Отыгрывание негативных чувств на символическом уровне в раннем детстве

А. Безруких – психолог-консультант, президент байкальской психоаналитической ассоциации, член РПО,

 О. Пилявина – психолог-консультант, кандидат в члены  IPA

Особенности работы психоаналитического терапевта со страхами:

в раннем детстве»

   О феномене страха в детском возрасте говориться основателем психоанализа З. Фрейдом в лекциях "Введение в психоанализ". Он называет проблему страха "узловым пунктом, в котором сходятся самые различные и самые важные вопросы", и "тайной, решение которой должно пролить яркий свет на всю нашу душевную жизнь". 3. Фрейд приходит к выводу, что страх - продукт биологической и психической беспомощности ребенка. Условие возникновения страха - потеря объекта. Страх биологически, психологически и экономически целесообразен. Ребенок развивается, его независимость от матери увеличивается и, с точки зрения Фрейда, здесь опять возникают условия для усиления страха кастрации (трудно все же бывает расстаться с любимой игрушкой). Страх кастрации трансформируется в страх перед совестью, а последний - в социальный страх. Последний этап "эволюции" страха - страх смерти.

Фрейд приводит небольшую онтогенетическую классификацию естественных страхов: для незрелого Эго - страх психической беспомощности и опасность утраты объекта, для фаллической фазы - кастрационная опасность, для латентной фазы - страх Супер-Эго. Современный психоанализ обогатил взгляды на проявление и роли страха для развития личности. Тема сегодняшней конференции - работа психоаналитического терапевта со страхами, тревогой, фобиями. Но как часто мы говорим, страх подразумеваем тревогу и наоборот. Если тревогу иногда называют иррациональным страхом, то страх называют объективной тревогой. Анна Фрейд явно приравнивает страх к объективной тревоге, то есть тревоге, которая активируется страхом перед внешним объектом. В работах Винникотта также нет ссылок на страх, но много ссылок на различные формы тревоги. А в работе Кляйн «Зависть и благодарность» (1957) все ссылки на тревогу имеют также отсылку на страх. Некоторые языки проводят также различие между страхом и тревогой в том смысле, что страх — это эмоция, которая овладевает человеком, тогда как тревога — это состояние, в котором он оказывается. Я понимаю страх как реакцию на внешнюю опас­ность, которая каким-то образом угрожает безопасности индивидуума, тогда как тревога означает опасность, идущую изнутри.

Мы понимаем, что тревога Эго присутствует постоянно на протяжении всего развития в детские годы.  Тревога может быть представлена по фазам развития, тогда страхи и тревоги распространяются по ин­стинктивным фазам и связанными с ними внешними и внутренни­ми опасностями, против которых они направлены. Также тревога может быть представлена в динамическом аспекте, посредством защит, которые держат страхи и тревоги под контролем, а также структурных факторов, определяющих успех и неудачу этих сдерживающих механизмов. Тревога в структурных конфликтах вызывает защитные механизмы Эго и компромиссные образования страхов. При любых эмоциональных расстройствах мы уходим в «безлюдную страну, находящуюся между реально­стью и фантазией», как предполагала А. Фрейд. Ребенок страстно верит в реальность пугающего символа, вопреки всему тому, что говорит интеллект, (фигура ведьмы, как образ плохой матери — ребенок любит мать, боится ее и боится за нее).

Существует три источника построения объекта пугающего символического образа. Во-первых, расщепление отрицаемых час­тей: «Я не ненавижу маму (папу), я люблю маму». Во-вторых, проекция вытесненных «аффективных импульсов»: «Я не хочу обижать маму, мама хочет обидеть меня». В-третьих, смещение истинного объекта пугающего символа: «Не мама хочет на меня напасть, а паук, медуза, корова (бык) и т.п.».

Дети имеют чувственный телесный опыт и эмоциональные от­ношения, им интересны загадки человеческого существования - « Как я появился? В чем разница между мальчиками и девочками?» Эти вопросы интерпретируются ими в соответствии с их собст­венными теориями и телесными ощущениями. Они влюбляются и испытывают ревность, у них бывают неясные желания и странные идеи, которые они скрывают от родителей. Отрицая детскую сек­суальность и фантазирование, мы оставляем их наедине со своими проблемами и не можем облегчить тревогу, находящуюся в центре детской сексуальной жизни.

Для ребенка семья становится своеобразной психодрамой, где смешиваются любовь и ненависть, ревность и зависимость, страх и тоска. Амбивалентность достигает своего пика. Повсюду ребенка подстерегает опасность. Если он идет к одному родителю, то мо­жет расстроить другого, если он обособляется от одного родителя, тот не будет его больше любить. Если ребенок чувствует злость, то боится возмездия, если он чувствует любовь, то в своем воображе­нии он представляет как его отвергают. Родители, которые его лю­бят и защищают, могут также на него напасть, покинуть, умереть, упасть духом, ругать, пытаться контролировать и т.д.

Тревожащий и пугающий символ или ситуация является сме­сью тревожных импульсов как равнодействующая различных пси­хических механизмов. Здесь может присутствовать страх быть съеденным, относящийся к «оральным» конфликтам и часто изо­бражаемый и упоминаемый в сказках. Тревога по поводу плевания и дефекации (другая «роковая» идея, с которой сталкивается почти каждый родитель). Страх потери матери (сепарационная тревога), волнение по поводу того, откуда берутся сиблинги, и, наконец, доминирующая тревога кастрации. А. Фрейд замечает: «Страхи и тревоги... сливаются для ребенка в поглощающий символ, изо­бражающий угрозу, оставшеюся от доэдиповой стадии, ровно как и страхи, доминирующие на стадии фаллического эдипова кон­фликта».

А. Фрейд писала, что дети бегут от объекта своего страха, но при этом попадают под его очарование и непреодолимо тянутся к нему. На этом принципе основаны многие детские стихи, считалки, игры и обряды. Так опасение распада, дефрагментации или гибели легко проследить на примере «Шалтая-Болтая». Он упал и разле­телся на такое количество кусочков, что «вся королевская конни­ца, вся королевская рать» не могли его собрать. У страха неспо­собности восстановить Шалтая можно найти ряд источников. Здесь мы отмечаем боязнь дезинтеграции (первичный страх)

3. Фрейд дифференцировал два основных типа страха, более примитивный, первичный страх относится к травматическому опыту полного уничтожения, который может привести к гибели субъекта, в результате чего появляется большая напряженность. Этот автоматический страх защищен и возникающим позднее сиг­нальным страхом, который служит предупреждением о потенци­альной возможности появления автоматического страха, те. боязни гибели. Именно защитным функциям сигнального страха, обла­ченным в символические образы и действа служат сказки, игры, считалки и образы Его роль заключена в объединении внутреннего и внешнего уровня восприятия личности, посредством переходно­го объекта, т.е. символа.

Фрейд пишет: «Сигнальный страх не является непосредствен­ной конфликтной инстинктивной напряженностью, но есть сигнал ожидаемой инстинктивной напряженности, возникающей в Эго». З. Фрейд полагал, что нечто подобное связано всеохватывающим опытом появления индивида на свет.

Обе формы страха, сигнальный и автоматический рассматри­ваются как производные от «психической беспомощности младен­ца, которая является спутником биологической беспомощности». Автоматический или первичный страх обозначает спонтанный тип реакции, связанной с описанием подлинного уничтожения, и явля­ется результатом сильного потрясения. Функция сигнального страха призвана «стимулировать» Эго к принятию защитных мерпредосторожности с тем, чтобы первичный (автоматический) страх никогда не возникал. С помощью сигнального страха мы учимся различать предупреждающие знаки или сигналы, воспри­нятые в результате плохого, не радостного или травматического опыта, с тем, чтобы стараться избежать повторения подобного опыта. Так страх кастрации на эдиповом уровне (как отделение от матери) отражен в детской считалке: «Раз, два, три, четыре, пять вышел зайчик погулять. Вдруг охотник выбегает прямо в зайчика стреляет. Пиф, паф, о-е-ей, погибает зайчик мой. Принесли его до­мой, оказался он живой».

Рассмотрим символические образы данной считалки:

-  выстрел охотника как фантазии на тему агрессии отца;

-  гибель зайчика как свершение кастрационного акта;

-  «принесли его домой» как возвращение во чрево матери.

Фрейд определял потерю объекта любви как один из наиболее существенных страхов. Его акцент на центральной роли боязни кастрации или потери целостности тела (особенно пениса у ма­леньких мальчиков) можно рассматривать как вариант страха раз­луки или потери. Потеря пениса не только означает потер источ­ника удовольствия, но также имеет нарциссическую значимость для ребенка. Пенис становится средством (в фантазии, а затем и в последующей сексуальной жизни) восстановления в символиче­ской форме утраченного первичного союза с материнским началом

Предсказуемость уменьшает тревогу, страх и беспокойство, так как она подразумевает уменьшение неуверенности и беспомощно­сти, которые являются основными факторами появления этих чувств. В доказательство этого утверждения можно привести ряд проявлений того, как дети любят, чтобы им читали и рассказывали сказки, которые их вначале очень пугали, любят смотреть и слу­шать «страшные» истории, триллеры и ужасы. Им нравится играть в игры, где они стараются избежать ситуаций, когда они могут столкнуться с «пугающим» объектом, проигрывая данную ситуа­цию много раз, они убеждают себя в том, что они не беспомощны и могут с триумфом предсказать появление такого объекта. Сам символический ритуал игры - это способ привязки более общего страха и беспокойства к определенной игровой ситуации, к игро­вому пространству, которая в этом случае становится более управ­ляемой. При этом уменьшается беспомощность, лежащую в основе страха и беспокойства. Например, различные «прятки», «пятнаш­ки» где страх и очарование объединены воедино, вызывая бурные чувства страха и восторга. Желание спрятаться - сепарироваться и желание быть найденным, припасаемым, поглощённым. В подоб­ных играх отражены тревога и страх потери объекта привязанно­сти и их эмоциональная регуляция.

Фрейд полагал, что нереализованное либидо становится «про­клятьем», подобно ядовитому веществу, превращается в страх, тревогу и беспокойство

Участие в сексуальных играх призваны снять эти блокираторы и избавить от страха и тревоги. К таким играм можно отнести игру-действо «По кочкам, по кочкам, по гладеньким дорожкам, в ямку бух!» Здесь на символическом уровне отражены этапы рождения ребенка и ритмичные сексуальные переживания с резким толчком-падением в конце игры. «Прыжки через скакалку», «лазание по ка­нату», «перетягивание каната» - все эти игры на символическом уровне отражают пупочную связь с первичным объектом и восста­навливают первые эротические игры младенца с пуповиной.

Наступающая разрядка в конце игры сокращает накопление инстинктивной напряженности, восстанавливает равновесие и при­носит радость. Это явление наблюдается как среди участников массовых игр, так и среди наблюдающих болельщиков, следящих за ходом игры. Здесь можно отследить нарастающее ожидание по­беды или поражения в рамках стандартной конфликтной ситуации, когда триумф соседствует с унижением. В ходе игры неуверен­ность и напряженность порождают страх и тревогу. Крики участ­ников и окружающих представляют собой социально-приемлемый метод высвобождения накопленной энергии. Благополучное завершение игры ведет к спаду страха, тревоги и напряжения, выра­жающейся в криках, воплях и телодвижениях. Этот всплеск радо­сти ощутим и чем-то напоминает оргазм. Важно также и то, что вся эта гамма чувств ощущается сразу большим количеством участников, что весьма полезно для преодоления негативных чувств. Ведь, в данном случае они переживаются всеми, а таким образом с ними легче справиться. Кроме того, в игровом пространстве, происходит интеграция двух видов энергии - либидо и мортидо, а так­же хороших и плохих объектов. Например, в детском стихе-действе «сорока-ворона» на символическом уровне сорока-ворона представлена как «хорошая и плохая» мать. Она имеет «хороших и плохих» детей, которых воспитывает, поощряет и наказывает.

Психоаналитики утверждают, что плод в утробе матери пред­ставляет собой величайший интерес для ребенка. Фантазия о внут­риутробном существовании агрессивное желание вынуть плод из тела матери, тело как первый объект философских вопросов ре­бенка были описаны Фрейдом и Кляйн. По мнению Кляйн, страх наказания за фантазии о нападении на мать может превратить все тело во «вместилище ужасов». Если я хочу напасть на вас изнутри и вывернуть все содержимое наизнанку, то вы можете хотеть сде­лать со мной то же самое (проективная идентификация). Отсюда появляется детский страх перед грабителями и взломщиками. В своей фантазии ребенок внедряется в тело матери для того, чтобы нанести ему ущерб или выкрасть его содержимое. Импульс у ре­бенка превращается в страх перед взломщиками, которые могут придти в дом за ним. Подобные идеи могут возрождаться в подро­стковом возрасте, можно найти возвращение вытесняемого среди часто встречающихся тем в фильмах ужасов. Маленькие дети и подростки смотрят фильмы ужасов, чтобы испугавшись, вновь об­рести контроль над своими страхами. Такие навязчивые страхи всплывают в снах и наполняют детские игры. Игра позволяет ре­бенку выразить и тем самым локализовать свой стрех, сделать его приемлемым («разбойники», «Робин Гуд»),

Детский страх грабителей и воров-домушников отличается от боязни реальных грабителей. Теория Кляйн помогает понять смысл этих беспокойств, когда ребенок в своих фантазиях вторга­ется в тело матери - свой первый дом, чтобы причинить ему ущерб или совершить там кражу, отсюда и страхи возмездия - грабители, залезающие в окно, чтобы зарезать или утащить ребенка. Такие навязчивые виды поведения порождают страхи, когда ребенок вытряхивает все содержимое маминой сумочки или зале­зает между родителями в их кровать, когда они ласкают друг дру­га. Это отражено в детской песенки «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький волчок и укусит за бочок». Материн­ское тело является вместилищем ужасов, становится также нашим первым домом и нашим первым источником безопасности. Под­сознательное припоминание внутриутробного существования соз­дает ощущение сверхъестественности, т.к. оно является частью нашего предшествующего опыта, завлекая нас в желанное и опас­ное место, полное ужасных удовольствий и изысканного мучения. Часто в фильмах ужаса материнская утроба символизирует нечто вроде гроба или тематики замуровывания. Так изображается ужас и очарование внутриутробной жизни. Воображение маленького ребенка может привести к идее появления младенца из ануса (по представлению Фрейда и других психоаналитиков). Такое вообра­жение, строящаяся по образцу их собственного телесного опыта, отложившись в бессознательном может привести на символиче­ском уровне к страху перед колодцами - как страх быть запертым в прямой кишке - воплощающей все «плохое и отвратительное». Часто дети во время игр любят лазать по узким проходам, туннелям и т.п.

Символический образ обладает одновременно интрапсихическими и межличностными функциями. Выполняя интрапсихические функции, символы являются средством выражения ярких чувств; временно снимают проблему амбивалентности; выражают тревогу в понятной форме и дают возможность контролировать ее; стабилизируют и легитимизируют бурную фантазию. Символам присущ прогрессивный аспект. В них содержится образное пред­ставление тех явлений, которые человек должен преодолеть для того, чтобы стать более зрелым.

Велика роль формирования символа на шизоидно-параноидной стадии развития, но не менее значима его роль и на эдиповой ста­дии, в тот период, когда едва возникшее Супер-Эго начинает про­являть себя. Свободное выражение либидных и агрессивных желаний становится не приемлемым, ребенок начинает опасаться последствий своих эмоциональных проявлений. Символ может вести себя как беспристрастное независимое Супер-Эго, регули­рующее хаотические и фрагментарные эдиповы импульсы ребен­ка, угрожая наказанием. Так же, как игрушка может служить сред­ством отыгрывания темных эмоций и запретных желаний или ис­пользуется в процессе игры для воспроизведения травмирующей ситуации, так символический образ (или ситуация в игровом про­странстве) одновременно выражает эмоцию и сдерживает ее. На­пример, в считалке «Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе голить» символизм связывает внутренний мир ребенка с внешним, соединяя поток подавленных желаний и идей с родительским фактором.

Так обряд прыганья через огонь, лазанья на шест несут в себе символизацию инициации, а также позволяет отыгрывать эдипово-фалические аспекты развития.

В свою очередь озорные соревновательные игры «футбол», «волейбол» отражают интеграцию полярных эмоций, фаллическое соревнование и отыгрывают фантазии борьбы, обладания, подчи­нения материнского чрева (мяч). Подобные игры с соревнователь­ным эффектом и элементами агрессии предоставляют своего рода страховку: родители не превращаются в чудовищ; амбивалентные чувства не разрывают ребенка на части; реальный мир снова ста­новится безопасным. Здесь возникает конфликт между силами, которые помогают развитию и силами, замедляющими его разви­тие. Игровую символизацию можно рассматривать как результат противоборства между этими конкурирующими тенденциями. Иг­ровое пространство не допускает реальность слишком близко, да­вая возможность ребенку взрослеть со свойственной ему скоро­стью,

В заключении можно предположить, что отыгрывание чувства вины, страха, разлуки с объектом и тревоги в раннем детстве осу­ществляется через игровое пространство посредством игр, счита­лок, обрядов, стихов, сказок, фильмов и т.п. где символы в качест­ве переходного объекта или игровой ситуацииребенка. Гибкое, развитое игровое пространство способствует творчеству, успешной сепарации-индивидуации и интеграции час­тей объекта. Нарушение игрового пространства ведет к наруше­нию развития ребенка и нарушению символизации. При наруше­ниях символизации ребенок не способен включаться в игровую ситуацию. Даже вынужденный в ней участвовать он ощущает себя неловким, неуклюжим и изолированным, часто не понимая и не принимая содержание игры. Отсюда уровень тревоги и страха еще больше повышается. Ему трудно взаимодействовать с ровесника­ми, что говорит в пользу нарушения объектных отношений. Эмо­циональный мир такого ребенка сужен и заморожен. Аутичность при сохранности интеллекта часто позволяет такому ребенку ис­пользовать защиты второго порядка, объясняя себе и другим, что ему просто не хочется, не интересно играть в такие «детские» иг­ры.

Развитие символизации способствует правильному развитию индивида, помогает справиться с тревогой, взять под контроль беспокойство и страхи. Это развитие объединяет внешнее и внут­реннее пространство (реальный и фантазийный мир) ребенка.

Чем раньше и глубже нарушен процесс символизации, тем ярче просматриваются тяжелые личностные расстройства, а невозмож­ность контроля над страхом выливается во всевозможные его ви­ды. Приступы паники наблюдаются, когда индивид не в силах обуздать страх и чувствует, что его захлестывают неосознанные, безымянные эмоции, которые часто ведут к психическим рас­стройствам.