Что такое чувства? Взгляд гештальт-терапевта.

Представляется целесообразным начать описание эмоциональной жизни индивида с введения в терминологический аппарат исследования категории агрессии и ее специфического понимания с позиции гештальт-подхода. Так, в гештальт-теории агрессия как феномен поля не имеет изначально никакой оценочной нагрузки и выступает лишь как активность, направленная на изменение окружающего мира 

Признание в любви, похвала, ссора, драка в равной мере являются проявлениями агрессии. Степень же интенсивности агрессии определяется силой ее воздействия на границе контакта со средой – большая интенсивность соответствует более выраженному стремлению к изменениям на границе контакта[1]. Агрессия может выступать и инструментом творческого приспособления, и средством прерывания контакта в поле. В последнем случае она выступает фактором, который детерминирует возникновение хронической ситуации слабой интенсивности и, как следствие, формирование различных психологических нарушений. Агрессия необходима для организации контакта со средой, для удовлетворения актуальных потребностей, для ассимиляции нового опыта и т.д. Все психические феномены, с которыми мы имеем дело в жизни, являются производными от агрессии, точнее – от формы ее проявления (поскольку сама агрессия выступает лишь некоторым теоретическим конструктом). Не составляют исключения также эмоции и чувства, выступающие в качестве эмоционального аспекта агрессии.

Рассматривая чувства как агрессивные проявления, их можно дифференцировать друг от друга по способу обращения с агрессией. Например, инверсия агрессии, разрушающая границу контакта и поддерживающая слияние, рождает чувство вины, точнее комплементарную аффективную пару вина – обида. Одно из самых ранних эмоциональных переживаний человека, ярость, появляется в результате отчаянной попытки удовлетворить жизненно важные потребности, не разрушая состояние конфлюентного симбиоза. Обращение ярости к своему self вызывает переживание ужаса, объективирование которого позволяет разместить агрессивный вектор в поле, формируя страх. Злость, раздражение и гнев связаны с агрессивным регулированием границы контакта, маркируя любые ее нарушения в процессе взаимодействия в поле. Стыд позволяет контролировать возбуждение, используя агрессию с одной стороны для регулирования возникающих желаний, с другой – для восстановления представлений о себе. Однако, при блокировании этой функции творческий стыд превращается в токсический, размещая агрессивный вектор внутри собственных границ человека, делая невыносимым для него какой-либо контакт в поле или формируя рэкетные психологические образования в форме гордости и эксгибиционизма. Зависть является также попыткой сместить агрессивный вектор, регулирующий образ себя и возникающие желания, в сторону объектов поля. Отчаяние является производным от столкновения либо нескольких агрессивных векторов (разнонаправленных или вообще противоположных), либо какой либо агрессивной тенденции и останавливающего ее интроекта. Если этот конфликт не может быть разрешен посредством агрессии в форме злости, обиды и др., то ситуация предполагает затопление self аффектами, формируя отчаяние.

Мы уже отмечали выше, что не только «негативные» эмоциональные переживания имеют агрессивную природу. Нежность, например, маркирует агрессивный вектор, направленный на изменение психологической дистанции между двумя людьми в сторону сближения. Более того, если рассматривать агрессию как полевой феномен, обозначающий активность по изменению контекста поля, то проявления нежности выражают больше агрессивности, чем, например, ярости и вины, поскольку напрямую связаны с изменением отношений. Поэтому зачастую достаточно просто отреагировать на возникающую у партнера по общению злость и раздражение и, наоборот, чрезвычайно сложно – на признание в любви. Любовь и нежность оказывают значительное влияние на трансформацию контекста поля. Выраженной агрессивностью также обладают радость и удовольствие. Эти переживания маркируют излишек возбуждения, сопутствующий удовлетворению потребностей. Таким образом, любые эмоциональные проявления являются производными от агрессии в поле. При этом одни переживания сопровождают удовлетворение потребностей, другие – маркируют реакцию на фрустрацию этого процесса.

Следует также остановиться еще на одном комплексном эмоциональном феномене, имеющем особое значение для психотерапии, а именно на психической боли. Выступая вторичным эмоциональным проявлением, боль является результатом блокирования любых эмоциональных переживаний (например, ввиду невозможности размещения их в контакте). Соответствующим психической боли этиологическим механизмом может выступать как блокирование печали, ярости, злости, так и остановка в переживании нежности и любви. При этом боль определяет излишек агрессии, который по каким-либо причинам оказывается невозможным переработать в процессе переживания или отыгрывания в поведении.

Говоря об агрессивной природе эмоциональных психических явлений, следует отметить, что многие сложности эмоционального характера у человека детерминированы, возможно, именно тревогой и страхом, обусловленными агрессивной природой эмоциональных проявлений. Ведь если эмоции и чувства имеют агрессивную сущность, то адекватное обращение с ними неизбежно приведет к трансформации поля, к изменениям в жизни переживающего их человека. Ввиду комфортности пребывания в хронической невротической ситуации, наполненной интроектами и, поэтому, достаточно безопасной, для многих людей оказывается проще отказаться от травмирующих их эмоциональных переживаний.

Следующий тезис также достаточно важен для нашего исследования. Чувства являются результатом остановленного действия и появляются либо в ситуации некоторой более или менее выраженной фрустрации какой-либо потребности, либо при остановке в постконтакте, маркируя процесс ассимиляции. Если бы все наши потребности в результате соответствующих им действий удовлетворялись в момент их возникновения, необходимости в чувствах и эмоциях у self не было бы. Думаю, что отчасти в этом механизме кроется причина алекситимии некоторых пограничных клиентов. Большинство их переживаний просто заменяется действиями по отыгрыванию, не оставляя места и даже какого-либо остаточного питающего эмоциональные проявления возбуждения. Таким образом, из представления о фрустрационной природе чувств вытекает один из важнейших постулатов гештальт-терапии, а именно – акцент на переживаниях. При этом, помимо терапевтичности собственно процесса переживания, важное значение эмоциональных проявлений определяется их способностью маркировать фрустрированные потребности, неадекватный способ удовлетворения которых и выступает предиктором различных психических нарушений – от невротического до психотического уровня[2].

Для дальнейшего изложения нам представляется важным отметить следующее. Потребности и, соответственно, производные от способа их удовлетворения чувства не являются фиксированными и присущими определенной личности[3], а выступают в качестве феноменов изменчивого по своей природе поля. Этот имеющий постмодернистские основания тезис является достаточно необычным, так как мы привыкли рассматривать потребности как элементы структуры личности, а именно – ее мотивационно-потребностной сферы. Self же представляет собой непрерывный процесс в изменяющемся социальном поле, а потребности являются производными от текущей ситуации, или контекста этого поля. Открытость self и чувствительность к границе контакта выступают при этом необходимыми условиями естественного процесса возникновения и завершения гештальтов. Чувства, возникающие в этом процессе, сопутствуют удовлетворению потребностей и способствуют адекватному переживанию текущей ситуации[4].

Тем не менее, естественный процесс self может быть деформирован в результате хронической или травматической фрустрации id-функции, в частности, потребностей и релевантных им эмоциональных проявлений. Современная педагогическая культура склонна фасилитировать процесс взросления индивида, рассматривая его не как проект развития, а как проект воспитания, предполагающий более или менее значительную коррекцию педагогического характера. В ходе этого процесса естественные желания и потребности заменяются интроективными, эмоциональные проявления приобретают рэкетный, хронический характер, а личность принимает определенную структуру, становясь невосприимчивой к изменению контекста поля. На этом фоне творческое приспособление оказывается просто невозможным. Несмотря на возможность более или менее комфортного существования в такой ситуации, многие из этих детей в дальнейшей жизни ввиду интенсивного диссонанса, возникающего в жизненном пространстве[5], оказываются клиентами психотерапевтов.

Для предупреждения негативного оценочного отношения к роли родителей в психическом развитии ребенка следует отметить, что содержательные аспекты self в целом и его эмоциональные проявления, в частности, имеют в основе своей интроективную природу. Ничто из того, что никогда не являлось феноменом контакта индивида с окружающей средой, не может содержательно определять функционирование self. Относительно эмоциональных психических явлений этот тезис выглядит следующим образом. Возбуждение, которое испытывает ребенок в процессе контактирования со средой, первоначально является относительно недифференцированным. И именно родители или лица, их заменяющие, помогают ребенку обозначить вербально это возбуждение, тем самым содержательно фиксируя его. Конечно же, руководствуются родители в этом процессе своим собственным опытом взаимодействия со средой (зачастую также имеющим травматическую природу и поэтому достаточно деформированным), значительная часть которого определялась влиянием в свою очередь их собственных родителей[6]. Таким образом, эмоциональные психические проявления self являются результатом социального наследования. Другого способа, однако, не существует – в противном случае вербальное фиксирование определенного типа эмоционального возбуждения у ребенка может не произойти, что этиологически может определить алекситимию у него в будущем. Это второй фактор этиологии алекситимии после отсутствия опыта фрустрации потребностей, о котором отмечалось выше. Итак, название эмоций и чувств, испытываемых человеком, формируются посредством интроекции, содержание которой составляют проекции родителей.

Сказанное также имеет отношение и к реализуемым в процессе жизни социальным потребностям. Человек не может хотеть того, с чем он не сталкивается в контакте. Невозможно, например, переживать потребность в любви, так же, как и невозможно отстаивать свои границы, не имея соответствующего опыта. Эмоциональная холодность и неспособность к эмпатии, так же, как и тенденция к слиянию, могут быть объяснены этим же механизмом. Итак, социальным потребностям, а также, что немаловажно, способам их удовлетворения человек обучается в процессе контактирования со средой. Однако, стоит отметить, что этот механизм лежит и в основе утраты способности к творческому приспособлению, так как «выученные» потребности и пути их удовлетворения препятствуют естественному течению процесса self, притупляя чувствительность к изменяющемуся полю. Многие потребности (особенно те из них, формирование которых было сопряжено с высоким уровнем тревоги) приобретают хронический характер, удовлетворение же их приносит лишь временное облегчение. Так, например, пребывающие в хроническом возбуждении потребности в признании, в любви, в заботе и т.д. могут определять поведение человека и способ его контактирования в поле вне зависимости от изменяющегося его контекста. Такой человек становится похож на лошадь барона Мюнхгаузена, у которой оторвало заднюю часть тела, что не давало возможности ей напиться воды.

Из вышесказанного становится очевидным, что одни и те же механизмы, релевантные психическому развитию человека, являются и необходимыми для здорового функционирования self, и вместе с тем, детерминирующими различные психические нарушения. Self с самого начала своего развития оказывается между Сциллой интроекции и Харибдой семантического вакуума. Таким образом, совершенных родителей не бывает: как бы они не организовывали педагогический процесс, психологические нарушения в будущем в более или менее выраженной форме у их детей неизбежны. При этом особенно тяжелые психические нарушения формируются в результате воспитания родителями, которые стремятся стать совершенными и воспитать ребенка без ошибок. При этом ребенок оказывается в поле чрезвычайно выраженной тревоги, разрушающей его self. Поэтому залог относительного психологического здоровья ребенка – способность родителей принять свое несовершенство. Только в этот момент у родителей появляется возможность выбирать, что помогает развиться способности к выбору у ребенка.

[1] Таким образом, признание в любви или чрезмерная забота могут быть гораздо более агрессивными действиями, чем, например, выражение своего раздражения партнеру по контакту. Более того, способ обращения с агрессией в привычном для нас понимании этого слова является культурально обусловленным и предполагает широкий репертуар реагирования. На агрессию же в форме чрезмерной опеки, признания в любви или выражаемого желания стать ближе реагировать адекватно часто оказывается куда более сложно – например, ввиду страха обидеть или выглядеть отвергающим.

[2] Любой психиатрический диагноз индивида может быть рассмотрен через призму способа удовлетворения потребностей, имеющих для него особое значение.

[3] С точки зрения гештальт-подхода, традиционное модернистское понимание личности, характерное для академической психологии и предполагающее устойчивую структуру, детерминирующую все значимые паттерны поведения индивида, соответствует представлениям о невротических феноменах (в широком неклиническом смысле этого слова), поскольку отсылает нас к потере способности к творческому приспособлению.

[4] Попробую пояснить этот тезис метафорой: эмоции и чувства являются психическим аналогом кровеносной системы организма, питая никогда не останавливающийся процесс возникновения и завершения гештальтов. Нарушения же id-функции приводят к различного рода психическим расстройствам – от невротических до психотических.

[5] Жизненное пространство – категория, имеющая отношение к теории поля К.Левина. Это в некотором смысле эквивалент всей психологической реальности человека, включающей модель личности и психологической среды (в отличие от физического мира). Кроме того, важно отметить, что жизненное пространство в свою очередь является производной от личности. Таким образом, стоит рассматривать эту категорию как совокупность образов реальности, имеющихся у человека. Поведение, по мнению К.Левина, является функцией жизненного пространства.

[6] Более того, в процессе вербального обозначения переживаний своего ребенка родители могут руководствоваться проекциями своих собственных отвергаемых потребностей и чувств, обращение с которыми затруднено. В качестве обозначения испытываемого эмоционального возбуждения ребенка в этом процессе могут также использоваться эмоциональные рэкетные образования родителей (т.е. хронически заменяющие их естественные чувства).