизни.

Коннотативный, смысловой заряд самого слова «жертва» сильно меняет в первую очередь восприятие самим человеком себя и своей роли в произошедшем и происходящим в настоящий момент.

Жертва - слово, которое сам клиент может выбрать для того, чтобы им обозначать что-то, например восприятие себя в той ситуации или в ситуации, которая возникает сейчас и я, как терапевт, могу прояснять и исследовать что сам клиент в него вкладывает,
может ли называть, видеть в себе что-то ещё.

Обнаружение чего-то ещё всегда кажется мне очень важным местом в моей работе и именно поэтому я прицельно с этого сейчас начинаю.

Напомню, что я гештальт-терапевт. В работе я опираюсь на полевую парадигму, динамику self, смотрю на процессы через цикл контакта и способы его организации человеком, пытаюсь идти за феноменологией контакта, предполагая, что я не знаю как, куда и что подходит, но готова к тому, чтобы это обнаруживать и именно в нашем контакте я черпаю доступ к тому, что происходит с другим человеком, если мне удаётся не терять чувствительность из-за страха, ужаса, высокой тревоги или, что не отменяет первое, слияния с идеями, интроектами, зависимость от которых способна быть насилием в отношении способности человека видеть то, что есть в реальности, а не то, что должно быть.

На идеи и схемы действительно очень хочется опереться, так как сама ситуация, ещё до встречи с реальным человеком, который её пережил и переживает до сих пор, у самого терапевта может быть заряжена его собственным ужасом, беспомощностью, тревогой и разными страхами -
не важно был ли подобный опыт в жизни у самого терапевта или не было, если был- присвоен ли он, прожит или нет, позволяет ли себе терапевт контакт со своей собственной садистической частью или нет, насколько терапевт в ресурсе именно сейчас, насколько контекст его жизни позволяет присутствовать, быть в ситуации, в которой придётся оказаться во всём том, что переживал, был, чувствовал клиент, при чём из разных ролей.

А это именно то, во что неизбежно будет звать, тянуть, толкать клиент чтобы прожить, завершить, опереться на что-то, выжить.

Схемы, конечно, работают. Но их использование без чувствительности терапевта к процессу и готовности терапевта идти за ним не позволяют клиенту обнаруживать свою собственную чувствительность.

Чувствительность не к той ситуации, а к тому процессу, который сейчас разворачивается между клиентом и терапевтом.

Чувствительность к тому, что сейчас позволяет клиенту получить опыт совместного, с кем-то выстраивания безопасности в новой ситуации, опыт проживания ужаса не в одиночестве, опыт обнаружения своих отщепленных чувств и замечания той возможной изоляции от окружающей среды, которую ему пришлось выбрать, чтобы выжить, избежать возможной повторной угрозы.

Но и которая сейчас не позволяет пользоваться ресурсом среды, а держит там, в той ситуации, возвращает в ту ситуацию.

Ощущаемая невозможность изменить произошедшее- то, что загоняет человека ещё больше в ужас Не-бытия, усиливает чувство потери себя, своей цельности и ценности и именно поэтому этот человек будет делать сотни попыток отвести вас в ситуацию, в которой он был, чтобы перепрожить её, завершить и избавиться от своих чувств, на что-то опереться.

Даже на вину, даже на стыд. Какими разрушительными они бы ни были и неприятными в переживательном плане, я, как терапевт, могут видеть, что именно эти чувства часто способны прикрыть другое чувство - ужас не существования, ужас потери себя. Часто именно за них человек пытается схватиться, чтобы не переживать ужас.

Именно поэтому ему так сложно от них отказываться и он возвращается в них снова и снова, потому что ему нужно на что-то опереться.

На ужас невозможно опираться, на чувства, связанные со своей ответственностью - можно.
Потому, что в них Я ЕСТЬ, в ужасе от потери себя, прежних опор, разрушенном прежнем мире- МЕНЯ НЕТ.

Я думаю именно поэтому человек, переживший насилие пытается взять на себя ответственность за вклад - это то, на что он пробует опереться, загоняя себя в другую воронку, которая ему может казаться лучше, чем переживания ужаса.

Воронку, где он пытается опереться на одни чувства - вины, стыда, отщепив при этом, отсоединив много других- ужаса, беспомощности, ярости, страха от потери контроля.

Именно поэтому в работе с людьми, пережившими насилие, одна из задач терапевта- работа на восстановление безопасности- задача восстановить доступ к этим чувствам, как к таким, на которые можно опираться.

Именно поэтому мы тратим столько усилий, часто сталкиваясь с махровым сопротивлением клиента уйти от этих вины и стыда, как опорных - чтобы дойти до этих отщеплённых чувств - беспомощности, бессилия, растерянности, ужаса, отчаяния.

И именно поэтому мы так много вкладываемся, чтобы появилась эта реальность, в которой власть ситуации может быть больше самого человека , а его беспомощность и ужас -адекватным ответом на эту ситуацию.
Именно поэтому мы акцентируем внимание на ответственности другого человека или силе ситуации. Чтобы с другой стороны поддержать у клиента эту беспомощность и другие отщеплённые чувства, его право на них.

И это то, что я называю работой с восстановлением чувствительности. Или даже появлением новой чувствительности, учитывая, что каждый цикл развития идёт по новому кругу.

Работа с іd-ом, работа с восстановлением чувствительности подразумевает для меня не бесконечный возврат в ту ситуацию.

По аналогии с маленьким ребёнком и родителем, задача терапевта быть внимательным, устойчивым, способным выдерживать и называть возникающие чувства, но и держать нить с реальностью!, помнить, что перед ним таки не ребёнок.

Терапевту очень важно удерживаться в преконтакте, в прояснении чувств, происходящего, быть чувствительным к іd-y самой ситуации терапевтических отношений.

Так как соблазны слиться с той, предыдущей, как в озере или прикрыться интроектами или проекциями - думать, что знаю, как правильно или быть уверенным в том, какие чувства должен испытывать клиент - высоки и на каждом углу.

И если на начальном этапе терапии интроекты от устойчивой фигуры-то что хорошо работает с людьми, пережившими насилие, то по мере восстановления безопасности, по мере проживания той ситуации, это то, что я называю- инвалидизирует клиента, мешает ему обнаруживать себя в новой реальности, поддерживает сопротивление жить, организовывает зависимость от ситуации насилия, как смыслообразующей, как ядра всей его жизни.

Работа со смыслами это как раз работа с поиском опор, но в ключе ориентировки на продолжающуюся жизнь, а не на ситуацию насилия.

И если на первом этапе терапии (я всё время говорю о долгосрочной многолетней терапии, не о работе в несколько месяцев)- выстраивалась вокруг построения безопасности, восстановлению ПОСЛЕ,
то на этом этапе работа строится по поиску опор ДЛЯ...

Это совершенно разные фокусы в работе.
Когда я говорю о смысле, я говорю не о смысле в насилии, а о смысле жить.

Когда я говорю об ответственности, я говорю об ответственности за дальнейшую жизнь.
И выборе вокруг чего её выстраивать.

Из своей жизни знаю-
риск жить дальше бывает страшнее ухода из когда-то ужасающей ситуации, которая внутри уже прожита, но я за неё держусь как за опорную..

(с)Алёна Швец